Отчуждение месяца и недели

Это настигало меня месяц.
 За две недели до я уже начинал чувствовать.
 За неделю до оно было уже здесь.

Я не могу ни есть, не пить. Еда мне кажется воздухом, а сытость - мираж за считанные секунды. Я не голоден и не измучен жаждой, но заглатывая литры воды я не ощущаю ни влажности, ни удовольствия.
 Я не пил сутки. Поднося нескончаемую воду ко рту, он оставался сухим.
 Все вкусы словно превратились в сон.
 Никотин не помогает. Я не могу ублажиться им, сколько бы не курил. Стряхивая бычки за бычками, все, чего желают легкие - еще.
 Еще, еще, еще.
Нескончаемо.
Мои вхмахи и движения пьянеют от бокала вина, но не пьянеют от бутылки.
 
Просыпаясь, я не хочу видеть.   не могу остановить себя, не могу встать и отрешиться от прошлого. Но вся истинна прошлого - засыпания на рассвете жизни.
 Я не помню снов, но знаю, что мне не нужно это. Потому что оно повторяется.
Уже неделю я просыпаюсь с горечью чужого лица.
( впервые она привиделась мне месяц назад).

Я ничего не чувствую, ибо не чувствую истину. Остальное - подделка инстинктов.
 

Иногда меня разрывает неумолимое, оно бьется в конечностях, и заставляет забыть обо всем, оно шепчет моим венам;
НАЙДИ.
 найди.

Но все попытки тщетны. С единственным словом, как с пламенем в руках, -
 Оно дает тебе сделать шаг, но не дает найти цель.
Ибо пламя - не маятник.
Но апатия мира - туман.

...

Я исходил все, что только мог, видя неотрозимость и серость, обыденность и умиротворение. И теперь не знаю, куда проложить мой путь.
Ибо дорога была мне отречением от пустоты.
  Она рыскрывала мои слезы, так и не вышедшие за берега темного обода век, заменяясь спорами с пылью обочин.
 Она отшелушивала с каждым часом и километром все нечистоты загубленного разума.
Ушедший от семьи и от потери друзей, я чувствовал себя отрешенным и словно заново рожденным, даже если не мог более ступить шага от изнывающей усталости. Томление вечного хода, без передышки и остановки, без сна есть компромиссное наказание за апатию.
 /наказывая себя за то, чем не мог управлять, ибо это лик справедливости/
И теперь мое спасение израсходовало себя.

Я стараюсь не слишком сильно смотреть на себя и если мой взгляд случаем упадет на собственное тело - говорю себе, что это не есть мое. Так легче смириться с неизбежнстью данной при рождении кожи.
Мой мертвый друг стал горестным, ибо венки, дарованный мной, высыхают рядом с ним. Я думал, что это была бы неплохая ирония чертовой жизни, но теперь осознал, что забыл одну важную вещь -
Мертвые не шутят.
Они не чувствуют ничего, кроме прохлады собственного черепа. И я мечтал быть ими.

...

Сейчас все спокойно и хорошо, может даже, счастливо, по-крайней мере, если судить по прошлым дням. Но я все равно чувствую эту непробивную, тяжёлую, тугую стену боли, которая уже не отпускает меня ни на миг, с которой я просыпаюсь и засыпаю, она смешивается с новоиспеченными чувствами в унисон. Это ощущение разъедающие и до черта пригибающее к земле, когда все размышления кажутся или до одури земными, или совершенно глупыми и стеснительными в их появлении.
  Боль не даёт удары, ради которых хотелось бы совершать что-либо, как прежде, она прижимает тебя к сырому песку и не даёт даже оглянуться, а песчинки и мусор, колящие спину, - как единственное отвлечение, - с каждым вздохом все более давят на нервы.  Ты готов огрызаться и рычать, словно бешенная собака, и дай тебе уловку , то непременно вгрыззя бы в плечо, сжимая челюсти в неистовой силе, но боль - это цунами одной волны, ты чувствуешь её присутствие, но только как приблизительное, ирреальное. Это ещё одна вещь, которая вызывает в тебе томительное мучение.
 Ожидание, бессвязные поиски, все ускользающее, но приходящее теперь - как насмешка. Брошенный, потерянный, не ждущий протянутой руки. Лязгающий остервенело зубами, подобно аморальной и низкой твари.
    И не видищий больше в себе сознания.

Но это мимолетно, лишь на час беспроглядной ночи, когда тебя не охватыввает траур реальности, и не ты шугаешься, будто дичь, от лишних взглядов в страхе расколоть твою плохо сшитую маску. Ночь, когда мысли приходят в смирение и ты понимаешь, что все прошлое и все дни - привидение невидимости. Что, как и скулежа, твоего страха или тварливости никто не видел, ибо не видел тебя вообще.
 Эта боль, как и другие чувства, подобные ей, губительные и неминуемые, создают вокруг жертвы(или победителя?) шлейф из непроглядного прозрачного стекла с одной стороны, и отражающей поверхности с другой.
 Но иногда стекло отражает так же, и ты видишь свои глаза, запалняющие чёрным мглистым маревом угля.
  В такие моменты весь мир становится непроглядным падением в иссинюю пустоту.
 
Твое отражение становится миром.