На свете так мало счастливых встреч...

Николай Шахмагонов. "На свете так мало счастливых встреч..." Любовные драмы Ивана Бунина.




«НА СВЕТЕ ТАК МАЛО СЧАСТЛИВЫХ ВСТРЕЧ…»

«Недавно я видел её во сне…»

Бунин… Иван Алексеевич Бунин! Что вспоминается, когда слышишь это дорогое для каждого русского читателя имя? Быть может, блистательные «Тёмные аллеи» – цикл из тридцати восьми рассказов о любви? И повествование, написанное непревзойдённым языком, доказывающим, что не напрасно писатель стал Академиком изящной словесности?
Вспомним начало рассказа «Чистый понедельник»
 «Темнел московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонарях, тепло освещались витрины магазинов – и разгоралась вечерняя, освобождающаяся от дневных дел московская жизнь: гуще и бодрей неслись извозчичьи санки, тяжелей гремели переполненные, ныряющие трамваи, – в сумраке уже видно было, как с шипением сыпались с проводов зелёные звезды – оживлённее спешили по снежным тротуарам мутно чернеющие прохожие... Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер – от Красных ворот к храму Христа Спасителя…»

Какая замечательная картина, как ярко представляешь себе старую, дореволюционную Москву с первыми трамваями и ещё не отжившими кучерами.
Или начало другого замечательного рассказа «Солнечный удар», хоть и не включённого Буниным в цикл «Тёмные аллеи», но невероятно близкого к этому циклу:
«После обеда вышли из ярко и горячо освещённой столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, – всё было прелестно в этой маленькой женщине, – и сказала:
– Я, кажется, пьяна... Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно... Это у меня голова кружится или мы куда-то поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшой пристани.
Поручик взял её руку, поднёс к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим лёгким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы)….»
Можно бесконечно приводить сотни примеров из сотен рассказов, прочитав которые однажды, возвращаешься к ним временами снова и снова. Я никогда не расстаюсь с томиком «Тёмных аллей», беру его с собой в санаторий, на дачу, всюду, куда еду надолго и где собираюсь работать над новыми произведениями. И не устаю цитировать, потому что мои герои не могут, как и я сам, обойтись без блистательных произведений, непревзойдённого мастера слова.
И в романе «Офицеры России. Путь к Истине» о любви, выписанном с любовью к любимым, я не мог обойти Бунина, не мог обойти строки из романа «Жизнь Арсеньева»:
«Он открыл наугад «Жизнь Арсеньева» и попал в самое окончание романа. Прочитал: «Недавно я видел её во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без неё. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но на лице у неё уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел ей смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда…»
Теремрин подумал: «Боже мой, как же здорово написано! Как точно выражены мысли… Неужели кто-то может превзойти этот Бунинский стиль, эту манеру письма, эту пронзительность мыслей?... «Прелесть увядшей красоты!» – как это удивительно точно! А ведь Наташе теперь уже не шестнадцать лет. Какая она сейчас? Как выглядит?»
Он ужаснулся своим мыслям, стал гнать их от себя:
«Нет, нет и нет. Причём здесь, как выглядит? Это Наташа! Нет, я хочу найти в ней прелесть неувядающей красоты, очарование женской зрелости. А какими бы глазами я смотрел на неё ныне, если бы она была со мною рядом? Какая же, какая она теперь? – снова подумал он. – Странно… Она ведь никогда мне даже не снилась»…

За этими мыслями он, быть может, даже стараясь вызвать какое-то подобие полусонного видения, незаметно для себя всё-таки окунулся в полудрёму, и представилось ему море, Чёрное море, а волны памяти вновь понесли его в далёкую юность.

Попробуем ответить на вопрос – можно ли написать такие строки, возможно ли подобрать такие точные краски, такие проникновенные слова, не испытав тех высоких и необыкновенных чувств, которые в них выражены с такою силой? Нет, конечно, нельзя, конечно, это невозможно.
Предположим, писатель замыслит художественно пересказать чью-то историю любви, поведать о чьей-то судьбе, даже построит соответствующий сюжет. Но вряд ли даже в оживлённое художественным словом повествование он сумеет вложить такую неизъяснимую тоску, такую боль своего сердца, поскольку силу любви и радости, силу телесной и душевной близости нужно для этого испытать самому.
Писатели нередко обращаются к своим чувствам и переживаниям. Это, говоря языком профессионалов и не просто профессионалов, а тех профессионалов, которым доверено учить будущих писателей – хотя обучение столь сложно, что почти и невозможно – называется «скалывать с себя».
Такую фразу любил повторять на творческих семинарах писатель Николай Павлович Кузьмин, но понять и оценить её по-настоящему получалось не у всех и не сразу. А что бы правильно осмыслить сказанное, надо не только прочитать, к примеру, такой пронзительный роман как «Жизнь Арсеньева», но и прикоснуться к биографии автора этого романа. И тогда станет понятно, почему Ивану Алексеевичу Бунину удалось написать такие фразы и написать их с предельной искренностью, заставляя в эту искренность поверить даже самого взыскательного читателя.
Кому же адресованы такие слова в романе? Героине по имени Лика…
Вот как происходит её первое появление на страницах романа:
«…хозяйка (главный редактор газеты – авт.) вдруг приостановилась, услышав за дверью оживлённые голоса, засмеялась и сказала: – А вот и мои заспавшиеся красавицы! Я сейчас познакомлю вас с двумя очаровательными созданиями, моей кузиной Ликой и её подругой Сашенькой Оболенской …
И тотчас же вслед за тем в столовую вошли две девушки в цветисто-расшитых русских нарядах с разноцветными бусами и лентами, с широкими рукавами, до локтя открывавшими их молодые круглые руки…

Удивительна была быстрота и безвольность, лунатичность, с которой я отдался всему тому, что так случайно свалилось на меня, началось с такой счастливой беззаботностью, лёгкостью, а потом принесло столько мук, горестей, отняло столько душевных и телесных сил!
Почему мой выбор пал на Лику? Оболенская была не хуже её.
Но Лика, войдя, взглянула на меня дружелюбней и внимательней, заговорила проще и живей, чем Оболенская… И в кого, вообще, так быстро влюбился я? Конечно, во всё; в то молодое, женское, в чём я вдруг очутился; в туфельку хозяйки и в расшитые наряды этих девушек со всеми их лентами, бусами, круглыми руками и удлиненно-округлыми коленями; во все эти просторные, невысокие провинциальные комнаты с окнами в солнечный сад; даже в то, наконец, что нянька привела с гулянья в столовую раскрасневшегося и немного запотевшего мальчика, серьёзно и внимательно заглядевшегося на меня во все свои синие глаза, пока мать целовала его и расстегивала ему курточку…»

Так что же было на самом деле в жизни Ивана Бунина «на заре туманной юности»?
Осень 1889 года. Ещё царствует в Петербурге славный Русский богатырь Государь Император Александр (Третий) Александрович. Ещё «подмороженная им Россия» не раздирается на части революционным сбродом, метко названным Иваном Лукьяновичем Солоневичем ублюдками и питекантропами, теми негодяями, которых Бунин ещё изобразит в своих резких и уничижительных для сброда «Окаянных днях». Но уже на последнем издыхании русское дворянство, беднеющее, теряющее власть, уступающее своё место чему-то новому, незнакомому.
Итак, осень 1889-го. Орловскому дворянину Ивану Бунину восемнадцать лет. Он дворянин, он сын помещика Орловской губернии, но помещик почти разорён, и юноша настолько, мягко говоря, небогат, что вынужден ехать в губернский город Орёл искать работу.
А между тем, у него уже есть любимое дело, которое впоследствии станет делом всей жизни. В Петербургском еженедельнике «Родина» опубликованы несколько его стихотворений и самые первые рассказы. Они замечены, их читают… Читают и в Петербурге, и в Москве, читают и в Орле. А среди читательниц – издательница «Орловского вестника» Надежда Орлова. Она приглашает юного поэта на должность помощника редактора.
Впоследствии Иван Алексеевич вспоминал:
«Восемнадцатилетним мальчиком я был фактическим редактором «Орловского вестника», где я писал передовицы о постановлениях Святейшего Синода, о вдовьих домах и быках-производителях, а мне надо было учиться и учиться по целым дням!»
Теперь вспомним «Жизнь Арсеньева», вспомним знакомство героя романа с Ликой… А ведь Иван Бунин, поступив на службу, знакомится с корректором газеты Варварой Пащенко…
Старшему брату Юлию Алексеевичу Бунину он так рассказал об этом:
«Вышла к чаю утром девица высокая, с очень красивыми чертами лица, в пенсне,.. в цветисто расшитом русском костюме».
Варенька Пащенко была старше на год. Она только что окончила Елецкую гимназию, и теперь готовилась к поступлению в консерваторию. В «Орловский вестник» она устроилась временно. Мечтала о музыкальном образовании не случайно. У её отца до недавних пор был собственный оперный театр в Харькове, но потом он разорился и теперь работал врачом в Орле. Мать Вареньки была актрисой. Да и сама Варенька играла на рояле, пела и участвовала в драмкружке.
Первая встреча оставила след в сердце, а тут вдруг судьба подарила ещё одну – в селе Воргол, где была дача общих хороших знакомых семьи Пащенко и Буниных-Бибиковых.
Молодые люди потянулись друг к другу.
И вот встреча… Стояло лето, темнело поздно, погода выдалась мягкая, тёплая.
Однажды Варенька покорила всех игрою на рояле – исполняла Чайковского. А потом они с Иваном Буниным гуляли по саду и говорили, говорили. Он потом вспоминал, что проговорили они с ней почти пять часов, и пролетели эти часы, как одно прекрасное мгновение.
В один из летних дней они ездили в Орёл, в оперный театр, «в оперу», ка тогда говорили. Слушали Росси.
Описывая эту поездку, Бунин рассказывал брату:
«Иногда, среди какого-нибудь душевного разговора, я позволял себе целовать её руку – до того мне она нравилась. Но чувства ровно никакого не было. В то время я как-то особенно недоверчиво стал относиться к влюблению: «Всё, мол... пойдут неприятности и т.д.»
С тех встреч на даче, а особенно с той поездки в театр, он стал всё чаще думать о ней. Впрочем, думал спокойно, без особых волнений, свойственных сильной влюблённости.
Стал чаще бывать в гостях у семьи Пащенко в Ельце, куда приезжал из Орла, где в ту пору много работал и частенько действительно самостоятельно редактировал газету. Издательница Надежда Орлова всецело доверяла ему.
В гости к Бибиковым, в их имение на Ворголе ездили теперь вместе с Варенькой. Вскоре стал посвящать ей стихи.

Бледнеет ночь... Туманов пелена
 В лощинах и лугах становится белее,
Звучнее лес, безжизненней луна
 И серебро росы на стеклах холоднее.

Ещё усадьба спит... В саду ещё темно,
Недвижим тополь матово-зелёный,
И воздух слышен мне в открытое окно,
Весенним ароматом напоённый...

Уж близок день, прошёл короткий сон –
И, в доме тишине не нарушая,
Неслышно выхожу из двери на балкон
 И тихо светлого восхода ожидаю...

И вот однажды звёздной августовской ночью, когда небосклон расцвечен дальними сполохами, они пошли гулять в сад. Свои объятия раскрыла тёмная аллея, обсаженная душистыми акациями.
Снова говорили, говорили.
Улучив момент, он взял Вареньку под руку и несмело поцеловал в плечо.
Тогда-то и произошло их первое, горячее объяснение, нашедшее спустя годы своё отражение в романе «Жизнь Арсеньева».
«…Именинный обед на прогнившем балконе длился до вечера, вечер
 незаметно слился с ночью, с лампами, вином, песнями и гитарами. Я сидел рядом с ней и уже без всякого стыда держал её руку в своей, и она не отнимала её. Поздно ночью мы, точно сговорившись, встали из-за стола и сошли с балкона в тёмноту сада, она остановилась в его тёплой черноте и, прислонясь спиной к дереву, протянула ко мне руки, – я не мог разглядеть, но тотчас угадал их движение... Быстро посерело после того в саду, хрипло и как то беспомощно-блаженно стали кричать в усадьбе молодые петушки, а ещё через минуту стал светел весь сад от огромного золотистого востока, раскрывшегося за ним над жёлтыми полями за речной низменностью ... Потом мы стояли на обрыве над этой низменностью, и она, глядя на солнечно разгорающийся небосклон и уже не замечая меня, пела «Утро» Чайковского.
Оборвав на высоком, недоступном ей звуке, она подхватила нарядные оборки батистовой юбки цвета куропатки и побежала к дому. Я остановился, растерянный, но уже неспособный не только соображать что-нибудь, но просто держаться на ногах. Я отошёл под старую берёзу, стоявшую на скате обрыва в сухой траве, и прилёг под ней. Был уже день, солнце взошло и, как всегда в конце лета, в погожую пору, сразу наступило светлое жаркое утро. Я положил голову на корни берёзы и тотчас заснул. Но солнце разгоралось всё жарче, – вскоре я проснулся в таком зное и блеске, что встал и, шатаясь, пошёл искать тени».
Женские поступки, порою, непредсказуемы.
Какая ночь! Бунин был сражён, его чувства, казалось, достигли апогея. В мечтах он строил радужные планы. Ждал новых встреч, которые обещали быть ещё более прекрасными.
И вдруг принесли записку. Она часто посылала записочки, любила общаться таким способом. Бунин открыл, ожидая прочитать что-то очень приятное, но там было всего несколько слов:
«Не старайтесь больше меня видеть…»
Вот оно как! Оказалось, что в письме брату он написал пророческие слова:
«...Всё, пойдут неприятности».
А на следующий день она попросила о встрече, причём встрече наедине. Это окрылило, дало надежду. Надежда оказалась напрасной. Он мог лишь воскликнуть в отчаянии: «Как можно забыть ту ночь!?»
Разговор был тяжёлым. Она упорствовала. Встреч больше не будет. Душила обида, душили слёзы, и он, не помня себя, умчался из Ельца в гостиницу, что была в Орле.

Тихой ночью поздний месяц вышел
 Из-за черных лип.
Дверь балкона скрипнула, – я слышал
 Этот лёгкий скрип.
В глупой ссоре мы одни не спали,
А для нас, для нас
 В темноте аллей цветы дышали
 В этот сладкий час.
Нам тогда – тебе шестнадцать было,
Мне семнадцать лет,
Но ты помнишь, как ты отворила
 Дверь на лунный свет?
Ты к губам платочек прижимала,
Смокшийся от слёз,
Ты, рыдая и дрожа, роняла
 Шпильки из волос,
У меня от нежности и боли
 Разрывалась грудь...
Если б, друг мой, было в нашей воле
 Эту ночь вернуть!

Впоследствии вспоминал: «Нервы, что ли, только я рыдал в номере как собака... настрочил ей предикое письмо».
Нелегко переносятся этакие разрывы в двадцать лет. Даже если отвергнутый влюблённый в двадцать лет не только, как говорили о Бунине, «красив до неприличия», но уже проявил себя в литературе, заставил заговорить о себе. И он обращался к ней с отчаянной мольбой, что бы позволила ему «Хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть».
В «Жизни Арсеньева» он не мог обойти ту трагедию. В романе этом Бунин писал от имени своего героя:
«Я ничего не слыхал, не видел, мысленно твердя одно: или она вернёт мне себя, эту ночь, это утро, эти батистовые оборки, зашумевшие от её замелькавших в сухой траве ног, или не жить нам обоим!»
И всё-таки она сменила гнев на милость. Отчего? Почему? Он не мог понять, что случилось. Когда надежд уже, казалось не оставалось вовсе, вдруг принесли письмо, в котором были такие строки:
«…Да пойми же, что весы не остановились, ведь я же тебе сказала. Я не хочу, я пока, видимо, не люблю тебя так, как тебе бы хотелось, но, может быть, со временем я и полюблю тебя. Я не говорю, что это невозможно, но у меня нет желания солгать тебе. Для этого я тебя слишком уважаю. Поверь и не сумасшествуй. Этим сделаешь только хуже. Со временем, может быть, и я, сумею оценить тебя вполне. Надейся...»
Надейся? Что это – игра? Он ломал голову, но не мог сразу ответить на такой вопрос.
И снова обратился к брату, прося совета, прося помочь разобраться в столь хитром сплетении событий.
А подумать было о чём. Ведь от того, что ожидало его при благоприятном развитии отношений, пришлось бы, наверное, менять стиль и образ жизни. Нередко проскальзывало у него, что готовит себя к "идеалистической жизни".
Он просил совета, что делать, потому что иногда, несмотря на все сожаления, приходила мысль, а не разорвать ли эти отношения окончательно, поскольку он полагал, что имеет на то право, ведь, как он писал, «последней близости между нами ещё не было».
Но тут же вспоминалась она, неотразимая и обожаемая Варюша.
А какие письма он ей писал:
«Варюша! Хорошая моя! Бесценная моя! Прежде всего – люблю тебя! Это для тебя не новость – но это слово, ей-богу, рвётся у меня наружу. Если бы ты была со мною! Какими горячими и нежными ласками я доказал бы тебе это... Варюшечка! Дорогая моя! Милая! У меня такое страстное желание поскорее назвать тебя женою, так сильно хочется поскорее быть с тобою, чувствовать, что ты моя, целовать твои «вымытые» глазочки и «мои» ненаглядные ножки...».

Это была настоящая, сильная, сумасшедшая любовь. Это было какое-то умопомрачение. То взлёты к волшебству единения, то хождения по лезвию бритвы – на грани разрыва. Что происходило в душе Вареньки? Любила ли она Бунина столь же сильно, как он любил её? Что заставляло бросаться из крайности к крайность? Ведь случалось, что всё, разрыв окончательный… Но наутро новая записка с посыльным, и в ней всего несколько животворящих слов: «Больше не могу, жду!»
Такие отношения сказывались на работе, случались неприятности, на которые Бунин жаловался брату. Признавался в том, что, порою, остаётся без копейки в кармане.
«Если бы ты знал, как мне тяжко! Я больше всего думаю сейчас о деньгах. У меня нет ни копейки, заработать, написать что-нибудь – не могу, не хочу... Штаны у меня старые, штиблеты истрепаны. Ты скажешь – пустяки. Да, я считал бы это пустяками прежде. Но теперь это мне доказывает, до чего я вообще беден, как дьявол, до чего мне придётся гнуться, поневоле расстраивать все свои лучшие думы, ощущения заботами (например, сегодня я съел бутылку молока и супу даже без «мягкого» хлеба и целый день не курил – не на что). И этакая дура хочет жениться, скажешь ты. Да, хочу! Сознаю многие скверности, препятствующие этому, и потому вдвойне – беда!.. Кстати о ней: я её люблю (знаю это потому, что чувствовал не раз её другом своим, видел нежную со мною, готовой на всё для меня) это раз; во-вторых, если она и не вполне со мной единомышленник, то всё-таки – девушка, многое понимающая...»
Тут, наверное, настала пора пояснить, почему Иван Алексеевич постоянно писал своему старшему брату, рассказывая о своих заботах, спрашивая советов. Дело в том, что старший его брат – Юлий Алексеевич был для него не только братом, но и добрым другом, наставником, даже, можно сказать, домашним учителем. Иван Алексеевич впоследствии вспоминал: «Он прошёл со мной весь гимназический курс, занимался со мной языками, читал мне начатки психологии, философии, общественных и естественных наук; кроме того, мы без конца вели с ним разговоры о литературе».
Но вернёмся к пламенной любви Бунина и неудачам в этой любви.
Как объяснить метание Варвары? Видимо в душе её шла борьбы между пылающими чувствами и холодным расчётом. Она любила, но не видела перспектив в совместно жизни. Возможно, так. Отец её выразил это конкретными словами – он прямо заявил Бунину, когда тот пришёл просить руки Вареньки, что он её не пара, поскольку беден, поскольку так ещё и не встал на ноги.
Бунин пережил и это. Он просил Вареньку обвенчаться тайно от родителей, но она не пожелала этого, хотя пообещала оставаться с ним, как теперь говорят, в качестве гражданской жены. Хотя ведь, наверное, правильнее называть гражданской женой ту, с которой заключён гражданский брак без венчания.
Бунин не знал, что, проводя с ним горячие ночи, предаваясь самым нежным ласкам, его, казалось бы, до боли сердечной его Варенька, тайно встречается с его же другом Арсением Бибиковым, быть может, лишь потому, что тот богат. Он не знал, что её отец, наконец, дал согласие на брак с ним, даже не предполагая, что у дочери уже другой избранник, если и не на сердце, то в уме. Она, в конце концов, и вышла замуж за Бибикова и прожила с ним двадцать лет, родив сына.
Арсений Николаевич Бибиков превратился из богатого помещика в актёра театра, а затем и кино, стал литератором. Но не обо всех этих поворотах в жизни её было суждено узнать, поскольку она ушла из жизни 19 мая 1918 года. Муж пережил её на девять лет…
Трудно сказать, сколь искренни были чувства Варвары Владимировны Пащенко, но Бунин по-настоящему любил её. Супруга Бунина Вера Николаевна Муромцева-Бунина, которая была рядом с ним рядом с 1907 года и до последних дней жизни, говорила, что любовь Ивана Алексеевича к Варваре Пащенко была, возможно, «самой настоящей и единственной в жизни».

Была «до неприличия влюблена» и «до неприличия возненавидела»

Летом 1898 года Бунин жил в Одессе, в районе города, именовавшемся Люстдорф. Тогда он более походил на дачный пригород. В Люстдорфе и была дача директора Фёдорова, который пригласил Бунина. Ивану Алексеевичу было двадцать восемь лет. Расцвет сил, расцвет творчества. Его рассказами уже зачитывались по всей России, его стихи полюбились читателям.
Время ещё не изгладило переживания от разрыва с Варенькой Пащенко, столь внезапно вышедшей замуж, ещё свежи были раны. И вдруг, в то самое время, когда так хотелось любви, так хотелось отвлечься и забыть горести, в Люстдорф приехал издатель и редактор газеты «Одесское обозрение» Николай Петрович Цакни с супругой Элеонорой Павловной. Женат он на ней был вторым браком, а от первого осталась дочь Аня, которой недавно исполнилось восемнадцать лет.
Николай Петрович женился не без особых видов материального характера. Элеонора Павловна была богата, и женитьба значительно поправила его состояние.
Была вторая его жена красива томной красотой, которая приходит к женщинам в зрелом возрасте, когда уже молодость в прошлом, но впереди ещё есть достаточно времени для любви, до счастья, когда в каждом жесте, в каждом взгляде ощущается готовность к чувствам с чистого листа, когда жарче, и сильней огонь в груди, когда отточен слог и искромётно слово, когда впереди возможны пылкие признанья. И у Элеоноры Павловны всё это сразу бросалось в глаза. И взгляд её был загадочен и движенья величавы.
И, конечно же Бунину захотелось узнать, какие во всё этом заключены тайны. Испытать, какою огнедышащею лавой полны её объятия. О том открыто и смело говорили ему её глаза.
К тому же Элеонора Павловна была хорошо воспитана, образована и даже в молодости пробовал себя в оперном пении. Уроки же она брала у знаменитой Полины Виардо. Говорили, что эта пассия великого Тургенева была весьма меркантильна и не начинала урока, «если на рояле не лежал золотой луидор».
Элеонора Павловна сразу «положила глаз» на молодого писателя и поэта, который был необыкновенно красив, отличался хорошими манерами, являлся интересным собеседником. Она сама стремилась остаться с ним как бы наедине, даже когда рядом было полно гостей.
Она всегда была в центре внимания гостей, которых немало собиралось на даче, но при этом давала Бунину понять, что из всей массы он один интересует её. Она даже просила называть её просто – Эля. После очередной встречи у Фёдорова, она пригласила всех к себе на дачу. А потому улучила момент и шепнула Бунину, что его будет ждать с особым нетерпением.
Много лет спустя Бунин напишет: «Элеонора была до неприличия влюблена в меня».
Собственно, он и не был против того, чтобы завести роман, отвлечься от грустных мыслей о Вареньке Пащенко. И конечно же отправился в гости к Цакни. Но тут случилось неожиданное. Едва он ступил в дом, как был буквально потрясён чудным видением. Перед ним была девушка, совсем ещё юная, словно сошедшая с полотна, великолепно исполненного маститым художником.
– Аня, – смущенно покраснев, произнесла она.
Это была дочь хозяина дачи, восемнадцатилетняя Анна Цакни. Бунин был потрясён, и волновало его лишь одно, как завязать отношения с этим чудным цветком, не обидев при этом её мачеху и не сделав её лютым противником их отношений.
Но всё как будто бы прошло без особых трений. Возможно, Элеонора Павловна смирилась с этим поворотом событий, потому что была старше совсем ещё молодого писателя и поэта. Трудно в этом случае соперничать с восемнадцатилетней падчерицей, трудно, да и небезопасно, ведь нельзя же привлекать на свою сторону своего мужа – отца Анны.
Бунин не отходил от Анны весь вечер, а прощаясь, договорился о встрече в городе. Он был наверху счастья. Он чувствовал, что и Анна рада знакомству с ним.
Они встретились на Приморском бульваре, гуляли, заходили в небольшие кафешки, где пили прекрасные Одесские вина, где подавали дары моря и конечно кефаль в разных видах. Встречи стали частыми.
Бунин чувствовал, что влюблён. Но что было делать? Он уже помнил, как однажды попросив руки Вареньки у её отца, получил отказ, причём в далеко небезобидной форме. А что изменилось? Он по-прежнему едва сводил концы с концами. Какая уж тут женитьба?!
Он долго не мог решиться заговорить с Николаем Петровичем. Но однажды довелось ехать вместе с ним по Одессе. Николай Петрович был приветлив, рассказывал о своём участии в движении народовольцев, о побеге из Сибирской ссылке и отъезде во Францию, где пришлось выполнять черновую работу.
– Николай Петрович! Вы знаете, я бы хотел.., – он замялся, но продолжил, набравшись решительности, – я прошу у вас руки вашей дочери.
Он ждал любого ответа, он боялся отказа, но услышал для себя неожиданное:
– Помилуй Бог. Да я-то тут, дорогой мой Иван, при чём? Это, мне кажется, дело самой Анны Николаевны. А что касается меня – я ничего против не имею.

Бунин мог бы уже лететь на крыльях счастья, но он прекрасно понимал, что остаётся непреодолимая преграда – мачеха Ани.
И вот наступила развязка. Когда Николай Петрович объявил о том, что Бунин просил руки Анечки, та убежала в сад и принесла букет прекрасных роз в знак своего согласия. Элеонора Павловна промолчала, только потемнела вся.
Бунин впоследствии говорил, что она его «до неприличия возненавидела». Но помешать оказалась не в силах.

«Чувства нет – без чувства жить нельзя»

На 23 сентября 1898 года назначили венчание…
Удивительно, что инициатором венчания оказалась Элеонора Павловна, поскольку у Бунина не было средств на такой обряд. В наступающий век безбожия вера поколебалась, и многие венчались лишь по традиции или ради того, чтобы показать окружающим, что не отступаются от церкви.
Венчание было для Бунина ещё одним нелёгким испытанием. Он даже в церковь Сретения, где был назначен обряд, вынужден был прийти пешком.
Наконец, всё было окончено, и настала пора застолья. И тут невеста проявила явную бестактность. Она сказала Бунину, что слышала, будто он женится на ней не по любви, а из-за её денег.
Бунин был крайне возмущён. Воскликнул, поднимаясь из-за стола:
– Кто это сказал? Кто посмел такое сказать? Кто так считает?
Анна ответила, что так считают литератор Фёдоров и его жена.
Бунин высказал человеку, которого до сих считал своим другом, всё своё неудовольствие. А затем убежал и закрылся в своей комнате. Комнату эту выделили, когда уговорили после свадьбы переехать к ним в дом. Скандал набирал обороты, невеста горько плакала, очевидно, уже укоряя себя за глупую шутку. Бунина пытались вызволить из добровольного заточения, но он не отзывался на стук в дверь. Ну а сам Фёдоров в скандале не участвовал, поскольку сильно выпил. Они с женой тоже покинули гостей и улеглись спасть в первой же попавшейся на пути комнате – комната, как оказалось, предназначалась молодожёнам.
И всё же утром удалось уладить конфликт и помирить враждующих, которые повинились друг перед другом.
Трудно сказать, зачем Элеонора Павловна и с венчанием помогла и предложила молодым поселиться в родительском доме, если всей душой не приняла эту свадьбу. Может быть, так ей было легче мстить за отвергнутую свою любовь. Тайные её козни, конечно, отравляли жизнь, но Бунина в большей степени огорчало другой, то, что он считал главным. Аня так и не приняла его литературную деятельность. Она считала её бесполезной и бесперспективной.
Стихи, которые Бунин печатал в газете её отца, она считала бесталанными. Её более волновало оперное искусство, нежели литература. Споры переходили в размолвки. А между тем Аня забеременела. Вот тут бы и крепить семью, но ссоры продолжались. Бунин жаловался своему старшему брату: «Чувства нет – без чувства жить нельзя» – сказала она (Аня). Чувствую ясно, что она не любит меня ни капельки, не понимает моей натуры. Так что история обыкновенная донельзя и грустна чрезвычайно для моей судьбы. Как я ее люблю, тебе не представить. Дороже у меня нет никого».

Бунин не выдержал ссор, и, когда Анна была на пятом месяце, покинул Одессу. Видимо, тогда он понял то, что высказал позднее: любви не было, было море, прекрасная погода, пляжи, живописный берег. И всё это украшала юная Анна, казавшаяся необыкновенно красивой. Так получилось, что сына Николая, родившегося в 1900 году он видел редко.
А в январе 1905 года мальчик заболел менингитом, и спасти его не удалось.
Они расстались… Но хотя скорее она, нежели Иван Алексеевич, была инициатором разрыва, развод давать не хотела. Долго не давала развод, хотя сама всё же собралась второй раз замуж. Её судьба сложилась несчастливо. После разрыва с Буниным она некоторое время блистала в салонах Одессы и даже Москвы, потому вышла замуж за Александра Михайловича Дерибаса, представителя знаменитого Одесского рода, но переменчивы пути земные. Но непредсказуемы пути земные. Дом престарелых стал её последним пристанищем…
Бунин долго переживал вторую неудачу в любви. Бруту он признавался: «Описывать свои страдания отказываюсь, да и ни к чему… Давеча я лежал три часа в степи и рыдал, и кричал, ибо большей муки, большего отчаяния, оскорбления и внезапно потерянной любви, надежды… не переживал ни один человек… Как люблю её, тебе не представить… Дороже у меня никого нет».
В те минуты казалось, что никого дороже никогда и не будет. Но… Впереди были новые увлечения и главное, впереди его ожидала встреча с той, которую можно назвать второю половинкой…

«Суженого конём не объедешь».

В начале XX века в Москве, Санкт-Петербурге, да, наверное, и в других городах стали модными этакие дворянские посиделки литературного толка. Собирались у кого-то в гостях, обсуждали последние литературные новости, не чурались и политических. Такие вот встречи описал Алексей Толстой в романе «Хождение по мукам». Помните поэта Бессонова, читавшего стихи публике, приобщающейся таким образом к поэзии, да и вообще к литературе. Бунин же описал подобные вечера с юмором, ёрничал по их поводу…
Только что завершилась революция. Отголоски её чувствовались повсюду. О ней спорили и в литературных салонах, её призывала неумная интеллигенция, которая затем сгорела в ней в большинстве своём.
Быть может, и у Зайцева, в созданном им литературном салоне, велись в том числе и политические разговоры, но главной темой была всё же литература. И читали там свои стихи.
То гремел голос Фёдора Соллогуба:
Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея…
То Константин Бальмонт взывал к любимой…
 …Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой…

То Фёдор Соллогуб говорил о безумии творящегося вокруг…
Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея…

То Сергей Городецкий жаловался на судьбу:
Изныла грудь. Измаял душу.
Всё отдал, продал, подарил.
Построил дом и сам же рушу.
Всесильный – вот – поник без сил..

Поэзия всё более входила в моду, а потому на вечера заглядывали и ступившие в жизнь дамы и юные студентки или курсистки. Но именно на одном из таких вечеров в салоне Зайцева Бунин обрёл своё семейное счастье. Случилось это в 1906 году.
Правда тот вечер был особый – на нём хозяин салона решил представить писателей Бунина и Вересаева.
И вот среди восторженных слушательниц Бунин увидел девушку необыкновенную. Она была красива, стройна, чудные волосы были уложены в модную причёску, а глаза, глаза синели, как море в ясный солнечный день.
Бунин подошёл к ней и тихонько, чтобы не мешать громогласным излияниям поэтов, спросил:
– Как вы сюда попали?
– Наверное, так же как и вы, – ответила она с очаровательной улыбкой.
– Боже мой… Кто вы? Откуда? Вы точно сошли с Небес...
– Кто я? – рассмеявшись, переспросила девушка. – Я – человек.
– Вы любите стихи? Вы – литератор?
Девушка снова улыбнулась:
– Разве для того, чтобы любить стихи, нужно быть литератором? Нет, я занимаюсь химией, я учусь на Высших женских курсов. На факультете естественных наук.
– Простите за нескромность… Как ваше имя?
– Я – Вера. Вера Муромцева.
Бунин оживился:
– Вы не родственница генералу Муромцеву, помещику в Предтечеве?
– Да, это мой двоюродный дядя.
– Я иногда вижу его на станции Измалково.
Поговорили о дяде. Рассказал Бунин и о некоторых своих поездках, о том, что попал в минувшем году в Одессу, когда там были погромы. И неожиданно спросил:
– Смогу ли я вас увидеть ещё?
– Конечно… Но только у нас дома. Мы принимаем по субботам. В остальные дни я очень занята. Сегодня не считается: все думают, что я еще не вернулась из Петербурга…»
Георгий Чулков, который забрёл на вечер, воспользовавшись паузой, прочитал:
Твоя стихия – пенный вал,
Твоя напевность – влага моря,
Где, с волнами сурово споря,
Ты смерть любовью побеждал…

– Смерть любовью побеждал, – проговорила Вера Муромцева. – Здорово сказано…
Но Бунин не слушал Чулкова, он был очарован новой знакомой и хотел узнать о ней как можно больше.
– Вы ведь коренная москвичка?
Да, Вера – Вера Николаевна Муромцева была москвичкой. Она родилась
 в 1881 году в Москве, на большой Никитской в старой, добропорядочной дворянской семье, дорожившей славными русскими традициями.
А вот как сама Вера Николаевна рассказывает о том вечеру в салоне Зайцева и о своём знакомстве с Иваном Алексеевичем в книге «Жизнь Бунина»:
«4 ноября 1906 года я познакомилась по-настоящему с Иваном Алексеевичем Буниным в доме молодого писателя Бориса Константиновича Зайцева, с женой которого, Верой Алексеевной, я дружила уже лет одиннадцать, как и со всей её семьей. У Зайцевых был литературный вечер с «настоящими писателями: Вересаевым и Буниным», как сказала мне Вера Алексеевна, приглашая меня. Вернувшись из химической лаборатории, я, наскоро пообедав и переодевшись, отправилась к Зайцевым. Шла быстро, боясь опоздать к началу чтения, – жили мы очень близко. И никакого предчувствия у меня не было, что в этот вечер наметится моя судьба. Я никогда не хотела связывать своей жизни с писателем. В то время почти о всех писателях рассказывали, что у них вечные романы и у некоторых по несколько жён. А мне с юности казалось, что жизни мало и для одной любви. По дороге я представляла себе двух «настоящих» писателей», обоих я видала: В.В. Вересаева в Художественном Кружке на реферате о его «Записках врача», когда шёл бой между поклонниками этого произведения и порицателями. Была я минувшей весной в Петербурге на его вечере, где он читал своё произведение. Это был невысокий, с широкими плечами, человек, лет сорока, с лысиной и в очках на большом плотном носу. Мне было интересно читать его произведения, – в них он писал о молодежи и о «проклятых вопросах», которые я не умела разрешать. Облик Бунина был совершенно иной: при встречах я видела стройного человека, выше среднего роста, хорошо одетого. О Бунине в Москве уже говорили. Некоторые мои знакомые ставили его выше «декадентов»: Брюсова, Бальмонта и других, ценили книги его стихов, особенно те, кто жил в деревне и чувствовал природу. Были среди них и поклонники его прозы. Одна приятельница мамы читала наизусть отрывки из его «Сосен». Я с детства любила литературу, недурно её знала, следила за всеми новинками. Чтение было одним из моих любимых занятий. Писатели интересовали меня, но я их сторонилась. Никогда не обращалась я с просьбой к Зайцевым позвать меня к ним, когда у них кто-нибудь из писателей бывал запросто. Но молодых, московских я всё же у них встречала, как, например, Койранского, Высоцкого, Стражева (который бывал и у нас, и которого я и познакомила с Зайцевыми), но я не относилась к ним серьёзно: уж очень все они ещё были молоды. Встречала их и в Художественном Кружке. В том году (о чём я после узнала) Ивану Алексеевичу только что исполнилось тридцать шесть лет. Но он показался мне моложе. Я знала, что он был женат, потерял маленького сына и с женой разошёлся задолго до смерти мальчика. Знала и мнение матери Лопатиной, что причина болезни Екатерины Михайловны – женитьба Бунина. Это мнение разделяла и моя мама. Говорили также, что до женитьбы Иван Алексеевич считался очень скромным человеком, а после разрыва с женой у него было много романов, но с кем – я не знала: имён не называли. Иногда я думаю, почему я не назвала себя, – хотя он назвал себя, – когда мы встретились с ним у постели больного Пояркова? Правда, я была ещё очень застенчива, но, может быть, и из-за подсознательного страха, что вдруг увлекусь. Но, видимо, прав русский народ, говоря, что «суженого конём не объедешь». Вот с каким сложным и столько уже пережившим человеком мне пришлось 4 ноября 1906 года по-настоящему познакомиться и потом прожить сорок шесть с половиной лет, с человеком ни на кого не похожим, что меня особенно пленило. Подробно о нашей встрече с Иваном Алексеевичем я написала в своих неопубликованных воспоминаниях. Отделила я «Жизнь Бунина» от своих воспоминаний потому, что у меня очень различное отношение к нему: одно – к тому периоду, когда я его не знала, а другое – в пору нашей совместной жизни. Такое же разное восприятие у меня и его произведений: напечатанных до меня, и совсем иное – к написанным при мне. Удалось ли дать его подлинный образ, судить не мне, я старалась даже в самых для меня трудных местах быть правдивой и беспристрастной, – насколько это, конечно, в силах человека».
После того вечера Бунин, окрылённый новым знакомством, вышел на улицу в тот вечерний час, когда, как писал впоследствии в рассказе «Чистый понедельник»…
Быть может, в то время, когда произошло знакомство с очаровательной Верочкой Муромцевой, он ещё и не достиг такого мастерства, такой пластики слова, но его рассказами уже зачитывались, его стихи вызывали восторг…
Вот так 4 ноября 1906 года тридцатишестилетний Иван Алексеевич познакомился со своей будущей супругой Верой Николаевной Муромцевой, дочерью члена Московской городской управы и племянницей председателя Первой Государственной думы С. А. Муромцева.
И снова над его надеждами, над его чувствами нависла тень, которая уже нависала однажды в начале отношений с Варварой Пащенко. Родители Верочки и слышать не хотели не только о замужестве, а вообще о каких-то отношений их дочери с женатым писателем, о вольности нравов которого уже ходили легенды. Дело усугублялось тем, что и все друзья и знакомые придерживались той же точки зрения. Доходило до смешного, хотя здесь более подходит определение «до грустного».
Верочка, которая уже оканчивала курсы, попросила преподавателя, хорошо знавшего её отца, дать ей тему дипломной работы, и услышала в ответ:
– Нет, работы я вам не дам. Или Бунин или работа…
Удивительно то, что она и сама ещё совсем недавно говорила в кругу близких, что нельзя связывать свою жизнь с писателем или поэтом. Ведь писатели и поэты – люди творческие – не могут быть надёжными в семейной жизни.
А ведь Вера Николаевна могла рассчитывать на вполне перспективного и выгодно жениха. Она была удивительной девушкой. Родители дали ей великолепное образование, она прекрасно знала четыре языка, была начитана, разбиралась во всех нюансах и тонкостях литературного мира.
Современники отмечали её утончённую красоту, даже, порою, отмечая некоторое её сходство с Мадонной.
Писатель Валентин Петрович Катаев написал её словесный портрет:
«…я впервые увидел … Веру Николаевну Муромцеву, молодую красивую женщину – не даму, а именно женщину, – высокую, с лицом камеи, гладко причесанную блондинку с узлом волос, сползающих на шею, голубоглазую, даже, вернее, голубоокую, одетую, как курсистка, московскую неяркую красавицу из той интеллигентной профессорской среды, которая казалась мне всегда еще более недосягаемой, чем, например, толстый журнал в кирпичной обложке со славянской вязью названия – "Вестник Европы", выходивший под редакцией профессора с многозначительной, как бы чрезвычайно научной фамилией Овсянико-Куликовский».
Но сердцу не прикажешь. И всё-таки она делилась с Буниным своими мыслями о том, можно ли обрести счастья с писателем.
На это Бунин сказал:
– А моё дело пропало – писать я больше, верно, не буду... Ну да, поэт не должен быть счастлив, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания. Чем лучше ты будешь, тем хуже...
– Я в таком случае постараюсь быть как можно хуже, – ответила Вера Николаевна, смеясь.
Ну что ж, известно, что судьба жены писателя очень сложна, очень многогранна. Жене писателя нужно привыкнуть к тому, что он, как человек творческий, может быть судим совершенно иным судом, нежели обычный человек. Но лишь в годы совместной жизни она до конца осознала и ту тяжесть, которую приходилось нести на себе, и ту ответственность, которая легла на её плечи.

«…Её всепрощающая любовь»

Начало их отношений было сложным – сначала тайные встречи, затем жизнь без оформления брака. Осуждение близких людей, ужас родителей. Вера Николаевна вспоминала об этом: «Когда близкие люди говорили мне, что я жертвую собой, решаясь жить с ним вне брака, я очень удивлялась».
Бунин даже подумывал о том, чтобы бросить своё главное дело – отказаться от труда писателя. Верочке он говорил:
– Я придумал, нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе и жить и путешествовать.
А в путешествие он к тому времени уже пригласил свою возлюбленную.
Вера Николаевна так вспоминала об этом: «Однажды, когда я опять зашла к Ивану Алексеевичу, он поведал мне свое заветное желание – посетить Святую Землю
– Вот было бы хорошо вместе! – воскликнул он. – С вами я могу проводить долгие часы, и мне никогда не скучно, а с другими и час, полтора невмоготу».
И она согласилась. Но не знала, как это осуществить, поскольку реакция родителей, близких людей и знакомых была вполне предсказуема.
Решилась всю правду рассказать сначала отцу. Он выслушал внимательно, понял, что дочь посетило настоящее, сильное чувство, с которым трудно, даже невозможно бороться. Скрепя сердце он сказал, что не может возражать, если это любовь. Только вот как отнесётся мать? Вера Николаевна сумела обратить на свою сторону братьев. Они обещали убедить мать, что Бунин – это всерьёз и надолго, даже, пожалуй, навсегда.
Они отправились в путешествие 10 апреля 1907 года. Этот день можно считать рубежным в их жизни. В этот день Вера Николаевна фактически стала женой Ивана Алексеевича, хотя брак не был зарегистрирован. Родным, близки и знакомым они объявили, что стали мужем и женой, но на самом деле обвенчались лишь в 1922 году во Франции.
С той поры они очень много путешествовали и по Ближнему Востоку и по Северной Африке, и по Европе, не забывали и Россию Матушку. Бывали на Волге, в Крыму….
А дома, в России, ожидало первое признание литературных заслуг Бунина. В 1909 году ему присудили вторую Пушкинскую премию за стихи и переводы произведений Байрона, затем через год третью – за стихи.
И вот в 1910 году Ивана Алексеевича избрали почётным академиком Российской Академии наук по разряду изящной словесности.
Современники единодушно отмечали, что Вера Николаевна покоряла всех удивительными человеческими качествами, редкими качества – она была скромна, добра к людям, казалось, она излучала добрый, ясный свет. Марина Цветаева писала ей: «Вера Муромцева». «Жена Бунина». Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых». Почему? Давайте разбираться вместе… Вы никогда не задумывались, что значит быть женой? Где учат этому искусству? Мне кажется, быть женой – это просто любить. История жизни, история одной любви Веры Муромцевой – тому подтверждение. Её всепрощающая любовь, безграничная преданность, самопожертвование дали миру одного из классиков русской литературы. Я больше чем уверенна, что без своей Веры Иван Алексеевич Бунин не стал бы тем, кем он стал.
Мемуарист Василий Семенович Яновский писал о Вере Буниной: «Это была русская («святая») женщина, созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем – в Сибирь, на рудники или в Монте-Карло и Стокгольм, все равно! … Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту…»
Марина Цветаева писала:
«Вера Муромцева» – моё раннее детство… Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ…»
А вот строки из воспоминаний литсекретаря Бунина Андрея Седых:
«У него были романы, хотя свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью… ни на кого Веру Николаевну он не променял бы. И при всем этом он любил видеть около себя молодых, талантливых женщин, ухаживал за ними, флиртовал, и эта потребность с годами только усиливалась…Мне казалось, что она… считала, что писатель Бунин – человек особенный, что его эмоциональные потребности выходят за пределы нормальной семейной жизни, и в своей бесконечной любви и преданности к «Яну» она пошла и на эту, самую большую свою жертву…»
Да, Вера Николаевна сделала свой выбор, она писала:
«Я… вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет… Только бы от этой любви было ему сладостно на душе… Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя… Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала…»
Она называла его Яном. Наверное, производное от Иоанн.
Валентин Катаев писал по этому поводу:
«Помню, меня чрезвычайно удивило это манерное Иоанн применительно к Бунину. Но скоро я понял, что это вполне в духе Москвы того времени, где было весьма в моде увлечение русской стариной. Называть своего мужа вместо Иван, Иоанн вполне соответствовало московскому стилю и, может быть, отчасти намекало на Иоанна Грозного с его сухим, желчным лицом, бородкой, семью женами и по-царски прищуренными соколиными глазами. Во всяком случае, было очевидно, что Вера Николаевна испытывала перед своим повелителем – в общем-то совсем не похожим на Ивана Грозного – влюблённый трепет, может быть даже преклонение верноподданной».
Современник Бунина русский поэт и критик Георгий Адамович, тоже в начале двадцатых отправившийся в эмиграцию, сделал такой вывод:
«За её (Веры Николаевны) бесконечную верность он (Бунин) был ей бесконечно благодарен и ценил её свыше всякой меры… Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком лёгким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал всё, чем жене своей обязан. Думаю, что если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он при великой своей страстности этого человека убил бы – не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, не способного отличить добро от зла, свет от тьмы».

«Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?»

Еще в 1891 году Иван Алексеевич Бунин написал великолепное, необыкновенное по силе и пронзительности стихотворение «Родина»
Родине

Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
 Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат...

Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей –
Усталой, робкой и печальной
 Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья
 На ту, кто сотни верст брела
 И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.

Через призму этих слов можно и нужно рассматривать и его отношение к тому, что обрушилось на Россию в 1917 году. Бунин не принял революцию. Для него она представлялась злом. С болью в сердце он покидал Россию, и конечно его судьбу безоговорочно разделила Вера Николаевна. Жизнь вдали от Родины была для него невыносима. Он писал:
«И идут дни за днями – и не оставляет тайная боль неуклонной потери их – неуклонной и бессмысленной, ибо идут в бездействии, всё только в ожидании действия и чего-то ещё... И идут дни и ночи, и эта боль, и все неопределённые чувства и мысли и неопределённое сознание себя и всего окружающего и есть моя жизнь, не понимаемая мной».
И выразил своё отношение к жизни:
«Мы живём тем, чем живём, лишь в той мере, в какой постигаем цену того, чем живём. Обычно эта цена очень мала: возвышается она лишь в минуты восторга – восторга счастья или несчастья, яркого сознания приобретения или потери; ещё – в минуты поэтического преображения прошлого в памяти».
Разве не поэтическим преображением прошлого в памяти явились его лучшие произведения, созданные в эмиграции. Обострённые любовью к России и болью от разлуки с нею чувства вылились на страницы романа «Жизнь Арсеньева», совершенно неподражаемых «Тёмных аллей» и других произведений.
По циклу рассказов «Тёмные аллеи» мы, вероятно, можем судить о жизни писателя, которого нередко поражали сильные увлечения представительницами прекрасного пола. Ну что ж, а разве мы можем найти писателя или поэта, который бы не замечал прекрасного?
Как-то Бунин сказал о писателе Короленко:
– А Короленке надо жене изменить, обязательно, чтобы начать получше писать. А то он через чур благороден…
В статье «Миссия Русской эмиграции» Бунин писал:
«Россия! Кто смеет учить меня любви к ней? Один из недавних русских беженцев рассказывает, между прочим, в своих записках о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям, богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несётся, захлёбывается от яростного лая! Я прочёл это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании её. Пусть не всегда были подобны горнему снегу одежды белого ратника, – да святится вовеки его память! Под триумфальными вратами галльской доблести неугасимо пылает жаркое пламя над гробом безвестного солдата. В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота. Но знает Господь, что творит. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы. Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я, в день, когда Ангел отвалит камень от гроба её».

Почему Иван Алексеевич Бунин, плоть от плоти русский, кровь от крови русский выбрал эмиграцию? Он был потрясён тем, что происходило на его глазах в первые дни, первые недели и первые месяцы после революции. Полный беспредел. Но что же здесь удивительного? Замечательный мыслитель Иван Лукьянович Солоневич, тоже вынужденный скитаться «у чужих берегов», предельно точно указал на движущие силы революции, точнее, на те силы, которые были движимы тайными пружинами этого страшного явления. Вот строки из его книги «Диктатура сволочи»:
 * «… социальная революция есть прорыв к власти ублюдков и питекантропов…»;
 * «… теория, идеология и философия всякой социальной революции есть только «идеологическая надстройка» над человеческой базой ублюдков»;
 * «Социальные революции устраиваются не "социальными низами", а биологическими подонками человечества; и не на пользу социальных низов, а во имя вожделений биологических отбросов; питекантроп прорывается и крушит всё, пока захваченное врасплох человечество не приходит в себя и не отправляет питекантропов на виселицу»;
 * «Если есть сливки, то есть и подонки. Если есть люди, творящие жизнь, то есть и люди, её уродующие»;
 * Во время революции «власть подбирала окончательный люмпен-пролетариат и, как свору собак, спускала их на настоящих трудящихся. Власти на жизнь и на смерть эти своры не имели, но они имели власть на донос, что во многих случаях означало то же самое…»
(Иван Солоневич. Диктатура сволочи. М., Русское слово, 1995 г., с.28-31).
И вот эти ублюдки и подонки, вся омерзительная накипь, которая сразу всплыла и захлестнула улицы городов, и привела в ужас блистательного певца любви… Любви, но не ненависти. Правда книга «Окаянные дни» получилась весьма свирепой, но ведь после неё были необыкновенные «Митина любовь», «Жизнь Арсеньева» и непревзойдённый цикл рассказов «Тёмные аллеи».
Путь в эмиграцию был нелёгок… Сначала Иван Алексеевич и Вера Николаевна переселились в Одессу, но скоро стало ясно, что и там нет спасения от ублюдков и питекантропов, которые сметали всё вокруг. Когда Красная Армия вышла на подступы к городу, Бунин вместе со своей спутницей отправился далее – сначала в Константинополь, затем во Францию. Во Франции выбор пал на небольшой городок Грасс. Там и поселились они на время, пока не вернётся в Россию старый порядок. Но оказалось, что поселились навсегда. Впрочем, тяжесть пути Бунин переносил легче, чем моральную тяжесть от разлуки с Россией.
И осев в Грассе, ушёл в работу. Вылив на страницы всю боль от увиденного в конце 1917-го – начале 1918 годов, он резко отошёл от политики. Настало время окунуться в исполненную необыкновенного лиризма высокохудожественную прозу.
В повести «Митина любовь» мы находим отражение переживаний, связанных с первыми настоящими чувствами к Вареньке Пащенко. Не, там не всё в точности – там улавливается смысл. Ведь известно, что разрыв с Пащенко Бунин переживал настолько сильно, что готов был решиться на самоубийство. Его герой в повести делает то, что автор, к счастью, не сделал с собой. Повесть написана в 1925 году. Примерно в это же время начинается работа над большим романом «Жизнь Арсеньева», фактически романом автобиографичным. Узнаваемость героев очень высокая, почти полная. Мы видим в романе переживания автора, о которых он нередко писал в письмах к своему брату.
Роман был высоко оценён в эмиграции и отмечен в 1933 году Нобелевской премией – это первое награждение премией русского писателя.
В середине сороковых он создаёт свой непревзойдённый цикл рассказов о любви «Темные аллеи». Он включил в этот цикл 38 рассказов – то есть 38 историй любви. Возможно, какие-то из них и были вымышлены, но многие наверняка взяты из жизни, ведь современники в дореволюционное время говаривали, что у Бунина в каждом городе есть возлюбленная.
И всё это время рядом была его супруга, его ангел-хранитель Вера Николаевна Муромцева-Бунина. Она читала всё, что выходило из-под пера мужа. О чём думала она? Что сопоставляла? Ревновала ли к прошлому? Нет, она поставила себя выше – она как бы поднялась над фактами и оценивала только результат, только значение того, что писал бесконечно дорого для неё Ян.
А между тем, её ждали новые испытания, о которых она и подозревать не могла, ведь Бунину было уже немало лет…
Это случилось летом на пляже в Грассе. Бунин сделал очередной заплыв и уже выходил на берег, когда к нему подошёл поэт Модест Гофман и представил молодую начинающую поэтессу Галину Кузнецову. Выяснилось, что Галина вместе с мужем находится, подобно Бунину, в эмиграции, что выехали они из России тоже сразу после революции. Бунин слушал рассказы о жизненном пути, о творчестве молодой поэтессы, но слушал рассеянно – он был совершенно очарован её красотой.
А потому они долго гуляли по берегу, и Кузнецова призналась:
– Вы мой кумир!
Было неудивительно то, что она знала творчество Бунина – эмигранты зачитывались его произведениями. А между тем, Бунину было уже немало лет, и молодая поэтесса оказалась моложе ровно на тридцать… Тридцать лет – это полжизни, а для кого-то и больше, ведь время было нелёгкой, исполненное трагедий. Но Бунин недаром говорил: «Истинная любовь не выбирает».
И в данном случае выбора не было.
Возвратившись в Париж, Галина Кузнецова объявила мужу, что уходит от него. Жили они худо, отношения были натянутыми. Влачили полунищенское существование, но дело было даже не в материальной стороне – Кузнецова рвалась в литературу. И вдруг – такая встреча. Она была настолько сражена Буниным, как человеком, что даже не думала о его возрасте.
Было всё как в юности – встречи на съёмной квартире в Париже, попытки скрыть свои отношения от людей, в данном случае от эмигрантского общества.
Но что же Вера Николаевна? Она же прекрасно знала своего Яна. Неужели не чувствовала, что с ним происходит неладное? Конечно, она переживала, по свидетельству одной поэтессы, «сходила с ума и жаловалась всем знакомым на измену Ивана Алексеевича». Были и семейные объяснения, почти скандалы. Но что же можно было поделать? После объяснения в женой, Бунин просто уехал в Париж. Таиться уже не было смысла.
Как-то у него спросила, любит ли он Веру Николаевну? Он воскликнул:
– Любить Веру?! Как это?! Это то же самое, что любить свою руку или ногу...»
Вера Николаевна, конечно, переживала, но Бунин был слишком дорог ей, да и понимала она его метущуюся натуру, понимала, что если бы он был иным, домашним, верным, то не было бы его поразительных произведений, е было бы «Чистого понедельника», «Натали», «Солнечного удара» и многих, многих других непревзойдённых рассказов.
Бунин же не мог расстаться с супругой и в один прекрасный день привёз домой Галину Кузнецову, назвав её своей ученицей. Внешне как будто бы и ничего не изменилось – в их доме всегда было много творческой молодежи. Гостили месяцами.
Но многим стало ясно, что поэтесса не просто гостья, и Вера Николаевна с грустью записала в своём дневнике:
«Пусть любит Галину... только бы от этой любви ему было сладостно на душе...»
Точно также как Тургенева перед каждым новым романом «трясла лихорадка любви», так и сердце Бунина не могло быть долго свободным от любви. Сколько их было, возлюбленных писателя? В литературных произведениях нашли отражение лишь наиболее яркие романы, ну а о рядовых увлечениях он не распространялся. О них он не рассказывал никому, не упоминал о них и в своих дневниках.
Наверное, звучит невероятно – жить с женой и любовницей под одной крышей! Каково жене! Как это могла вытерпеть Вера Николаевна!? Но ведь и Галине Кузнецовой было не легче. Возможно, она полагала, что Бунин уже в скором времени примет какое-то решение. Но прошёл год, потом ещё один, и ещё и ещё… Пятнадцать лет сохранялось это невероятное положение, о котором ни сам Бунин, ни его женщины практически и следа не оставили в своих дневниках. Видно, трудно было поверить бумаге то, что творилось в их душах.
Среди гостей виллы Буниных однажды появился молодой литератор Леонид Зуров, и кто-то был склонен считать, что странный любовный треугольник с тех пор превратился в «любовный квадрат», поскольку новый гость был влюблён в Веру Николаевну. Но едва ли это так. Да, Вера Николаевна тепло относилась к Зурову, но скорее всего относилась по матерински – своих-то детей они так и не завели.
Конечно, стол странное положение не могло не отразиться на чувствах Галины Кузнецовой – убивало отсутствие какой бы то ни было перспективы. Женщина есть женщина. Неопределённость не даёт успокоенности, не придаёт уверенности в завтрашнем дне. Было ясно, что Бунин никогда не сделает решительного шага – да, он любит её, молодую поэтессу, но он по-своему любит и жену, с которой его связывают годы испытаний и которая для него как ангел-хранитель.
Между тем, шли годы, и роль ученицы становилась тесноватой для поэтессы, да и роль литературного секретаря не слишком вдохновляла. Наверное, она не раз задавала себе вопрос: «Кто же я? Кто я для Бунина?»
В дневнике записала: «Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в «полудетях».
И снова всё расставил по местам его величество случай.
По пути из Швеции, где Бунин побывал на вручении ему Нобелевской премии, все трое остановились на несколько дней во Франции у писателя Фёдора Степуна. А продолжили путь уже без Галины, которая заболела и осталась у гостеприимных хозяев до выздоровления. Оставалась до выздоровления, но осталась надолго. С ней случилось невероятное – она полюбила женщину, сестру писателя, Маргариту Степу, которая была оперной певицей Маргариту Степун. Да и Маргарита ответила её чувствами. Так что даже в Грасс они приехали вместе, но не на долго. Вскоре они покинули дом Буниных, и Вера Николаевна написала в дневнике:
«Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче»
Иван Алексеевич был потрясён, ему предпочли даже не другого, а другую… Это казалось невероятным. Что же случилось? Видимо, после связи с Буниным ни один мужчина не мог тронуть сердце Кузнецовой. Видимо, произошёл какой-то невероятный душевный сдвиг после пятнадцати лет непонятных, нестандартных и изматывающих отношений.
Бунин с головой ушёл в творчество. Он работал над циклом рассказов «Тёмные аллеи». Там он сделал вывод в одном из рассказов, что «на свете так мало счастливых встреч».
Уже на склоне лет Иван Алексеевич Бунин написал:
«От жизни человечества, от веков, поколений останется на земле только высокое, доброе и прекрасное, только это. Все злое, подлое и низкое, глупое в конце концов не оставляет следа; его нет, не видно. А что есть? Лучшие страницы лучших книг, предания о чести, о совести, о самопожертвовании, о благородных подвигах, чудесные песни и статуи, великие и святые могилы...
От Ивана Алексеевича Бунина остались лучшие страницы лучших книг, он стал учителем высокого чувства любви, благодаря волшебному прикосновению к этому чувству в своих произведениях и поэтических и прозаических, особенно в романе «Жизнь Арсеньева» и в рассказах цикла «Тёмные аллеи» и других. Он стал учителем для тех, кто стремился идти следом, как, к примеру, Юрий Казаков, которого называли «советским Буниным» за рассказы, в которых ощущалось подражание великому мастеру изящной словесности, но присутствовала и самобытность.
На Всеармейских семинарах молодых литераторах, пишущих на военные темы, которые регулярно проводились в Советской Армии ГлавПУРом и Союзом писателей СССР преподаватели Литературного института имени Горького, на которых посчастливилось побывать автору этих строк, нам рекомендовали учиться стилистики у лучших наших писателей и в числе первых называли именно Ивана Алексеевича Бунина.
Сколько раз я, начиная новый рассказ, перечитывал «Тёмные аллеи», стараясь хоть в какой-то мере следовать блистательному стилю, завораживающей напевности Бунинских строк.
В рассказе «И осталась любовь», который публиковался и в центральных военных изданиях и престижных в то время сборниках, я старался хоть в какой-то мере перенять этот стиль:
«Мы покидали Пятигорск в начале декабря. В канун отъезда Машук, седой, величавый и суровый, «надел шапку» – так говорят местные жители, когда тучи закрывают вершину горы, обещая ненастье. Однако утро на другой день выдалось мягким, тёплым и чем-то немного грустным. Ветер подул с юго-востока, с Каспия, туман повис над городом, стало зябко, пасмурно и неуютно. Но к полудню вырвалось из-за туч солнце, и сразу ожил, засверкал, зазвенел ручьями тихий и уютный курорт, словно приглашая остаться…»
Впрочем, выдержать в таком стиле целиком рассказ, конечно не получалось. И снова я окунался в магию Бунинских фраз, снова старался вникнуть, в чём же их необыкновенная сила.
Я перечитывал «Натали»
 «В то лето я впервые надел студенческий картуз и был счастлив тем особым счастьем начала молодой свободной жизни, что бывает только в эту пору. Я вырос в строгой дворянской семье, в деревне, и юношей, горячо мечтая о любви, был ещё чист душой и телом, краснел при вольных разговорах гимназических товарищей, и они морщились: «Шёл бы ты, Мещерский, в монахи!» В то лето я уже не краснел бы. Приехав домой на каникулы, я решил, что настало и для меня время быть, как все, нарушить свою чистоту, искать любви без романтики и, в силу этого решения, да и желания показать свой голубой околыш, стал ездить в поисках любовных встреч по соседним имениям, по родным и знакомым. Так попал я в имение моего дяди по матери, отставного и давно овдовевшего улана Черкасова, отца единственной дочери, а моей двоюродной сестры Сони...
Я приехал поздно, и в доме встретила меня только Соня. Когда я выскочил из тарантаса и вбежал в тёмную прихожую, она вышла туда в ночном фланелевом халатике, высоко держа в левой руке свечку, подставила мне для поцелуя щёку и сказала, качая головой со своей обычной насмешливостью…»

Но требовалось время, чтобы понять и оценить, что такое любовь по-Бунински! Любовь и вера! Любовь, помноженная на веру в Бога, веру в своё предназначение писателя, вера в Божий Промысел в творчестве во имя Жизни на Земле… И если наш величайший полководец Суворов, говоря о победоносных делах боевых, не уставал повторять: «Мы Русские – с нами Бог!», Иван Алексеевич верил, что Милосердый Бог присутствует в каждом великом деле, потому что он с нами, каждую минуту, каждое мгновение жизни и Творчества. Вот заключительные строки замечательного Бунинского стихотворения, свидетельствующего о его глубокой и нелицемерной вере.

Тяжела, темна стезя земная.
Но зачтётся в небе каждый вздох:
Спите, спите! Он не спит, не дремлет,
Он вас помнит, Милосердый Бог.