День примирения

Башня  белого стрижа

Хотя этот стриж предпочитает всем другим местностям скалы, находящиеся у самого моря , он селится иногда
на высоких постройках,  и постоянно возвращается туда
с настойчивостью, свойственной всем стрижам.
А.Брем «Жизнь животных»

Ну вот, наконец-то взобрался, - подумал он, тяжело дыша. Сердце бухало не только в груди, но и, казалось, что  в голове. Будто пыталось выбить наружу барабанные перепонки.  Ну, хорошо, сейчас отдышусь. Вроде бы, недавно здесь был, а окна опять  в пыли! Слегка передохнув, Стрижов кое-как протер западное, восточное и южное дверное. Северное окно трогать не стал. Вид на север был ему более чем известен. Там была станция. Раньше, в той прошлой жизни поезда привозили из Москвы дачников. Теперь оттуда приходила беда. Над павильоном полоскались на ветру красные флаги. Он помнил, как радовались все известию о революции. Наконец-то, свобода! Прогресс!
Адвокат Радзивилов, кажется, сам из мелкопоместных дворян, восторженно доказывал ему, что красный цвет символизирует рассвет новой эры. Красный цвет,- говорил Радзивилов, -  предвещает очищение России через страдания. Тогда Стрижов спросил этого романтика, а кем, собственно, он сам  себя видит в данном процессе – чистильщиком или страдальцем? Адвокат обиделся. А зря! Почитал бы «Историю пиратства». Впрочем, эта редкая книга в России, кажется, не издавалась. Стрижов купил ее у букиниста в Париже. Оказывается, морские разбойники ходили первоначально под красным флагом. Именно эта тряпица, прозванная «веселым Роджером», наводила ужас на моряков и пассажиров мирных торговых судов. Если красный флаг им о чем-то и напоминал, то, скорее всего, о близкой кровавой расправе. А вовсе не о каких-то там рассветах и очищениях! Это уже позже пираты поменяли красного «Роджера» на черный с черепом и костями.


Да Бог с ними, с пиратами... Какой все-таки прекрасный вид  из этого окна! Хоть напоследок полюбуюсь. Сразу за парком - Знаменская церковь, где с Варей венчался, а потом Дарьюшку крестил…  На закате красный кирпич становится янтарным, и колокольня стоит словно свеча заупокойная. Купол язычком пламени сияет в вечерних лучах. Долго ли ему сиять? Колокола уже сняли. До купола с крестом, видно,  еще руки не дошли.


Только здесь, в этой крохотной комнатке на самой верхотуре Стрижов мог хотя бы ненадолго представить себя вновь хозяином дома. Дома, который когда-то на самом деле ему принадлежал. Там, где-то внизу - управляющий Чернухин, охрана – три матроса и двое казаков во главе с товарищем Лудзисом, начгоспиталя доктор Берман, сестры милосердия и немногочисленные пациенты. А здесь – он один со своими мыслями, воспоминаниями…  Здесь - их фотографии и игрушки Дарьюшки и Саши. И еще… вот эта маленькая игрушечная клетка с распахнутой дверцей. По счастливой случайности эта комнатка  до сих пор никого особо не интересовала. И вот … Впрочем, когда-то это должно было случиться.


За эти десять лет после конца света Стрижов привык ко многому. Труднее всего были не бытовые неудобства, не голод и даже не страх смерти. С этим ещё как-то свыкаешься. Труднее всего было привыкнуть к тому, что твой родной дом уже не твой. А кто тогда ты сам? Ведь этот дом – это не просто какие-то стены, комнаты, мебель. Этот дом не перешел ему по наследству от отцов и дедов. Этот дом Стрижов замыслил и построил сам. То есть не физически, конечно, но на свои собственные честно заработанные средства.
Дом был его мечтой все последние годы жизни до наступления «темноты». А что такое мечта? Не в ней ли то главное, чем ты жив? Все остальное – деньги, фабрики, биржи, вкусная еда, удобная одежда,- только лишь средства, которые ведут к осуществлению мечты.


С тех пор, как отделился от отца и завел собственное дело, Стрижов не переставал думать о собственном доме. Но дом в Москве строить или покупать не хотелось. Мечталось о доме-замке, как у помещика Баскакова на родине предков. Чтобы на пригорке над речкою или над большим прудом. Чтобы рядом с домом – парк со старыми липами и елями, где белые «ники» и  «апполоны», подглядывают за тобой, сквозь листву. Кому-то это все могло показаться маниловщиной. Но ведь Манилов был классическим русским бездельником. А он, Стрижов, вставал ни свет, ни заря и ложился за полночь. Брался за все - от ткацкого дела до фабрики грампластинок – и все делал на совесть. Да и рабочих не обижал. Устроиться к нему на фабрику считалось большой удачей. Благодаря таким, как он, Россия энергично развивалась, ни в чём почти не уступая Европе, а кое в чём и опережая. Когда в моду вошли автомобили, Стрижов разным «даймлерам» и «рено» предпочёл родной российский Русобалт. Именно ту модель, которая выиграла гонки в Монако. И потому Стрижов считал себя в полном праве мечтать о доме, парке и реке.

- И чтобы дом был с башенкой, - присоединялась к его мечте Варенька. Стрижов женился поздно и был намного старше своей избранницы. После свадьбы они совершили незабываемое путешествие в Европу. И в этой поездке их мечта о большом загородном доме ширилась и дополнялась все новыми деталями. После посещения Акрополя, например, появилась идея пристроить к дому террасу с «кариатидами». А, когда приехали в Монте-Карло, Варенька так и ахнула, глянув на огромный купол знаменитого казино с угловыми башнями.
 
- Вот! Вот такую башенку я хотела бы в нашем доме!

Строительство дома шло уже полным ходом. Архитектурные решения были тщательно продуманы. И, если «кариатид» еще можно было как-то включить в общий замысел, то башенка в стиле «модерн», или, как говорили французы, «ар нуво», абсолютно выпадала из ансамбля. Это им уже по возвращении домой объяснил архитектор.

- Поймите, сударыня, сделать можно все, что угодно. Можно сюда что-нибудь даже от китайской пагоды присовокупить! Но ведь это уже будет "ни в какие ворота"…То есть, чистой воды эклектика!

- Боже, как мне нравится это слово! Экле.. Как вы сказали? Вот именно! Эклектика! Обожаю этот стиль!

Говорить молодой жене о том, что эклектика – это не стиль, а как раз отсутствие всякого стиля, безвкусица Стрижов не стал. Главным для него было, чтобы дом нравился Вареньке. Ведь она сама, вот такая, как есть, недостаточно образованная, но бесконечно добрая и светлая, была живым воплощением его мечты. И мечта о доме была неотделима от Вареньки. Дом был уже почти достроен, они уже поселились в его просторных и светлых покоях. В теплые вечера пили чай на террасе с «кариатидами». Потом гуляли с Варенькой  по парку и смотрели, как достраивается последняя ступенька их общей мечты – грациозная башенка с маленькой комнаткой в  четыре окна на самом верху и с кружевным балкончиком по кругу, напоминающим воротник-жабо на портретах  Рубенса. Варенька уже носила под сердцем Дарьюшку.

- Представляешь, какой вид откроется с этого балкончика! И станция будет как на ладони и Знаменское, и фроловский лес… А в плохую погоду можно смотреть из комнатки. Мы там обязательно поставим маленький диванчик и кофейный столик…

Варенька умерла при родах…
Сестра Софья, узнав о несчастье, переехала жить к Стрижову и практически стала матерью для Дарьюшки. Стрижов продолжал жить. Не жил, нет! Именно продолжал. Как бы по инерции. Уже не для себя – для дочери. Она была повторением Вареньки. Не копией в смысле внешности, но каким-то волшебным продлением ее души. Это проявлялось иногда самым чудесным образом. Как-то погожим летним днем пятилетняя Дарьюшка сказала, показывая куда-то наверх:

- А я знаю, кто там живет!
- Где там? – Стрижов не сразу понял, о чем речь.
- Ну, там, в этой башенке с балкончиком!
- Кто же?
- Там живет Белый стриж.
- Какой еще стриж, Дарьюшка? И почему белый? Я таких ни разу не видел. Стрижи они все черные.
- А я видела! Видела!
И, сбегав к себе в комнату, дочка принесла детскую книжку и бойко прочитала:
- Там под небом, выше крыш
  жил на башне белый стриж.
А потом она вдруг как-то задумалась и мечтательно произнесла:
- Наверное, с этого балкончика далеко-о-о видно!

И тут Стрижов заплакал. Это с ним случилось впервые. Было стыдно перед дочкой и сестрой. Но после он вдруг почувствовал, что начал оттаивать душой - Варенька возвращалась.

На следующий день он приказал навести порядок внутри башни, поставить там купленные еще Варенькой вещи – небольшой диван, кофейный столик и  шкафчик для дочкиных игрушек и книжек. На шкафчик была установлена маленькая клетка с вечно открытой дверцей.  Дарьюшка называла её «клеткой белого стрижа». Когда её спрашивали «а где же сам стриж?», девочка объясняла, что стриж всегда сидит в этой клетке, но, стоит ему услышать шаги на лестнице, и он тут же вылетает погулять, полетать, чтобы не мешать гостям беседовать, пить чай и любоваться видами, открывавшимися с башни. Он вспомнил, как Дарьюшка с замиранием сердца выходила на балкон и, опасливо держась за перила, обходила башенку вокруг. Конечно под строгим надзором Софьи. Иногда она показывала пальчиком на небо и кричала: «Смотрите! Смотрите! Вот он, наш стриж летает!». Ей говорили, что это обычный голубь! Но Дарьюшка не унималась: «Никакой это не голубь! Это наш белый стриж! Вы что не видите?!»

 Так прошло много лет, спокойных и не очень. Стрижов так и не женился во второй раз. Ушел с головой в работу. Дарьюшка окончила после гимназии медицинские курсы, вышла замуж за офицера-артиллериста, человека молодого, но уже успевшего повоевать на  Германской войне. Леонид очень гордился своими наградами и в особенности солдатским георгиевским крестом. Вскоре Дарьюшка родила ему сына Сашу. Стрижов был счастлив, кажется, даже больше, чем сами родители.

  А потом… случился конец света. Нет, солнце не перестало светить, река не перестала журчать под мостом. Просто кончился свет, то есть мир, в котором все раньше жили. Как в театре – вроде бы декорации остались прежние и актеры те же, но только Каин почему-то вдруг стал считаться положительным героем, а Авель – исчадием ада. Дворник стал вершить судьбы народа и государства, а монарху вручили фартук и метлу… И это еще мягко сказано. Все цари были объявлены новой властью супостатами и злодеями. Последний царь, даром, что отрекся, был  расстрелян вместе с семьёй. Слава Богу, хоть царевичу Алексею, по слухам, удалось спастись. Да, говорят, еще царевне Анастасии. Историческое прошлое Великой России было перечеркнуто, как темное и постыдное. Все в прошлом было перемазано черной краской, кроме, пожалуй, известных разбойников и злодеев, вроде Стеньки Разина и Емельяна Пугачева, которые были теперь в чести. Оно и понятно – ворон ворону, как говорится… Нет, Стрижов вовсе не идеализировал жизнь в России до 1917 года! Уж кому-кому, а русским промышленникам более, чем другим претили тупость  и мздоимство имперской бюрократии, нищета и инертность народа. Но государство, занимающее одну шестую часть суши, по его мнению, заслуживало все-таки более уважительного отношения к своей истории. Случилось, однако, то, что случилось…

Еще в самом начале 1917 года  Леонид был направлен командованием на Северный Кавказ. Вскоре к нему приехала и Дарьюшка с маленьким Сашей и теткой Софьей. Через некоторое время после октябрьского переворота Леонид вступил в Добровольческую армию. Об этом Стрижов узнал позже.

Когда район Кавказских минеральных вод был занят красными, семьи офицеров, и значительная часть оставшихся в районе представителей интеллигенции и духовенства были объявлены новой властью заложниками и через некоторое время казнены в парке на окраине Кисловодска. Обо всем этом рассказал Стрижову молодой прапорщик, сослуживец Леонида, чудом пробравшийся в Москву. Как о чём-то вполне обыденном, он сообщил, о гибели Леонида и попросился переночевать. В то время в госпитале ещё не было охраны и Стрижову не составляло труда исполнить его просьбу. А что касается  казни заложников… Молодой человек сильно смахивал на сумасшедшего и рассказывал вещи, в которые разум отказывался верить. Командование красных, дескать, посчитало неразумным тратить пули на заложников. Свыше трехсот человек, в основном женщины, дети и старики, были зарублены шашками и затем добиты штыками. Тех, кто сразу умер, и тех, кто еще оставался жив, сваливали в наспех вырытые ямы и кое-как забрасывали землей. Прапорщику довелось какое-то время прятаться в парке. Ночью земля шевелилась и стонала… Нет, конечно же, Стрижов не поверил ни единому слову прапорщика. Этого просто не могло  быть, этого не должно было быть! Даже в этом идиотском перевернутом мире! Нет, вы слышите, не-е-е-е-е-е-т!

Прапорщик исчез на следующее утро так же неожиданно, как и появился. И Стрижов твердо сказал себе, что этот помешанный с его страшным рассказом просто привиделся ему, что Дарьюшка с Сашей обязательно вернутся. Именно поэтому он и остался здесь! Несмотря на все тяготы и унижения, которые приходилось переносить. Все свои предприятия и магазины он добровольно передал «народу». Так же, как это имение со всеми постройками, с большим парком, с ажурным чугунным мостом над речкой. Здесь теперь разместился госпиталь для командного состава. Никаких особых преференций и благодарностей от новой власти он за это не получил, да и не ожидал получить. Не расстреляли, разрешили остаться при госпитале в должности садовника и дворника в собственном доме -  и на том спасибо. С детства Стрижов был приучен к самому черному и тяжелому труду. И нынешняя работа его ничуть не тяготила. Теперь хозяином имения стал Егор Васильевич Чернухин – бывший управляющий Стрижова. Егор Васильевич,- надо отдать ему должное, - оказался человеком на удивление деликатным и никогда не злорадствовал по поводу метаморфозы в их отношениях. Чего нельзя было сказать о красноармейцах из охраны. Особо веселился помощник товарища Лудзиса некто Загайный в прошлом казачий есаул. Стоило Стрижову приблизиться к Егору Васильевичу, как этот тип вырастал, будто из-под земли. Фамильярно хлопая Стрижова по плечу своей ладонью размером с совковую лопату, он произносил что-нибудь в этом роде:
-Ну шо, батя, допречь ты Василича ксплатировал, а теперича оне тебе указують, куды дерьмо сгребать?! Гы-ы-ы!!! То то! Теперича у нас «кто был ничем, тот стал усем!»

Есаул визгливо гоготал, подмигивая Чернухину, и удалялся, щедро одаряя всех гадким запахом самогона и чеснока. Стрижов не отвечал. Сам из народа, он слишком хорошо знал этот тип мужиков. Самодовольные, темные, они всегда считали себя, во-первых правыми во всем и во-вторых - незаслуженно обиженными. Революция даровала им счастливую возможность расквитаться с обидчиками, коих было не счесть. От тещи, бранившей за постоянное пьянство, до «ксплататора» управляющего или мастера, штрафовавшего за плохую работу.  На мануфактуре в Знаменском был такой пьяница и криворукий ленивец Семенов. Несколько раз мастер штрафовал его за брак и за прогулы, и, в конце концов, пришлось его выгнать. Стрижов никогда бы узнал об этой вполне рядовой истории, – не его это дело, – если бы к нему не пришла жена Семенова, измученная, забитая женщина с ребенком на руках. Слезно просила не выгонять мужа. Мол, в доме пятеро детей. Как же без кормильца?

Никакие уговоры на Стрижова не подействовали. Пьяница был уволен. Но выходное пособие выдали на руки не ему, а жене. К тому  же через неделю на фабрику был принят старший сын Семенова, которому как раз исполнилось шестнадцать лет.

 Бестолковые, безрукие, способные провалить любое дело, которое им поручено, «загайные – семеновы» оказались, как нельзя, кстати в деле разрушения старой жизни. Рушить, портить, гадить, убивать – в этом «ремесле» им не было равных. Стрижов все не мог понять, каким образом немногочисленным обитателям госпиталя, включая охрану, удавалось так замусорить все вокруг. И почему шелуху от семечек нужно было выплевывать прямо на дорожку в парке, а «цыгарки» непременно гасить о белые стены дома и статуи античных богов? Вот и Семенов выбился теперь в начальники. Недавно он появился в госпитале с портфелем и в кожаной куртке, вроде тех, в которых раньше ходили шоферы. С четверть часа он о чем-то беседовал с Лудзисом и Загайным, жестикулируя с ожесточенностью, наблюдаемой у русского человека только в состоянии легкого подпития.

Теперь Стрижов знает, о чем шла речь. Сегодня утром к нему подошел Загайный и в обычной для него фамильярной манере завел разговор издалека.

- Ну, шо, батя, как она жисть? Смотрю я, ты в последнее время все на верха повадился лазить? Интересуюсь я, батя, каким-таким медом для тебя там намазано?

- Во-первых, я тебе, мил человек, не батя, -  впервые за долгое время решился осадить хама Стрижов, - а во-вторых меда там никакого нет, зато пыли и мусора накопилось хоть отбавляй. А уборка на территории госпиталя входит в мои обязанности.

- Ишь как заговорил, контра недобитая! Ну, так, стало быть, радуйся старик. С завтрева у тебе етих обязанностев меньше будет. Товарищ Лудзис приказал сварганить в твоем скворешнике наблюдательный пост.

- За кем же, позволь узнать, вы оттуда наблюдать станете?

-Ето, старик, вообще-то, не тваво ума дело! Но по дружбе могу сообчить, что на станцию нашу что ни день прибывают разные болезные товарищи из Москвы. Сам понимашь, очень важные партейцы. Не ровен час, контра какая на станции  объявится. Вон товарищ Семенов третьего дня, замначстанции, значит, лично нам доложили обстановку.

- Неужели, милейший, еще остались враги?

- А как же не остались? Вот ты, например!- думая, что страшно напугал старика, Загайный снова визгливо по- бабьи заржал, - Не боись, батя! Если нада будет, шлепнем тебя за милую душу! Но покудова такая рапоряжения к нам не поступала. Гы-ы-ы!! А верхотуру свою в порядок приведи напослед, и завтря чтобы духу тваво там не было!

- Слушаюсь, милейший! Только одно…

- Шо еще!

- Слово «распоряжение» в русском языке имеет средний род, а не женский, как у тебя.
- Ишь, умный какой! Ты, случаем, не из жидов будешь?
- По-твоему, русский человек умным быть не может?

Разговор все более накалялся. Стрижов чувствовал, как что-то давит и жжет за грудиной. Диагноз «грудная жаба» был поставлен ему уже давно. Какое-то время пил пилюли, потом бросил, а потом и вовсе стало не до пилюль.

Даже из кабинета доктора Бермана были слышны  истошные вопли Загайного.

- Не обращайте внимания, батенька. Что это вас вдруг понесло? В вашем нынешнем состоянии крайне нежелательно вступать в политические диспуты, - седовласый доктор Яков Соломонович Берман многозначительно сверкнул стеклышками  пенсне, явно давая понять, что речь идет не только о «состоянии» здоровья. Кабинет доктора был оборудован в бывшей детской. И, хотя от прошлой обстановки практически ничего не осталось, Стрижов чувствовал себя здесь уютнее, чем в других помещениях госпиталя. Яков Соломонович был единственным человеком, с которым Стрижову было приятно беседовать. Но и ему, милому доктору, он вряд ли смог бы объяснить, почему вдруг именно сегодня слова Загайного, так ранили его сердце. Это и впрямь выглядело бы до крайности нелепо: посреди разоренной страны в страшное перевернутое время один старик рассказывает другому детскую историю о башенке с балконом, где в клетке с раскрытой дверцей живет  какой-то невиданный никем белый стриж…

Доктор прописал капли и настоятельно посоветовал отлежаться хотя бы дня два. Два дня… Но через два дня в башенке будет оборудован наблюдательный пост. Маленькая комнатка на верхотуре будет пропитана запахами самогона, чеснока и грязных портянок. Надо хотя бы забрать оттуда, оставшиеся еще от Дарьюшки и маленького Саши игрушки, клетку стрижа и фотографии. Боже, как же он забыл?! Конечно же, забрать фотографии! Кажется, там еще осталось свадебное фото Дарьюшки с Леонидом в офицерской форме… Как же он забыл!  Улучив момент, когда охрана госпиталя в полном составе обедала на террасе с кариатидами, Стрижов прошел к узкой винтовой лестнице, ведущей на башню…

Вот! Вот они фотографии, - утихнувшее, было, сердце снова бешено заколотилось, ком подступил к горлу, - вот Дарьюшка с Леонидом, вот они же с маленьким Сашей на руках. А вот Варенька. Где это она? Кажется, в Марселе…Хотя, нет, это во Флоренции, на мосту с торговыми лавками. Давление и боль в груди становились все невыносимей и ....

Сон, как всегда, принес избавление. Но что  за дивный это был сон! Он вдруг увидел сверху маленькую комнату. Возле небольшого столика примостился доктор Берман и что-то записывал в свою тетрадь. Стрижов смог опуститься поближе к столику и прочитать: « Смерть наступила сего дня 10 мая 1928 года в результате приступа стенокардии…». О чем это он? -  подумал Стрижов, - о ком? Кто умер-то? И вдруг увидел человека, лежащего ничком на полу. Кто это? На корточках возле  него присел есаул Загайный, разбирая какие-то старые фотографии.

- Глянь-ка, доктор! Тута какие-то картинки. Это, видать, баба его. А вот еще одна с офицеришкой. Ведь говорил же я, говорил, что дед етот –  контра тайная!

-Товарищ  Загайный, я же вам, кажется, ясно сказал, отдайте все вещи Эдуарду Яновичу.

На полу валялась забытая всеми и раздавленная клетка… Почему-то, это более всего огорчило Стрижова. И вдруг откуда-то сзади или слева…нет, пожалуй, что справа или даже сверху его позвали:

- Деда! Деда! Иди к нам! Мы уже здесь! Видишь?





Лес рубят…

- Деда! Деда! Иди сюда!
Внучке надоело шлифовать горку своим комбинезончиком, и  теперь она неуклюже карабкалась, пытаясь влезть  на качели. Старик с трудом отвлекся от своих мыслей и взглянул в сторону детской площадки. Кряхтя, встал с едва согревшейся скамейки и потрусил на помощь девочке.

- Варя, садись посередине. Помнишь, как в прошлый раз я тебе показывал? И руками держись крепче. И-и-и раз, и два!

Мерные движения маятника качелей вернули на место отложенные мысли. Вот, выдумали тоже, какие-то гороскопы, каких-то нострадамусов, каких-то индейцев Майя. Еще старуху болгарскую до кучи приплели. Дескать, скоро – конец света наступит. Профессора какие-то во весь телевизор щеки раздувают, брови хмурят, Словесами сыплют непонятными. А эти дурачки, сидят, слушают, уши-то развесили. Какой конец?! Какого света?  Да, если уж на то пошло, свет-то уж давно кончился. Тот привычный, справедливый порядок вещей, в котором он, бывший начальник цеха Семенов родился и жил, давно уже закончился. Исчезла с лица земли великая и могучая страна – Советский Союз, распалась на отдельные клочки национальных государств…

Старик вдруг почувствовал легкую вибрацию в правом кармане и, как всегда, не сразу понял, что бы это могло быть, пока не послышался звонкий колокольчик мобильника. Дрожащей неловкой рукой он вытащил  телефон и, тщательно прицелившись, указательным пальцем другой руки ткнул в большую зеленую кнопку.

- Алё! Слушаю!
- Папуля, привет! – голос дочки звучал так ясно, будто она стояла рядом. На самом деле, там, откуда она звонила, было уже далеко за полночь.
- Здравствуй,  Танюшка! Как вы там?

- Мы в порядке. Только что вернулись с дискотеки. Оторвались с Лёнькой по полной. Днем в основном купаемся и спим. Вчера на экскурсию  в джунгли ездили. Ну а вы как? Как там Варюшка моя? Она рядом? Дай ей трубку!

- Да, да, мы в Стрижах гуляем…вот уже рвет у меня из рук…
- Мам! Мамочка! Я соскучилась! Приезжай скорее!....Да!... А ты меня любишь? Прада, прада? … У-У! На слонах! Круто! И я хочу!... Чего, чего? … А…дедушку? Слушаюсь, конечно. Мы на качелях качаемся…., приезжайте скорее, я очень соскучилась! ….Дедушке? Сейчас…

Девочка протянула телефон старику.
- Па-ап! – снова послышался голос дочки, - ты не забыл, в среду Варе к окулисту? И за машинкой нашей посматривай, ладно? Её ещё не угнали?
- Да цел, цел ваш мерседес. Ага,… понятно. Не волнуйтесь, отдыхайте, как следует, и возвращайтесь… Спасибо! А с каким праздником? А, понятно. Ну, пока, Целуем вас.

Старик вдруг вспомнил, что сегодня уже восьмое ноября и тоскливо посмотрел на серое осеннее небо, на голые ветви старых лип, и кружащие над парком стаи ворон. Праздника не ощущалось ни в природе, ни в душе. А ведь когда-то … Он вспомнил времена, когда годовщина Октября была главным праздником страны. Улицы еще загодя украшались красными флагами, плакатами. На фабрике определялся состав праздничной колонны, которой выпадет честь пройти после парада по Красной площади. Он всегда ходил на октябрьскую демонстрацию. Мог пропустить первомайскую, а вот октябрьская и День Победы – это святое. Танюшку, пока та была маленькая, с собой не брал. Она смотрела парад и демонстрацию по телевизору с мамой. А, когда он возвращался, восторгу ее не было предела: «Папочка, папочка! А мы тебя с мамой видели в телевизоре!» Дома пахло пирогами, салатом «оливье», духами жены. Ближе к вечеру собирались гости. Однажды дочка всех рассмешила до слёз. Построила гостей в коридоре, сама села на трехколесный велосипед и предложила:

- А давайте играть в парад!
Гости стали спрашивать: «А как?»
- А вот так: вы стойте, а я к вам подъеду и скажу «Здравствуйте, товарищи!». А вы мне хором скажете «Гав! Гав! Гав!».

Потом, когда Танюшка подросла, он пару раз брал ее на демонстрацию. И навсегда запомнил, как семилетняя дочка, взглянув на трибуну иностранных гостей, вдруг сказала:

- Пап! А знаешь, как мне их жалко! Потому что у них такого нет и никогда не будет! – и она с гордостью показала на площадь, переполненную кумачом,  на здание ГУМа с портретом Ленина…

Да! Гордость была за страну! А теперь… Ну да, ездят все на иномарках, отдыхать норовят за границей, ну магазины завалены барахлом и продуктами…  Ну и что? Пенсионерам сделали проезд бесплатный, церкви отреставрировали. А толку-то? Чем гордиться-то? Нет праздника в душе, хоть умри! Мало того, что парады ноябрьские отменили, так еще самому празднику название другое придумали – «День примирения». Кого с кем? Нас, коммунистов с этими предателями- «дерьмократами»? Или с буржуями, олигархами? Ну, уж, нет!

- Деда, я больше не хочу на качелях!
- А что ты хочешь? Может, домой пойдем?
- Нет, не хочу домой! Хочу в городок! Хочу вон с тем мальчиком играть!

Старик только сейчас заметил, что на детской площадке появился мальчик, ровесник внучки в таком же, как у нее комбинезончике, только синего цвета. Его папаша, а, может, дедушка – кто сейчас разберет - интеллигентного вида мужчина, удобно расположился с газетой на скамейке. Старик, проводив взглядом скачущую внучку, сел рядом. Мужчина перевернул газетный лист и сокрушенно, как показалось старику, вздохнул.

- Да, - поспешил завязать беседу старик, - сейчас газеты лучше и не читать. Столько чернухи выливают на нашу голову!
- Вот- вот, - согласился мужчина, - сейчас какой-то перекос в сторону негатива. Газеты почитаешь, телевизор посмотришь – можно подумать, что мы не живем а мучаемся.
- Так ведь так оно и есть! Посмотрите, что вокруг творится!
- А что творится?
- Как что? Страну развалили, промышленность развалили, коррупция всюду…

- Вот интересный парадокс - раньше нам все газеты сообщали о небывалых успехах народного хозяйства, а в магазинах - шаром покати. Вы же помните наш универсам в восьмидесятые годы. Очереди километровые. А сейчас наоборот: в газетах – разруха, в магазинах полки ломятся ото всего.
- Да что ж вы все о жратве! - старик будто взорвался,- не хлебом же единым....

- Не хлебом, согласен! Давайте о высоком. Хорошие книги  тоже ведь было не достать. Мне вот Булгакова или, скажем, Бунина удавалось купить только где-нибудь в Таджикистане в командировке. Да что там Булгаков! Есенин, кажется, до 1955 года был под запретом. Не помните? А я хорошо помню.

Не желая продолжать уже набивший оскомину спор, старик демонстративно отвернулся в сторону.

О, как он будет ненавидеть себя за это через несколько минут! Если бы он знал! А пока старик отвернулся от собеседника, оказавшегося не таким приятным, как можно было подумать с первого взгляда. Все ясно! С ним говорить бесполезно. Он, как видно, из этих… Их послушаешь, так все у нас в порядке. И уровень жизни растет, и пенсии каждый год повышают. Будто только в этом все дело! А как же идеалы? Всё забыто! История замазана сплошь черной краской. Все только и знают, что чушь всякую молоть про репрессии, про красный террор. А то, что построили первое в мире государство рабочих и крестьян, Великую войну выиграли, в космос первыми вырвались, забыли? Народ из неграмотности вытащили! Старику припомнился его дед Кондрат Семенов, который до революции был простым рабочим на мануфактуре Стрижова. За революционную агитацию был уволен без выходного пособия. Семью не на что было кормить. Пошел на железную дорогу работать. А после революции дослужился до заместителя начальника станции. Отец с шестнадцати лет тоже на фабриканта вкалывал. Это на их горбу  Стрижов построил себе вот этот дворец и парк, который теперь все называют «Стрижами».

Куда потом этот «стриж» девался, так никто и не знает. Наверное, как и все они, в Париж упорхнул или еще куда подальше.

Отца старик помнил плохо. Он погиб в первые месяцы войны. Зато хорошо запомнил послевоенные тяжелые годы: хлебные карточки, голод, холод, безногие инвалиды на улице. И вера, всеобщая вера в светлое будущее. Работа, вечерняя школа, родная фабрика. И, конечно гордость за свою страну, за свою историю, полную героизма и страданий. А что репрессии были, расстреливали, сажали в лагеря - так что ж? Лес рубят, как говорится…

 - Ну вот, наконец-то, лес рубят - щепки летят! – неожиданно, произнес сосед по скамейке.
- Как…что? - встрепенулся старик.
- Я говорю: «лес рубят – щепки летят» - незнакомец как-то загадочно улыбнулся -  А вы тоже об этом подумали?
- О чем «об этом»? – старик все больше удивлялся.
- Ну, я имею в виду старые деревья! – мужчина показал большим пальцем куда-то за спину, - наконец-то глава управы внял нашим мольбам. Ведь этим липам лет двести, не меньше. Того и гляди рухнут на кого-нибудь.

Старик обернулся и увидел вдалеке бригаду гастарбайтеров в ярко-оранжевых жилетах с топорами и бензиновыми пилами. В стороне от них пыхтел трактор с прицепом. Вскоре работа закипела вовсю. Он снова погрузился в свои невеселые мысли. Забыто, все хорошее забыто. Поэтому и молодежь наша  ни бельмеса уже не знает, и знать не хочет. На  девятое мая цветочки ветеранам дарят, а спроси их, где, когда и, главное, за что эти ветераны воевали, так такое начнут плести – волосы дыбом встают. Гитлера с Наполеоном путают! А что с них взять, если целыми днями у компьютера сидят, в стрелялки-догонялки играют. Старик покосился на соседа:

- А вы, извиняюсь, своему сыну компьютер уже купили?
Мужчина оторвался от чтения и растерянно поглядел на старика:
- Что вы сказали, простите?
- Я говорю, у сынишки вашего компьютер уже есть, наверное?
- А-а! У меня, вообще-то дочка, взрослая уже. А сына нет… к сожалению.
 Ни сына, ни внука. Только внучка… Зато какая! Мужчина торопливо взглянул на часы, - Ого!
- Так этот мальчик не ваш?
- Кто? Какой мальчик?- незнакомец привстав засовывал газету в портфель, - а что вы так смотрите?

Старик смотрел не на него!  Ничего не понимая, он смотрел мимо незнакомца, туда, где еще пять минут назад его внучка Варенька играла с мальчиком. Детей не было видно в «сказочном городке». Старик неуклюже вскочил на ноги  и, хромая, побежал к деревянным домикам городка. Ни в одном из них детей не было. Напрасно он заглядывал под скамейки и качели – дети пропали!
Он судорожно начал оглядываться по сторонам.
- Послушайте, вы не заметили…- спросил было он недавнего собеседника, но скамейка была пуста... В парке начинало смеркаться. Старику стало страшно. Недалеко на станции прогремела электричка. Из другого конца парка  слышался визг бензопилы, треск деревьев, удары топора.

Старик протрусил к качелям, к горке, заглянул через ограду парка на улицу – все напрасно!  Дети словно сквозь землю провалились.
-Варя! Варенька!- дрожащий голос старика сливался с визгом бензопилы, мерным рокотом трактора и тоскливым граем вороньих стай...

На аллее, идущей от станции, показались три неясные в сумерках фигуры. По мере их приближения старик узнал в одной из них своего собеседника. Рядом с ним шла какая-то женщина и, кажется … Да, он не мог ошибиться – между взрослыми, припрыгивая, шел тот самый мальчик в темно синем комбинезончике!

Старик не стал дожидаться, когда они поравняются с ним. Похожий на большого раненного зверя, он, прихрамывая, подбежал к ним  и схватил мужчину за плечо.
- Где моя внучка? Ты слышишь? Где она?
- Слушайте, любезный, а полегче нельзя? Откуда же я могу знать? И потом, разве мы с Вами уже на «ты»?
- Простите меня, но ведь вы сказали, что у вас нет внука? Так?
- Ну, допустим! И что?
- Как что? А этот мальчик...- старик присел, чтобы лучше рассмотреть ребенка, - мальчик, ты играл с моей внучкой в городке?
- Я не мальчик! Я девочка! И ни с кем я не играла! Я у мамы на работе была!
- А в чем, собственно, дело? – вмешалась женщина, - Это моя дочка. И что дальше?!
- Ма-ам! – вдруг захныкала девочка, - мне больно!

Старик не заметил, как сильно сжал руку малышки. Мамаша что-то по-базарному закричала. Что  именно, старик не смог разобрать, потому, что крик ее слился с воем сирены и кряканьем клаксона скорой помощи. Отпустив руку девочки, старик бросился в сторону порубок. Сирена выла именно оттуда. Рабочие открывали ворота парка и суетливо показывали водителю скорой, куда ехать. Вслед за скорой подъехала милицейская машина. Вокруг собралась уже порядочная толпа.  Старик давно уже так не бегал. Два раза он упал, поскользнувшись в осенней жиже. Сердце грозилось выскочить наружу. Добежав до толпы, он, судорожно глотая воздух, спросил у кого-то «Что случилось?» и услышал самое страшное: «Ребенка деревом придавило! Работать начали, а зону не оградили даже! »

Старик ринулся сквозь толпу, жестко толкаясь локтями:

- Пустите меня!
- Куда ты, отец? – молодой худосочный милиционер раскинул руки, - Туда нельзя. Ты что не видишь?  Там врачи работают. Сейчас криминалисты приедут.
- А что с ребенком?
- Не знаю пока. Придавило здорово, да и удар был такой, что медведя свалит… Э! Э-э, мужчина, что с вами? - Милиционер не смог удержать падающего старика...

Он пришел в себя от резкого запаха нашатыря. Он уже не лежал, а сидел на земле, прислонившись к свежему пню. Какая-то женщина с добрым лицом наклонилась к нему:

- Вам плохо? Сердце?
- Она жива?
- Кто?
- Внучка моя, Варя, - язык во рту едва шевелился. Кажется, падая, он сломал зубной протез, и рот был полон крови и вязкой слюны. Только теперь, отдышавшись, старик начал осознавать, что случилось. О, как давно он уже не плакал…
- Кто, кто? – не поняла добрая женщина.
- Внучка моя, Варя!-  он уже не говорил, а тоскливо выл в полный голос…
- Насчет внучки вашей, дедуля, не знаю, а вот мальчик, которого сейчас придавило, вроде бы жив. Только два перелома.

Ничего не понимая, старик продолжал выть, не в силах успокоиться, Он ошарашенно оглядывался по сторонам и не сразу расслышал, когда слева из толпы послышался тонкий, родной до боли голосок:

- Деда! Дедушка! Я здесь! – красный комбинезончик, шапочка с ушками, становились все ближе, - Я только посмотреть хотела! А ты не знаешь, тут на мальчика ветка упала!

- Знаю, Варюшка, знаю!

- Дедушка, не плачь! Он жив остался!
- Знаю, солнышко моё, знаю…

- Ой, дедушка! У тебя все пальто в палочках!

- Это щепки, деточка, щепки…Лес рубят – щепки летят…