Царственные особы дома Романовых в изящной словесн
Первым, кто проложил «поэтический мостик» между российскими поэтами и монархами, стал бывший монах-базиликанец, принявший православие, Симеон из Полоцка, города, отвоеванного царем Алексеем Михайловичем (1629 – 1676) у Великого княжества Литовского. Симеон Полоцкий, в миpу Самуил Гаврилович Петровский-Ситнянович (1629 — 1680), один из грамотнейших людей своего времени, написал «Похвалу и привет многих веков высокопарному Орлу превысочайшего парения славою имени его в день святаго праведнаго Алексия человека Божия ангела его великаго государя царя и великаго князя Алексия Михайловича всея Великия и Малыя и Бильшая России самодержца…»
.
Днесь весна красна в Росии сияет,
она же светлу память совершает
Богу человека свята Алексия.
Наша весна есть царь Россы всея…
…
Радуйся, царю, миру прежеланный,
свыше Российску царству дарованный.
Радуйся, ивАте, свитло веселися,
свитло бо солнце ты днесь а свит явися
.
После произнесения такой орации наш земляк занял должность наставника царских детей, благодаря чему они получили европейское образование. Тем самым, бывший воспитанник Виленской иезуитской академии стал причастен к формированию у будущих московских самодержцев политического мировоззрения. Он акцентировал:
.
…Россия славу расширяет
Не мечем токмо, но и скоротечным
типом, чрез книги с сущым многовечным.
Но увы нравов! Иже истребляют,
яже честным трудове раждают.
Не хощем с солнцем мирови сияти,
в тме незнания любим пребывати.
.
Это и начали воплощать, взойдя на престол, молодой царь Фёдор Алексеевич (1661 – 1682), сделавший робкий «пропил для окна в Европу», а затем и «прорубивший оное» его младший брат Петр (1672 – 1725), ставший после этого «Великим».
.
Одним из первых россиян, окончивших Сорбонский университет, стал Василий Кириллович Тредиаковский (1703 — 1768). Переведя «фривольный роман» Поля Тальмана «Езда на остров любви», в котором «галантные кавалеры тонко ухаживают за дамами», он сразу занял место придворного поэта при дворе императрицы Анны Иоановны (1693 – 1740), адресовав высокой покровительнице одну из своих од:
.
Да здравствует днесь императрикс Анна
На престол седша увенчанна,
Краснейше солнца и звезд сияюща ныне!
Да здравствует на многа лета,
Порфирою златой одета,
В императорском чине.
.
Служа в Академии наук, Тредиаковский по праву занял первое место в историографии как переводчик на русский «Древней истории» и «Истории Рима». В историю философии он вошел как исследователь творчества Фрэнсиса Бэкона. Кроме того, введя в своих песнях образы любви-страсти, сладостно-мучительной любовной лирики, он оказал влияние на всю последующую поэзию.
.
Следующим, кто подхватил эстафету выражения своих чувств царственным особам «в изъявление истинной радости и верноподданнаго усердия искренняго поздравления», стал выходец из архангелогородских крестьян «верноподданнейший раб» Михайло Ломоносов (1711 — 1765). За двадцать лет он создал целый цикл дифирамбов – от «Оды на прибытие Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации» до «Оды Екатерине Алексеевне на восшествие на всероссийский престол июня 28 дня 1762 года».
.
Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет,
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет…
…
В сии прискорбны дни природным
Российским истинным сынам
Ослабу духом благородным
Дает Екатерина нам.
.
Его восхвалениям удостоились так же императрица Анна Иоанновна, император Иоанн III, успевший побыть на престоле только год и свергнутый Елизаветой, и император Петр III, также низложенный супругой Екатериной «Второй». Следует признать, что пафосный литературный прием был удобной формой диалога автоpа с царями, используя который ученый обнародовал свои мысли, идеи и планы, связанные с обустройством России. Прославляя «возлюбленную тишину», он подчеркивал, что основное условие благоденствия государства в «утверждении пользы наук и необходимости просвещения». Ломоносовым были заложены основы современного русского литературного языка. В некоторых строках он выступил и как оракул, за 200 лет до исторических событий предостерегая, «что может Росская рука…» В связи с чем упомянул Клайпеду и Калининград, сменивших топонимику:
.
Посмотрим в Западны страны:
От стрел Российския Диан
Из превеликой вышины
Стремглавно падают Титаны;
Ты, Мемель, Франкфурт и Кистрин,
Ты, Швейдниц, Кенигсберг, Берлин,
Ты, звук летающего строя,
Ты, Шпрея, хитрая река, -
Спросите своего Героя,
Что может Росская рука.
.
Иные литературные тенденции были в творчестве Гаврилы Державина (1743 -1816). Его стихотворение «На рождение на севере порфирородного отрока», будущего императора Александра I (1777 – 1825), впоследствии станет песней:
.
Словом, все ему блаженствы
И таланты подаря,
Все влияли совершенствы,
Составляющи царя;
.
Но последний, добродетель
Зарождаючи в нем, рек:
Будь страстей твоих владетель,
Будь на троне человек!
.
В 1783 году по заказу канцлера князя Александра Андреевича Безбородко художник Дмитрий Левицкий пишет большой парадный портрет императрицы Екатерины II (1729 – 1796). На нем «Ея Императорское Величество, сжигая на алтаре маковые цветы, жертвует драгоценным своим покоем для общего покоя и вместо обыкновенной императорской короны увенчана она лавровым венцом, украшающим гражданскую корону, возложенную на главе Ея…» В это же самое время Гавриил Державин, сумевший достичь из «низкой доли» и министерского кресла, и стула сенатора, создает олитературенное видение портрета:
.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял при персях пояс злат.
Из черно-огненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру…
.
Следует отметить, что у «Ея величества собственного автора», как подписывал Екатерине свои письма Державин, появилась и «гневная ода», переложение 81-го псалма «Властителям и судиям», где уже звучит лиpа поэта-гражданина:
.
Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
.
В конце творческого пути этого представителя русского классицизма, нередко использующего талант для разрешения своих финансовых затруднений, появились и нотки предупреждения:
.
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей…
.
Хорошо знакомый всем со школьной скамьи Александр Сергеевич Пушкин(1799 -1837), после смерти названный Одоевским «Солнцем русской поэзии», как известно, «памятник воздвиг себе нерукотворный» многочисленными произведениями, открыто «бичующими царизм».
.
Но однажды на аудиенции у Николая I на прямой вопрос государя: Принял бы он участие в восстании декабристов, если бы был в Петербурге? Прямолинейно ответил: «Да, принял бы». «Как! — сказал мне император, вспоминал он впоследствии. — И ты враг твоего государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой? Пушкин, Пушкин, это нехорошо! Так быть не должно…» Подытоживает беседу поэт уже с изменившимся мнением: «Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана, я увидел человека рыцарски прекрасного, величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых и язвительных слов угрозы и обиды я слышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно».
.
Известие о примирении Александра Сергеевича с высшей властью быстро облетело литературные и «около них» круги обеих столиц, и на эту новость поэт и литературный критик Александр Воейков сочинил довольно язвительную эпиграмму:
.
Я прежде вольность проповедал,
Царей с народом звал на суд,
Но только царских щей отведал,
И стал придворный лизоблюд.
.
Но родоначальник новой русской литературы ответил на нее без злобы:
.
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
.
На это стихотворение был получен ответ Бенкендорфа: «Что же касается до стихотворения вашего под заглавием «Друзьям», то его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано». До дуэли Пушкина, с роковым для России исходом, оставалось десять лет.
.
Действительный и почётный член Российской Императорской Академии наук по русскому языку и словесности Василий Андреевич Жуковский (1783 – 1852) занимал еще и должность тайного советника. В связи с этим ему пришлось разбирать в январе 1837 года предсмертные записки А.С.Пушкина для передачи их императору Николаю I. Особых дифирамбов царям он не оставил, став только соавтором текста гимна «Боже царя храни» и отметив в поэме «Бородинская годовщина» роль Александра I:
.
И тебя мы пережили,
И тебя мы схоронили,
Ты, который трон и нас
Твердым царским словом спас,
Вождь вождей, царей диктатор,
Наш великий император,
Мира светлая звезда,
И твоя пришла чреда!
.
Некоторый период Жуковский был вхож в императорскую семью, так как служил чтецом при вдовствующей императрице Марии Фёдоровне. Потом был учителем русского языка принцессы Шарлотты — будущей императрицы Александры Фёдоровны. А осенью 1826 года назначен на должность наставника при наследнике престола, будущего императора Александра II, с которым объездил пол России и часть Западной Европы.
.
Именно Жуковскому показал молодой Николай Некрасов(1821 -1877) подготовленную к изданию книгу, желая услышать о ней мнение влиятельного мэтра. Тот же, выделив паpу стихотворений «как вполне приличные», посоветовал остальные поместить без имени, сказав: «Впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи». Через несколько лет «последствие» наступило, и Некрасов, наблюдая из окон своей квартиры за «парадным подъездом», в котором жил его сосед – министр государственных имуществ М. Н. Муравьёв, играл в карты с власть имущими, а также построил личный винокуренный заводик, продолжая призывать к революционной борьбе и складывать песни о «нужде крестьян и народном горе».
.
Реагируя на реформы, затронувшие издаваемый им журнал «Современник», и высмеивая цензуру сатирическим циклом «Песни о свободном слове», Некрасов в то же время не постеснялся посвятить оду соседу Муравьеву, которого в народе называли «вешателем», за усмирение польского восстания 1863 года:
.
Мятеж прошел, крамола ляжет,
В Литве и Жмуди мир взойдет;
Тогда и самый враг твой скажет:
Велик твой подвиг… и вздохнет,
.
Круг общества, к которому принадлежал генерал Муравьев, ставший впоследствии графом Виленским, был до известной степени и кругом Некрасова. В него входили самые высокопоставленные члены Английского клуба. И «революционный поэт – демократ» своими привычками и вкусами ничуть не отличался от них: своя ложа в театре, выездная карета, первоклассный портной и француженка-содержанка делали его своим в узком кругу влиятельных помещиков, генералов и дипломатов.
.
И героями песни той чудной
Будут: царь, что стезей многотрудной
Царство русское к счастью ведет;
Царь, покончивший рабские стоны,
Вековую бесправность людей
И свободных сынов миллионы
Даровавший отчизне своей…
.
«Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…» Афанасий Фет (1820—1892) долгий период был представителем «чистого искусства», воспевающего только красоту. Он не считал нужным затрагивать животрепещущие социальные вопросы, одновременно оставаясь убежденным консерватором и монархистом. Неожиданно лишившись в юношестве всех привилегий потомственного дворянина, фамилии Шеншин и русского подданства, он только через соpок лет смог вернуть себе дворянские привилегии. В бытность военной службы в предместье Петербурга штаб-ротмистр Фет сблизился с редакцией журнала «Современник» и встречался с Некрасовым, Тургеневым, Гончаровым. На коронацию государя императора Александра III 15 мая 1883 года он написал:
.
Как солнце вешнее сияя,
В лучах недаром ты взошел
Во дни живительного мая
На прародительский престол.
.
Горит алмаз, блестят короны,
И вкруг соборов и дворца,
Как юных листьев миллионы,
Обращены к тебе сердца.
.
К концу жизни стихотворения Афанасия Фета становились более философскими и в них появился идеализм, размышления о вечности и об единстве человека со вселенной.
.
Современник Фета, так же размышлявший о «вечном и непреходящем», Аполлон Майков (1821 – 1897) вырос в семье академика живописи и писательницы. Возможно поэтому его поэзия, как отмечают современные литературоведы, отличалась созерцательным настроением, обдуманностью темы, пластичностью и законченностью рисунка. Им были сделаны попытки нового переосмысления исторической роли Александра Невского и Иоанна IY:
.
Тут Грозный сам лежит!.. Последнего суда,
Ты чуешь, что над ним судьба не изрекала;
Что с гроба этого тяжелая опала
Еще не снята; что, быть может, никогда
На свете пламенной души не появлялось…
Она – с алчбой добра – весь век во зле терзалась.
…
Под Серпуховом кто безбожного навел
На своего царя и указал дорогу?
Мстиславский? Каешься?.. А Курбский? Он ушел!
«Не мыслю на удел», – клянется мне и Богу,
А пишется в Литве, с панами не таясь,
В облыжных грамотах как «Ярославский князь»!
.
Зарекомендовав себя и как прекрасный поэт-переводчик, Майков отдал дань уважения и своим собратьям по перу, написав стихотворения: «Юбилей Шекспира», «Жуковский», «Крылов», «Пушкину», «Фету в день его 50-летия», а также великому князю Константину Константиновичу Романову как поэту, известному в литературе под псевдонимом К. Р.
.
Эти милые две буквы,
Что два яркие огня
В тьме осенней, в бездорожье
Манят издали меня.
.
Аполлон Майков, довольствуясь не только созерцанием непреходящего, любил посещать вечера первого социалиста М. Петрашевского, где собирались стремившиеся к переустройству самодержавия и крепостничества. Но в то же самое время он посвящал строки и правящему императору Николаю I (1796 – 1855), оставив тем самым загадку исследователям своего творчества…
.
Когда по улице в откинутой коляске
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
.
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на Него…
.
Дело петрашевцев было пресечено арестом сорока подозреваемых, из числа которых двадцать один человек был приговорен к расстрелу. Однако Майкова «Бог миловал».
.
Среди петрашевцев, признанных виновными «в злом умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка», был «один из важнейших» – Федор Достоевский (1821-1881). Выслушавший на Семеновском плацу смертный приговор и команду «к расстрелу», он в самый последний момент был помилован решением царя. Расстрел был заменен на каторжные работы, лишение дворянства и разжалование в рядовые.
Через четыре года солдат седьмого Сибирского линейного батальона Симбирского корпуса, переосмыслив свое положение и узнав о смерти Николая I, напишет пронзительные строки на смерть императора и передаст их с сопроводительным прошением начальству: «Если признается возможным, исходатайствовать высочайшее соизволение на напечатание оного в одном из петербургских периодических изданий».
.
О, для чего нельзя, чтоб сердце я излил
И высказал его горячими словами!
Того ли нет, кто нас, как солнце, озарил
И очи нам отверз бессмертными делами?
В кого уверовал раскольник и слепец,
Пред кем злой дух и тьма упали наконец!
.
Это было принято к сведению, но осталось в делах военного ведомства. Известие о том, что будущий автор «записок из мертвого дома» стал писать верноподданнические стихи, быстро распространились, вызвав усмешки среди «передовых кругов » и петербургских литераторов. Но Достоевский вновь сделал попытку убедить правительство в своей благонадежности, сочинив стихотворение «На коронацию и заключение мира»:
.
Эпоха новая пред нами.
Надежды сладостной заря
Восходит ярко пред очами…
Благослови, господь, царя!
.
Идет наш царь на подвиг трудный
Стезей тернистой и крутой;
На труд упорный, отдых скудный,
На подвиг доблести святой,
Как тот гигант самодержавный,
Что жил в работе и трудах,
И, сын царей, великий, славный,
Носил мозоли на руках!
.
Но несмотря на все усилия опального писателя и хлопоты его военачальников, в отношении него всемилостивейше было повелено: «Рядового Достоевского произвести в унтер-офицеры, но учредить за ним секретное наблюдение впредь до совершенного удостоверения в его благонадежности и затем уже ходатайствовать о дозволении ему печатать свои литературные труды».
.
Любезный всем виленчанам за строки – «Над русской Вильной стародавней…», а россиянам – «Умом Россию не понять», Федор Тютчев (1803 -1873) не ввязывался ни в какие сомнительные мероприятия, как выше представленные поэты. У преуспевшего на дипломатическом поприще «имиджмейкера России» не было особых причин «глаголом жечь сердца» коронованных особ, но и его «бес попутал»:
.
О Николай, народов победитель,
Ты имя оправдал свое! Ты победил!
Ты, господом воздвигнутый воитель,
Неистовство врагов его смирил…
.
Пока тайный советник канцелярии Николая I после тридцати лет усердного служения царю, наконец, не прозрел, написав панегирик «стихотворением на случай»:
.
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, –
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
.
Позже тютчевская лира опять с прежним восторгом зазвучала уже новому, взошедшему на престол, императору Александру II:
.
Царь благодушный, царь с евангельской душою,
С любовью к ближнему святою,
Принять, державный, удостой
Гимн благодарности простой!
.
Помимо цензоров, к редактированию и публикации стихов Тютчева имели отношение десятки людей, в том числе и выше перечисленные поэты XIX века: Жуковский, Пушкин, Некрасов и Майков, а в начале ХХ к ним присоединился основоположник русского символизма Брюсов…
.
Продолжение следует.
Свидетельство о публикации №215072101289