Блудный сын. Часть третья. Глава 15

15

      Художник снял пустующее просторное складское помещение – полотно предпологалось огромным, каких он ещё не писал. Одним махом художник отбросил все обиды, уязвления и даже гордость, сразу согласившись внести свою лепту в украшение городской ратуши по той простой причине, что всем сердцем желал работы над серьёзным историческим сюжетом. Титус и Хендрикье не помнили, когда они видели художника таким: в приподнятом настроении, шутливым, остроумным.
   - Хендрикье, дорогая, собирай Корнелию, мы пойдём прогуляться по парку и лабиринту, – предложил ей Рембрандт.
   - С удовольствием, мне понадобиться совсем немного времени, – быстро ответила Хендрикье.

     Хендрикье сразу сообразила что означает для неё новая работа счастливого мужа: он навеки пропадёт в своём складе, а дома будет появляться урывками. Поэтому она отложила все текущие дела и собрала дочку на прогулку. Они не торопясь шли к парку и слушали Корнелию, щебетавшую о деревьях, пролетающих птичках и проходящил людях. У парка они с удивлением обнаружили Титуса. «Франциск Ассизкий», подбоченясь, весело трещал с миловидной девушкой. Её лицо показалось Рембрандту знакомым.

     Присоединишись к ним в парке, Титус посмеялся над отцом:
 - Вижу, отец, ты не узнал её. Это Маргарета, родственница тётушки Хискии.
- Маргарета ван Лоо?
 - Да, она.
Рембрандт не узнал девушку, но теперь вспомнил. Дочь Анны ван Лоо – вдовы успешного ювелира, родственница Хискии ван Эйленбюрх.. Последний раз он видел её несколько лет назад, она была ещё ребёнком, как и Титус. Они, кажется, ровестники. После смерти Саскии его общение с ван Эйленбюрхами постепенно сошло на нет, но Титус постоянно навещал родственников своей матери и Рембрандт не препятствовал визитам.


     Художник засучил рукава и с энтузиазмом принялся за работу. Вернее, в начале было слово. Ему поручили сюжет о тайном заговоре против римлян Юлия Цивилиса – вождя древних батавов – и его сподвижников, поэтому сначала он должен воскресить в памяти подзабытого Тацита, не мешает пролистать и современные версии Скривериуса и Хофта. Он углубился в Тацита, в историю служивших в римских легионах батавов, которых римляне считали храбрыми воинами, умело владеющими оружием, отличными пловцами и наездниками. Их вождь Юлий Цивилис командовал когортой в римской армии. Возмущённый недостойным отношением неблагодарных римлян, Цивилис организовал заговор, возглавил восстание против Рима и борьбу за независимость.

     Тихими вечерами за поздним лёгким ужином, когда Корнелия уже спала, Рембрандт зачитывал отрывки из Тацита Титусу и Хендрикье.
 - Ах, как всё это похоже на войну с Испанией! – восклицала Хендрикье.
 - Верно, истории борьбы перекликаются, – соглашался Титус.
Похожие чувства, думал Рембрандт, должны возникать у всех посещающих амстердамскую ратушу и смотрящих на его картину или полотна Ливенса и Йорданса о борьбе батавов с римлянами, знают они Тацита или нет. Изображённая на картинах борьба древних батавов призвана вызывать у зрителей ассоциации с недавней успешной борьбой Голландии с Испанией за независимость.

     Хендрикье любила эти мирные вечера втроём. Гости заходили к ним теперь редко, если не считать нескольких соседок, с которыми она свела знакомство вскоре после поселения. Даже доктор Тульп наведывался изредка. Он почти не практиковал как врач, состоял в амстердамском правлении. Иногда приходил известный художник Ян Ливенс, живший неподалёку. Ливенс и Рембрандт не всегда беседовали мирно. После их разговоров Ливенс вздыхал и крутил пальцем у виска, а Рембрандт злился. Но её муж, как Хендрикье про себя звала Рембрандта, неизменно принимал Ливенса, не отказывал ему от дома.

     Рембрандту передали черновые разработки Говерта Флинка, но, принимая их, он уже знал,что ими не воспользуется. Художник набросал собственный быстрый черновой рисунок карандашом и тушью на первом попавшем под руку небольшом листке бумаги. Картина будет наполнена воздухом и пространством, подчёркиваемым лёгкими арочными конструкциями сверху и многочисленными широкими ступенями внизу.
Вернувшись одним вечером домой из мастерской, Рембрандт заметил, что Титус и Хендрикье переглядываются как заговорщики. «Что-то они задумали», - и Рембрандт принялся рисовать с Корнелией смешных зверюшек, пока Хендрикье и горничная хлопотали, накрывая на стол.

   - Отец, мы с Хендрикье думаем образовать компанию по продаже произведений искусства, попросту говоря открыть лавку.
   - Мы подумали и о тебе, дорогой, – поддержала Хендрикье, – мы наймём тебя на работу, будем платить зарплату и твои картины станут принадлежать нашей компании, кредиторы уже не смогут всё забирать.
   - Титус, тебе девятнадцать. Ты ещё не можешь пользоваться своими деньгами. Вряд ли опекуны согласятся выделить средства. Они подумают, совершенно справедливо, что в деле замешан я.
   - Мне скоро двадцать, отец. Адвокат Геррита ван Эйленбюрха подсказал мне как поступить и что сказать опекунам. Ему и Лодевейку ван Людику досадно, что они не могут больше выбирать твоих картин и эстампов.

«Ах вот чьих рук это дело!», - мысленно воскликнул Рембрандт. Хендрик ван Эйленбюрх и Лодевейк ван Людик, такой же торговец, всё ещё заинтересованные в приобретении его работ подослали к Титусу и Хендрикье ловкого адвоката. Хитроумно придумано: Титус и Хендрикье будут принимать заказы и продавать его работы. Ему можно теперь вздохнуть свободно, не беспокоиться, что все его картины уйдут кредиторам и спокойно писать и гравировать.
   - Пусть готовят документы, я всё подпишу.

      Титус и Хендрикье облечённо вздохнули. Они опасались, что своенравный художник по каким-то причинам воспротивится, а компания зависит от его работ, без них она могла быстро прогореть.
  - Чудесно, отец, спасибо. Давай выпьем вина за новую компанию.

     Титус затем принялся увлечённо рассказывать о театральной постановке, которую они с Маргаретой посетили на днях:
  - Великолепное представление. Оно называется «Эсфирь или спасение евреев», по библейской истории о еврейской девушке Эсфирь. Сама Адриана Нозман играла Эсфирь. Мне еле удалось купить билеты.
  - Хендрикье, нам тоже не мешало бы сходить в театр, если Титус так нахваливает.
Хендрикье, улыбаясь кивнула.
  - Там ещё идёт представление о царе Давиде, совсем недавно поставленное. Я ещё не успел его посетить. На первые представления нелегко купить билеты, – сетовал Титус.

     Хендрикье не раз напомнила об обещании, прежде чем Рембрандт выкроил время для похода в театр. Главной достопримечательностью проходящих представлений была Адриана Нозман – первая женщина-актриса амстердамского театра, собиравшая полные залы восторженной публики и самые высокие ставки оплаты. она играла вместе со своим мужем, исполнявшем роль Артаксеркса; его, однако, мало кто замечал – всё внимание приковала к себе Адриана. Рембрандт по своему обычаю рисовал беглые карандашные наброски с играющих актёров, а Хендрикье находилась во власти происходящего на сцене действа. Она, конечно, знала библейскую историю о еврейской жене царя Артаксеркса Эсфири и коварном придворном Амане, решившем истребить еврейский народ. Эсфирь тогда устроила роскошный пир, на котором раскрыла планы коварного интригана Амана перед разгневанным Артаксерксом.

     Под впечатлением представления Рембрандт сходил с Хендрикье и на постановку о царе Давиде. Он сразу начал две картины в красно-жёлто-коричневой гамме: о пире, устроеном Эсфирью и о гордом муже красавицы Вирсавии - воине Урии, покидающем царя Давида после его жестокого приказа, предвещающего Урии скорую смерть. Его лицо торжественно и печально, рука приложена к сердцу. Он работал и над конным портретом, заказанным торговцем Фредериком Рихелем, пожелавшим запечатлеть в памяти своё участие в торжественном приветствии в Амстердаме молодой вдовы Марии Генриетты Стюарт и её маленького сына Виллема III Оранского. Великий пенсионарий Ян де Витт, несмотря на упразднение роли штатгальтера, обратился с прозьбой к Амстердаму всретить семью юного принца Оранского как только Амстердам способен, провозглашая мирное существование рядом республики и дома Оранских.


      То сидя, то вскакивая, то склоняясь над немыслимо-огромным полотном, Рембрандт, набирая с палитры мастихином жёлтую и красную краски, мастихином же размещал их на холсте плотными мощными мазками, прохаживаясь иногда по ним толстой кистью или ножом для палитры. За этим занятием и застал его голубоглазый, светловолосый юноша, вошедший в мастерскую, не услышав никакого ответа на свой стук. Он нарочно уронил мешок с пожитками, обнаруживая своё присутствие. Рембрандт, наконец, обернулся.

 - Я имею удовольствие говорить с мастером Рембрандтом ван Рейном?
 - Рембрандт ван Рейн, – представился художник и жёлтая краска шлёпнулась на пол.
 - Я уже был у вас дома, господин ван Рейн, ваша жена подсказала где я могу вас найти, – юноша широко улыбнулся и поднял свой мешок.
Рембрандт отложил в сторону палитру и мастихин и указал юноше на стул. Тот стряхнул со стула валявшиеся там тряпки на пол и уселся:
 - Меня зовут Арт де Гельдер. Я приехал из Дортрехта c рекомендательным письмом от Самюэля ван Хогстратена, это он прислал меня к вам. Не примите ли вы меня к себе учеником?
 - Дортрехтцы, я их обожаю, и все, как один, даровитые. Как поживает Самюэль?
 - Очень хорошо. Побывал в Италии и Франции.
 - А я не рекомендовал.
 - Он говорил, что вы так можете сказать, - Арт выжидательно и напряжённо уставился на Рембрандта.

     Самюэль ван Хогстратен, учивший его рисованию и живописи, упоминал и о своенравности Рембрандта ван Рейна, принимавшего в ученики далеко не каждого.
 - Ну, чтож, Арт де Гельдер. Сделай мне вот этой краски, я закончу участок на картине и мы пойдём тебя устраивать.
 - Да, мастер, – радостно отозвался Арт.

     Каждое утро мастер и ученик отправлялись в огромный склад, где временно, пока писалось полотно для городской ратуши, распологалась мастерская. В Дортрехте, где Арт де Гельдер оставил отца, одного из управителей дортрехтского отделения Ост-Индской комрании, он наслушался от своего первого мастера воспоминаний об ученических годах в Амстердаме, о соучениках и о Рембрандте ван Рейне. Отправляя его в Амстердам, Самюэль ван Хогстратен напутствовал:
 - У Рембрандта ван Рейна ты пройдёшь школу, которую нигде больше не сможешь найти и увидишь работу мастера, которую ни у кого больше не увидишь. Этот художник ни на кого не похож, он сам по себе. Хотя, должен тебе заметить, что не всегда ты будешь обласкан.
Далее следовали очередные воспоминания о создании группового портрета отряда амстердамских стрелков.

   - В Амстердаме обязательно посети Кловенирсдолен и внимательно изучи эту картину. Она является настоящей одой искусству композиции, – назидал Самюэль ученика.
Учитель предупреждал Арта как быстро молодые люди попадают под влияние мощного стиля, сильного эгоцентричного характера и безостановочной воловьей работоспособности Рембрандта ван Рейна, но то, что Арт де Гельдер увидел в просторной мастерской, превзошло самые смелые его ожидания. Немыслимого размера полотно поразило воображение юноши. Исподтишка он мог часами зачарованно наблюдать за работой мастера: густое замешевание краски, размашистые движения, смелые, уверенные мазки.

     Арт быстро нашёл общий язык с Титусом. К его изумлению, смешливый, ангельски мягкий, заботливый сын художника явился едва ли не полной противоположностью отцу. Но при своей кротости он был хорошим дельцом – его лавка приносила хотя и не огромный, но постоянный доход. Арт не раз побывал в лавке у Титуса и, разглядывая готовые к продажи произведения мастера, в который раз наполнялся благодарностью к ван Хогстратену, пославшему его сюда. Доброжелательная Хендрикье и всеобщая любимица Корнелия тоже искренне приняли юного дортрехтца и он влился в эту необычную семью.

     Иногда они оставались дома, где Рембрандт писал портреты с богатейшего амстердамского торговца Якоба Трипа и его жены. Трипу нравился рембрандтовский стиль и, хотя его сын предлагал заказать портрет Бартоломеусу ван дер Хелсту, Якоб Трип настаивал: только смелая кисть ван Рейна сможет выразить характер видавшего виды старика.

     Всё налаживалось. Рембрандт снова появился на аукционах, принося домой гравюры, а иногда и картины. Хендрикье упрекала его, призывая подумать о детях. Он оправдывался или сердился и ругался.