Блудный сын. Часть третья. Глава 13

13

     Солнечным летним днём, когда на ясно-голубом небе не было ни облачка, над домом Рембрандта ван Рейна на Бристраат собрались грозные серо-чёрные грозовые тучи и грянул гром. На стук, какие раздавались в двери художника ван Рейна по несколько раз на день, дверь открыла горничная. Строгая чёрная одежда вошедшего и выражение сосредоточенности на лице выдавали чиновника средней руки. Вошедший представился судебным служащим и спросил господина Рембрандта ван Рейна.

      В гостиной, куда горничная пригласила чиновника, Хендрикье играла с весело бегающей вокруг её юбки и хохочущей от этой забавы Корнелией. Спустившемуся из мастерской в гостиную Рембрандту, одетому в свои обычные рабочие, перепачканные красками халат и фартук, чиновник вручил несколько листов и произнёс монотонно-заученным тоном:
 - Господин ван Рейн, я вручаю вам судебный иск о выплате оставшейся суммы за настоящий дом.
Рембрандт молча принял у исполнителя бумаги. Чиновник, вручивший уже не один такой документ и ещё собирающийся вручать, для кого это являлось привычной каждодневной работой, быстро, но при этом не суетливо удалился.

      Хендрикье застыла как вкопанная, а Корнелия продолжала заливаться смехом, щебеча что-то на одном ей известном языке. Хендрикье взяла малышку на руки, чтобы та успокоилась, но девочка продолжала смеяться и у матери на руках.
 - Рембрандт, ты же сказал, очередные взносы за дом уплачены и всё в полном порядке, – в голосе Хендрикье слышалась надежда, даже мольба, что всё произошедшее просто ошибка, недоразумение.
 - Хендрикье, милая, я обманул тебя тогда, прости. Я думал, мне действительно удасться вскоре заплатить.

     По прошествии нескольких дней тот же чиновник вручил художнику иски от его кредиторов.
 - Это позор, долговая тюрьма, – мысль эта, если и прикодила каждому из них, не осознавалась до конца пока Хендрикье не произнесла её вслух.
Долгие, тянущиеся минуты они хранили молчание.
- Что же мы теперь будем делать, отец? – тревожно спросил Титус, присутствовавший при втором  визите судебного чиновника, – можно ли что-нибудь сделать?

     В свои шестнадцать лет Титус ван Рейн, росший в роскошной обстановке, казалось бы, распологавшей к беззаботности, начинал понимать как безалаберен и безответственен его отец в финансовых делах. Он любил отца и не имел сил судить его с присущей юности бескомпромиссностью, принимая и любя его таким, каким он был. Титус, начинавший разбираться в сложном и противоречивом характере отца – знаменитого, странного, ни на кого не походившего художника – видел, что несмотря на любовь к нему, Хендрикье и маленькой Корнелии, отец по настоящему жив и счастлив только у себя в мастерской, что он может ранить близких людей не нарочно, но из-за невнимания.

     Его отец более художник, чем отец. И к юноше иногда приходила смутная догадка: именно ему придётся стать отцом и главным мужчиной в семье, а отец его так и останется художником Рембрандтом ван Рейном.
 - Я поеду в Гаагу и обращусь в суд с прошением о признании меня банкротом по независящим от меня стечением обстоятельств. Я когда-то вкладывал деньги, которые потерял. Если меня таковым признают, долговой тюрьмы удасться избежать.
 - Можно мне отправиться с тобой, отец?
 - В этом нет необходимости, Титус. Я только подам прошение. Присмотри лучше здесь за Хендрикье и Корнелией.
 - Да, наверное, ты прав, отец.


     Ян Сикс и его жена Маргарета Тульп находились в доме Николаса Тульпа с приятным визитом. Они приехали навестить родителей Маргареты после отдыха в деревенском имении Яна. Лёгкое муслиновое платье Маргареты бледно жёлтого цвета всё ещё навевало воспоминания о солнечных днях и прогулках по зелёным, напоённым цветочными ароматами лугам. Платье не совсем подходило для визита в солидный голландский дом, но это была её семья и Маргарета остановила свой выбор на нравящемся ей наряде, оставив церемонии. После сердечных приветствий, семейного ужина, расспросов и рассказов зять и тесть устроились в кабинете доктора.

    Происходивший между ними безрадостный разговор касался человека, которого они оба давно знали.
 - Он разорён, у него нет ни гроша. Мы должны помочь ему, что-то сделать. Ты мог бы простить деньги, что он должен тебе, Ян.
 - У него всё ещё есть дом, богатая коллекция. Я не вижу причин, почему я должен прощать долг. Мы говорим не о Титусе ван Рейне, а о Рембрандте ван Рейне, известном художнике, запрашивающем за свои работы цены, соответствующие его статусу и уровню, взрослом человеке, понимающем что он делает и, как все мы, несущим ответстственность за свои деяния. Ещё недавно он купил эстамп или два в свою коллекцию. А писать портреты, приносящие неплохой доход, он отказывается.

 - Не так много ему сейсас и заказывают. А насчёт его постоянных покупок, – доктор горько покачал головой, – я постепенно прихожу к выводу, что в его случае это какое-то болезненное явление, когда человек не может остановиться. Мне приходилось наблюдать такое состояние и у других людей.
 - Отец, вы говорте как врач о больном пациенте.
 - Да, именно как врач, – горячо согласился доктор Тульп, – именно как врач, мне кажется, что Рембрандт болен.

Ян Сикс с удивлением посмотрел на тестя. На мгновение в его лице промелькнуло выражение неуверенности, сомнения в том, что его тесть сам здоров. Доктор Тульп угадал, что сейсас чувствует его зять. Он понимал, что его выводы могут выглядеть странно, но мысли о состоянии Рембрандта вновь и вновь посещали доктора и не давали ему покоя, как профессиональному врачу:
  - Я вполне сознаю, Ян, мои слова, мои выводы могут показаться, по меньшей мере, необычными.
  - Да, ваши выводы кажутся мне...необычными, – искренне признался Ян.

     Доктор Тульп задумчиво посмотрел на Яна или даже сквозь него, слегка улыбаясь каким-то своим думам. На некоторое время в комнате воцарилось молчание, оба погрузились в мысли о Рембрандте. Наконец, Ян прервал молчание:
  - Так или иначе, мне не хотелось бы препираться с ним из-за денег, мы были друзьями. Я просто продал его долг человеку, который не может дождаться от Рембрандта своей заказанной картины.
  - По крайней мере, мы должны использовать влияние, какое имеем и помочь ему получить статус банкрота по стечению обстоятельств. Мне известно, что он ездил в Гаагу подавать прошение. Я встретил Титуса и расспросил его.

  - Согласен. Это смягчит удар, лишит позора, хотя я всё так же считаю, что он должен был задумываться о последствиях своих действий. Кроме того, – Ян на минуту замолчал, что-то обдумывая, – у меня такое впечатление, что Рембрандт чем-то досадил могущественным де Грефам. Если так, то ему мало чем можно помочь, они доведут дело о банкротстве до конца.
  - Я помню… когда-то давно Рембрандт через суд заставил одного из них заплатить за портрет, но не думаю, что де Грефы так мелочны. Вероятно, мы чего-то не знаем. Как бы там ни было, со статусом можно всё же попытаться, – подытожил доктор Тульп.


     Рембрандт ходил по комнатам и разглядывал свою коллекцию, будто видел её впервые. Сколько лет он методично собирал её, постоянно пополняя. Долго смотрел на так и висевших рядышком его и Яна Ливенса воскресающих Лазарей, вот другие работы Ливенса – их у него девять. Вот картины Холбейна, ван Эйка, Луки Лейденского, Браувера, небольшие и очень дорогие работы Рафаэля, картины Рубенса, Ластмана, пейзажи Сегерса, его собственные картины, среди них Даная и их с Саскией портрет в таверне.

     Множество гравюр и эстампов Сегерса, Дюрера, Луки Лейденского, Караччи, Мантенья. Скульптуры Микеланджело, бюсты римских императоров, могольские миниатюры, древнее диковинное оружие, старинная мебель и костюмы. Всё это он видит в последний раз. Завтра придут чиновники описывать его имущество, затем всё пойдёт с молотка. Ему и Хендрикье удалось рассовать несколько картин и какие-то деньги по знакомым, но много не припрячешь.

     Хендрикье аккуратно сложила постельное бельё, скатерти и посуду в простой сундук и заперла его. Это её собственный сундук, его опись не коснётся. Рембрандт получил статус банкрота, а значит, избежал долговой тюрьмы, но суд постановил расплатиться с кредиторами ценой продажи всего имущества. После имущества продадут и дом.

     Попытка перевести дом на Титуса провалилась даже при содействии ван Эйленбюрхов. Признав его несостоятельным родителем, суд назначил Титусу опекуна, добросовестного чиновника, которому удалось отстоять деньги для своего питомца. «Наверное, здесь они правы, - вздыхал Рембрандт, - хорошего отца из меня не получилось». У них ещё будет несколько месяцев во время продажи дома. Кажется, Титус уже занимается поисками небольшого дешёвого дома, который им было бы по силам снять. Нужно и ему очнуться от оцепенения.

     К своему удивлению, на следующий день Рембрандт не умер, даже помогал служакам описывать имущество, давая пояснения о картинах, гравюрах, их примерной стоимости.

     И распродажу он пережил. Йосту ван ден Вонделу, присутствовавшему аукционе, стало не по себе. Цены на великолепные картины и гравюры из коллекции Рембрандта ставились неправдоподобно низкие и вырученная сумма оказалась ничтожной. Ван ден Вонделу казалось, что он смотрит театральное представление по кем-то написанной низкой поэме.

     Поэт не принимал живописи Рембрандта и знал, что художник платит ему той же монетой, но происходящее здесь казалось ему недостойным. Покидая аукцион, ван ден Вондел вдруг услышал тихо сказанные собственные мысли.
 - Всё будто кем-то подстроено. Работы эти стоят значительно дороже.
Поэт обернулся на голос. Тихий голос принадлежал молодому человеку, судя по всему художнику. Он спросил молодого пейзажиста Якоба ван Рёйсдела*, которому покровительствовал, считая его пейзажи превосходными:
 - Не знаете ли вы, дорогой Якоб, кто этот молодой человек? Вероятно, он художник.
 - Художник, – подтвердил Рёйсдел, – недавно прибыл в Амстердам из Лейдена. Его имя Габриэль Метсю.
 - Из Лейдена. Какая горькая ирония.
    * Якоб ван Рёйсдел (1628-1682) – выдающийся голландский пейзажист.