Творцы, Глава 6

               

     Ровин жил ближе к окраине города. Солнце давно перешло вершину зенита. Шум и гам дневного города понемногу начал спадать, идти на убыль. Так как работа ещё оставалась, но уже всё шло к итогу, к завершению дня, то кто-то торопливо доделывал свой намеченный план, лишая себя коротких минут отдыха, а кто-то степенно заканчивал, довольный ходом светлого времени суток. Идти нужно было минут тридцать. И если на центральных улицах ещё стоял деловой гул, то на небольших, в переулках сразу же охватывала приятная тишина и спокойствие. Ветви яблонь, вишни, груши свисавшие над забором к тротуару, цветы в палисадниках приводили человека к равновесию, он начинал чувствовать единение времени. Здесь сливалось в одно русло прошлое, с его детством и юностью, вот сейчас - настоящее, и будущее должно зреть такими же ветвями, дорогой, неизменным воздухом, а иначе, - где мы тогда будем?
     Мы шли вдвоём, то рядом друг с другом, то гуськом: один впереди, а другой сзади, на сколько позволяла ширина тротуара. С его люками, ливнёвками и съездами от домов к дороге улицы. На ходу беседуя почти обо всём, что только могло прийти на ум. Сейчас вёл Ровин, и при неспешном,  размеренном шаге - с высокоподнятой головой со стремительным лицом. Казалось, что не бредём  наслаждаясь видом и нюхая ароматный воздух, а куда-то мчимся, несёмся вперёд. А речь то он вёл не о машинах и не о самолётах, а о растениях. О тех, которые, как усядутся, так всю жизнь на одном месте и пробудут. Не считая каких-то шагающих деревьев, которые никогда не видели, да и наверное, никогда не увидим. Но потом он замолчал, продолжая думать, не опуская глаз. А я  просто смотрел по сторонам.  Так что к его калитке  подошли оба притихшие. 
  Забор стоял из бетонных столбиков, между которыми редели вертикальные деревянные обструганные доски покрашенные в зелёный цвет и прикреплённые болтами к металлическим уголкам. А за ним сразу же росли высокие частые кусты, и тут же рядом, в глубину, раскидывая плодоносные ветви, фруктовые деревья.
     - Я люблю, когда много зелени. Склоняются с листвой плоды, чтоб было густо во дворе, - пояснил хозяин извиняющимся тоном. - Но, говорят, что это небезопасно. А чистый скошенный луг с одним кустом наводит меня на грустные мысли. Перед глазами каждый день какая-то пустота, голь.
     - Ну почему голь? - меня немного задело такое категоричное сравнение.
     - Потому что голь, ничего нет, - в его голосе появилась твёрдость.
     - А трава, куст, - не сдавался я.
     - Трава, куст... - он презрительно посмотрел на закрытую калитку.
  Нажав на ручку и поняв, что замок закрыт, Ровин достал ключи. Со двора послышалось повизгивание собаки. Он сделал два оборота и открыл её.  Пройдя во двор сразу погладил собаку, которая от радости приседала изгибаясь перед ним и крутила хвостом. Я по дорожке, уложенной старой потрескавшейся плиткой, прошёл вслед за Виктором к входной двери дома. По обоим сторонам стояли ухоженные деревья, с побелёнными стволами и обкопанной вокруг них землёй. Слева сквозь ветви можно было увидеть небольшую полянку с грядками. Возвышающийся впереди каменный одноэтажный дом с мансардой уже требовал ремонта, но в нём не чувствовалась заброшенность, всё дышало заботой и вниманием: занавески, цветы, кот на подоконнике. Поднятое на несколько ступенек крыльцо с козырьком тоже было обставлено цветами в горшках. Массивная деревянная коричневая дверь с медной ручкой и стеклянным глазком посредине открылась легко, почти без усилия.
     - Сам замок я поменял, а ручку оставил. Нравится она мне, привык наверно, - сказал Ровин, пропуская меня впереди себя.
      Я не впервые вижу этот дом, помню его с самого детства: прихожую с ажурной вешалкой и полками для обуви, а справа, почти под лестницей ведущей на мансарду, маленькая дверь, где стоял котелок отопления, который топили соляркой, а дальше кухня, комната, ещё одна, меньшая комната, туалет, ванная. В комнатах висели старые красивые, витиеватые люстры. И если возникало резкое колебание воздуха или какое-нибудь дрожание конструкций дома, то они мелодично позвякивали хрустальными висюльками. Мебель у него тоже стояла в основном солидного возраста, ещё наверное от деда с бабушкой, тяжёлая и резная, покрытая местами уже растрескавшимся лаком. Половицы с потёртой краской, но всегда чистые, даже под ковриками иногда поскрипывали. А запах в доме стоял особенный, как будто от вишнёвого дерева ( мне об этом как-то сказал Виктор и дал понюхать отпиленный брусок от отжившего свой век дерева, он иногда использовал в работе). Но на самом деле вишен в саду росло не так много и почему держался именно этот запах, никто не знал. Бывало, что он пропадал, если какой-то другой перебивал, но потом вновь восстанавливался, окутывал собой все помещения и незримо парил, даря свой тонкий, ненавязчивый, чуть горьковатый аромат. Окна пропускали достаточно много света, они возвышались немного длиннее, чем обычные, стандартные, которые мы привыкли видеть. Покрашенные белой эмалью. И занавешенные ажурной тюлью и на вид тяжёлыми шторами со складками, как в драмтеатре. Сам же Ровин жил в мансарде: там у него размещалась студия, а заодно кабинет и спальня - всё вместе.
     Хозяин дал мне тапки, которые обычно носят гости и мы прошли в большую комнату, в гостиную. Середину, ближе к окну, занимал стол со стульями. А по периметру размещались: напыщенный диван покрытый разноцветным плотным покрывалом, небольшой двухстворчатый книжный шкаф,  прямоугольный, резной, сверху заставленный фигурками и фотографиями в рамках, комод, чернеющий прямоугольником экрана, телевизор на подставке. На всех стенах висели картины в рамах. В окнах сквозь тюль просвечивались ветви деревьев. Чувствовалось спокойствие, жизненная надёжность и красота внутреннего убранства. Виктор показал мне на диван:
     -  Садись. А я пойду на кухню, чай приготовлю, чего-нибудь перекусить, - и он ушёл.
     Я уселся на бугор, от чего появилось чувство, что должен смотреть куда-то вперёд и дальше, но тот всё же постепенно просел к ровной поверхности и возвратилось состояние уютной домашней определённости. А чтоб почувствовать себя более раскованно, одну руку положил на спинку дивана. В это время услышал, как стукнула входная дверь. Кто-то разулся и прошёл на кухню к Виктору. По голосу я понял, что это была Леда, сестра Виктора. Он с женой развёлся и та с дочкой жила на другом краю города. Они иногда встречаются, бывает дочка остаётся ночевать. Доброжелательные отношения поддерживают. И некоторые знакомые, друзья так и не понимают: почему вообще расстались? Видно, дело сугубо семейное. А вот с Ледой произошла странная история. Жила обычной нормальной жизнью городской девушки. Вышла замуж и все говорили: какая прекрасная пара, какой замечательный брак. И тут, как-то в конце лета, они решили поехать в лес, пособирать грибов и ягод. А вернулся один муж, без Леды. И куда делась его любимая женщина, жена, толком не ответил. Потерялась и всё. Да и сам ходил подавленный, какой-то испуганный, как пришибленный. А объяснить толком ничего не смог. Не знает и всё, пропала, не нашёл. Леда не вернулась. Через год взял развод и уехал в другой город.  А ещё, меньше, чем через год, грибники в лесу нашли Леду. Но в беспамятстве, не помнила кто она и откуда, да и где была. Полицейские по фотографии вернули её Виктору. Стали они вместе вспоминать, что-то в память и вернулось, но не всё. А вот где была молодая женщина все два года, так и осталось тайной. Правда, откуда ни возьмись, появился у неё необычный дар к музыке. Превосходно, по памяти играла на рояле, пианино, даже те партии нот которых никогда и не видела. Из под её рук лилась, бурлила вдохновенная волнующая музыка, которая затрагивала самую тонкую душевную ниточку, струнку, которая отзывалась своей вибрацией в самом человеке. И заставляла его радоваться, гордиться, быть счастливым, но  и вела к грусти, тоске, к какой-то утере, к невольным слезам. К Виктору зачастили гости. Леда им играла в маленькой комнате безропотно и безотказно. Ей и самой приятно было, что она приносит такое наслаждение людям. Леду стали приглашать на люди: в концертные залы, на музыкальные собрания. Поступали предложения об организации её концертной деятельности. Но сходив несколько раз в городе  в общества, где собиралось много людей, она неожиданно притихла, стушевалась, стала отказываться от публичных выступлений и осталась совсем дома, играя для себя, Виктора, да некоторых близких знакомых.
     - Здравствуй Рид! Давно тебя не видела. Ты почему так долго к нам не заходил? - сразу же на ходу, неся поднос с чаем, прервав мои воспоминания, обратилась ко мне Леда.
     - Здравствуй Леда! Не получалось как-то. Работы было много, - мне и самому стала приятна эта встреча, не один вечер здесь прошёл за тёплыми беседами.
     - Садись к столу. Сейчас чай будем пить, - далее, улыбнувшись, пригласила хозяйка.
     - Спасибо, - поблагодарил  её и поднялся с дивана.
     Я отодвинул стул и сел. А Леда начала расставлять блюдца с чашками, поставила заварочный чайник, бутерброды — кто желает серьёзнее перекусить, баранки, конфеты. Вскоре с чайником кипячёной воды пришёл Виктор. Весело присоединился к нам, балагуря, подначивая то меня, то сестру, тут же налив себе горячего чая и пробуя. А незаметный тихий вечер уже к окну совсем подошёл, засинел. И из открытой форточки в комнату потянуло особой летней свежестью и переливами, песнью какой-то невидимой птицы. Мы ещё в полумраке немного послушали, было покойно и хорошо. А потом Виктор встал и включил свет.
      И наше тихое чаепитие с хорошими разговорами про яблоки, груши, сливы продолжалось ещё с полчаса, пока в доме не раздался входной звонок и хозяин не привёл ещё двух человек. Один из них был мой работодатель Убенс, а второй эссеист Дмитрий Веников. Оба с радостью присоединились к столу. Попили чаю, поели бутербродов, бубликов, конфет. Спросили: нет ли у нас ещё и халвы? А также не отказались бы и от зефира. Стали интересоваться: есть ли в наших запасах маленькие творожные сырки в шоколаде? А ещё к настоящему чаепитию полагаются вкусные пирожные. И напившись чаю, попробовав всё, что им предложили, перепачкавшись в крошках, креме и шоколаде, они заявили, что по окончании чаепития на десерт положены фрукты.
     Потом все пошли петь песни в комнату к Леде. Но по-настоящему знали слова и могли их петь только Леда и эссеист Веников. А мы с Виктором в основном делали, ставили голосом ноты к песням. Что тоже, как думали мы, да и вообще все, было очень важно в исполнении произведения.
     Напевшись вволю, Убенс предложил пойти к нему в студию. Там сейчас должны собраться художники, архитекторы, поэты и будут обсуждать изгибы творчества в культурной жизни города. Виктор и Леда отказались, а я был отдан на своё усмотрение. Мне всё равно нужно послушать старших, повариться в общем котле, чтоб лучше почувствовать и понять направление в личном творчестве.