Лирика. Глава 20

Ева пробудилась от звонка Фелли. Они долго говорили. Берг не раз с чувством отметил, что невероятно рад тому, что трагедия обошла её стороной. Он сказал, что они с Велором уже необыкновенно скучают, что желают в ближайшее время наведаться к ней, а заодно - и к Даниэлю. Он отметил осторожно и деликатно, что не ожидал такого резкого поворота и очень удивлён, что она находится сейчас в особняке Дани. Еве показалось, что он несколько ревнует или опасается чего-то, но нагрянувшая интрига растворилась мерно в спокойных солнечных лучах, заливающих её комнату. Девушка, лёжа на своей тёплой постели, смотрела на радужные тонкие блески на высоком потолке от гранёных хрустальных бус люстры, снова сладко закрывала веки, переигрывая в своей памяти каждый момент, когда Даниэль был рядом. И только тогда, когда Берг поспешил завершить их разговор со словами, что к нему в магазин зашло несколько клиентов, хотя почти половина рабочего дня пустовала, то Ева призадумалась, сколько же сейчас может быть времени… По завершении беседы с Фелли она взглянула на часы на телефоне и открыла для себя, что проспала почти что до двух. То пояснялось тем, что она отправилась к Морфею только в пять утра. Ох уж эти влюблённые бессонницы!.. Она за полчаса собралась, сделала лёгкий макияж, а после появился Вильгельм, что напоил кофе и показал особняк (но за исключением комнаты Дани, поскольку хозяин не любил, чтоб там появлялись без разрешения)… Вильгельм подметил, что Даниэль сегодня должен быть здесь, хотя у него сумасшедший график и работы, и отдыха. Ещё сказал, что при Даниэле он не столько обыкновенный слуга, как самый настоящий помощник, и появляется здесь или по собственному желанию или по крайней необходимости. Чуть иронично он изрёк: «Знаете, Даниэлю, как и особняку, очень не хватает заботливого женского внимания...» Еве показалось, что в его словах теплится наводка, намёк на одно важное обстоятельство, но и теперешние догадки её померкли в сияющих водопадах солнечного света в обеденной зале… И Вильгельм оставил Еву в распоряжение самой себе.

Сейчас ей не хотелось думать о чём-то каверзном и путаном. «Голова до прелести пуста, оттого что сердце слишком полно». Сейчас всё для моей Евы представлялось пронизанным лирикой. Она вся пела, молча идя по коридору из залы. Должно быть, путь её лежал на задний двор, где так приятно бы подышать весной… Но ей послышался грохочущий звук из одной из комнат, словно кто-то гремел посудой. Подхваченная предположением, что это может быть Даниэль, она быстро направилась туда. Это была кухня. Но там не оказалось её возлюбленного...

Держа открытую дверцу холодильника, боком к ней стоял Скольд. Она тут же его узнала по его огромному ирокезу зелёного и синего цвета. Теперь Дикс стал более ухоженным и даже упитанным, в чём именно заслуга его жены Алессы. Прибавилось несколько проколов помимо симметрии на нижней губе - кто-то в группе должен выделяться таким образом. И неизменным осталась его влечение к лапше, как бы Алесса не отучала его. Он искал заветные пакетики, проверяя все шкафчики и даже пустые кастрюли, но в итоге переключился на содержимое холодильника. То его разочаровало. Он посылал на полки недовольный взгляд, не поворачиваясь к Еве, что переминалась на пороге. Приняв звук её шагов за поступь своего друга, он произнёс внушительно и сочно:

- Велиар, ты опять всё сожрал и мне не оставил?.. Что молчишь, придурок?

- Прошу прощения, но я не Ведиар. И не придурок, - улыбнулась неловко Ева. Недоумённо Скольд на неё посмотрел и расхохотался:

- Батюшки! Милая! Обознался!..

И он громко захлопнул дверцу холодильника так, что последний вздрогнул, и Дикс энергично приблизился к ней. Он пожал ей руку, говоря громко:

- Я Скольд, а ты та самая Ева? Очень рад встречи! Какая же ты красивая! Вот теперь понимаю, почему Даниэль оставил ворота нараспашку - легко забыть о таких вещах, когда рядом такая девчушка! Помнишь меня? А где Даниэль? Он тебя не обижает? Если будет обижать, то скажи мне.

Еве казалось, что он вывихнет ей запястье, но это не мешало ей радоваться их второй встрече. Она не забывала, что именно он долгие и долгие годы назад обратил на бедную потерявшую девочку внимание и вернул её домой. Она проговорила смущённо:

- А я не знаю, где он…

Скольд задумался, подняв глаза к потолку, и, осенившись, предложил:

- А я сейчас тебе покажу! Идём-идём-идём. О, как не догадался сразу! Ведь мы же должны решить некоторые вещи относительно нового альбома...

В особняке существовало одно место, которое Вильгельм не показал Еве – собственная студия «Semper Idem». Это своеобразное новаторство в непотребных подвалах дома. Даниэль не хотел искажать громоздкой аппаратурой какую-либо из жилых площадей, поэтому им приходилось размещаться под уровнем земли. Но пусть вас не пугает само понятие подземелья. Всё было сделано и спланировано довольно добротно. Именно студия не несла черт старинной сумрачности, как остальные помещения особняка, – здесь всё иначе. Но вот Велору Люму антураж показался бы слишком минималистичным. Тут присутствовало в основном только то, что необходимо для записи музыки, синтезаторы-гитары-необъятная барабанная установка-микшер и прочее в подобном ключе, а вот утконосов не было.

Даниэль во время их репетиций и в периоды совместной работы следил за порядком лучше, чем в собственной комнате. Всё же, это храм их творчества, а оно занимало в его жизни не последнюю роль. Только три стены были выкрашены в нейтральный пастельный цвет, а четвёртая – магнетического синего цвета, любимого для Даниэля. Хотя именно об эту стену он разбивал всё, что попадалось под руку, когда его выводили во время работы. Поэтому на ней имелось несколько вмятин. А всё потому что была ещё и длинная полка со статуэтками музыкальных наград и премий, что как бы подначивали: «Ваше творчество уже признали. Вы легендарны и знаете об этом. Можете выпускать ширпотреб, что всё равно будет воспринят как шедевр». Даниэль ненавидел эту полку. Он был против этого уголка славы. Услаждать взор эти вещицы могли только Диксам и Авилону.

Следует добавить, что своеобразие вносили: бар, стоящий в углу, космический набор электрически-зелёных дивана и кресел и надувная Мадлен, что вечно валялась, где ни попадя(подарок от Скольда моему герою). Даниэль утверждал, что она охраняет их студию от злоумышленников, когда никого нет, да и вообще "Мадлен девственница, и это ему льстит".

…Сегодня он заглядывал где-то в обед к Еве. Обнаружил, что она спит. Лёгкое одеяло, было лишь на бёдрах, как ниспадающая ткань у Венеры. Ева была облачена только в магическую негу сновидений и полупрозрачное пастельно-кремовое кружево белья. И вся она была такая же кремовая, мягкая, сливочная, абсолютно …вкусная. Классическая женственность линий, длинные волосы, разбросанные на подушке, её тихое и светлое лицо – это нечто невероятное, бесконечно сладостное… Он поспешил закрыть дверь. "И не введи нас во искушение", - прошептал он после глубокого вдоха.

Теперь они втроём – сам Дани и подтянувшиеся Иен и Авилон – пребывали в студии. Через год он должны завершить работу над альбомом, которую ещё и не начинали. И судя по всему, они не горели начать. Иен старательно протирал пыль на родном микшерном пульте и мониторах, а Рейн потягивал сухой вермут, приобняв Мадлен. Он лениво рассудил Даниэлю, что молча заменял нижнюю струну на электро-гитаре:

- Теперь надо вместо Алессы брать кого-нибудь. Вот так! Раз - и ты с животом. Но это Скольд виноват - с него причитается. Что там у тебя с идеями?

Помолчав, Дани сказал, не отрываясь от работы:

- Я не могу ничего придумать так, без настроя. А время ещё есть.
- Выбери наобум что-то и напиши тупо текст! Ты у нас выбираешь, чтоб потом не было скандалов, господин художник! – настаивал на своём Рейн, хотя он прекрасно знал, что такое предложение не пройдёт. Дани являлся у них своеобразным рулевым на корабле. Наверное, именно из-за его лидерства альбомы сильно отличались друг от друга и по звучанию, и по настроению. То, что они создавали, не сводилось к одному – присутствовала и утончённая нэо-классика, и тяжёлый рок и прохладная электронная музыка... Смысл песен был то надрывным и печальным, то рассветно-лиричным и светлым. Восемь лет назад, когда они выпустили свой дебютный альбом, то он получился довольно сумрачным и меланхоличным. Утяжелённый дарк-вэйв, совмещённый с протяжными гитарными соло и живой скрипкой. Тогда Дани не желал исполнять собственные тексты – он использовал стихотворения некоторых поэтов. Но было всё о потерянной Адели.

Но не в земле - я буду здесь, с тобою,
В дыханьи ветра, в солнечных лучах,
Я буду в море бледною волною
И облачною тенью в небесах.

Даниэль ещё минуту повозился со струной, и разместил гитару на подставке. Он с хрустом разминал напряжённую шею. Только после этого он отреагировал на слова Авилона высказыванием:

- Принципиально не буду. Это рифмоплётство. Это несерьёзно. Я хоть сейчас могу сочинить любую ерунду, что станет дерьмовым текстом бессмысленной песни. Ну, например… (И Дани пародийно принял возвышенно-эпическую позу, что странно сочеталась с его домашней одеждой):

Как часто вижу я вокруг
Бездушную блокаду стен.
Поговори со мной, мой друг…
Ты ценен мне... как?
Как что?

- К... как член, - завершил четверостишие Авилон.

- Ну, вот же! Готов первый куплет… Или ещё можно написать сопливую песню типа (он романтично приклонил колено перед Мадлен):
 
Как ты нужна мне! Как воздух и как свет!
Лицо твоё прекрасное увижу ли опять?
Тебя чудесней, о, поверь, в судьбе моей и нет!..
Авилон?..

Рейн промолвил:

- Стирай бельё, люби меня...готовь мне жрать.

Тут появились Скольд и Ева. Она увидела, что все они наперебой смеются. Дани в закатанных до колена спортивных штанах и в затасканной борцовке, отвлёкся от надувной красавицы, решительно поднялся и театрально обратился к Скольду:
 
-Скольд Дикс! Неужто опоздали? Я вижу, что Вы не один. Откуда Еву мою взяли?

Тот обратился к нему аналогично, напыщенно и по роковому, подыгрывая:

- Молчите! Вы… Я рифм не знаю. И слов мало знаю. Вы мне не нравитесь! Дуэль!

Даниэль держится за стену, точно в мрачном полузабытье, потом, бросает дерзновенно вызов:

- Ах так!.. Ну что ж. Стреляться! Буду лишь ранен рукою убийцы в жизни блистательный час...

Иен занял в мизансцене своё место:

- Наверное, можно опускать занавес.

Даниэль раскланялся и снова самозабвенно приобнял Еву, как и тогда, и пояснил:

- Ева, дитя моё. Это наша студия. Здесь мы записываемся, репетируем. Это Иен. Это Рейн. А там Мадлен…

Дани ещё что-то говорил. Кажется, про то, что Мадлен здесь не совсем для того, для чего предназначается, что он не может похвастать таким изысканным убранством, как Люм… Ева попала в пьянящий туман от его запаха, позволила себе подчиниться. Обнаружила себя она тогда, когда уже сидела на кресле и наблюдала диалог Дани и Скольда. По поводу нашего героя ей подумалось, что его необходимо более опрятно сейчас одеть, и… эти его руки… Он так часто прятал свои порезы под длинными рукавами, но это удавалось не всегда – в прессе иногда попадались снимки его шрамов, которые он никак не комментировал. И вот сейчас Ева вперила взор на бледно-брусничные ужасающие полосы рядом с его зимне-голубоватыми венами. И интуитивно её отшатывало от разгадки причины, почему он себя так изранил. Как самоубийца. Как безумец. Или же произошло нечто иное.

Сейчас он весел и лёгок. Он улыбается. А она всматривалась в затемнённую пропасть его прошлого...
 
Так вот, между Дани и Скольдом завязался разговор, во время которого мой герой спросил, как поживает Алесса. Дикс ответил, размашисто жестикулируя:

- Прекрасно. Токсикоз. Выгоняет меня спать на диван. Говорит, что я громко дышу. Я Скольду младшему поставил ирокез, сделал на нём полосы зелёнкой. Он довольный бегает кругами, орёт: «Я как папа! Я как папа!» А зелёнка-то не смывается сразу же, оказывается. Алесса тоже орёт, типа я сделал из нашего сына непонятно что. На днях она заявила, что имя следующему нашему чаду она придумает сама. Будет девочка. Она боится, что и её мне хватит ума назвать тоже Скольдом.

Даниэль рассмеялся на это, но когда он слушал Скольда, то в его лице появилось что-то очень печальное, что Ева, конечно, заметила.

- Кстати! Фото готовы? Хочется убедиться, так ли та самая Лорен хороша, как её хвалят, – поинтересовался Скольд.

- Конечно. Мне их выслали предварительно... Там ничего особенного,  - промолвил Дани. Один начинающий фотограф, Лорен, его замечательная знакомая, которая часто ему помогола во многом, попросила его посодействовать. У них неплохие взаимоотношения, наверное, потому, что Лорен не предпочитает мужчин… Она не растерялась, зная, что издания купят всё, что связано с Даниэлем Велиаром. А тот умел себя подать и… продать, если уж на то пошло.

Он участвовал во множестве проектов, но ему приходилось избегать слишком вульгарных. Всё же он держал планку и не хотел своей деятельностью никого развращать. Это не мешало ему быть востребованным и получать соответственно. И он понимал, что если позволит себе слабость в обожании вещей, то уподобится своим предкам. А он хотел загладить те разрушения, что они оставили. Если они разрушали церкви, то он должен вложить деньги на постройку новых. Если они уничтожали целые поселения, то он обязан содействовать в развитии существующих сейчас. Если они под кровавым колесом их завоеваний умирали невинные, то его долг – помочь тем, кто сейчас бедствует. Отнятое будущее тысяч и тысяч людей зияло пробелом. Даниэль же этот пробел восполнял.

- Да покажи! Не ломайся! – предложил Скольд.
- Ну, хорошо. Если вам в жизни меня не хватает, - пожал плечом он.

Все столпились у Даниэля, который сел за компьютер, чтоб найти необходимое. Ева обратила внимание на его рабочий стол, где царил идеальный порядок, а фоновым рисунком было изображение его Кота. Нужная папка была найдена; на мониторе появилась плитка с неразборчивыми маленькими изображениями. И Дани вдруг опомнился со словами, адресованными Еве: «Да что уж я! Садись-ка.» И она заняла его место. Он, стоя позади неё, склонился так, чтоб мог щёлкать и двигать мышкой. Его прядь волос коснулась края её щеки. Еве думалось, сколько же губ целовало эти пряди, вдыхая их аромат, зарываясь в них... И всё куда-то унеслись. Но нет же, должна была с ним случиться та, чьи прикосновения он вряд ли забудет. И не эти же ли волосы он, возможно, когда-то рвал руками. А они черней непроглядной ночи. В их вороном мраке не различить или прочесть ни зги. Ева одновременно понимала в нём многое, но это далеко не всё.

И Даниэль принялся показывать фото. Это талантливые студийные снимки в чёрно-белом. На них присутствовал исключительно Даниэль, что был в строгой офицерской шинели нараспашку и в военной фуражке. Конечно, и милитари, и работа фотографа – вещи уже значительные, но сама энергетика снимков, тот дух, что сумел внести Даниэль, заслуживают отдельного внимания. Чего только стоял пыл прямого взгляда и приоткрытых, как при частом обжигающем дыхании, губ. Не было напыщенности и наносной откровенности – только естество. Но оно не зияющее, а завуалированное. Это как встряска тектонических плит перед извержением вулкана, которое уже можно дорисовать мысленно. Даже улыбка на фото выявляла в нём искушённого и вероломного обольстителя. Сейчас это, соответственно, увидела только Ева. Остальные же шутили, оставляя реплики вроде: «Какой подозрительный тип смотрит с монитора!» или «Как два разных человека!» «Жаль Лорен не оценила!»

И только Еве подумалось, что та же страсть, что полыхала на изображениях, его же и губила, и мучила. Его друзья разошлись после того, как он пролистал со спокойным видом все файлы. Курсор на мониторе пополз в верхний правый угол. Его прядь не прекращала касаться её кожи. Она спросила тихо:

- Ты же там без пресловутой маски?..

И курсор остановился. Слова её Дани несколько удивили. Значит, она знает о его лицедействах перед Вуном. Он ответил:

- Маски приходилось применять раньше.

- Мне Андерс рассказывал, как ты его обманул. Он хотел получить свою долю снисхождения через сострадание к нему, - молвила Ева. Даниэль облокотился сбоку на стол, подперев кулаком подбородок, и поинтересовался:

- А ты?..

Ева ребячески крутилась то вправо, то влево на стуле и выдала со смешком:

- А я не люблю, когда давят на жалость. Возможно, иногда действительно нужно подтолкнуть падающего.

Было заметно, что ей сладко говорить о Вуне так пренебрежительно, точно в отместку, подчёркивая свою победу над ним – отверженным ухажёром. «Значит, ты просто так не размениваешься…» - подумал Даниэль. И сейчас на лице её проскользнула заманчивость. И он почувствовал то же самое, что ощущала она, когда смотрела те фото – желание понаблюдать за хлещущей из жерла вулкана лавой.

За их спинами остальные были заняты своими разговорами и делами, поэтому в их диалог никто не вмешивался. Даниэль спросил:

- «Падающего – подтолкни»… Ты читаешь Ницше?
- Не моё. Кстати Вильгельм показал мне библиотеку здесь. Там столько всего! Это прекрасно! Можно целую жизнь там провести.
- В твоём возрасте я тоже так думал... Ты учишься на филолога?

Конечно, Даниэлю был приятен тот факт, что она серьёзно относится к книгам, но сейчас он воспринимал её в первую очередь как объект своего желания и взглядом исследовал её внешность. Но то русло, по которому длилась их дальнейшая беседа, выдвинули на первый план другое.

- Да. Это очень непрактично! Пошла только из-за интереса, из-за потребности быть связанной с ценной для меня сферой. Это как отдушина, как свой собственный угол, своё. Все эти книги - другие вселенные, заключённые в переплёты. Но всё равно необходимо жить здесь, а не в чертогах творчества. Пока Андерс главенствовал надо мной, я не понимала, как я смогу раскрыться, расправить плечи. Ведь когда находишься в кандалах, то несколько глупо верить в свои будущие свершения, идти по своей дороге. Её всё равно не видно. Темно – без начала и конца. Теперь-то всё изменилось. Вышла из кабалы. Точнее, мне помогли...

Она так же, рассуждая, останавливала взгляд на одной отвлечённой точке, концентрируясь на своих чувствах, как то было свойственно Даниэлю. Он пытался глядеть глубже, чем на её оболочку. И это ещё более увлекательно: Ева даже по речи своеобразная. Дани видел множество девушек и женщин, которые не могли связать и двух слов и у которых на лбу было написано, что они посредственные. А эта девочка имеет задатки, чтоб оформиться в личность. Дани с энтузиазмом расспрашивал:

- Что значит «расправить плечи»?
- Получить свою независимость. Я так натерпелась упрёков, что я «содержанка Вуна», что именно независимость для меня важна. Элементарно - обеспечивать себя всем, что необходимо, самостоятельно. Но, по сути, мне надо очень мало. Я не люблю золото. Я не люблю мех. Мне нужно уединение в самой простой однокомнатной квартире, где будет мольберт.
 
- А как же личная жизнь?

- Тут всё непросто. Я знаю, что не смогу быть с человеком, которого не люблю, или к которому даже не лежит душа. Это мучение для обоих. Существует для меня только один. И он вряд ли догадывается о моих чувствах... - и она пожалела, что её так занесло на самое остриё. Она очень взволновалась. 

- Чем же тот человек тебя зацепил? – после паузы отреагировал на её речь Даниэль. Да, у него были веские основания, чтоб считать, что именно он – это тот «один». Она с якобы улыбкой, якобы мечтательно и якобы вспоминала:

- Он просто перевёлся из другого университета. Новеньких не особо любят, а я на него сразу же обратила внимание. Что-то в нём есть особенное...

Она хотела разрыдаться, броситься к Даниэлю на шею и воскликнуть: «Это ложь! Я твоя всей своей душой!» Да, конечно. И не такие красноречивые фразы он слышал в свой адрес. И рассказать ему ещё про то, как ты с самого детства грезила о нём, как не выпускала из мыслей. Соткать из своих глубоких переживаний и нежности неповторимый гобелен и отдать его. Только потом не огорчаться, что шедевр не повесили на стену со словами благодарности за роскошное преподношение, а убрали в кладовку или вообще бросили на пол, чтоб вытирать ноги. А Даниэль ей не обязан ответным чувством – и в этом нет ничего удивительного. У него своя жизнь. И нельзя себя упрощать до состояния одноклеточной амёбы – у него исчезнет интерес. Она всё это понимала головой и свои порывы подавляла. Девушка, которая так просто и примитивно открывает карты сходу, - это серая некачественная глина. Но ведь можно быть Галатеей перед трепещущим Пигмалионом.

- Кто знает! Может, судьба! – вздохнул Дани. «Ты не умеешь врать. И ты всё равно сдашься. Я тебе даже немного помогу в этом,» - помыслил он. И продолжил:

- Так что же? Ты пишешь картины?
- Пытаюсь, - ответила она неуверенно, став очень грустной. Уголки её небольших губ опустились.

- Это замечательно… Наверняка, есть что-то ещё в твоих увлечениях.
- Пробую писать стихи. И мне нравится театр… - упавшим голосом говорила она.
- Я знаю, ты очень неплохо рассказываешь стихи. Поделишься на сей раз своим?
- М-могу, но тебе, наверное, не понравится, - ещё более робея, проговорила она.
- И не переживай же ты так! С такой сознательностью, как у тебя, не годиться бояться критики каких-то там Даниэлей Велиаров.
 
Она улыбнулась.

Мой герой привлёк внимание остальных, чтоб те тоже послушали. Хотя этого Ева не ожидала. Снова жизнь решила её научить вырабатывать стойкость перед своими страхами и неуверенностью. Друзья его отнеслись к Еве уважительно, готовые поддержать, но они заведомо предположили, что произведение её будет состоять из смазливых причитаний о наивной влюблённости и о прочем, что так интересует в основном юных барышень. И обязательно должны иметься рифмы типа «кровь-любовь». Вот к этому они были вполне готовы. Но Даниэль тоже в свою очередь догадывался, но о другом: она выдаст что-то другое, не такое предсказуемое. А дело в том, что он ненароком прочёл некоторые вещи в её дневнике, имея на это смелость, когда забирал её имущество. Он пролистал всего-то несколько страниц. Там он нашёл многое про себя, что, конечно, было ему приятно. Ему даже было странно, что к нему можно испытывать такие эмоции. Её глубина чувств его изумила тогда и не прекращала удивлять впредь.

Ева повернулась к ним на крутящемся кресле и небрежно чуть откинулась назад в нём.  Она подметила, что в основном пишет стихи от лица некоего лирического персонажа, поскольку ей так удобней и лучше. Уже во время первого четверостишия, Рейн и Диксы поняли, что перед ними весьма интересная особа. Она рассказывала с совершенно искренними чувствами и жалости, и разочарования, и иронии:


Их чрева претерпели насыщения.
Они смеются мне: «Нам хорошо – смотри!»
Несчастные! Вы у небес молите же прощенья
За пустоту, разверстую внутри.
А полного корыта на дворе на скотском
Дары неисчерпаемы, как множит мир тщету.
Они советуют:  «Живи лишь только плотским!»
Несчастные, покайтесь же за духа нищету!
Прекрасен хлев и грязен упоительно.
Покиньте же его, пока не поздно слишком!
И сверху вниз, они, нравоучительно:
«Ты утопист. Идеалист. Мальчишка.
Оставь нас, юный почитатель сказок.
На свете всё, ты знаешь, всё для нас.
Не нужно зорь нам бархатистых ласок,
Не нужно нам мечты и доблести священных глаз…»
И я ушёл в рассвет, покинув обречённых страны.
В зарю – в мой дом, где вечности приют,
Где грёз лиловых ходят караваны …
И понял я потом: «Как мог бояться я, что мёртвые - умрут?..»


Всё это время Даниэль внимательно смотрел на неё в профиль. Ему было знакомо это противостояние непробиваемой косности других людей. Ему вспомнился случай, когда спасённые гости Клода Бретона оказались малодушными и пустыми. И её стихотворение – это обращение к таким, как они. Мало ли в прошлом, в настоящем и в будущем таких же «гостей»… Да только такие сокровенные идеи разбиваются о скудную и равнодушную прозу жизни. Она ему напомнила его самого.

Его друзья оценили её творчество высоко, им действительно пришлись по душе эти строки. Даниэль дал небольшой комментарий, что её пробы в поэзии неплохи, а сам ласкал мысль, что Ева способна его ещё более увлечь, и он только рад поддаться. Его сухую реплику она восприняла как равнодушие и чисто символическую хвалу, отчего ей стало печально.

- Так мы будем что-то делать? – серьёзно спросил Иен. И он получил от Даниэля неожиданную и непринуждённую реакцию:

- Нет. Сегодня так много лирики, что мне скучно тут оставаться. Я хочу в деревню. Поедемте в деревню? Деревня лирична.

- Сегодня? – оторопел тот. Мой герой рассмеялся:

- Сейчас! Утром уже вернёмся в Мидиан. Когда выпадет ещё такая возможность! Давайте же! Всего один день! Ева, ты же хочешь с нами?

- А как же Андерс?.. Если он выловит меня там? – оторопела она.
- Я пораскинул мозгами по поводу этого... Так что, если даже он приедет за тобой туда, то останется ни с чем. Ты же мне веришь? – улыбнулся он спокойно. У него на этот случай была приготовлена очередная провокация…