Блудный сын. Часть третья. Глава 14

14
     Говерт Флинк торжествовал и витал на небесах от счастья. Именно ему достался самый сладкий кусок из пирога заказов на украшение новой амстердамской ратуши. После торжественного открытия новой ратуши, выстроенной Якобом ван Кампеном в обожаемых им классических пропорциях, и связанных со знаменательным событием празнеств, амстердамские художники, писавшие, как и Флинк, не только портреты, но и исторические сюжеты, затихли, с надеждой ожидая приглашений на
оформление здания.

     Важность этого заказа измерялась не только внушительной суммой, предпологавшейся за каждую картину, но и его престижем, поэтому в ожидании исторических живописцев кроме надежды ощущалось и некоторое напряжение. Говерт Флинк, самый популярный и обласканный художник в Амстердаме, предполагал, что его обязательно пригласят, но на такой огромный кус –  несколько картин на исторические темы – он не рассчитывал.

     Флинк с любопытством разузнал и о приглашённых помимо него художниках: Фердинанд Бол, Ян Ливенс – разве можно без него обойтись? Вспомнили о Томасе де Кейзере после нескольких конных портретов, заказанных ему недавно, на которые он был, и, как выяснилось, остался, великим мастером, пригласили из Антверпена Якоба Йорданса, работавшего бок о бок с Рубенсом и в его стиле. Флинк ожидал услышать ещё одно имя, но не услышал. Написать картины предложили и менее именитым художникам. Рембрандту ван Рейну ничего не заказали.

     Говерт Флинк согласился однажды пойти с ван ден Вонделом на вечеринку взглянуть на прелестницу Софи (и не только прелестницу, твердил поэт, но и дочь одного из директоров Ост-Индской компании), увидел девушку и потерял голову. Женившись на чудесной девушке, он уже не относился к бывшему мастеру с былой нетерпимостью; ледяные обручи, некогда сковавшие его чувствительное сердце, постепенно растаяли.

     Поэтому, несмотря на ликование, Говерт огорчился, узнав, что Рембрандта ван Рейна обошли при распределении столь важных заказов, на которые тот наверняка и по праву рассчитывал. Ещё более, чем огорчён, он был удивлён, озадачен и испытал даже негодование. Невзирая на скандалы и истории, всегда окружавшие его имя, Рембрандт ван Рейн оставался одним из лучших художников Голландии. К его ликованию и радости примешивалось изрядное непонимание, не дававшее ему покоя, заставлявшее снова и снова думать о ван Рейне и гадать...почему?


   - Отец, я нашёл дом, который мы все должны посмотреть. Он прилично выглядит и сравнительно просторен. Особенно если учесть небольшую сумму, за которую его сдают. Дом находится на Розенграхт, около парка развлечений, - вбежавшийв комнату
 счастливо улыбающийся Титус выпалил всё это на одном дыхании.
Юнец, воспитанный в богатстве и достатке, среди красивых вещей, неожиданно быстро свыкся с их новым положением. Природная жизнерадостность, доставшаяся от Саскии, и молодость позволили ему перенести крах легче, чем отцу, не находившему себе места в нескольких обшарпанных комнатках, которые они четверо занимали в дешёвом инне при таверне «Королевская корона».

      Узкие комнаты оказались плохо приспособленными, слишком малыми для устройства мастерской. Рембрандт преимущественно рисовал или работал резцом. Недолгая жизнь в гостинице лишний раз подтвердила Титусу: если отец не пишет, он будто не живёт. Титус, Хендрикье и Рембрандт сбились с ног, подыскивая подходящий дом, желая как можно скорее покинуть ненавистные каморки.
Не откладывая на этот раз дела, Рембрандт тотчас отправился с сыном, оставив Хендрикье с Корнелией в гостинице. Девочку пришлось бы собирать для выхода, Рембрандту же не терпелось увидеть, что нашёл сын. Дом оказался в точности таким, каким его представил Титус.

  - А ты уже вполне сложившийся оценщик, Титус. Визиты к Хендрику и Герриту не пропали для тебя даром.
  - Спасибо, отец, – с гордостью, ещё непосредственно-детской, ответил юноша.
Рембрандт с удивлением уставился на повзрослевшего сына, словно видел его в первый раз. В определённом смысле так оно и было: за всеми, тянувшимися длительное время, перепитиями краха он не заметил как вырос его сын. На портретах, написанных с сына, Титус нередко выглядел младше своих лет, словно Рембрандт не желал взросления мальчика и изображал его скорее таким, каким хотел видеть, чем каким видел.

     «Как Рубенс, – мысленно посмеялся над собой Рембрандт, – он тоже писал то, что хотел видеть, а не то, что видел перед собой». Даже сейчас, пережив, или ещё не вполне пережив падение, художнику не пришла мысль сравнить себя с Флинком или Болом. У Рембрандта вдруг появилось острое желание написать портрет Титуса, изобразить юношу таким, каким он предстал сейчас перед отцом: возмужавшим, серьёзным, с чуть осунувшимся от неожиданно свалившихся забот лицом, с глазами, затаившими лёгкую грусть.
Художник быстро заключил договор с хозяином и они, не мешкая, перебрались в новое жилище, благо, это заняло немного времени – перевозить было нечего.


     Говерт Флинк нырнул с головой в океан работы, разрабатывая предложенные ему сюжеты старинной истории батавов – древних предков голландцев. Он прочитал исторические материалы – прежде всего Тацита*, затем современные версии Скривериуса и Хофта, и принялся за общие композиции картин. Но ни занятость, ни увлечённость не смогли отвлечь его от одолевавших мыслей о бывшем учителе. Мысли подогревались брожением в кругах молодых художников, в их среде усиленно муссировались разговоры о совершённой по отношению к Рембрандту ван Рейну вопиющей несправедливости.

     Лидером этих толков был Габриэль Метсю. Габриэль прибыл в Амстердам из Лейдена, где учился у Геррита Доу, где воспринял от своего мастера глубокое уважение к Рембрандту ван Рейну и где узнал, что и Рембрандт ван Рейн и Ян Ливенс происходили из этого города. Мнение молодых художников разных жанров, не рассчитывавших, в силу своего статуса начинающих, на заказ амстердамского правительства, Говерт Флинк считал непредвзятым.   
               
     Гуляя по улицам, представляя себе какими могли быть эти места в древние римские времена, Флинк не заметил как ноги принесли его в Кловенирсдолен и поставили прямо перед групповым портретом стрелков капитана Баннинга Кока. «Почему его обошли? Ему так нужен сейчас этот заказ и не только из-за денег. Кому же он так не угодил?» Впрочем, последний вопрос Говерт, прекрасно знавший Рембрандта, задал себе риторически; в силу своего тяжёлого характера Рембрандт ван Рейн мог не угодить кому угодно.

     В пустом зале раздались гулкие шаги, Говерт невольно оглянулся...и опешил. К нему, а вернее к картине с ним рядом, направлялся Ян Ливенс. Говерт не сомневался - Ливенса одолевали те же мысли, поэтому он здесь. «А он постарел»,  - отметил Флинк, глядя на в свою очередь удивленного Ливенса. Его волосы поредели и местами поседели, но были по обычному тчательно причёсаны и уложены, лицо стало слегка одутловатым, но держался он все так же прямо и осанка его оставалась по прежнему статной. Оба без слов поняли друг друга. Флинк первый поделился своими мыслями:

  - Кому же он так не угодил?
  - Дело не только в угождении, хотя и в нём тоже. Ты посмотри на это, – Ян кивнул головой в сторону картины, – они не хотят рисковать, боятся его непредсказуемости.
  - Вот именно, посмотри на это, – рука Говерта улетела в сторону картины, - Рембрандт ван Рейн в состоянии написать всё что они хотят, он первокласный художник.
- Дорогой мой Флинк, неужели ты всё ещё ничего не понял? – тихо, почти шёпотом,
хотя в зале никого не было, спросил Ливенс, уставившись на Флинка и больно вцепившись в его руку.

     Говерт сморщился от боли, отдёрнул руку и вопросительно посмотрел на Яна.
 - Я первокласный художник, - торжественно продолжил Ян, – отлично пишу во всех жанрах и могу скопировать любой стиль.
«Ливенс останется Ливенсом. Самоуверенности и амбициозности у него даже больше чем у ван Рейна», - хихикнул про себя Говерт.
 - Ты прекрасный художник, – милостиво одарил его Ян, – популярный и модный вполне по праву.
 - Рембрандт тоже великолепный художник. Что бы там о нём не говорили, но мы то знаем, – с чувством и в тон Яну тихо произнёс Говерт.

 - Говерт, он не просто великолепный художник. Рембрандт ван Рейн – гений. Он давным-давно оставил всех нас позади и перерос всё, что мы делаем.
     Признание всегда сверхуверенного в себе Яна Ливенса ошеломило Говерта. Он уставился на Яна, с минуту они молча смотрели друг на друга.
- Так просто, – только и нашёл что сказать Говерт.
- Проще не бывает, – загадочно прошептал Ян.

- Почему ты тогда говорил о нём как о несостоявшемся художнике?
- Неправда, – резко возразил Ян, – я говорил, что он не соизволит прислушаться к желаниям публики, к тому, что популярно и в моде. Он мог бы подумать не только о себе и своих изысканиях, но и о семье. У него двое детей, а отцом в семье является не он, а Титус ван Рейн.
 - Он будто...не смотрит по сторонам, идёт своей, одному ему известной дорогой, - Говерт наконец произнёс вслух то, над чем он часто задумывался.
 - Мм да, – согласился Ян.


     Итак, его обошли. Щёлкнули по носу, поручив основную работу его ученику, хотя он готов признать, Флинк талантливый художник. И это заслуга не только его школы, Флинк изначально одарён и многого добился бы без него. Рембрандт был глубоко уязвлён. Он изо всех сил старался не показать своего состояния Титусу и Хендрикье, возившейся с Корнелией, их жалость и сочуствие только усугубили бы его уязвлённость. Но перед самим собой он не пытался делать вид, что поизошедшее ему безразлично и ничего для него не значит.

     Единственное, чем он сможет преодолеть состояние острой, горькой обиды, думал художник, это работа. Каждый день он вставал с рассветом и начинал тереть ферменты для красок. Сам. Учеников у него не осталось. Как можно больше он старался сделать днём, пока светло – приходилось экономить на свечах. Заказов, кроме редких мелких работ, не приходило, но он не печалился об этом. Вся выручка пошла бы кредиторам, с которыми он не вполне ещё расплатился. 

     Он наконец-то приступил к портрету Титуса, как задумал его в гостинице. Титус стал ещё более безупречным позировщикам, из чего Рембрандт заключил: его чувствительный сын не остался в неведении о переживаниях отца. «Просто ангел», - и Рембрандт написал с него ещё и францисканского монаха, а может быть, это сам Святой Франциск Ассизкий? Художник писал сразу несколько портретов Хендрикье и сделал с неё серию гравюр. Титус в это время играл с Корнелией или уводил девочку погулять по парку развлечений, главным из которых был лабиринт. Рембрандт без конца рисовал дочь и писал её портрет.

     Но Корнелия оказалась неважной позировщицей. Если Рембрандт уговаривал дочь посидеть спокойно, она начинала хныкать, девочка ни за какие пряники не соглашалась делать то, что не хотела. «Твой собственный характер», - усмехался себе Рембрандт. Все картины он писал в полюбившейся ему коричнево-красной гамме. Не забывал, по обыкновению, и об автопортретах. На одном он предстал с задумчивым лицом, смотрящим в упор на зрителя, улыбка чуть тронула уголки губ, или ему только кажется... и в царственной позе сидящего на троне короля, держащего скипетр левой рукой. Его рабочая роба сверкающе-жёлтого цвета походит на царские одежды. При царских одеждах – неизменный берет.


     Неожиданная и скоропостижная смерть Говерта Флинка оглушила Амстердам. Схватив пустяковую простуду, Говерт, по самый кончик носа погружённый в древнюю историю батавов, не обратил на неё внимания, но вскоре слёг и не мог уже писать. Осунувшийся от горя и бессонных ночей Йост ван ден Вондел помогал Софи ухаживать за тем, кого считал едва ли не приёмным сыном. Перед смертью, едва выговаривая слова, Говерт прохрипел окружившим его постель изумлённым друзьям и почетателям:
 - Если мои слова что-то значат, отдайте мой заказ Рембрандту ван Рейну. Он сделает всё как никто больше не сможет сделать. У них был Рубенс, а у нас всё ещё есть ван Рейн.

     Амстердам проводил своего любимца в последний путь с почестями. Йост ван ден Вондел написал проникновенную поэму, прославляющую немеркнущее мастерство и изящную кисть Говерта Флинка. Поэму не замедлил написать и Ян
Вос. На пышной похоронной церемонии присутствовал получивший приглашение в числе первых Рембрандт ван Рейн. После смерти Саскии они редко видели друг друга и разговаривали, но были крепко связаны; с этой смертью Рембрандт ощутил потерю близкого человека.

     Смерть Говерта Флинка, исполнявшего основные картины для украшения новой ратуши, привела амстердамское правление в полную растерянность. Его предсмертные слова быстро разлетелись по Амстердаму, накаляя глухое недовольство молодых художников и разочарование гильдии художников отцами города, которые для прославления республики и воспевания древней истории Голландии пригласили фламандца из Антверпена, тогда как голландец, амстердамец, один из лучших художников страны, был обойдён.

     Срочно собравшись для обсуждения сложной и ставшей щекотливой ситуации, бургомистр и регенты решили уменьшить количество картин порученных Флинку, разделить их между Ливенсом и Йордансом и привлечь ван Рейна.
           
* Публий Корнелий Тацит (ок.55 – ок.120) – один из самых известных древнeримских историков.
*Святой Франциск Ассизкий (1182 – 1226) – итальянский католический монах, основатель францинсканского ордена.