Софья и Воронцов во дворце

      Сани объехали Александровскую колонну и поравнялись с воротами. Статуи, капители полуколонн, лепнина на Зимнем — всё было запорошено снежком. Воронцовы проследовали во внутренний дворик, откуда их провели во дворец.

      Софья была в своём новом наряде, а Воронцов — в парадном генеральском мундире с орденом Св.Владимира на шее.

      Графиню Воронцову, как впервые представляемую ко двору Николая II, отвели в специальную комнату, где собрались такие же дамы в роскошных нарядах. Там им объяснили, сколько шагов надо сделать, чтоб подойти к их императорским величествам, как держать при этом голову, глаза и руки, как низко сделать реверанс и как отойти от их императорских величеств.

      Софье это всё напомнило времена института благородных девиц. Она подумала, что мадам Соколова их хорошо вымуштровала в обращении и с Великим Князем Константином Николаевичем, и с императрицей Марией Александровной, чьей наперсницей была Ася Черневская.

      Потом Софья оказалась в Тронном зале. Белый зал с многочисленными колоннами освещался такими же тройными светильниками, как в Благородном собрании в Москве, только не газовыми, а электрическими. Под красным балдахином на возвышении стоял трон, крытый красным бархатом, но ни царь, ни царица не занимали его, а стояли рядом, в центре зала.

      В зале собрались посетители, около пятисот человек, пришедшие к царственной чете. Когда подошла её очередь, графиня присела в глубоком реверансе.

      Софья отметила, что наряды её собственный и царицын гармонировали друг с другом.

      Платье у Александры Фёдоровны было с открытой грудью, с таким же шлейфом, тёмное бархатное, с вышивкой золотой и серебряной нитью по всему подолу. У графини Воронцовой — чуть более закрытое на груди, с длинным рукавом, на подоле были вышиты шёлковые цветы в гирляндах. На шее и груди у царицы были такие же жемчуга, как у Софьи.

      При дворе Александры Фёдоровны была принята стилизация под древнерусскую одежду, что было призвано поднять патриотический дух. Софья считала, что патриотизм от кокошников, повойников и сарафанов не зависит, но с царями не спорят.

      На голове у императрицы был кокошник, похожий на корону. Волосы Софьи закрывал головной убор замужней женщины, — повойник, обтянутый белой шёлковой тканью, однако он также был украшен жемчугами.

      Воронцова не знала, удобно ли это — когда у представляемой такое же украшение, как у августейшей особы. Софья подумала, что Владимир её очень балует, и почувствовала неловкость.
      Императрица обратила к ней усталый взор. Гофмейстерина назвала имя и фамилию графини. Царица спросила её о чём-то незначительном — и отпустила. Софья склонилась в глубоком реверансе.

      А Воронцову тем временем передали просьбу царя зайти к нему в кабинет вместе с женой по окончании церемонии. Он мог бы приказать, — но он просил.

      Николай II принял их у себя в кабинете, выйдя из-за стола. Глядя на собеседников, он повернулся спиной к окну, и свет падал на Воронцовых. Лицо царя оказалось в тени, и за его мимикой было трудно уследить.

      Воронцов щёлкнул каблуками и поклонился, а Софья присела вновь в реверансе.
      — Владимир Сергеевич! — сказал Николай, с чарующим выражением глаз, обращённых на Софью. — Вынужден ещё раз попенять Вам за то, что прячете такое сокровище от нас!

      Софья смутилась, будто ей было восемнадцать. Император был моложе её на восемь лет!

      Царь предложил посетителям присесть. Это было больше, чем жест обычной вежливости, это расценивалось как свидетельство расположения к собеседникам, которых тем самым причисляли к негласному списку «своих».

      Диван в кабинете был жёсткий, деревянный, покрытый коричневой кожей.
      – Как Ваше здоровье, графиня? Как Ваши дети? Сколько их у Вас?

      Такой простой вопрос породил в душе у Софьи смятение. Как отвечать императору? Всё рассказывать невозможно, а сказать «четверо» или «пятеро» — одинаково солгать государю.

      Она только промолвила сдержанно:
      – Благодарю Ваше Императорское Величество!

      Он посмотрел на графа. Владимир выручил жену.
      – Ваше Императорское Величество, — учтиво склонил голову Воронцов. — Дома у нас четверо младших, а старший сын учится в столице, в юнкерском училище!

      – Вот как! — воскликнул Николай. — Похвально, похвально. Михаил, кажется, завтра устраивает смотр в своём подшефном училище.
      Воронцов подтверждающе кивнул.

      – Вы будете, граф… — полувопросительно сказал Николай Александрович. — Ну что ж, поглядите, какие успехи делает Ваш сын! Жду Вас, Владимир Сергеевич, послезавтра с утра с докладом, а нынче вечером, — он посмотрел на Софью, — приглашаю вас обоих посетить императорский театр! Вы, москвичи, точно не слышали у нас «Пиковую даму»!

      Он позвонил. Адъютант передал Воронцову приглашение в царскую ложу. Воронцовы откланялись по придворному этикету.
      – Владимир! А как же Дина с Ванечкой?! — шепнула Софья, пока её никто не слышал.
      – Ты понимаешь, что отказаться невозможно?! — ответил Воронцов также шёпотом. — Твоя коллега справится!
      Он был обворожён особыми флюидами личного обаяния царя. Но для его жены тревога за детей пересиливала это обаяние.

      – Что-то мне тревожно… — протянула Софья, но муж только успокаивающе погладил её по руке.
      Софья отметила, что совсем недавно так же гладил её Серёжа, и улыбнулась про себя. Она решила отдаться на волю судьбы на сегодняшний вечер. Всё равно же она ничего изменить не может.
      Выйдя из приёмной, Софья и Владимир в карете вместе с другими придворными чинами отправились в театр.

      В царской ложе места были уже только в самом конце, откуда ничего не было бы видно. Распорядитель с извинениями предложил место в ложе бельэтажа, рядом с царской. Софья была только рада: подальше от начальства - поспокойнее. Она взглянула на Владимира: муж, кажется, был того же мнения, а то она было уже начала тревожиться за него.

      Воронцов любовался залом. В отличие от красного убранства Большого театра в Москве, здесь доминирующим цветом был глубокий синий. И плафон расписан был голубым. Все места и в партере, и на галёрке были заняты. Хрустальная люстра с электрическими лампочками постепенно потухла.

      Пели прекрасные голоса — Николай Фигнер, Леонид Яковлев. В антракте Воронцов удивлённо заметил Софье: «Яковлев, который поёт партию Томского, — бывший улан! Я его знал». Фигнер, ухоженный молодой мужчина, не только пел, но и правдоподобно изображал своего героя — охваченного страстями пылкого Германа. Лизу пела итальянка, супруга Фигнера, ровесница Софьи.

      Выйдя из театра и раскланявшись со всеми, Воронцовы отправились в гостиницу. В санях это было недалеко: по Офицерской улице да по Вознесенскому. Сверху продолжал сыпать лёгкий снег, и улицы лежали все в сугробах. Фонари горели как газовые, так и электрические. Повышенная влажность давала ощущение холода, но в собольей шубе Софье было нисколько не холодно, да и присутствие Владимира рядом согревало женщину.

      В ушах у Софьи слышались тревожные мотивы Чайковского, и она опять в беспокойстве прижалась к Владимиру. «Как там дети?»

      Граф думал о приёме у царя. Николай II был внимателен, выслушивал, не прерывая, возражал мягко, не поднимая голоса. Всегда наружный его облик показывал, будто император все сказанное принимал за чистую монету, и понять, что он думает на самом деле, было невозможно.

      Набравшийся достаточно опыта при дворе, Владимир Сергеевич понимал, что эта «закрытость» мимики, эмоций и мнений Николая II сознательно воспитана им в себе. Император понимал, что его «мнение» или неосторожное замечание могут быть легко истолкованы как «высочайшее повеление», а ему не хотелось бы этого. «Царь — слабовольный, но взять его в руки невозможно, никто влияния на него иметь не может, он не даётся, несмотря на всю слабость характера», — тоскливо думал Воронцов.

      Это был уже третий император, которому приходилось служить. «Техника царского ремесла трудна! — думал генерал. – Да, тяжела ты, шапка Мономаха! — не зря сказано!»

      Воронцову было жаль императора, а особенно императрицу, которая испытывала видимые чисто физические затруднения при обширных царских приёмах. Ей было трудно стоять, трудно выдерживать длительные мероприятия. «Все мы вынуждены терпеливо выполнять свой долг!»

      Долг императрицы — родить наследника. Но, отец трёх дочерей и всего одного кровного сына, Воронцов понимал, что это не всегда выполнимо и не зависит от воли людей, даже пусть и царского рода.

      Владимир тоже задумался о своих детях. «Завтра увижу Серёжу…» Он был уверен, что краснеть за юнкера Воронцова не придётся, но всё же волновался.