Больничные этюды 8. Гл. 3

               
                Итоги грустных  наблюдений…

                Друзья мне пишут и говорят: продолжай писать свои «Этюды». Это и тебе нужно, и нам.
                И я пыталась… Три раза начинала и бросала.  Думала так: вряд ли чужой опыт кому-то пригодится. Все так  привыкли делать собственные ошибки и наступать на одни и те же грабли. Если на своих ошибках не учатся, то на чужих – тем более. Ну что я могу сказать нового? Обнаружили что-то подозрительное у себя – не тяните, бегите в больницу? Побежали. А дальше что?  Ведь еще нужно попасть в руки хорошего врача, а это от нас не зависит. И  главное – нужно иметь организм, не подорванный множеством болячек.  Потому  что предстоит не только операция, но лечение, требующее  крепкого иммунитета, сильного характера и огромного желания жить.
                Я отношусь к тем, кто вцепился в жизнь всеми конечностями, увы – больными…Ревматоидный артрит – мерзкая штука, плохо сочетающаяся с раком. Чтобы лечить рак, нужно поднимать иммунитет, чтобы лечить этот тип артрита, нужно пить иммуноДЕПРЕССАНТЫ. Понимаете разницу? Те гормоны, какими я лечу свой артрит, как раз и повышают риск возникновения рака. Что выбрать? Замкнутый круг.
                Так что я   кручусь по этому кругу наподобие белки в колесе. Не вырваться.
                Итак, 22 июня  я легла на операционный стол. Без страха. Со слабой надеждой, что не проснусь от наркоза, и это будет лучший вариант моего будущего.  Ведь врач, прочитавший мой анализ биопсии, сказал: поторопитесь!
                Я намек поняла.
                Но такие подарки – смерть во сне –  судьба преподносит избранным счастливчикам.
                А  я проснулась. Вернее – меня разбудили громкие голоса:
                – Не спать! Волкова, не спать!
                Мозги – в отключке, спать хочется,  а голоса мешают.
                Как на каталку перекладывали – не помню, а как – на кровать – помню, потому что нужно было самой проявить  активность. Больно…               

                Первая равнодушная мысль, без оценки: «Значит – жива».
                Надо мною – ни одного родного лица, как было в первый раз, когда любимый внук и дочь мне улыбались и мазали губы водичкой.
                С обитателями палаты я почти не знакома, ведь ушла домой на выходные, а вернулась вечером, в воскресенье, успела рассмотреть немногих – из десяти. Поняла только, что народ – сплошь провинциальный, моложе меня. Между собою они – как родственники за долгое время лежания. Ко мне никакого интереса не проявили, однако я заметила, что каждому хотелось произвести впечатление.
                И произвели, но неважное. Я знаю: чем ниже общая культура и образование, а также врожденный интеллект, тем выше амбиции, даже гонор. Все умничали, комментируя  фильм по телевизору, говорили громко. Я отметила четверку лидеров по натуре. Но это лидерство не подкреплено умом, и мне не симпатично. Потому  помалкивала.
                Выделила одну женщину, сельскую жительницу, скромную и тихую, с приятным лицом. Вот она сейчас и подошла:
                – У вас есть водичка? Губы смазать? Пить все равно нельзя. Меня зовут Галина.
                Хорошо запомнила лицо нянечки, которая приносила судно. Сама доброта. Только я упиралась: просила отвести меня в туалет… И мы пошли,  качаясь в ночном коридоре. И здесь мне не повезло. Я лежу в палате номер один, туалет – в самом конце длинного коридора…Противно чувствовать себя беспомощной. . .
                Первую перевязку на второй день  после операции не забуду никогда. И опять приходится сравнивать с прошлым опытом. Перевязку  два года назад делал тот врач, который тебя оперировал. Медсестра ему помогала. Здесь же, в клинике на ул. Гавриленко, куда я так хотела попасть, другие правила. Специальная медсестра делает перевязку сама, помогает ей младшая по статусу медсестра  (санитарка?). Врача вызывают в случае какой-то проблемы или вопроса.  Тот приходит, оторвавшись от операции! То есть, прибегает на минутку глянуть и решить проблему.
                Так что в перевязочной  царит  один человек – опытная  медсестра. Я пока не знаю о ней ничего,  но ее руки называют золотыми.
                Вхожу на дрожащих ногах, лезу на высокий стол по трем ступенькам. Вторая медсестра  ласково поддерживает меня. Снимает повязку, подставляет лоток, освобождает от лимфы  дренажный сосуд, который  болтается на моем боку и мешал переворачиваться ночью на другой бок. Потом подходит ГЛАВНАЯ и вдруг резким движением кулака проводит по свеженькому шву – выдавливает  лимфу!
                – Ай, – говорю я.
                И стону. Как же больно! Да, я посмела застонать, едва сдержав слезы.   
                – Не устраивайте мне здесь истерику! – грубо  говорит моя мучительница. – Подумаешь – прикоснулась, а она уже КРИЧИТ!
                – Разве я кричу? – спрашиваю изумленно. – Я же просто застонала! Мне больно, нельзя стонать, да?
                Ах, какая наивная была я! Не знала, что перечить  этой особе не положено! Но меня обижает откровенная враждебность в ее тоне! Никакого сочувствия. И что за чудовищный метод! Почему не  шприцем работают, откачивая жидкость, как было там, на Космической?
                Не знаю, что в моей внешности есть такое, что вызывает столь противоположные чувства к моей особе? Меня или активно не любят (без всякого повода, с первого взгляда), или  очень любят  ( ни за что, если не знают пока, за что нужно любить).
                – Другие терпят, а вы…
                Далее – возмущенная тирада, из которой следует, что мое «ай» было именно истерикой.
                В палате я неожиданно для себя… разрыдалась!
                Боже, стыд какой! Но  слезы хлынули из меня потоком! Это не я плакала – это организм возмущался, над которым совершили насилие!
                В тишине (все молча прятали глаза) я разразилась словами:
                – Золотые руки! Да у нее руки палача!
                – Да, у нее характер ужасный, она грубая, – сказал  кто-то мне в утешение. – Она со всеми такая.  Ей нужно в карман положить…
                – За что? Разве перевязка тут платная?
                – Какая вы наивная… Тут все кладут.
                Сей диалог был передан по адресу: «Перевязочная, «золотым рукам» немедленно». Я впоследствии догадалась, кем, но это уже не имеет значения.
                Накануне, в день, когда я ждала своей очереди на операцию, в палату пришла новенькая, симпатичная женщина. Мне показалась молодой. Громко поздоровалась, назвалась Надеждой, повела себя как старожил.
                Через полчаса она сняла парик и оказалась  пожилой, но молодящейся женщиной,  перенесшей  уже две операции.  Перед этой, последней, ей назначили химию. Облысела.  Именно здесь она и оперировалась раньше. Так что это отделение для нее – дом родной. Всех знает. Операцию ей будет делать заведующий, чем Надя явно гордится.
                Впечатление о ней (первое) оказалось обманчивым. За внешним демократизмом скрывается  сильный характер,  небольшой ум и невежественность. Сочетание убойное.  Человек себе цены не сложит, на всех смотрит свысока,  негромкий голос – фальшивое смирение перед окружающими дураками. Сразу спаялась с теми четырьмя тетками,  которые  чувствуют себя здесь хозяйками.  Они «заведуют» окнами.  То есть, они диктуют, когда открыть или закрыть окно. Страх перед сквозняками у всех просто патологический.  Хотя на улице – зной, ни ветерка, ни малейшего движения воздуха даже при одновременно открытых окнах и двери.
                Для меня это кошмар – закрытые окна! Я выросла на сквозняках, как и мои дети, внуки…
                – Девочки,  давайте откроем хоть одно окно. Поберегите свои легкие и сердца, – наконец  не выдерживаю я.
                Угрюмое молчание в ответ. Надежда  поджимает губы:
                – Я не хочу  быть жертвой  простуды.
                О какой простуде она говорит?!
                – Да, душно… ужасно, – поддерживает меня еще одна новенькая, Лида, соседка по койке, городская дама интеллигентного вида.     Что-то в этой Лиде есть такое, что заставляет ей подчиниться, и окно открывают…
                Звонки на мобильный телефон раздражают, потому что никто не церемонится друг с другом – разговаривают громко, даже если кто-то рядом спит.
                Я выползаю в коридор, когда мне звонят, и прислоняюсь к стенке, чтобы не упасть. Слабость чудовищная…
                Когда приходит кто-то из близких, приходится искать место между двумя этажами – третьим и вторым, там есть диванчик. Но пока одолеть вниз даже один пролет мне трудно, так что визиты родственников сокращаю до минимума.
                Есть ведь и другие, кому не скажешь: уходи, нет сил  на разговоры. Это друзья, они рвутся помочь хоть чем-то. Несут еду (кормят ужасно!),  фрукты. Все это приятно, но холодильник – в коридоре, он переполнен, и чтобы туда что-то пристроить, а потом вытащить наружу,  не хватает  все тех же физических сил. Ведь у меня проблема: у всех одна рука плохо работает, с той стороны, где  ампутировали грудь и удалили лимфоузлы, а у меня – обе. Каждое усилие что-то поднять, переставить, сопровождается болью.
                Впрочем, боль стала главной составной моей жизни. С тех пор как я заработала ревматоидный артрит. А потом добавилась «новая», от лимфостаза.
                И все-таки меня спасает возможность (способность) абстрагироваться от многих  своих проблем.
                Вот сегодня мне практически вынесли приговор – не только в виде неутешительного диагноза, но и в  виде неутешительного прогноза. Что по идее я должна делать сейчас?  Страдать, плакать, отчаиваться. А я что делаю? Наблюдаю за теми, кто  только что тоже получил  окончательный  анализ,  послеоперационный, и тоже неутешительный. 
                Моя соседка по койке   – врач-лаборант, биолог по специальности, врач – по профессии. Ирония судьбы в том, что она много лет проработала в областной клинике, им. Мечникова,  исследуя именно анализы биопсии. То есть – с раком знакома не понаслышке, видела его клетки, определяла подвиды опухоли. Прекрасно знает, что такое инфильтрационный "дольково-протоковый Cа c инфильтративным ростом, тубулярно-криброзного строения" с метастазами в 3-х подмышечных лимфоузлах" , каким страдаем мы обе. Он дает метастазы даже на  ранней стадии. У нас эти метастазы обнаружили в лимфоузлах.  Понятно, их удалили вместе с грудью, но никто не знает, когда  прошла утечка зараженной раком лимфы, и где она бродит сейчас в организме.
                Мы подавлены своими знаниями, но не плачем.  Моя соседка    надеется на химию и облучение, а я  только что  получила от своего врача четкий отказ:
                – С вашей аритмией – ни химии, ни облучения не будет. Выпишем таблетки.
                Знаю я эти таблетки.  Вреднее самой болезни и бесполезнее водички.
                Если честно, то не ожидала такого результата – в полном убеждении, что кинулась вовремя. Ведь стадия – начальная!
                У меня всегда все наоборот: если жду  плохого, рисую себе страшные картины, то все обходится этим испугом. Если внушаю себе мысль, что  «все будет хорошо», то ничего хорошего не происходит. Может, оттого я подсознательно паникую заранее?
                В общем, не ожидала.  Но по-настоящему еще не прониклась мыслью, что это – начало конца. Я ведь не сильная, а живучая, на что и надеюсь...

Продолжение   http://www.proza.ru/2015/07/26/1217