Альма матерная жизнь. 1

Альма–матерная жизнь.

Богами вам еще даны
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный;
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнуся я.

(Друзьям)
А.С. Пушкин. 1816 г

1. Борьба противоположностей.
Старые двери общежития строительного института проскрипели два такта незнакомой оратории для навесов с оркестром и нехотя выпустили на улицу группу молодых людей. Серый кот, беззаботно дремавший на ступеньках, выгнул спину, фыркнул и скрылся под лавочкой. Мимо с гулом военного бомбардировщика пролетел огромный шмель в поисках первого весеннего нектара. Утреннее солнце, отражаясь в серых лужах вчерашнего дождя, разбросало по асфальту яркие блики и ударило в глаза.
– А-а-ап-чхи, – вырвалось у высокого, атлетически сложенного брюнета.
– Будь здоров, Дядя, – сказал, не уступающий первому ни ростом, ни фигурой, блондин.
– Будь здоров, – как эхо повторил рыжеволосый толстячок с очками на картофельном носу.
– И не мечтайте, не дождётесь, – ответил первый, и разноцветная троица направилась в сторону шумной автомагистрали.
Тушканов – областной центр, промышленный гигант, оплот научной мысли, рассадник многочисленных учебных заведений и, наконец, просто город-миллионер, задыхался от транспортной проблемы. Строительство метро явно не успевало за ростом населения. Остановки общественного транспорта в микрорайоне с экзотическим названием «Пашкино поле» каждое утро превращались в подобие рыночной площади или митинга в защиту безработных Занзибара. Опаздывающие, уже опоздавшие и еще не потерявшие надежду успеть, штурмовали переполненные автобусы и троллейбусы.
– Обратите внимание, – заговорил рыжеволосый, подойдя к толпе на остановке, – борьба противоположностей в классическом виде, люди делятся на пассажиров и желающих ими стать. Счастливые обладатели закомпостированных талонов лихорадочно упираются в поручни, сидения, окна и соседей по счастью, стараясь не пустить претендентов в свой призрачный мир. Желающие присоединиться, в свою очередь, цепляются за двери, пытаясь получить свою долю призрачного счастья.
– Кеша, доклад по философии тебе явно пошёл не на пользу. Смотри, дураком не заболей, – высокий брюнет похлопал рыжеволосого по плечу.
– Ой, Дядя, смотри сам не заболей. Мне сказали, что ты скоро женишься, а это первый шаг к безумию. После свадьбы ты обязательно выедешь из общежития, естественно бросишь пить, начнёшь ходить в театры, смотреть программу «Время» и выносить мусор, а это первые шаги к помешательству. Скажи, Тучка, - он посмотрел на блондина.
– Кто женится? Дядя, это правда? – округлил глаза третий собеседник, перекладывая тубус из руки в руку.
– Ты кого слушаешь? Это у него от передозировки пивом. Эй, лишенец, откуда дезинформация?
– Томка твоя сказала.
– Нормальный ход педалей, а я где был в это время? Или у вас там от меня секреты появились? – Дядя насупил брови.
Кеша хитро улыбнулся, показав прищуренные глаза сквозь очки, и язвительно заметил:
– Не твоё дело.
– А в рыло? – Дядя заиграл желваками на скулах.
– Да оставь ты его, она вчера приходила и сказала, когда ты с пятикурсниками в преф резался , – вмешался Тучка.
Кеша хихикнул и добавил:
– Вот, я и о том же. У Отелло сдвиг по фазе тоже с ревности начинался, – теперь наступила его очередь похлопать Дядю по плечу.
Тем временем на остановке после непродолжительной, но упорной борьбы человека с троллейбусом победил человек. Дверные ролики транспортного средства не выдержали натиска и выскочили из пазов вместе с креплением. Двери безжизненно повисли в пространстве и стали похожи на уши африканского слона, которые болтались на ветру и распугивали мух. Водитель осторожно припарковался к обочине и с многочисленными нецензурными эпитетами объяснил пассажирам, что троллейбус неисправен и дальше не пойдёт. Не попавшие и оставшиеся на остановке неудачники злорадно улыбался. Теперь уже бывшие пассажиры яростно возмущались и требовали продолжения поездки. Им было очень обидно.
И только студенты оставались нейтральны. На иерархической лестнице пофигистов они занимали наивысшую ступень и не опускались до мелочных распрей. Не зря же их называют самой прогрессивной прослойкой человечества. Их не волнуют премии, им некуда спешить, им нечего терять кроме зачётки и мизерной стипендии.
– Дядя, а может ну его к монахам этот институт? Давай сегодня в «школу» не пойдём. Я как посмотрю на этот дурдом, у меня зубы начинают болеть. Сегодня первая пара теормех, Филипыч нормальный мужик, поймёт. А на семинаре отработаем, – с просящими нотками в голосе предложил Тучка.
– Так мы вчера не были, а сегодня вторая пара детали машин, надо пойти, – вмешался Кеша.
– Тучка прав, мы всё равно в транспорт ещё часа полтора не попадём. Я больше не хочу пуговицы пришивать и от штанов помаду отстирывать, – поддержал предложение Дядя.
Друзья глянули друг на друга и схватились от смеха за животы, вспомнив эпопею с помадой на самом интимном месте дядиных белых брюк. Народ, живущий транспортными проблемами города, с недоумением поглядывал на друзей и даже начал выказывать своё недовольство неуместным весельем в такое трудное для всей страны время.
– Ладно, пошли на пивкафедру. Пацаны говорили, что в «Павлинку» свежачок завезли. Пропустим по паре кружек, а на вторую пару подъедем, – после некоторых душевных терзаний согласился и Кеша.
Товарищи дружно развернулись и направились в близлежащий стеклянный павильон.
Пивбар по прозвищу «Павлинка» встретил посетителей устойчивой смесью ароматов: дешёвых сигарет, разбавленного пива и грязного туалета. По широкому подоконнику и барной стойке в поисках пищи сновали огромные тараканы, а за грязными столами немногочисленная публика вела неспешные беседы о смысле жизни.
Ребята взяли по две кружки долгожданного напитка и пристроились в углу.
– Это правильно, что пиво называют вторым хлебом, – сдувая пену с бокала, заметил Дядя, – студент без пива, что хохол без сала, вроде бы всё на месте, но чего–то не хватает.
– В плане второго, с этим утверждением можно поспорить, особенно после обильных вечерних возлияний, – подхватил тему Кеша, – заставьте, например, похмельного товарища с горящими трубами вместо пива употребить утром хлеб. Правильно, не получится.
– Значит, пиво можно смело называть первым хлебом. Кстати, я в этом никогда не сомневался, – добавил Тучка.
– Пиво это продукт сознательного пролетариата, продвинутой интеллигенции и прогрессивного советского студенчества. Будем считать его потребление уважительной причиной для прогулов, – Дядя поставил окончательную точку витиеватым рассуждениям товарищей.
К животрепещущей теме присоединились и другие эксперты затронутой темы из числа завсегдатаев. Их аргументы были менее изысканы, но гораздо весомее потому, как звучали на понятном и общедоступном матерном языке.

2. Соло на водосточной трубе.

Сергея Мизина стали называть Тучкой ещё в школе, после урока природоведения. В тот день он сидел на последней парте и мастерил рогатку, а учительница монотонным голосом рассказывала о природных явлениях.
– Мизин, что ты там делаешь? – неожиданно спросила она.
– Я? Ничего не делаю.
– Лучше бы ты слушал.
– Так я и слушаю.
– Тогда скажи мне, ты знаешь, что такое круговорот воды в природе?
– Конечно, знаю, – не задумываясь, выпалил школьник и вскочил с места.
– Очень хорошо, а что является причиной дождя?
– Тучка, – без тени сомнения в голосе ответил мальчишка.
– Сам ты, тучка, – сказала учительница и заулыбалась.
Стёкла в классе задребезжали от детского смеха.
С тех пор Мизин стал Тучкой.
Происходило это в маленьком городке Ясино Тушкановской области. Именно там Серёжа учился, занимался спортом, играл в подъездах на гитаре, получил свидетельство о среднем образовании, освоил профессию токаря и стал штатным гитаристом дома культуры машиностроительного завода.

В один теплый весенний день их ансамбль пригласили с выступлением в областной студенческий клуб города Тушканова. Клуб в дневное время был обычной столовкой. В простонародье её за низкое качество продукции и основную причину желудочно–кишечных заболеваний называли «Бухенвальд». Вечером столовка превращалась в центр отдыха и активного досуга. Отыграв концерт с танцами, музыканты вынесли аппаратуру на ступеньки и в ожидании транспорта стали чинно созерцать окрестности. Вокруг протекала молодая и суетливая жизнь. Студенческие модники, и особенно их женская половина, вносили внешним видом и раскованным поведением неповторимый колорит в окружающий ландшафт вокруг и без того красивых современных общежитий.
Тучка с замиранием в сердце смотрел на совершенно новую и неизведанную для себя жизнь. Перед его глазами мелькали длинноногие, красивые, но недоступные соблазнительницы в окружении кавалеров. Чувство дискомфорта и доброй зависти к местным сверстникам зародилось в душе самодеятельного музыканта. Его размышления были прерваны неординарным происшествием.
К одному из общежитий, явно женскому, изрядно пошатываясь, подошёл паренёк и, при полном равнодушии окружающих, начал проворно взбираться по водосточной трубе. Окна, устремившиеся ввысь открытыми проёмами, зияли как амбразуры средневековых башен с заточёнными в них принцессами. Тучка внимательно следил за продвижением местного скалолаза. Два этажа были преодолены без особого труда. Вблизи третьего окна камикадзе-самоучка зацепился брючным ремнём за кронштейн. Не поняв причины своей незапланированной остановки, он задёргался и, стараясь возобновить движение, невольно раскачал трубу. Хрупкая конструкция не выдержала незапроектированных нагрузок, выскочила из креплений и начала своё ускорение свободного падения. Вместе с ней устремился вниз и неудавшийся покоритель вершин. Свернутый цилиндром оцинкованный металл издал громыхающий шум, подобный звуку театрального реквизита имитирующего грозу. Слабый шлепок расслабленного тела гармонично завершил звуковую импровизацию.
Клумба с алыми тюльпанами, белыми нарциссами и синими анютиными глазками нежно приняла в свои объятья и трубу и её нового хозяина. Цветы мирно покачивались под порывами теплого весеннего ветра, подчёркивая нелепость ситуации.
К месту трагедии поспешила проходившая мимо парочка.
– Димон, ты как? – спросил парень, подбегая к пострадавшему. Ответа не последовало.
– Надо скорую вызывать. Лёша, беги в общагу, звони, – закричала девушка.
– Да пошли вы со своей скорой, водка есть? – выдохнул вместе с перегаром Димон, открывая глаза и медленно поднимаясь.
– Водки нет, – опешив от неожиданного вопроса, пробормотал парень.
– А чё тогда пристали? – огрызнулся несостоявшийся пациент травматологии и, не выпуская трубы, направился в сторону столовой.
– Димка, ты куда?
Ответа не последовало. Из окон мужской общаги послышались крики:
– Димон, брось трубу.
– Ты чё мужик, металлолом собираешь?
– Тебе сестрёнку вызвать?
Дима остановился, непонимающим взглядом посмотрел на окна, перевёл взгляд на обломок водосточного счастья в своих руках, смачно выругался, отшвырнул трубу, изменил траекторию и направился в сторону ближайшего магазина. Вдаль понеслись нестройные обрывки популярной песни:
«Листья жёлтые над городом кружатся,
с тихим шорохом нам под ноги ложатся.
И от осени не спрятаться, не скрыться,
Листья жёлтые скажите, что вам снится»…
Вечерело. Студенческий городок оживал. Из открытых окон, соперничая друг с другом в стилях, направлениях и громкости, звучала музыка. Она не просто звучала, она лилась, струилась, висела в воздухе, сползала по ступеням, переваливалась через подоконники, пенилась, бурлила и растекалась по асфальту, сверкая в лучах заходящего солнца своими нотами, интервалами и скрипичными ключами.
Атмосфера окружения, пропитанная романтикой молодости, завораживала и манила. Тучка взял электрогитару, по внешнему виду очень напоминающую совковую лопату, и начал что–то наигрывать. Жизнь в Ясино внезапно стала для него скучной и серой. В памяти всплыли заводские будни с начальниками, нарядами, обеденными перерывами и до отупения однообразной работой на старом токарном станке.
Вспомнились нотации родителей о необходимости получения высшего образования.
Тучка твёрдо решил поступать в институт, которому принадлежали соседние общежития.


3. О большом достоинстве и мелких недостатках.

Анатолия Томского стали называть в институте Дядей с лёгкой руки одного неудачливого абитуриента, пытавшегося протиснуться к списку оценок письменного вступительного экзамена по математике. Толпа у стенда объявлений стояла приличная, а его маленький рост и врождённая стеснительность не позволяли пролезть дальше последнего ряда. Простояв минут двадцать, паренёк вдруг решился на отчаянный шаг.
– Дядя, дядя, посмотрите пожалуйста, Анкудович в списке есть? – он дёргал Томского за руку и повторял, как заведённый, – Дядя, дядя, посмотрите. Дядя, дядя, посмотрите.
Толик обернулся, смерил юношу сочувствующим взглядом и покачал головой.
– Я тебя разочарую, племяш. Можешь собираться в армию. Если выживешь, то через два года обязательно поступишь. И не плачь. Настоящие мужчины не плачут.
Напряжённая обстановка у стенда требовала разрядки и толпа прыснула со смеха.
Так Толик стал Дядей.
И нужно заметить, что прозвище соответствовало реальности. Это была вторая попытка Томского получить высшее образование. За свои двадцать два года он успел проучиться несколько семестров в политехе и завалить зачёт по начертательной геометрии. Был призван в армию, отслужил положенный срок в должности писаря строевой части и в звании рядового благополучно демобилизовался. После подготовительного отделения и сдачи экзаменов Толика зачислили в строительный ВУЗ города Тушканова на специальность «Строительные машины и механизмы».
А ещё нужно заметить. Что Толик во всех отношениях был парнем видным. Широкие плечи, красивое волевое лицо на мощной шее, чёрные волнистые волосы и великолепная улыбка здоровых белых зубов, достойно гармонировали с высоким ростом владельца. Его внешность вызывала восхищение и зависть одновременно. Эмоции зависели от противоположности полов. Сокурсники завидовали, а особы женского пола восхищались. Толик, на радость женщинам, имел ещё одно большое достоинство, но о нём знали только очень близкие люди. Хотя, справедливости ради нужно заметить, что общая душевая в студенческом общежитии значительно расширила круг этих самых людей.
 Во второй поход за славой, а точнее за долгожданным дипломом, Дядя вёл активный образ жизни. Он был не только старостой группы, но и организатором разнообразных неформальных мероприятий. На втором курсе Толик записался в оперативный студенческий отряд добровольных помощников милиции. Добровольные оперативники сманили его в свои ряды правом бесплатного проезда в городском транспорте и прибыльными дежурствами на «Опорном пункте».
Дежурство сводилось к прогулкам вблизи злачных мест и поиску мелких хулиганов, которые с невероятным постоянством распивали спиртные напитки и оправляли малую нужду в самых неположенных местах. Расторопные дружинники вылавливали нарушителей, препровождали на опорный пункт, изымали бутылки с преступным зельем и торжественно отпускали восвояси. Нераскаявшиеся или несознательные жмоты, отказавшиеся добровольно отдавать вещественные доказательства своей преступной деятельности, направлялись к участковому. Тот не только конфисковывал зелье, но и выписывал штраф, как того требовал админкодекс. После дежурства контрибуция делилась между милицейским начальником и оперативниками. Делили не поровну, но по-честности – дорогие и красивые бутылки забирали официальные представители власти, остальное подметали добровольцы.
Таким образом Дядя существенно экономил не только свой бюджет, но и бюджет соседей по общежитию.
А ещё в те далёкие времена строительный институт, как и все прочие государственные заведения, боролся за моральный облик контингента и порядок в подведомственных зданиях. При этом студенческое начальство строительного ВУЗа в своих новшествах пошло гораздо дальше остальных – оно категорически запрещало совместное проживание разнополой молодёжи в одних и тех же зданиях. Оперативников часто привлекали в женское общежитие для оказания помощи неподкупным вахтёршам. Ночевали служители правопорядка в изоляторе, но имели свободный доступ на заветные этажи. Может быть, именно это и привлекало Дядю больше всего в оперативном, но добровольном служении народу.
Ровно в двадцать два сорок пять, строгие блюстители брали у бабульки список несознательных посетителей и отправлялись выполнять общественный долг по изгнанию засидевшихся гостей. В зависимости от оказанного приёма применялись и соответствующие меры. Запрещённые мероприятия с распитием спиртного пресекались на корню, а точнее откладывались по взаимному непротивлению сторон до завершения обхода, а именно: посетители покидали помещения через парадный вход и благополучно доставлялись обратно по пожарной лестнице в окно.
Все были довольны: оперативники сыты, а окна целы. За сохранность остального богатства, так ревностно охраняемого высоконравственными вахтёршами женского общежития, отряд ответственности не нёс.

Бабушки Дядю особенно любили. Он часто коротал с ними вечера за чашкой чая и развлекал разговорами о стариковских проблемах и разгильдяйстве молодого поколения.
– Толик, ты бери варенье, сама варила из клубники.
– Спасибо, Зинаида Григорьевна, я уже не могу, и так полбанки съел, а пирожки у вас просто отменные.
– Я тесто на домашнем молоке замешиваю, вот они такие пушистые и получаются. Кушай, кушай, не стесняйся.
– Я и не стесняюсь… Моя мама тоже так делает, на молоке, – отвечал Дядя, тщательно пережёвывая угощенье.
– Вот смотрю я на тебя и думаю, все бы такими были. Скромный, учтивый. А то другие набегут сюда, как кобели. Ни стыда, ни совести, и на замечания огрызаются.
– Да, чувствуется недостаток воспитания.
– Я бы их воспитала… Вот мы совсем другими были, не то, что нынешние. Задрать бы подолы всем этим бесстыжим распутницам и выпороть. Представляешь, они прямо в фойе целуются…
– Да вы что? Нет на них железной руки…
– Точно, попробовали бы они при Сталине себя так вести.
– Конечно, Сталин это сила, а чем вы поясницу лечите?
Так и проходили вечера.

В одно из таких дежурств, далеко за полночь, Дядя во время чтения английского детектива надумал попить чайку. Ложки в изоляторе не нашлось. Решение пришло само собой. Дядя надел спортивные штаны, комнатные тапочки и скрылся за дверью…
Утренние поиски пропавшего полуночника успеха не принесли, правда, поиски были неофициальными и при соблюдении необходимой конспирации. Ровно через неделю, и тоже за полночь, двери изолятора открылись и вошёл Дядя. Он невозмутимо заварил чай и принесённой ложкой стал монотонно помешивать сахар. В ответ на многочисленные вопросы собратьев по охранному ремеслу, Толик молчал и загадочно улыбался.

После этого события о большом достоинстве Томского узнала и женская половина строительного института.


4. Вот вам серп.

Дядю, Тучку и Кешу или Фёдора Зайцева, как было написано в его студенческом билете, поселили в одну комнату ещё на первом курсе. Сначала всё шло хорошо. Ребята скинулись из домашних заначек и приобрели для совместного пользования всевозможный инвентарь: утюг, кастрюли, сковороду, тарелки, чашки и большое круглое зеркало. На оставшиеся деньги купили картошку с макаронами, овощи и пакетики с концентрированным супом. Вечером, в порядке дежурства, стали готовить ужин и убирать в комнате. Днем ходили на занятия и в библиотеку.
Идеальная студенческая жизнь продлилась до конца сентября.
В один прекрасный, но пасмурный день в аудиторию вошёл заместитель декана Севрюк Иван Павлович и торжественно объявил:
– Всем внимание! С первого октября ваш поток выезжает в сельскую местность для оказания посильной помощи колхозникам в борьбе с урожаем. Сбор возле третьего общежития. Явка строго обязательна. Не выехавшие в колхоз будут отчислены из института. Все вопросы и пожелания принимаются только в письменном виде лично деканом.
В аудитории поднялся шум. Реакция студентов на данную новость была неоднозначной: одни радовались неожиданному перерыву в учёбе, другие, не привыкшие к сельскому труду, опечалились. Фёдору оказались ближе по духу вторые. Он был мальчиком домашним, увлекался радиоэлектроникой, паял различные штучки и безделушки, читал специальные журналы и никогда не держал в руках лопату. А читал он всегда, всё и везде, чем и умудрился испортить зрение молодого неокрепшего организма. Очки его мало украшали, но без них он не видел дальше собственного носа. Федя никогда не был в колхозе и о сельском быте имел смутное представление. Его родители – убеждённые горожане, дачи не имели, грибы не собирали, консервацию на зиму не заготавливали. Они всячески ограждали сына от физического труда, поощряли усердие в учёбе и пристрастие к умственным упражнениям.
На сборы и подготовку деканат дал три дня. Все три дня Кеша провёл в поисках подходящей одежды. К моменту отъезда он полностью был экипирован. Дядя торжественно вручил ему армейскую шапку с кокардой, Тучка привёз из дома свитер и железнодорожный бушлат отца, а сапоги он выменял у старшекурсников на бутылку водки. Получилось простенько, но тепло.
Первого октября, ровно в девять ноль–ноль, возле общежития собралась толпа по внешнему виду напоминающая беженцев после землетрясения. Фуфайки, старые дедовские ватники, вытянутые из сундуков и побитые молью курточки с меховыми воротниками, и даже несколько поношенных узбекских халатов с тюбетейками украсили утренний пейзаж студенческого городка. Среди разношёрстной и разноцветной публики, собравшейся на сельхозработы, отсутствовали только местные. В городе вспыхнула эпидемия мыслимых и немыслимых заболеваний. Три дня все больницы города работали в авральном режиме, выдавая шланговитым аборигенам необходимые справки о неизлечимых и хронических заболеваниях.
Проживающие в Тушканове студенты в колхоз ехать не хотели.
Подали автобусы. Неискушенные в житейских вопросах первокурсники с речёвками и песнями двинулись навстречу романтике. В автобусе кто–то затянул:
«Я снова жду осенних холодов,
Мне кажется, они уже подули».
К одинокому голосу присоединился нестройный хор:
«И осень начинается в июле
Внезапным увяданием садов.
Мы не заметили, как все нас обманули,
Охрипнувших в пещерах городов»…

Романтика не заставила себя долго ждать, и началась сразу же по приезду в колхоз.
Девочек поселили в недостроенном телятнике, а мальчиков в полуразвалившемся сельском доме культуры. Местные власти оказались неподготовленными не только к сбору очередного урожая, но и к приёму городских помощников. В авральном порядке стали возводить навес для столовой, и по всей округе собирать кровати. Поток электромеханического факультета, насчитывающий полторы сотни ещё развивающихся молодых организмов, требовал достойного питания и нормального отдыха.
Декан укатил на разборки в районную администрацию.
Для проведения общегосударственного мероприятия под лозунгами «Победим урожай» и «Поможем студентам в сборе сельскохозяйственной продукции», были задействованы все резервы малочисленной деревни. В первую очередь решили укомплектовать телятник, для чего половину кроватей из клуба вынесли и отправили девочкам. Клуб обещали пополнить мебелью только к полуночи за счёт интерната для малолетних преступников.
Жизнь забурлила.
Два пьяных механизатора взялись мастерить из подручных материалов умывальник и, обязательное в таких случаях, отхожее место. До поздней ночи стучали молотки сельских умельцев, ревел арендованный где–то экскаватор «петушок», лаяли перепуганные собаки, тучами летали голодные комары в поисках новой, ещё трезвой крови и сновали местные жители с несложной домашней утварью. Народ тащил столы, лавки, тазики. Нужно заметить, что тазики оказались очень кстати, они на целый месяц заменили студентам ванны и душевые кабины. Бани в деревне не было. Деревенские «Мойдодыра» не читали.

Утром над клубом и телятником гордо развивались красные знамёна.
Весь следующий день ушёл на изучение местных достопримечательностей и обустройство нехитрого быта. Достопримечательностями колхоз не страдал. Они ограничивались маленьким сельмагом, полки которого сиротливо опустели после первого же набега новоиспечённых тружеников села. Забрав из-под носа нерасторопных сокурсников три последних банки с килькой, Дядя не на шутку разволновался. На обратном пути он провёл беглый опрос аксакалов и с готовым планом прибыл к друзьям:
– Так, мужики, нужно отправляться в разведку. Без помощи местного населения нам не выжить. Я тут познакомился с одной бабулькой. Она обещала помочь на счёт самогончика и харчей. Правда, не бесплатно, нужно будет ей дров наколоть. Вы как?
– Я за, – согласился Тучка, поднимаясь с кровати. Железное чудо заиграло пружинами, повеселив клубный кинозал фальшивой гаммой ля минор, по своему звуку напоминающей что–то среднее между стоматологической бормашиной и скрипом тормозов старого самосвала.
Фёдор скорчил физиономию и простонал:
– Ребята, а может, я тут поваляюсь? Я и так натаскался этих железок, потом собирал из них кровати, а теперь ни ног, ни рук не чувствую. Ещё и мозоли натёр, вот, огромные какие.
На Федю жалко было смотреть - ноги распухли, пальцы рук походили на мясные заготовки для колбасы, на лбу красовалась большая лиловая шишка.
– Ладно, оставайся здесь, колхозник, без соплей скользко, только руки помой, и забинтуй как следует, – пожалел незадачливого работника Дядя.
– Сиди уже, горе луковое, без тебя справимся, – сочувственно улыбнулся Тучка.
Друзья отправились к старушке вдвоём.

5. Потный, Аллах и бутерброды с салом.

Куратором первокурсников на время пребывания в колхозе был назначен доцент кафедры деталей машин Юрий Петрович Соломатин. Свои пятьдесят два года он прожил холостяком, но с мамой, женщиной своенравной и деспотичной. За долгие годы ни одна из претенденток на гордое название жены любимого сыночка ей так и не подошла. Она ревностно относилась к личной жизни Юрочки – ухаживала, лелеяла и оберегала своё чадо от всевозможных неприятностей. Единственное, что смог себе позволить Юрий Петрович вопреки причитаниям мамочки – это туризм. Походы были тем местом, где он мог отдохнуть от опеки и почувствовать себя взрослым, самостоятельным мужчиной. На природе Соломатин выпивал, курил и даже приставал к женщинам. Два года назад мама умерла. Доцент из ухоженного и аккуратного человека превратился в исключительного неряху. Дорвавшись до свободы, доцент бросил не только туристические походы, но и обычные прогулки по городу. Раньше его за внешнюю схожесть с одноимённым героем фильма «Война и мир» Пьером Безуховым студенты называли просто – Пьер, а в последнее время – Потный. Это прозвище идеально отражало действительность. Он неделями ходил в нестиранных рубашках с засаленными воротниками. Дешёвый одеколон, которым пользовался Юрий Петрович, не уменьшал запах выделений большого организма, а скорее усиливал.
Потного студенты не любили. Доцент отвечал своим подопечным взаимностью.

В целях поддержания морального облика молодых студенток, Юрий Петрович поселился в сторожке телятника. Он каждый вечер проводил обход, пересчитывал женское поголовье, украдкой рассматривая голые коленки, отчего потел ещё больше. Девушки хихикали и кокетливо демонстрировали прелести. Перед отбоем куратор принимал доклад у дежурных по сельскому гарему о наличии присутствующих, командовал отбой и, проверив запоры на окнах, отправлялся к себе в сторожку.
Первых два дня Соломатин ещё пытался бороться с таким антиобщественным злом, как распитие спиртных напитков. В результате студенты стали разбредаться по окрестностям, прятаться и даже теряться. Это не способствовало повышению производительности труда на полях и затрудняло общий надзор за вверенным коллективом. После непродолжительной и бессмысленной борьбы алкоголь в умеренных дозах пришлось разрешить. К тому же, спиртное было единственным лекарством от простуды. Сам куратор в посиделках не участвовал и со студентами не пил. Доцент пил один.
По достоинству оценив старания Зайцева в работе с кроватями, Юрий Петрович проникся жалостью к его производственным травмам, невольно примерил рыжего толстяка к себе, пожалел и назначил завхозом. Согласно штатному расписанию Федя был освобождён от выезда в необъятные колхозные просторы и занимался исключительно бытом. Рыжеволосый очкарик с благодарностью принял назначение и с энтузиазмом взялся за работу. В клубе появились электрические чайники, бак с питьевой водой и даже огромная кадка с пальмой. Территорию украсили посыпанные песком дорожки. На сцене установили старый чёрно–белый телевизор с маленьким экраном. По распоряжению Потного студенты каждый вечер наслаждались просмотром программы «Время».

Пролетела неделя.
К ночи пошёл дождь и задул холодный северный ветер. Погода шептала – «Налей и выпей». С шёпотом природы согласились почти все обитатели клуба. После ужина поток разбился на мелкие и крупные группы. Самая большая компания сгрудилась возле разноцветных друзей. Тучка пел лирические песни и аккомпанировал себе на гитаре. Дядя наливал казённые и доморощенные горячительные напитки, Федя подставлял стаканы и алюминиевые кружки забинтованными руками, остальные резали овощи, сало, хлеб, и открывали консервы с килькой в томатном соусе. Начался второй ужин.
Ветер утих.
На душе потеплело.
В дальнем углу бывшего дома культуры, а ныне ночлежки для студентов, сгрудились представители солнечного Узбекистана. Ребята в тюбетейках кутались в  потрёпанные одеяла и неотрывно следили за весельем сокурсников. Коран запрещал им участвовать в мероприятиях с потреблением спиртных напитков и продуктов свиного происхождения.
Первым несправедливость заметил Федя, которого гладила по голове смазливая девчонка по имени Ирочка и приговаривала:
– Феденька, ты на моего кота похож, его Кешей зовут, он тоже рыжий. Рыжие, говорят, счастье приносят.
– Точно, вылитый котяра и такой же ленивый. А ещё говорят, что рыжие способствуют в денежных вопросах. Кеша, трояк гони, мы с Тучкой за свои провиант покупали, – тут же влез в разговор Дядя, разливая очередную порцию самогона.
Все выпили за удачное воссоединение города с деревней.
Фёдор полез в карман, достал три рубля и отдал Дяде. Затем посмотрел в угол, где разместились жители солнечной республики и неожиданно изрёк:
– А давайте узбеков пригласим, неудобно как-то, мы гуляем, а они в углу мёрзнут.
Предложение одобрили. Девочки с шумом и смехом соскочили с кроватей, составленных вокруг стола, и притащили представителей загадочной страны верблюдов и хлопка за стол. Кружки быстро наполнились горячительным зельем местного приготовления и дружелюбно перекочевали в руки приглашённых. Туда же сунули огромные бутерброды из хлеба и сала с луком.
– Нам нельзя, – неуверенно запротестовали мусульмане в лице самого старшего из них по имени Рустам, – Аллах не позволяет.
– Коран, Коран, – услышав знакомое слово, с жалкими улыбками на лицах загалдели земляки.
В Кеше заговорил врождённый атеизм и алкоголь.
– Вот, скажи мне, как тебя зовут? – спросил он у предводителя.
– Рустам.
– Так вот, Рустам, ты здесь видел мечеть?
– Нет, не видел.
– А мулла здесь есть?
– Нет.
– Так откуда здесь Аллах возьмётся? Он там, у вас дома остался. Здесь Христос, Будда и Кришна. А они ни водку, ни сало не запрещают. И вообще, – Кеша сорвался на крик, – Не будете пить, замёрзните нахрен! Пейте, говорю!
Рустам единственный из узбеков жил в Ташкенте и хорошо знал русский язык, за что и стал неоспоримым лидером. Остальные успели выучить только матерные слова, которые с успехом применяли даже на занятиях в институте. Предводитель взял кружку в одну руку, бутерброд в другую и посмотрел на собратьев. За ним последовали остальные.
– Пей, сказал, и сразу закусывай, закусывай, – настаивал Кеша.
Мусульмане выпили, страшно сморщились и невольно заели совсем не кошерными бутербродами.
– Ну, что, живы? Я же сказал, Аллах далеко. Всё будет хорошо. Сало – сила, спорт – могила.
– Да, хорошо, тепло, а Аллах далеко, – согласился Рустам и заулыбался.
Узбеки одобрительно закивали, до предела растянув улыбки, от чего их глаза совсем закрылись и спрятались за щеками. Публика залилась хохотом. Девушки захлопали в ладоши. Кружки снова наполнились буряковым самогоном.

С этого дня мусульмане первого курса, включая азербайджанцев, татар, туркменов, и всех остальных приверженцев Магомета, перестали брезговать местной кухней.
С этого дня за Федей закрепилось прозвище – Кеша.

6. Любовь – страшная сила.

Осень, как насморк, непредсказуема и слякотна.
Дневной дождь плавно перешёл в ночной.
Студенты на поле не выезжали, а работали в помещении, перебирая кукурузу. После ужина грелись, чем Бог послал. Многочисленные дозы согревающего провоцировали юных ловеласов на подвиги, основным из которых считались ночные походы в телятник. Это не были любовные приключения. Трудно себе представить постельную сцену на виду у нескольких десятков завидующих соперниц. Это, скорее всего, напоминало демонстрацию дерзости и независимости.
После второго ужина Кеша стал настойчиво агитировать друзей в поход по девочкам:
– Дядя, ну пошли в телятник.
– Не, не пойду. Я не по тем делам. Зачем мне коровы? Я молоко вообще не пью… Кеша, а может быть тебе коровы для другого нужны? – Дядя улыбнулся собственной шутке.
– Дурак, я же к девчонкам тебя зову.
– А-а-а, вон ты о чём. Нет, всё равно не пойду. Мне облом в такую погоду шляться, я лучше покемарю. И вообще, что за кайф зажиматься на кровати под пристальными взглядами? Я уже старый для таких развлечений.
– Тучка, а ты пойдёшь?
– Нет, я с Галкой поссорился.
– Вот и хорошо, иди к Светке. Вон как она на тебя пялится.
– Ты чего, на глазах у Галки?
– Тучка-а-а… Ну пошли. Я сам на чердак не залезу, а меня Ирка ждёт.
– Дурак ты, Кеша. На кой ляд ты договаривался. Ну, посидите, поохаете, и всё?
– Я договорился уже. Я обещал, понимаешь?
– Ладно, я тебя затащу на чердак, а потом уйду. Сам назад выберешься?
– Конечно выберусь, спасибо, ты настоящий друг.

Тучка нехотя оделся и направился за Кешей в промозглую ночь.
Дорогу развезло от моросящего дождя, абсолютная темень не позволяла правильно ориентироваться не только в пространстве, но и во времени. Обычно в такую погоду вспоминают собак с хорошими хозяевами и маму с родственниками инициаторов ночных походов. По пути к заветному телятнику Кешиной родительнице от Тучки досталось по самые помидоры.
Впереди засветились заветные окна телятника и показался огромный клён, на который и предстояло затащить юного любовника. Дальше ему, уже без посторонней помощи, нужно было пройти на высоте двух метров по ветке, дотянуться до оконного проёма чердака, влезть в окно и благополучно спуститься по лестнице внутрь. В обычные дни это было под силу даже младенцу. Но младенцы в это время суток, и тем более в дождливую погоду, спят дома, самозабвенно пуская пузыри и не совершая глупостей. Но Кеша не был младенцем, он был почти взрослым, а взрослым свойственно ошибаться.
Минут пятнадцать Тучка тщетно пытался впихнуть товарища на ближайший сучок клёна. Кеша очень старался, но вопреки всеобщим усилиям скользил по стволу и срывался вниз, пачкая своему помощнику куртку и брюки грязными ботинками. Тучка в своих выражениях начал вспоминать более дальних Кешиных родственников. С восемьдесят какой-то попытки женский сердцеед был водружён на почётное место под листвой раскидистого дерева.
– Так, всё, я домой. Больше не проси, это был последний раз. Учись подтягиваться. Пиши письма.
– Спасибо, Тучечка. Я твой должник.
– Да ладно, смотри, не сорвись. Под окном чердака навозная куча, – не дожидаясь ответа, Тучка повернулся и направился в клуб.
– Не-е-е, я аккуратно. Я как обезьяна. Я крепко. Я. Я. Я-я-я-я-а-а-а-а-а-а!!!
Тучка обернулся.
Кеша стоял на ветке, покачиваясь и размахивая руками, как ветряная мельница. Внезапно парень остановился, присел и вцепился в единственную опору руками. Упражнение равновесия не прибавило. Руки и ноги заскользили по мокрой коре. Горе-любовник кувыркнулся как заправский ныряльщик и полетел вниз головой.
Кеша был не просто ныряльщиком, он был ныряльщиком первопроходцем. Он первым в мире нырнул вниз головой в кучу со свежим свиным навозом, заботливо свезённым к старому коровнику местными животноводами. Тучку прорвало на гомерический хохот. В окнах телятника начали появляться любопытные лица. В сторожке зажёгся свет. Незадачливый «скалолаз» с проворностью гепарда выскочил на дорогу и рванул в сторону дома культуры, подальше от женских глаз и своего позора.

На отмывание последствий любовного приключения ушла вся ночь, шесть ведер воды, три флакона туалетной воды и бутылка отменного кукурузного первака. Вещи пришлось выбросить. Остаток срока Кеша проходил в рваном ватнике и стоптанных кирзовых сапогах, купленных утром за два рубля у местного тракториста.
В оплату за принесённые мучения и сохранение интимной тайны о ночных похождениях, Кеша выставил Тучке ящик пива. Но, как говорят, шило в мешке не утаить. Весь следующий день о рекордном заплыве у телятника шептался весь поток. Ира с Кешей перестала не только встречаться, но и здороваться. За халатное отношение к своим обязанностям, по официальной версии, и за попытку проникнуть в запретную для посещений зону, неофициально, Кеша был смещён с должности завхоза и отправлен на поля вместе с остальными.
Нужно заметить, что на обширных колхозных просторах Кеша стахановской работой не отличился. Охладели к сбору урожая и остальные студенты. Мёрзлая капуста и грязные кучи свеклы, которые необходимо было обрезать от ботвы и загружать в тракторные лафеты, так бы и остались под снегом, если бы не работящие узбеки. Привыкшие к частым десантам на хлопковые поля, они единственные выполняли норму на триста процентов и подтягивали план всего потока.

Погода портилась, временами срывался снег, начались ночные заморозки. Запоздавшие стаи диких гусей лихорадочно проносились по небу, стараясь успеть до наступления настоящих морозов в тёплые края. Домашние гуси бойкотировали прогулки на свежем воздухе и сидели в сараях. Куры перестали кудахтать и нести яйца. Вода отказывалась выливаться из умывальников, успевая замёрзнуть за ночь. Заложники продовольственной программы забыли о личной гигиене, и думали только о скорейшем возвращении к цивилизации.
Запахло зимой, грязными носками и окончанием срока мучений.
Руководству института светила премия, поощрение по партийной линии и материальная благодарность от колхозного начальства. В то непростое время народ ещё делал запасы на зиму.

7. Спор без истины.

Трудовой десант на бескрайние поля великой Родины не прошёл даром. Учёба пошла прахом. Нет, ребята, конечно, старались, но уже без прежнего рвения. Появилась тяга к алкоголю, влечение к девочкам и страсть к весёлой жизни. Пугливые первокурсники превратились в матёрых студентов. Только опыт старшего товарища и постоянные рассказы Дяди о нелёгкой армейской службе сдерживали Кешу с Тучкой от самых необдуманных поступков и возвращали к суровой действительности.
Строймаш по своей гендерной принадлежности считался чисто мужским факультетом. Половую особенность электромехаников ценил проректор по хозяйственной части. За любовь руководства приходилось расплачиваться безвозмездным физическим трудом. Работа была разной: замена трамвайных рельсов, вывоз мусора со строек коммунизма, расчистка снега на улицах родного города и даже высадка тополей в парке «Парижских коммунаров». Режим обучения, предложенный ректоратом, знаний не прибавлял, зато успешно пополнял нецензурный лексикон будущих строителей и способствовал получению практических навыков. Общественные мероприятия обычно заканчивались складчиной и распитием спиртного в общественных местах. Аудитории после субботников пустели, зато городской трест кафе и ресторанов перевыполнял план по реализации пива и копчёной мойвы. На строймаше была ещё одна традиция. Прогулы не прощались, но смывались кровью – особо отличившиеся в пропуске занятий добровольно-принудительно становились почётными донорами. Им денег не платили, зато списывали «эНки», выдавали по шоколадке и бесплатно кормили обедом.
Улица Красноармейская стала очередным местом студенческого трудового десанта не случайно. Несколько последних пятилеток здесь шёл ремонт трамвайного полотна, которое проходило прямо посередине дороги. Неудобство вызывало справедливые нарекания со стороны населения и городских властей. Городские власти решили вопрос радикально. Для завершения работ были выделены курсанты военных училищ и студенты строймаша. В целях безопасности проведения работ перекрыли движение.
При отсутствии обычного транспорта улица выглядела непривычно сиротливо и прозрачно. Кеша второй час обнимал черенок лопаты, опираюсь на него всем телом, и задумчиво созерцал окрестности. Он первым обратил внимание на обилие магазинов, кафешек и подвальчиков с барами.
– Тучка, смотри какая миленькая улочка, – как бы невзначай обратился он к товарищу.
– Улица как улица. Что в ней миленького? – вогнав лом в землю и посмотрев по сторонам, ответил Тучка.
– Обрати внимание на количество злачных мест. Интересно, а можно ли пройти её всю, с условием, что в каждом заведении выпивать по одной порции спиртного?
Тучка визуально измерил длину улицы, посчитал заведения, прикинул дозу и сказал:
– Нет, нельзя. Если бы везде наливали только пиво или только водку, то можно, а так не получится. В барах коктейли, в магазинах сухарик, в кафешках водка. Нет без «риги» не получится, а с «ригой» не считается.
– Вот ещё, продукты переводить. Давай забьём, что я пройду, – заволновался Кеша.
Вокруг друзей стали собираться однокурсники. Весть о споре распространялась в благодатной студенческой среде как гонконгский грипп в общественном транспорте. В руках Дяди появилась фуражка. В неё полетела мелочь и потёртые советские рубли. Эксперимент решено было провести сразу же после окончания работы.
Продавцы, бармены, буфетчицы, официанты и даже заведующие производством были в этот вечер озадачены не на шутку. В заведения с шумом, гиканьем и смехом заваливалась толпа студентов, заказывала стакан самого дешёвого пойла без закуски и подавала купленное рыжему очкарику, который уже плохо держался на ногах. Тот одним махом выпивал содержимое мерной тары, морщился, что-то кричал, и толпа так же быстро исчезала. Общепитовцы по своей сущности были людьми глубоко суеверными и не на шутку разволновались – не к очередной ли ревизии это явление?

Кеша спор выиграл. Он не только прошёл всю улицу, но и бесплатно напился. На такси в невменяемом состоянии его доставили к общежитию и, занеся в комнату, выгрузили на кровать.
На вечернем застолье все разговоры были только о Кешином подвиге.
Победителя пробовали разбудить, совали в нос пёрышки из подушки, свистели в ухо, щекотали пятки, но всё было бесполезно.
– Хотите, подниму? – спросил Дядя, – я волшебное слово знаю. Дайте стакан, да не пустой, с водкой.
Он подошёл к изголовью героя, стараясь не расплескать содержимое посуды, и негромко спросил:
– Кеша, Кеш, пить будешь? – рыжий очкарик не поднимая головы от подушки, протянул руку с характерно согнутыми пальцами, не глядя нащупал стакан, поднялся, не открывая глаз выпил, и снова упал на подушку.
Через мгновение послышался здоровый храп уставшего человека.
Тучка взял гитару и, перекрикивая гортанные звуки доморощенного пьяницы, громко запел:
 «Я глаз не мог закрыть, я думал, что же будет
Если станут пить чуть больше наши люди
И какой ущерб огромный понесет страна
От этой водки и вина»...

Утро началось с головной боли и пивного бара. В этот день никто в школу не пошёл.

8. Чей татарин? Получите.

Достопримечательности есть везде, в студенческом общежитии строительного института таких было две: буфет со своей уникальной хозяйкой и комната № 33, в которой проживали наши герои. Для начала остановимся на второй. Это была обычная общаговская комната – три кровати, полированный стол, три стула, шифоньер и набор прикроватных тумбочек. В интерьер элегантно вписывалась Тучкина колонка с усилителем для гитары, и Кешины ящики из–под телевизоров, магнитофонов и разного прочего электронного хлама. Если быть совсем точным, то вещи Кеше не принадлежали, их приносили соседи для ремонта. Головастый очкарик никому не отказывал, но из-за отсутствия времени, желания или запчастей – к ремонту не приступал. Хозяева постепенно забывали о своих вещах, и теперь всё это электронно-пыльное богатство сиротливо лежало в свободном углу как молчаливый укор великому мастеру.
Стены в комнате заслуживают отдельного описания. Над Тучкиной кроватью их украшали обрывки журналов, плакаты и страницы еженедельника «Кругозор» с портретами великих музыкантов того времени. Над Дядиной кроватью гордо висел антикварный коврик работы неизвестного мастера времён раннего периода соцреализма с нарисованным масляными красками Тарасом Бульбой. Знаменитый атаман был изображён на огромной лошади и в полной боевой амуниции казака, в траве под копытами валялась любимая трубка героя, вдалеке виднелись проклятые ляхи. Ковёр невольно приковывал внимание посетителей и вызывал уважение к владельцу такого уникального творения человеческих рук. Кеша стены не портил, но в углу возле его кровати стояло красное знамя с гордой надписью «Лучшему пионерскому отряду». Переходящая награда была прихвачена по-случаю из колхозного дома культуры.
Комната друзей почти круглосуточно напоминала Ноев ковчег. Двери на ключ не закрывались никогда. Даже при отсутствии хозяев в ней шли баталии на шахматных досках, просматривались передачи по телевизору, собранному Кешей из подручных материалов, прослушивались музыкальные произведения через Тучкин усилитель, проводились турниры в преферанс или деберц. Гости выдворялись только на время сна или ужина. Но, и здесь были исключения – хозяева с большим удовольствием оставляли на ужин энтузиастов, активно принимавщих участие в процессе его приготовления из своих собственных продуктов.
Иногда за столом собиралось до десяти человек, и это в будни. Праздники всех желающих не вмещали.
На одном из ужинов, Рустам, который жил в общежитии на верхнем этаже, пообещал в ближайшую субботу приготовить настоящий узбекский плов. Предложение одобрили единогласно и тут же распределили обязанности между всеми заинтересованными лицами. Одни ехали на рынок за мясом и морковью, другие закупали спиртное, третьи наводили порядок в комнате. Рустам пообещал выполнить самое основное: взять у земляков, которые проживали на квартире в городе, казан, специи и особенный рис. Как он объяснял, обычный рис не годился.
Субботнее утро начиналось, как всегда, часов около двенадцати. Жители общежития неспеша подтягивались в умывальник для принятия водных процедур, ставили чайники на газовые плиты, почёсывали затылки и жадно пили сырую воду прямо из-под кранов.
Праздничный обед назначили на шесть вечера. Часам к двум любители плова приступили к обязанностям согласно штатному расписанию. В пять всё было готово: мясо с овощами заполняло свободную посуду, томилась в холодильнике водка, блестела в лучах стоваттной лампочки вымытая комната, на укрытом скатертью столе стройными рядами стояли стаканы. Отсутствовал только Рустам. Его не было ни в шесть, ни в семь, ни в восемь. Наступал критический момент. Голод и охлаждённая водочка напрочь отшибали терпение. Благородное собрание в ожидании восточного чуда выходило на улицу, сидело на подоконнике, играло в карты, заводило разговоры о еде и нецензурно обзывало непунктуального представителя солнечного Узбекистана.
Сидящий на подоконнике, и бесконечно куривший Тучка, часов около девяти вечера внезапно закричал:
– Братцы, Рустамёныша привезли. Давайте вниз, быстрей.
Возле порога общежития остановилось такси, из него вышел водитель, открыл заднюю дверь, выдернул из автомобиля на газон пьяного в стельку мусульманина, и громко крикнул:
– Чей татарин!? Получите! – на свет божий появился закопченный казан в обычной авоське и полетел в сторону хозяина, – и котелок свой заберите, он мне весь багажник засрал.
Такси резко развернулось и быстро скрылось за поворотом.
Ещё полчаса ушло на реставрацию Рустама. Он отбивался, громко фыркал под холодной струёй воды, выкрикивал непонятные фразы на родном языке в сочетании с обещанием всех «зарэзать». Когда его привели в сознательное состояние, процесс начался. Казан установили на плиту, подвели Рустама. С большим трудом, сдерживая дрожь в руках, повар вылил на дно казана полбутылки подсолнечного масла, бросил мясо с морковью, сверху всё засыпал рисом и залил водой.
– Казан не трогать, рис не мешать, меня разбудить через тридцать минут, – отдал строгое распоряжение кулинар, отбыл в комнату и рухнул на кровать.
Голодные и жаждущие праздника обитатели тридцать третьей комнаты в течение контрольного времени метались из кухни к узбеку. Тот был непоколебим. Ровно в назначенное время его подняли, отвели на кухню, заставили заглянуть в казанок.
– Через двадцать минут будет готов, снимайте, и запомните, плов нужно есть руками.
Сам повар снова улёгся в кровать и заснул, без снов и предрассудков.
Последние двадцать минут пролетели незаметно. На столе были выставлены тарелки и бутылки из холодильника, нарезаны овощи, наполнены стаканы и произнесён тост за узбекскую кухню. Добровольцы торжественно принесли долгожданное блюдо. Из казана шёл специфический запах, вызывающий обильное слюноотделение и непонятную тревогу. Сняли крышку. Верхний слой риса оказался сырым. Голодные гурманы приуныли. Дядя скомандовал:
– Да ну его, этот рис, высыпай его в миску и давайте, мясо доставайте!
Под сырым рисом оказалась небольшая прослойка вполне съедобного. Она тут же перекочевала в тарелки присутствующих. Дальше пришло полное разочарование. Непонятная тревога материализовалась. Дно казана оказалось покрыто толстым слоем сгоревшего и спрессованного под действием температуры мяса. Чёрная твёрдая масса обычным столовым инструментам не поддавалась.
– Я его убью! – закричал Кеша, схватил кухонный нож и рванулся к Рустаму. Огорчённого гурмана поймали, долго успокаивали, дали двойную дозу водки и большой бутерброд с докторской колбасой. Кеша выпил, съел бутерброд и заплакал…
Сходили в буфет за килькой и кабачковой икрой. Вечер удалось реанимировать, но он из праздничного превратился в повседневный.
Утром Рустам встал с огромным синяком под глазом и беспросветным пробелом в памяти. Он ничего не помнил. Наскоро умывшись, узбек пошёл в комнату № 33. Необдуманный поступок оказался его стратегической ошибкой.
– Доброе утро, ребята, а что вчера было? Я плов приготовил? Ничего не помню.
Вместо ответа Дядя поставил ему синяк под вторым глазом и в грубой форме, перечислив всех его родственников и родню его родственников до пятого колена, выставил за дверь.
На этом восточная тема не закончилась. Обиженный нерадушным приёмом Рустам к вечеру собрал земляков и отправился восстановить справедливость.
Из обитателей «Ноева ковчега», в этот воскресный вечер, как назло, в комнате оставался только Дядя. Тучка играл в каком-то кабаке на подмене. Кеша гулял сам по себе.
Дверь в комнату резко открылась. На пороге стоял предводитель басмачей с ножом, изогнутым в характерном восточном стиле. За спиной зачинщика жалась орда соучастников.
– Зарэжу! – крикнул Рустам и побежал на Дядю. Тот не растерялся, сгрёб со стола чертёжную доску и бросил ею в противника. Рустам упал, выронил нож и застонал под доской.
Дядя поднял оружие, наступил на доску с подмятым под неё Рустамом, зацепил второй рукой швабру, и медленно направился к дверяи. Самый высокий узбек с трудом доставал Дяде до плеча. Увидев богатыря из народного эпоса со шваброй в одной руке и конфискованным ножом в другой, орда попятилась, и дала дёру.
Толик вернулся, поднял незадачливого мстителя и усадил на кровать.
– У тебя что, крыша поехала? Ты же меня мог поранить.
– А зачем ты ударил?
– Скажи спасибо, что этим отделался. Я тебя спас от справедливой мести сокурсников. Они тебя вообще убить хотели. Ты что, ничего не помнишь?
– Не помню, – ответил Рустам, внимательно рассматривая грязный паркетный пол.
Дядя рассмеялся. Рустам нахмурился ещё больше. По мере продвижения рассказа к логическому завершению, восточные глаза потеплели и засветились весёлыми искрами.
– Это правда? Врёшь, – выкрикивал он, вытирая слёзы и катаясь от смеха на кровати.
– Там под столом твой горшок, забирай, плов мы больше готовить не будем. И советую этот вопрос в нашей компании не поднимать ближайших лет пять.
Рустам казан забрал, а вечером принёс голубцы и водку.
На этом инцидент был исчерпан, а недавние трения плавно перетекли в крепкую международную дружбу.

9. Подъём до отбоя.

Соседями разноцветных друзей была ещё одна интересная компания – два брата, два бойца одинаковых с лица, Вова и Лёня Шубмессеры, близнецы и отпетые игроки в преферанс. В институте их называли просто, Болик и Лёлик. Братья часто пропадали в тридцать третьей комнате и были основными организаторами карточных баталий. Говорили, что близнецы когда-то ездили на юг и занимались опасным карточным бизнесом профессионально. Игры в общежитии носили принципы исключительно любительского спорта. Ставки не превышали копейки за вист, проигравшие бежали в магазин, победители угощали.
Семён Колышкин, отличник и зубрила, был третьим жильцом в комнате братьев. Сеня уроков не пропускал, водку не пил, в карты не играл. Постоянные ночные посиделки, отчётливо слышные через стенку изрядно мешали примерному студенту учить уроки и спать. За полученные неудобства ночью он отрывался на соседях по утрам. Ровно в семь часов Сеня бегал по комнатам и истошным голосом кричал:
– Подъем! В школу вставайте. Хватит спать!
Так продолжалось до тех пор, пока Сеня не получал по голове тапочкой или подушкой. Каждый последующий день, в этом плане, был похож на предыдущий.
В очередной вечер всё шло по накатанной схеме. Было далеко заполночь, а точнее около четырёх утра, когда партия в преферанс закончилась победой братьев. Начинать новую пулю было поздно, но бодрость струилась в жилах полуночников. Ведро выпитого кофе не способствовало сну.
– Спать совсем не охота. Может ещё поиграем? – спросил Лёлик тосуя колоду.
– Да ну его, какая игра? На часы посмотри, скоро в школу собираться, – ответил Тучка, и немного помолчав, запел речитативом, – часики тикали, такали, ушли и накакали… У меня хохма родилась. Давайте переведём все часы на без десяти семь. И ваши и наши, а главное, часы Семёна, и обязательно будильник. Сами сделаем вид, что спим. Сейчас зима, рассветает после восьми, он не заметит и как всегда подпрыгнет собираться в институт.
Кеша от смеха и предчувствия небывалого развлечения чуть не упал со стула:
– И тапочками будем кидаться в него, как всегда!
– И подушками, – подхватили братья.
– А я нехотя встану, скажу, что мне нужно на кафедру и тоже начну одеваться, только неспеша, – дополнил Дядя.
Сказано – сделано.
Зазвенел будильник, часы показывали семь. Семён бодро подскочил с кровати, быстро её заправил, сходил в дальний конец коридора по нужде и приступил к своим обязанностям:
– Подъем! В школу вставайте. Хватит спать! – прокричал он близнецам, получил нецензурный ответ и увернулся от летящего тапочка, – подъем, в школу вставайте! Хватит спать! – крикнул Сеня в приоткрытую дверь соседей.
В этот раз Колышкин ответа и летающих предметов дожидаться не стал, а сразу пошёл собираться в институт.
Вошёл заспанный Дядя:
– Сеня, дай конспект по физике, мне сегодня на кафедру нужно.
– Свой надо иметь, – язвительно ответил отличник, но тетрадку дал.
Через несколько минут студент миновал мирно спящую вахтёршу, крикнул ей что-то насчёт долга, который можно проспать, и выскочил на улицу.
Под ногами радостно похрустывал снег. В небе светила холодная луна. На крыше соседнего дома тренировались в пении коты. Дышалось легко и свободно. Утро обещало быть солнечным. Хорошее настроение мешало раннему скитальцу заметить, что прохожих на улице было катастрофически мало. Остановка обилием населения тоже не баловала.
Через сорок минут ожидания городского транспорта, Сеня окоченел и почуял неладное. Он ещё раз посмотрел на часы. Восемь тридцать. – «Но где же люди?! Где долгожданные троллейбусы?!» – носилась в голове безответная мысль.
Рядом топталась парочка подвыпивших пролетариев.
– Извините, пожалуйста. Который час?
– Не знаю точно. Часов пять, – ответил тот, что помоложе, зябко кутаясь в овчинный тулуп.
На Семёна снизошло прозрение.
– Гады! Скоты! Тупицы! Идиоты! – от обиды и отчаянья Сеня закричал на всю улицу.
Он хотел ещё что-то произнести, но не успел. Смачный пролетарский кулак снёс его на свежевыпавший снег, выплеснув вековую ненависть гегемона к интеллигенции.
– Во, гадёныш. Я ему время сказал, а он обзывается. Может ему добавить, а, Михалыч? Чтобы неповадно было, – обратился хозяин кулака к своему старшему попутчику.
– Да брось его, видишь, плачет, – ответил Михалыч, – сынок, иди домой, замёрзнешь, – добавил он, обращаясь к незадачливому студенту.

От боли и обиды слёзы текли сами собой. Чудесное утро для Семёна превратилось в настоящий кошмар. Моральную боль дополняла физическая, отзываясь неприятными ощущениями в районе левого глаза.
Ни снег, ни луна его больше не радовали…
Лежать было холодно. Над Сеней в бесконечном пространстве вселенной сверкали, переливались, и перемигивались ночные звёзды, напоминая о бренности существования и непостоянстве земной жизни. Нужно было вставать и возвращаться в общежитие на всеобщее посмешище сокурсников.
К большому удивлению Колышкина посмешище не состоялось. Напуганные долгим отсутствием и ещё больше опухшим глазом, соседи вместо смеха начали его расспрашивать, успокаивать и даже утешать. Кеша настойчиво порывался бежать на остановку для выяснения отношений с обидчиками.
К семи часам все успокоились. К восьми заснули.
Утром снова никто в школу не пошёл, даже Семён.

10. Собачья радость.

В ту пятницу Тучка на работе в ресторане задержался позже обычного. Питейное заведение было заказано под еврейскую свадьбу. От «Зухенвея», «Мони», «Без двадцати восемь» и других национальных напевов раскалывалась голова, и грохотало в ушах. Одно радовало – парнас (*деньги, выплаченные благодарными слушателями за исполнение песен). Быстро заработанные деньги, в количестве двадцати рублей, лежали в кармане и согревали душу. Сумка, заполненная под завязку недоеденными на свадьбе продуктами, приятно оттягивала руку.
Ресторан находился в нескольких кварталах от общежития, и Тучка решил добираться в родные пенаты пешком. Уже возле поворота к общаге он заметил, возле сумки какого-то пса. Тот, держа нос по ветру, не отставал ни на шаг. В студенческом сердце проснулось сочувствие. Музыкант достал кусок колбасы и бросил голодному созданию. Собака проворно слизала деликатес и снова упёрлась взглядом в заветную сумку. Тучка под уличным фонарём решил повнимательней рассмотреть обжорливого попутчика. Собака оказалась не очень большим боксёром мужского пола, по размерам  пёс походил на подросшего щенка, а на его мощной шее висел ошейник – символ благородного происхождения.
– Сидеть. Стоять. Лежать, – скомандовал начинающий собаковод.
Человеческий друг с огромным удовольствием выполнил всё вышесказанное и очередная порция колбасы исчезла в бездонном чреве.
– Интересно, а сколько стоят щенки боксёров на птичьем рынке? – сам у себя спросил Тучка.
В уме прикинув цифру неожиданного дохода, студент принял решение.
– Ну, что, пойдёшь со мной? – спросил он у нового друга.
Пёс кивнул, завилял обрубком хвостика и радостно припустил за своим новоиспечённым хозяином.
Свет в их окне уже не горел. В стекло полетел небольшой камешек.
– Кеша! Кеша! Кеша! – негромко, но настойчиво повторял Тучка.
Камешки начали увеличиваться, а голос набирать силу. С очередной попытки окно открылось.
– Чего орёшь? Заходи, давай, Ивановна ещё не спит, двери открыты, – прошипел сонный Кеша.
Стараясь громко не кричать, Тучка заговорил:
– Я не один. Я щенка боксёра поймал, классный пёс, умный. Завтра суббота, отвезём на птичий рынок. Продадим. Только с ним через вахту не пройти. Надо по-тихому.
Кеша сразу смекнул выгоду от данной операции.
– Я сейчас сумку спущу на верёвке. Ты его туда сади, а я подниму.
Из окна полетела Дядина десантная сумка на верёвке, которая запросто вмещала шестьдесят килограммов картошки. Роль верёвки выполняла парашютная стропа, применяемая для сушки белья. Конструкция получалась вместительной и надёжной.
Внизу началась непонятная возня.
– Ну, что там? – прошипел Кеша.
– Не помещается.
– Как не помещается?
– Да так. Надо что-то думать. Поднимай сумку, только осторожно, я туда авоську с продуктами положил.
– Тяжёлая, – резонно заметил Кеша.
– Конечно. Ну что, получилось? – нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и наблюдая за транспортировкой бесценного груза, поинтересовался Тучка.
– Готово, – Кеша поднял сумку и достал внушительный пакет.
– А теперь давай в постирочную спускайся, там решётка отгибается, через неё девчонок старшекурсники переправляли, я сам видел, собака точно пролезет.
В режиме полной конспирации заговорщик засеменил на первый этаж. После некоторых мучений и Тучка, и верный друг человека были благополучно доставлены в комнату. Обошлось без свидетелей и недоразумений. В бщаге все уже спали, даже Дядя.
Собаководы постелили под столом ватник, скормили новому питомцу остатки ресторанных продуктов, напоили его водой и улеглись в кровати. Пёс послушно растянулся на новом месте и быстро уснул, сладко похрапывая и смачно причмокивая большими губами от удовольствия…
Утро разорвалось нечеловеческим криком.
– Сука-а-а-а!!!
Звук исходил из могучего горла Дяди, который прыгал на кровати и пытался взобраться на шифоньер. Рядом с ним стоял щенок боксёра, мирно улыбаясь и радостно повиливая остатком хвостика.
– Это кобель, – уточнил разбуженный Тучка.
– Уберите собаку! Это что за людоед?! Откуда он взялся?!
От небывалого шума поднялся и Кеша. Друзья сидели на кроватях и смеялись от всей души. Только после Дядиного недвусмысленного намёка на тяжёлые последствия их беспричинного веселья, Тучка успокоился, встал с постели, подошёл к собаке и погладил.
– Не бойся, он не кусается. Смотри, какая прелесть.
Прелесть топталась на месте, переминаясь с ноги на ногу, хлопала глазами и всё время пыталась облизать Тучкину руку.
Дядя немного успокоился
– Скоты, предупреждать нужно! Кто притащил этого монстра?! Я сплю, и слышу, что мою руку кто-то облизывает. Я подумал, что это у Кеши «белка» приключилась. Когда открыл глаза и увидел перед лицом этого урода, чуть не умер. Где вы его взяли?
Друзья подробно рассказали о ночных похождениях и предстоящем бизнесе.
– Во-первых, если бы вы ходили вчера в школу, то наверняка бы знали, что сегодня субботник. Во-вторых, я очень сомневаюсь, что этому щенку меньше пятнадцати лет. Посмотрите на его зубы, они давно пожелтели и стёрлись. Он, наверное, ушёл умирать, а вы ему помешали. Наступило время посмеяться Дяде.
Любители собак приуныли.
– Так темно было, откуда я знал, – начал оправдываться Тучка.
– А я думаю, почему он в сумку не помещается? – присоединился Кеша, – мы его ещё и ресторанными продуктами кормили…
– А что там было? – спросил Дядя.
– Да много чего. Колбаса, сыр, Киевские котлеты, куски курицы.
– И ничего не осталось?
– Всё съел, гад. Хоть бы сказал, что он старый.
– Ну, вы и козлы. Я значит, голодный здесь сижу, а они собак деликатесами кормят, – Дядя укоризненно посмотрел на своих друзей – те стояли, потупив глаза, – ладно, пошли умываться.
Неожиданно открылась дверь и в проёме мелькнула голова Семёна.
– Подъем! В школу вста… – Дверь закрылась так же быстро, как и отворилась, за стенкой послышался шум и крик. Дверь снова приоткрылась, но на этот раз медленно и осторожно. В небольшой щели виднелись два одинаковых лица с одинаковыми выражениями. Такого чуда боксёр в жизни никогда не видел, потому и рванулся удовлетворять любопытство. Дверь с грохотом захлопнулась. Шум и крики быстро распространились по всему этажу.
В это утро в коридоре общежития, умывальнике и туалете было непривычно пусто. Друзья быстро привели себя в порядок, напоили собаку, оделись и пошли на улицу.
Дядя, спустившись на первый этаж, громко крикнул:
– Марья Павловна! Это ваша собака?
Вахтёрша вопрос не поняла, но со своего места подскочила и посмотрела в Дядину сторону. Возле лестничного марша сидел большой рыжий пёс.
– Бо-о-ожечки-и-и! Что это, откуда? Когда он забежал, что я не видела? Выведите его! Быстро!
Кеша выполнил просьбу женщины. Тучка зашёл в буфет и купил два пирожка с мясом, хотя обычно этого не делал. Собаку вывели на улицу, угостили пирожками и направились в сторону остановки. Гурман пирожки понюхал, громко зарычал, но есть не стал. Тучка обернулся:
–Ты смотри, собака пирожки есть отказывается. Что в них Валька-буфетчица кладёт?
Вопрос остался без ответа. Пёс промолчал, но вместо этого обильно пометил близлежащие деревья и бодро засеменил за своими добродетелями.
Ребята благополучно достигли остановки и сели в троллейбус. Пёс остался на улице. Собак в троллейбусы не пускали.
Прохожие ещё долго наблюдали старого рыжего боксёра, который с хитрой улыбкой в чёрных глазах сидел на остановке и щурился утреннему солнцу, видимо наслаждаясь погодой и воспоминаниями о недавнем приключении.

11. Страсти по буфету.

Валька работала буфетчицей третьего общежития до неприличия долго. Бывшие студенты, а ныне преподаватели института её помнили ещё выпускницей кулинарного техникума. Необъятная женщина, заполнявшая собой всё заприлавочное пространство, даже намёком не напоминала ту, прежнюю, стройную и симпатичную девушку. О таких говорят, что их проще перепрыгнуть, чем обойти. Её голос полностью соответствовал размерам, разливаясь по залу буфета как набат колокола, а в минуты особого огорчения слышался даже на улице.
Возле служебного хода в буфет не стихала суета, это разгружались и загружались машины с продуктами для голодных студентов. Судя по ассортименту заведения, загружались они чаще. Весь дефицит уходил налево, а дефицитом в то время было всё. И после нехитрых манипуляций буфетные полки своих посетителей разнообразием не баловали вообще. На них стояли банки с соками и кабачковой икрой, баночки с килькой в томате и плавленые сырки с ободранными краями, тщетно скрывающими позеленевшее содержимое. Иногда в ассортименте появлялись пирожки сомнительного вкуса и по своему виду очень напоминающие стоптанные подошвы, а также чай без цвета, но с отчётливым запахом загнанной лошади, кофе без запаха и печенье фабрики им. Урицкого с привкусом солидола. В праздничные дни Валентина баловала случайных посетителей яичницей или борщом собственного приготовления. Старшекурсники предпочитали яичницу – её трудно было разбавить, переполовинить или испортить.
– Тридцать и двадцать – рубль двадцать. Спички брал? Нет? Рубль сорок. Чего стоишь? Деньги давай и отваливай! Отходи, не задерживай! Видишь, очередь ждёт? Что вам, мальчики? Яишенки? Сейчас сделаю, мои золотые, – перебрасывая костяшки на счётах, выкрикивала Валентина.
Неопытным юнцам с такой математикой и напором хозяйки заведения спорить было тяжело. Спорили в буфете только студенты младших курсов. Справедливости ради нужно заметить, что и питались в основном тоже новички. Более опытные товарищи занимались приготовлением пищи самостоятельно, или, в крайнем случае, ограничивались не откупоренной консервной продукцией и хлебом.
У Вали было два хобби, наживаться на посетителях и слушать песни под гитару. Буфетчица часами могла сидеть в красном уголке рядом с самодеятельными музыкантами и плакать под аккомпанемент сентиментальных песен, а в минуты веселья подпевать колокольным голосом:
«Килька плавает в томате
Ей в томате хорошо
Ну а я, едрёна матерь,
Места в жизни не нашёл!»
Однажды в общежитии наступил настоящий траур – Валя потеряла золотое кольцо с большим камнем. Нет, потеряла она его не в общежитии, но последствия легли непосильным бременем на хрупкие студенческие плечи. Валькина математика снова претерпела изменения и, что закономерно в пользу хозяйки. Народ пытался жаловаться на буфетчицу, но прикормленное студенческое начальство совершенно не обращало внимания на жалкие попытки несознательных элементов. Последней каплей, переполнившей чашу народного терпения, оказалась внезапная эпидемия непонятного желудочного заболевания. Видимо в этот раз в пирожки все-таки попала начинка.

Полки буфета в этот день были пусты, только горка сморщенных пирожков украшала прилавок. Выбора не было, вернее, был, но совсем небольшой – или голодная, но медленная смерть, или быстрая, но от пирожков с непонятным запахом. Некоторые выбрали быструю, в их числе оказался и Кеша. Он вообще особым терпением не отличался, за что и понёс справедливое, но слишком суровое наказание.
После пирожков Кеша почувствовал себя точно так же как и выглядел, а выглядел он очень скверно. Сидение на унитазе в течение трёх часов не прошло даром. Из розовощёкого толстячка юноша превратился в рыжеволосое огородное пугало с огромными синими кругами под глазами. Трёхлитровая банка с марганцовкой и месячная подшивка газеты «Правда» были единственным утешением худеющего на глазах студента. В те времена туалетная бумага была не в моде. Вернее её вообще не было.
В короткие мгновенья, когда Кеша был в состоянии поднять голову, перед ним возникала надпись, заботливо нарисованная студсоветом и прикрепленная к дверям кабинки: «Смывайте унитаз вне зависимости от поставленных целей и достигнутых результатов». Кеша тщетно пытался определиться с целями, результаты же для него были вовсе недостижимы. За его спиной кем-то любовно вырезанные и криво наклеенные строки из прессы призывали перевыполнить план, перегнать Америку и достойно продолжать революционные начинания отцов. И Кеша старался. Только призывы здесь была совершенно не причём, он это делал исключительно по зову организма.

Тучка с Дядей регулярно наведывались к неразборчивому обжоре, полюбопытствовать на счёт состояния и поделиться свежими новостями. Кешу радовала только одно – он в своём горе был не одинок. Практически на всех этажах заседали жертвы Валькиной халатной небрежности и собственной беспечности.
– Кеша, на третьем этаже сразу четыре засранца. Представляешь? А с пятого даже на четвёртый бегают. У них вообще всё занято, – радостно сообщил Тучка.
– Это хорошооо… У-у-у-у-х…, – веселился Кеша.
– Кеша. Может тебе ещё чего принести? – участливо спрашивал Дядя.
– Не, не надо-о-о-о… О-о-о-о-х…
– Кеша, может, скорую? Ты уже на Кощея похож. Так можно совсем в унитаз стечь.
– Н-е-е-е-е-т…, – вырабатывая характер, отвечал страдалец.
Через три часа безуспешной борьбы с жидким стулом Кеша сдался. Скорая помощь приехала быстро, желудочных эпидемий в общежитиях боялись. С рыжим засранцем в больницу отправились ещё четверо, остальные отделались лёгким испугом и мозолями в нижней части спины. На этом дело не закончилось, советская медицина умела проводить профилактические мероприятия. Всю последующую неделю жителей общаги и обслуживающий персонал гоняли на сдачу анализов, а в оставшееся время заставляли мыть коридоры и комнаты с хлоркой. Всем известно, что чистота залог здоровья.
С Валей расстались на следующий день. Но она успела внести огромную лепту в процесс прививания любви к самостоятельному приготовлению пищи и постоянно развивающимся кулинарным способностям будущих представителей интеллигенции. Ещё через неделю сияющее полами и пахнущее моющими средствами общежитие встретила своих героев. Фанфар, знамён и почётного караула не наблюдалось, но исхудавшие за время лечения были рады простым человеческим улыбкам и сочувствующим взглядам. Их жертва оказалась не напрасной. Буфет украсила молодая симпатичная женщина. На полках появился дефицит, а цены снова пришли в соответствие накладным.
Только длилось это счастье недолго. Месяца через два буфетчица начала поправляться, ассортимент поредел, а у чёрного хода снова выстроились машины под загрузку.

12. Ни бубна вам, ни арфы.

Незаметно подошёл к концу второй семестр. До головной боли и чёрных кругов под глазами студенты первого курса готовились к сдаче зачётов, курсовых и экзаменов. Кроме всего прочего мужская половина оказалась перед выбором: на летнее время пойти в стройотряд с нормальным заработком, армейским режимом и непосильным трудом, или бесплатно работать без режима и денег на строительстве корпуса родного ВУЗа. Мнения разделились. Иногородние предпочитали стройотряд, местные стройку в институте. Жильцам тридцать третьей комнаты хотелось третьего – без режима, но с деньгами.
Идею интересного варианта принёс Дядя от знакомой секретарши проректора. Ежегодно в целях поддержания морального состояния бойцов строительных отрядов формировались агитбригады. Для этого командиры сбрасывались по сто рублей.
Кеша в уме прикинул предстоящие доходы и чуть не прослезился от счастья. Получалась внушительная сумма.
Дядя продолжил доклад:
– Я узнал, нам нужно организовать вокально-инструментальный ансамбль и подготовить тематическую программу. Я лично беру на себя всякие дурацкие стишки и основную работу конферансье, а ты, Тучка, быстренько организовываешь ансамбль и готовишь программу.
– Из кого, интересно, я буду организовывать, может Кеше бубен дать, а тебе арфу?
– Да ладно тебе. Вон, эти двое из ларца, одинаковых с лица, помнишь хвастались, что в самодеятельности участвовали? И ложками классно стучали по столу под твою гитару. Всё будет нормально, немного потренируетесь и порядочек.
– Болик с Лёликом? Ну, не знаю.
– А я знаю, нужно пробовать.
Кеша с недоумением крутил головой, глядя на собеседников, затем как-то неуверенно и с обидой в голосе спросил:
– А я? Ведь я играть не умею даже на бубне. Я что, не поеду?
– Не боись, и тебе работа найдётся. Аппаратура электрическая? Электрическая. А кто у нас главный специалист по этим мулькам? То-то, – успокоил его Дядя.
Кеша расплылся в улыбке.
– Я еще могу ревербератор сделать, из магнитофона, для повторения звука, классная штучка, я в журнале схему видел. Там деталей, фигня, только вторую головку нужно будет найти. У меня и магнитофончик соответствующий есть, – сказал очкарик и полез разбирать своё богатство.
По комнате поползли сонные тараканы и густое облако пыли.
Тучка загрустил.
– А если у близнецов ничего не получится?
– Получится, получится. Я уже договорился о репетициях. В нашем клубе есть всё, и аппаратура, и инструменты. Программу я беру на себя, это дело серьёзное. Нужно на патриотику нажать. Кстати, Туча, а ты «День победы» знаешь?
– Знаю, и «Синенький платочек» тоже. Вот, смотрите, – музыкант достал из тумбочки толстый альбом с аккордами и словами всевозможных песен.
– Это мой «парнасеич», здесь больше тысячи песен. Три года собирал.
Друзья с большим интересом начали перелистывать внезапно свалившееся счастье. Там было действительно всё, начиная с песен времён гражданской войны и, заканчивая импортными на английском языке, но с русскими буквами. Тучка в английском был не силён, он изучал немецкий.
– Кла-а-а-с-с-с, – прошептал Дядя, – с такой тетрадочкой нам нечего бояться, – он замолчал и с пафосом продолжил, – агитбригада у нас в руках. Я выучу стихи Паустовского про войну, несколько миниатюр Жванецкого и для ассортимента Райкина… Мы лучшие!!!

С новой идеей ознакомили близнецов, получили их поддержку и в следующий же выходной все вместе отправились в клуб. Первое впечатление от институтской аппаратуры было удручающим: потёртые до замшевого состояния колонки, не подающие признаков жизни усилители, ударная установка с дырявыми барабанами и нацарапанным на перламутровой боковине словом из трёх букв энтузиазма не прибавляли. Выгодно выделялась из музыкального хаоса только бас гитара, на которой были все струны. Радовала глаз однорядная ионика в красивом дерматиновом чехле.
Но даже в земной жизни случаются чудеса, если сильно постараться. За три дня Кеша сделал невозможное. Заработало всё, что нужно и даже обещанный ревербератор с небольшим микшерским пультом. Правда, Кеша еще несколько дней копался в своём электронном хозяйстве, которое всё ещё сопротивлялось, хрипело и рассыпалось искрами от громких звуков, но скоро было реанимировано и укрощено.
Братья отремонтировали ударные. Нецензурное слово заклеили изолентой.
Начались репетиции.
Близнецы оказались способными учениками – хватали всё налету. Болик прилично держал ритм на ударных, а Лёлик, ранее немного мучающий гитару, быстро освоил бас. Через месяц программа была готова и даже сносно звучала. Дядя подошёл к вопросу конферанса профессионально: он нашел знакомого из института культуры и экстерном изучил основы сценического искусства.
Обещанный конкурс на право работы в агитбригаде таки состоялся, хотя наши друзья и были единственными претендентами на поездку. Несмотря на отсутствие конкурентов, представители института и городского комитета комсомола прослушали программу в полном объёме. Всем понравилось, а песня о паровозе, который летит вперёд, в Тучкиной обработке, вызвала бурные аплодисменты.  Знаменитое стихотворение Маяковского о советском паспорте в Дядином исполнении окончательно растопило сердца строгой комиссии.
Агитбригада была утверждена на самом высоком уровне.

13. Ефим Моисеевич Иванов.

Этого ждали все, и это случилось снова. Оно вообще случается постоянно. У одних чаще, у других реже. У студентов оно происходит не менее двух раз в год. Неминуемо наступает время расплаты. Одни с надеждой, другие с ужасом встречают сессию, зачёты, экзамены.
Начерталка. Обычная начертательная геометрия это первый монстр, который появляется на пути будущих работников кульмана, рейсфедера, кохиноровского карандаша и резинки вываренной в керосине. Начерталка – это эпюры, проекции, масштабы, штрих пунктирные линии и правильные чертёжные шрифты. Именно это препятствие и стало на пути наших друзей к светлому будущему летних гастролей. Будет несправедливо говорить, что только будущие агитбригадовцы пострадали от начерталки, это бедствие затронуло большую часть первокурсников. Ту часть, где преподавал Иванов Ефим Моисеевич. Сейчас трудно сказать, откуда появилось такое сочетание слов в инициалах преподавателя, но говорили, что Фима взял фамилию своей жены, Розы Израилевны, которая в свою очередь, взяла фамилию своего первого мужа.
Товарищ Иванов был очень строгим преподавателем, таких в народе называют самодурами. Может это и так, но самыми настоящими дурами выглядели студентки, когда во время сдачи работ, выполненных с особой аккуратностью на листах ватмана двадцать четвёртого формата, Фима шариковой ручкой рисовал волнистые, прямые, кривые и крученые линии, язвительно приговаривая:
– Да, девушка, хорошо. Как ваша фамилия? Ага, Савранская. Действительно хорошо. – Девушка расцветала в улыбке, одёргивала коротенькую юбочку и начинала строить глазки. Но это была только прелюдия. – А это что у вас нарисовано, это блузочка? А где рюшечки? Сейчас добавим. Так, а сюда выточки, а здесь разрезик сделаем. Вот. А сюда просится оборочка… Да, вот теперь совсем хорошо.
Чертёж восстановлению не подлежал. Состояние испытуемой приближалось к обморочному.
– Ефим Моисеевич! Ой… Ужас, какой, мой чертёж… Что же мне делать?
– Ничего, идите домой.
– А чертёж? Я же не успею его ещё раз сделать.
– А зачем он вам?
– Как, зачем, а зачёт?
– Вы всё равно чертить не научитесь.
– ????
– Вам в актрисы нужно идти. Это у вас лучше получится.
– Но… ???
– Вы так сильно не волнуйтесь, я вам зачёт ставлю, но вы подумайте о карьере актрисы. Следующий.
Савранскую вывели под руки. У кабинета медсестры начинала выстраиваться очередь. Следующим был Кеша. Его чертёж не отличался особой чистотой и аккуратностью, но был изготовлен в точном соответствии со всеми необходимыми требованиями.
– Вашу зачётку. Ага, Фёдор Зайцев... Не помню. Вы что, ни разу ко мне на занятия не приходили?
– Я? Как? Я был.
– Ага. Значит были. У меня склероз. Он был, а я не помню. Хорошо, показывайте ваш шедевр. Так, так. Неплохо. Совсем неплохо, грязненько, значит работал. А это что за капли?
– Это пот, – Кеша решил пошутить. Он не знал, что Фима не любил остряков. Он считал себя самым сильным остряком, если не в мире то, по крайней мере, в институте. И действительно, с этим трудно было поспорить, особенно на зачётах по начертательной геометрии.
– Похвально. Значит, трудился в поте лица. Не ходил, а выполнено хорошо. Так, а линии у вас параллельные? – Иванов свернул чертёж в трубочку и заглянул вовнутрь, – да, и линии параллельные. Очень хорошо. Приходите завтра.
– Как завтра?
– Так, завтра. Вы меня раньше игнорировали, теперь я вас проигнорирую. Пусть к вашему поту прибавятся слёзы. Вот так, Фёдор Зайцев.
– Но, Ефим Моисеевич, я ходил, в журнал посмотрите, может сегодня?
– Товарисч не понимает. Он мне говорит, что я должен делать. Я вам что, на иврите говорю?
– Ефим Моисеевич…
– Вон. Ещё три секунды, и я вас вообще больше не приму.
Кеша в установленное время уложился. Перспектива сдавать летом или даже осенью его совсем не радовала.
В окружении ожидающих своей голгофы, на подоконнике сидел Тучка, к нему и направился незаслуженно обиженный очкарик.
– Ну что?
– Выгнал.
– Да, дела.
– Слышь, Тучка. Так, а что мне с чертежом-то делать? Просто второй раз принести? Он ведь ошибок не нашёл.
– Он не искал, а это большая разница. Говорят, что некоторые к нему по месяцу ходят и даже в подъезде дома дежурят.
– Вот блин, дал Бог идиота. Я у него ни одного занятия не пропустил, а он... Не помню, не помню. Хорошо Дяде с близнецами, у них Ильинична, золотой человек, у всех с первого раза принимает, – Кеша развернул чертёж, – Тучка, а что это он за карлючки в углу ставит?
– Это он отмечает, сколько раз к нему приходят.
– Ясненько.
К тому времени очередь у кабинета значительно уменьшилась.
– Так, ладно. Я пошёл. Пожелай ни пуха, – сказал Тучка и направился к двери в аудиторию, с надеждой сжимая свою судьбу, скрученную в рулон и уложенную в тубус.
– Ни пуха.
– К чёрту.
Дверь аудитории закрылась за студентом.
– Мизин, значит, передовик производства? К девочкам в общежитие через балкон бегаешь?
– Я??? Это…
– Значит, это. Хорошо. Чертёжик чистенький, аккуратненький. Девочки делали?
– Нет. Я… Это. Сам делал.
– Конечно сам. И четырнадцать несовершеннолетних свидетеля у тебя есть. Я знаю, у тебя всё схвачено. А когда к девочкам взбираешься, страховкой пользуешься?
– ???
– Рекомендую. У нас три года назад один студент с пятого этажа хряпнулся. Хорошо, что пьяный был, а мог бы и разбиться.
– ???
– Предлагаю тебе в следующий раз самолётом пользоваться.
– ?!?!?!
– Смотри, берём лист ватмана и сворачиваем вот так. Потом вот так, а потом вот так. Получается великолепный самолётик. – Курсовая работа начала перевоплощаться в умелых руках преподавателя и вскоре полностью превратилась в огромный бумажный планер. – Смотри, как летает.
Иванов подошёл к открытому окну и пустил своё детищеподелку вниз. Тот описал большую дугу, помахал белыми крыльями с эпюрами и шрифтами, сделал несколько фигур высшего пилотажа и благополучно приземлился в институтском дворе. Наблюдающие снизу студенты захлопали в ладоши и радостно заулыбались. Им полёт понравился. Ефим Моисеевич тоже остался доволен своей работой и результатами испытаний летательного аппарата.
– Чего стоишь? Беги. Украдут ещё, – обратился он к Тучке, раздвинув губы в самодовольной улыбке.
Тучка сорвался с места и, пролетев по лестнице четыре пролёта, выскочил во двор. Его провожали недоумевающие взгляды сокурсников, стоящих в коридоре. В аудиторию поплелась следующая жертва чертёжного беспредела.
Через некоторое время появился и Тучка.
– Во, блин, Кеша. Ты видел, что он сделал? Он мне весь чертёж испортил.
– Его нужно электрическим током лечить.
– А мне–то что теперь делать? Зачётка у Фимы осталась. Мне тут до вечера кукарекать, или зайти, как думаешь?
Кеша пожал плечами, погружаясь в собственные невесёлые мысли. Тучка тоже заскучал, он, то разворачивал чудо конструкторской мысли, превращая его в чертёж, то снова сворачивал. Перед ним стояла неразрешимая дилемма, как ему поступить, и в каком виде предъявлять теперь свою работу?
– Ну что, пойдёшь? – после продолжительной паузы поинтересовался у друга Кеша.
– Лучше подожду, а-то снова выбросит.
К вечеру Ефим Моисеевич удовлетворил своё самолюбие, раздал всем сёстрам по серьгам, а братьям по прянику и объявил приговор. Зачёт получили всего трое из двадцати. Как ни странно, но Тучка оказался в числе троих счастливчиков. Зачётку ему вынес последний испытуемый одногруппник. Там стояла драгоценная подпись преподавателя и заветное слово – «Зачёт».
В дверях появился Иванов.
– Мизин, ты ещё здесь? Не нужно меня провожать, а чертёжик можешь оставить себе, это подарок.

Кеша победил начерталку только с третьего раза, честно отдежурив неделю у дверей аудитории.
Сданные зачёты в этот раз обмывали на тучкином чертеже.

14. Муха, или зубилом по стене.

С большого перепуга участники будущей агитбригады сдали экзамены хорошо и с первого раза. Впереди замаячила агитбригада. На репетиции отрабатывались последние штрихи концертной программе. Настроение было приподнятым. Предчувствие предстоящих гастролей возбуждало воображение.
Но человеческая жизнь отличается непредсказуемостью. Удар судьбы застал друзей за отработкой аранжировки. В зал вошёл комсорг курса и весело, с присущим ему задором, продекламировал:
– Сворачивайте инструменты. В агитбригаду никто не едет. Отряды отказались платить деньги.
Наступила немая сцена из печально знаменитой пьесы «Ревизор». Идейный вдохновитель комсомольского движения хмыкнул и, не став дожидаться развязки, быстро исчез за дверью.
Минут десять никто не шевелился.
Все примёрзли к своим стульям.
Первым оттаял Дядя.
– Я сейчас. Я разберусь, – он вылетел из прокуренного помещения, хлопнул дверью и загремел каблуками по паркету коридора.
Остальные признаков жизни не подавали.
Было слышно, как в комнате летает муха. Все молча повернули головы и уставились на огромное, зелёное насекомое. Муха в порыве безысходности делала несколько полных кругов по комнате и со всего размаха билась в окно, за которым светило солнце и заманчиво благоухали мусорные контейнеры. Она снова поднималась, отряхивалась, делала новые круги и снова таранила безжалостное стекло, ставшее непреодолимым препятствием на пути к её примитивному счастью. Так продолжалось бесконечно долго. Студенты невольно сравнивали себя с безмозглой тварью, бьющейся в бессмысленных агониях. Братья нехотя заговорили, проявляя безграничные познания в биологии.
– Дрозофила, – первым подал голос Болик.
– Це-Це, – с безразличием печатной машинки ответил Лёлик.
– Нет, дрозофила. Це-Це в Африке живёт.
– Тогда навозная.
– Сам ты навозный.
– А в ухо?
– А по печени?
– Засоси ноздрёй асфальт.
– Сам засоси.
Конкурс красноречия происходил с выражением полной безучастности к происходящему и, не отрывая сосредоточенных взглядов от разбушевавшейся мухи.
Кеша с Тучкой просто молчали. За этим занятием Дядя их и застал.
Музыканты насторожились.
В глазах мелькнула надежда…
– Было заседание командиров стройотрядов в горкоме комсомола. Они отказались от агитбригады. Бабки зажали. Комитет ничего сделать не может. Всё, кранты, нам завтра выходить на стройку корпуса, – хмуро доложил парламентёр.
Надежда рассыпалась на мелкие кусочки, растаяла в помещении инструменталки и стекла невидимыми ручейками под плинтус узорчатого паркета ручной работы.
Вечером в комнате № 33 собрались только несостоявшиеся гастролёры. Посторонние в гости приходить остерегались. Застолье напоминало поминки не только по настроению, но и по существу. Хоронили надежду, надежду на весёлое лето, легко заработанные деньги, новых поклонниц.
Спать легли рано.
По причине отсутствия строительной практики будущих электромехаников отправили работать по специальности – долбить штробу под скрытую проводку в подвале старого корпуса. Корпус не только назывался старым, он таким и был на самом деле. Говорили, что в этом здании жил до революции губернатор.
 Подвал подтверждал самые худшие опасения работников. По своему виду он очень напоминал застенки из фильмов про жандармов царской охранки и бесстрашных революционеров-народников. Его стены были возведены неизвестными мастерами в полном соответствии с дореволюционной технологией. Качественный кирпич времён Александра первого и цемент зелёного цвета с добавлением яичных белков долблению примитивными приспособлениями не поддавались. Древние мастера и предположить не могли, что кому–то придёт в голову портить их работу, пусть даже в подвале.
Из-под зубила летели искры, изредка откалывались мелкие кусочки кирпича, оставляя на стенах неглубокие царапины, а на руках ссадины и кровоподтёки. Где-то к обеду, основательно изодрав кирпич и сбив до крови пальцы, ребята затосковали.
– Толя, а может ну их, эти деньги. Давай поедем бесплатно, пусть хоть кормят… Я здесь долго не протяну. Сходи в комитет. А? – Неожиданно, с надеждой в голосе простонал Кеша.
– Да, сходи, я тоже согласен, – поддержал товарища Тучка.
Близнецы синхронно закивали головами, подтверждая своё согласие.

Толик ушёл. Работники замерли в ожидании ответа.
Ответ пришёл положительный.

15. Пух и прах дебюта.

Старенький «ПАЗик» медленно пылил по бездорожью украинских просёлков, распугивая частыми хлопками глушителя зазевавшихся ворон. На сидениях подпрыгивала, стараясь соскочить на пол, музыкальная аппаратура. Кеша метался от одного ящика к другому. Болик придерживал громыхающие на кочках барабаны. В обнимку с гитарами сидели Лёлик и Тучка. Дядя вёл ленивую беседу с водителем повидавшего виды транспортного средства.
– Дядь Коль, а вы уверены, что этот чайник нас довезёт до места?
– Сынок, ты моего мустанга не обижай. За такие слова он может и взбрыкнуть. Ты знаешь, что в пожилом возрасте машины живут своей жизнью?
– Да ладно. Железо и есть железо.
– Желе-е-езо… – передразнил водитель, – оно, конечно, можно и с этой стороны посмотреть. Только после десяти лет и у железа мозги появляются. Вот, например, эта ласточка терпеть не может моей тёщи.
– Это как, кусает её?
– Не кусает, но возить категорически отказывается. Тёща как заходит в автобус, сразу начинает и его материть и меня. Автобус, видите ли, старый, у меня зарплата маленькая… Так вот, мой кормилец сразу глохнет и заводиться отказывается напрочь. Я всё пересмотрю, и искра есть и бензин, а он как вкопанный. Только тёща за угол, «ПАЗик» жик, и завёлся. Она считает, что это я специально делаю. А я, правда, ни сном, ни духом, сам ничего не понимаю. А иногда зимой тоже не хочет ехать, я его по приборной доске поглажу, поговорю ласково, он и заводится. Вот такой феномен. Никакому научному объяснению не подлежит. А ты, железо…
– Дядь Коль, так его уфологом показать нужно. Может, в нём полтергейст завёлся.
– Сам ты полтергейст недоученный. Говорю тебе, душа у него.
– Дядь Коль, а ты нас весь месяц возить будешь?
– Мне, как соловью – всё по барабану. Скажут, и год могу возить.
На очередной кочке автобус подбросило так, что всё содержимое подлетело до самого потолка и рухнуло на пол. Только дядя Коля оставался на посту, уцепившись в баранку. Кеша, которому предстояла основная работа по восстановлению аппаратуры, совсем загрустил.
Вдалеке показались одноэтажные дома частного сектора и старенькие двухэтажки, обозначенные комсомольским руководством, как цель путешествия.
Общежитие кирпичного завода, где расположился студенческий строительный отряд, было днём необитаемо. Только с третьей попытки музыканты отыскали живого человека – отрядного доктора, студента мединститута. Будущий хирург в чулане резал лягушек и складывал в стеклянные баночки с формалином. Дядя сходу взялся за дело.
– Картина Репина «Не ждали». Где начальство, эскулап? Мы приехали. Бросай свой курсовой и гони за праздничной комиссией. Несите цветы, шампанское, хлеб–соль и всё такое.
– А вы кто? Из комитета комсомола? – поднимая очки на лоб, поинтересовался хозяин помещения.
– Бери выше, мы агитбригада. Давай быстрей, трубы горят, и задница болит. Сначала нужно было дороги сделать, а потом артистов приглашать. Деревня. Давай, давай веди начальство.
Доктор засомневался в необходимости радушного приёма, но за командиром стройотряда пошёл.
Командир хлеб-соль тоже не принёс.
– Откуда вы взялись? Мне никто ничего не говорил.
Дядя подал ему бумагу с большой печатью комитета комсомола и областного штаба ССО о необходимости оказывать содействие агитбригаде, а именно: определять на ночлег, кормить и радушно принимать. После продолжительных переговоров со штабом по телефону, два первых требования скрепя сердцем были выполнены, остальное проигнорировано.
Вечером под окнами общежития сделали импровизированный концерт с танцами. По причине сухого закона в отряде, и отсутствия денежных знаков у музыкантов, вечер прошёл скучно. К тому же аппаратура, потрёпанная переездом, дымила и отключалась. Аншлага не случилось. Вечер закончили рано.
Кеша занялся реанимацией металлолома, дядя с Тучкой отправились в местный ресторан на заработки, близнецы остались в комнате на хозяйстве.
После переговоров и продолжительных торгов придорожная джаз банда согласилась взять Тучку в аренду на вечер за десять рублей. Новый гитарист местной публике понравился. В конце работы к обещанному червонцу добавилась ещё пятёрка из «парнаса» и две бутылки вина «Билэ мицнэ». Окончание длинного и неблагополучного дня обещало хорошее завершение.
Кафельные полы общежития ещё блестели от недавней уборки. Дядя нёс под мышками честно заработанные бутылки, а Тучка гитару в чехле через плечо и заветный червонец в кармане. За дверьми комнаты музыкантов слышался шум и крик. Дядя толкнул дверь свободной ногой и шагнул вперёд. Дверь открылась, спружинила о косяк и с той же скоростью вернулось обратно, сильно ударив Дядю в лоб. Он схватился левой рукой за ушибденное место:
– Твою мать! – бутылка выпала из–под руки, ударилась о кафель и разбилась. Дядя посмотрел вниз на осколки и сдержанно промолвил, – ни хрена себе! – правая рука взлетела вверх от досады и вместе с левой схватилась за голову.
Вторая бутылка повторила траекторию своей предшественницы и тоже приказала долго жить.
Больше слов не нашлось. Оба ночных труженика смотрели на остатки крушения, с большим трудом удерживая слёзы. Шум за дверью прекратился. Створка медленно отворилась и на пороге показались близнецы с ног до головы усыпанные птичьим пухом. Лица присутствующих выразили удивление. Первые удивлялись по поводу пуха, вторые по поводу разбитых бутылок.
Белоснежные пушинки покрывали не только братьев. Они устилали всю комнату вместе с мебелью, превращая незатейливый интерьер в зимний пейзаж.
Первым опомнился Лёлик:
– Мы тут, это, немного в «Чука и Гека» поиграли.
Увидев в глазах вновь прибывших недоумение, Болик и Лёлик, перебивая друг друга, начали объяснение:
– Ну, почукались немного. Подрались, короче, подушками. Я сначала ему как дал.
– Ты дал? Вот я дал.
– Да ладно, ты дал. А как я тебе сначала снизу, а потом сверху.
– А я? Да ты вообще чукаться не умеешь. Вот я…
Дядя не выдержал:
– Ну, и?
– Ну, подушка и порвалась, – подвёл итог Болик.
– Так. Вам полчаса времени, подушку зашить, всё убрать. Мы с Тучкой в кабак, может ещё не закрылся. Если придем и будет грязно, убью обоих, – Дядя показал близнецам кулак, схватил Тучку под руку и вышел, громко хлопнув дверью.
Уборка подушкиных внутренностей оказалась делом совсем не простым. Пух взлетал над мебелью после каждого взмаха веника и категорически отказывался садиться. Его брызгали водой, ловили руками, размазывали в мокром состоянии по полу. Противник не сдавался и, немного подсохнув, снова устремлялся вверх. На уборку ушло не менее трёх часов, за что каждый из братьев получил от Дяди по увесистой оплеухе. Виновнику разбитых бутылок никто ничего отвешивать не отважился.
Неудавшийся день музыканты единогласным голосованием вычеркнули из жизни и забыли, а на следующее утро скоропостижно покинули мрачное селение.
На протяжении всего периода гастролей незадачливые агитбригадовцы периодически находили последствия «чукалова» в самых неожиданных местах передвижного гардероба.

16 «Нейтральная полоса».

Завертело гастролёров. Как во сне промелькнул Балашовский цементный завод травой серого цвета и забетонированными яблоками в колхозных садах, Бубновский район с полным отсутствием цивилизации и дорог, город Краснов с гостиницей «Колос» и огромными клопами в пожелтевших матрацах, города: Сливной, Забытцев, Семиног и постоянные концерты, концерты, концерты.
Агитбригада нигде долго не задерживалась. Нигде не удавалось заработать денег. Иногда сердобольные командиры стройотрядов презентовали артистам троячок или пятёрочку на сигареты, но это были крохи. Развернуться на них было невозможно.
Совхоз Апрельский встретил областной бомонд вполне комфортабельной гостиницей, сосновым лесом на берегу огромного водохранилища, приличным домом культуры с танцевальной площадкой и «Зелёным цехом». «Зелёный цех» это гордость, надежды и разочарования поселкового населения. Так называли проживающих в специальных общежитиях-бараках работниц промышленных предприятий Тушканова, ежегодно приезжающих летом для работы на полях местного совхоза. Заезжие красавицы были основной причиной семейных неурядиц гостеприимного посёлка и лакомым кусочком для кобелирующих мужиков.
К автобусу, лихо тормознувшему на пыльной площади у гостиницы, подъехал на велосипеде невысокий паренёк в стройотрядовской куртке.
– Привет звёздам советской эстрады.
– Привет.
– Здрасьте, – нестройно ответили музыканты.
– Я командир отряда. Зовут меня Иван. Как я уже понял вы агитбригада. Лекции я вам читать не буду, но должен заметить следующее: отряд у нас дружный, мы любим поработать, но любим и отдохнуть. Сухого закона не придерживаемся, но и пьянство не поощряется. Поэтому, вы остаётесь здесь до дня стройотряда, дальше по желанию. Жить будете в гостинице, чтобы бойцов моих не смущать, я договорился. За свои поступки будете отвечать сами. Без меня бойцам не наливать. И ещё, у меня есть условие: на все ваши мероприятия отряд будет ходить бесплатно. В остальном вы свободные люди. Отдых здесь замечательный. Одна природа чего стоит. Если подойти к вопросу правильно, можно даже заработать. А «Зелёный цех»? Вы там ещё не были? Ничего, у вас всё впереди.
– А у некоторых спереди, – скаламбурил Кеша.
Дядя принял это на свой счёт, сделал суровое лицо в сторону шутника, но сдержался и с подобающей в официальных случаях улыбкой обратился к Ивану.
– Всё понятно и до безобразия конкретно.
– Вот и хорошо. Заселяйтесь и отдыхайте после дороги. Я к вам ещё приеду.
Командир исчез, тек же быстро, как и появился.
Поселились без проблем. Разложив вещи и развесив одежду на тремпелях, ребята разбрелись по гостинице. Дядя открыл стеклянную дверь, вышел на балкон номера, потянулся и громко, как на концерте продекламировал:
– Мне здесь нравится. Есть всё для нормальной жизни и работы. Если ещё и денег сможем заработать, то большего и желать нечего. Хватит, натерпелись.
Без лишних прений было решено начать с заработка. Первым делом отправились к заведующему домом культуры. Со слов односельчан ребята узнали, что завклубом не дурак насчёт выпить, а зовут его Степан Кузьмич. Представителя сельской интеллигенции нашли сидящим на лавочке рядом с танцплощадкой с папиросой «Беломора» в зубах. Кузьмич безмятежно любовался проплывающими в небе облаками и поплёвывал под ноги, не обращая ни малейшего внимания на приближающихся к нему музыкантов. Как всегда, за переговоры взялся незаменимый в таких вопросах Дядя:
– Здравствуйте.
– Привет, коли не шутишь, – не вынимая папиросы и не меняя позы, ответил завклубом.
– Какие шутки, Кузьмич. Мы с небольшим, но взаимовыгодным предложением.
– А вы, это кто? Ты и твой насморк? – завклуб испод густых бровей глянул на собеседника и смачно высморкался.
– Мы, это агитбригада. Мы насчёт концерта. У вас часто концерты бывают?
Кузьмич прищурился, потушил о каблук старых яловых сапог окурок, выбросил его в урну и с нескрываемым интересом промолвил:
– А что, у вас концертная бригада или вы на полях работаете? В наших краях отродясь концертов не было, кроме местной самодеятельности, а бригад своих хоть завались. Но народ у нас грамотный, в город регулярно ездит. Им бригады не нужны. А на ансамбль, пожалуй, пойдут. У вас название есть?
– Нет.
– Тогда делайте название, три-четыре афиши с картинками. За мной билеты, я думаю, что киношные пройдут. Билеты будут по 10 копеек, дороже никто не купит, заработок пополам.
– Кузьмич, побойся бога, нас много, аппаратура дорогая, талант, в конце концов. За всё это платить нужно.
– Бога нет. Я атеист. Ладно, мне одну треть, остальное вам. Идёт?
Дядя для пущей важности ещё немного поторговался, но на предложение завклуба согласился. Это гораздо больше чем ничего. Договорились на следующий день отработать по укороченной схеме для стройотряда, а на пятницу назначить концерт. Ударили по рукам. Сделку, как положено, обмыли. Первый раз в жизни угощал Кузьмич. Пили за успех совместного предприятия.

На поиски названия ушёл целый вечер. Каждый выдвигал свои предложения.
– Давай назовём «Шнаранты», – предложил Тучка, – так кабацких музыкантов называют.
– Какие «Шнаранты»? Здесь никто такого слова не слышал. Ещё за матюк примут, – резонно заметил Кеша.
– Тогда лучше «Жуки», как «Beatles» в переводе на русский, – высказался Болик.
– Ага, и добавить, «колорадские». Такое здесь точно знают, но не сильно любят. Слышали народную песенку? «В огороде завелися колорадские жуки. Проживем и без картошки – были б только мужики», – проявил эрудицию Дядя.
Предложения повторялись, смешивались, синтезировались и благополучно отметались.
– Может «Весёлые гитары»?
– Скажи ещё лучше, «Голубые ребята».
– Только давайте без гитар, голубых и весёлых. Надоело.
– Нужно, что-либо нейтральное.
– Может тогда так? «Нейтральная полоса».
– А что, ничего. И звучит неплохо.
– И нет такого.
– Принимается?
– Принимается.
– Единогласно?
– Замётано.
Так и решили.
Наступило время заняться рекламной стороной коммерческого мероприятия. По настоянию завклуба нужно было изготовить афиши, но с этим делом выходила заминка. Никто из собравшихся особыми талантами в изобразительном искусстве не отличался, но делать было нечего, реклама – двигатель торговли.
Предварительно взяв в клубе старые афиши кинофильмов, обратная сторона которых была белой и подходила для рисования, ребята занялись объявлениями. Из художественного реквизита в пристанище сельской культуры оказалась только засохшая гуашь в полиэтиленовых баночках и кисти, с жёсткой щетиной, напоминающей своими размерами и торчащими в разные стороны волосинками брови Кузьмича. Подозрительно постукивающая внутри пузырьков сухая краска мало чем отличалась от гранитного камня. На её растворение ушло не менее часа. Началась творческая работа.
Три листа испортили сразу. В порыве всеобщего возбуждения Кеша зацепил локтем одну из банок с краской. Мутная жидкость беспощадно забулькала и залила рождавшийся в муках текст несостоявшегося шедевра. Виновник заслуженно получил от братьев подзатыльник, обиделся и ушёл. Отсутствие Кеши качества произведений не повысило. Остап Бендер мог бы гордиться своим «Сеятелем» глядя на шедевры новоиспечённых художников.
В комнату заглянул изгнанник, увидел измазанных в разные цвета ребят и язвительно хихикнул.
– Теперь я точно знаю, что слово художник произошло от слова «худо».
В знатока филологии полетели карандаши, кисточки и прочий художественный инвентарь. Дверь закрылась. Кеша отделался лёгким испугом.
На выручку пришёл радушный хозяин стройотряда. Для выполнения невыполнимой задачи Ваня пообещал прислать отрядного художника.

17. Не мытьём, так крашеньем.

Штатный стройотрядовский «Репин» постарался на славу. У него получились не афиши, а произведения искусства. Сказывалась изостудия и обучение в художественно–промышленном институте. Автор умудрился втиснуть в свои работы знаменитые подсолнухи, нераспаханные поля, гитары, скрипичный ключ с нотами, улыбающихся девушек, плакучую иву, отражённую в озере, самолёт, трактор и естественно название ансамбля. Все пять афиш отличались не только содержанием, но и цветовой гаммой. Художник повторяться не любил. Единственное, что объединяло работы, это надпись в углу: «Вход по билетам. Стоимость билета 10 коп».
Завклубом Кузьмич работу художника оценил по достоинству. Он взялся лично развесить афиши, а самую яркую оставил себе.
– Эту я на дворце культуры повешу. Хороша, блин. Остальные в самых бойких местах размещу – на столовке, магазине…, и на гостинице. Да не волнуйтесь вы, аншлаг я гарантирую.

После репетиции наступило время большой стирки… И сразу закончилось. Ни у бедствующих музыкантов, ни в процветающей сельской гостинице порошка не оказалось, и купить его было негде. Магазин закрывался часов в шесть, а была полночь. Впрочем, магазин и не спасал. В обед на последние тридцать копеек были куплены две пачки «Примы». Из моющих средств остался один на всех кусок хозяйственного мыла.
– Мне отец рассказывал, что они во время войны вещи стирали золой вперемежку с глиной. Может, попробуем? – спросил Тучка.
Кеша не мог остаться равнодушным к такому рацпредложению и вставил свою реплику:
– Ага, щас. Представляю себе картину маслом. Пять городских бездельников шляются по деревне и выпрашивают ведёрко золы. Потом с лопатой в поле копают глину, и всё это замешивают в тазике, причём далеко за полночь.
– Да, народ не поймёт. Могут, и солью из берданки садануть, – согласился руководитель ансамбля.
Предложение братьев оказалось самым неожиданным и оригинальным. Начал Болик, подхватил Лёлик.
– Мужики, у всех есть белые рубашки? Давайте их покрасим краской.
– Точно. Только не покрасим, а просто обольём разными цветами, – уточнил Дядя.
– Давайте, классно получится: капли, кляксы, разводы, – присоединился Тучка.
– Класс, и грязи не видно, и ярко, и необычно – вставил Кеша.
– Такого здесь еще не видели, – подвёл итог Лёлик.

Работа закипела. Достали баночки с гуашью, вытащили из-под кроватей тазы, из сумок извлекли когда-то бывшие белыми рубашки, аккуратно сложили их на дно и полили из различных баночек. Готовые изделия развесили на тремпелях.
Умывальник, в котором разместили текстильную продукцию, наполнился разноцветным рериховским изобилием.
Довольные своей работой друзья со спокойной совестью отошли ко сну.
Утро принесло надежды и разочарования.
В дверь тихонько постучали. Часы показывали одиннадцать утра. Обитатели комнаты ещё спали.
– Кого там черти принесли в такую рань? – Возмутился Тучка, но пошёл открывать.
На пороге стояла немолодая хозяйка гостиницы с помощницей в белом халате. Женщины держали поднос с чаем и невыносимо ароматными пирожками.
– Доброе утро. Как спалось? Мы, тут, вам позавтракать принесли, не побрезгуйте.
Визит такой делегации оказался огромной неожиданностью. Приятный запах свежей выпечки моментально наполнил помещение. Пирожковый аромат возбудил пищеварительные системы голодных артистов и сделал невозможное – все проснулись.
– Спасибо, конечно… Только у нас денег нет… Пока … Но мы вечером…, – попытался выдавить из себя что-то членораздельное Тучка прикрываясь простынёй и жадно сглатывая слюну.
– Нет, что, вы, это от нашего коллектива, кушайте на здоровье, приятного аппетита.
Поднос перекочевал на стол. Непрошеные, но очень милые сердцам студентов гостьи, удалились. Поселенцы быстро сорвались с кроватей и налетели на неожиданное сокровище.
– Класс.
– Домашние.
– С яблоками.
– А у меня с повидлом.
– М-м-м. М-м-м.
– Что?
– Так бы каждый день, говорю.
– Замечательное селение. Мне нравится здесь всё больше и больше, – с причмокиванием завершил прения Дядя.
Тишину комнаты прерывало равномерное плямканье.
Продукты закончились быстро.
Присутствующие приступили к утреннему моциону. Тучка взял полотенце и первым отправился в умывальник.
– Наши рубашки!!! А-а-а-а-а-а-а!
На крик вбежали остальные. Тучка стоял возле тремпелей с артистическим реквизитом, беззвучно открывая рот, как окунь, которого недавно выловили из озера и потащили на сковороду.
– Мама, дорогая. Это хандец, – загалдели постояльцы.
– В таком ходить нельзя. Можно только детей пугать.
– Нас не поймут.
Рубашки имели яркие цвета, но краска засохла несгибающимися коржами. На выручку снова пришли близнецы. Начал Лёлик:
– Не дрейфьте. Всё нормально. Их просто потереть нужно. Лишнее отпадёт.
– Только не мочить. Долго в них ходить, конечно, нельзя, но на концерт хватит, добавил брат.
Тереть, так тереть. Краска сыпалась на белый фаянс умывальника и стекала разноцветными струйками, растворяясь в воде. Через некоторое время ребята стали похожими на профессиональных маляров, умывальник на картинки абстракционистов в психушке, а рубашки приобрели сносный внешний вид.
Смылив последний кусок мыла, и приведя себя в порядок, молодые артисты начали собираться в дом культуры.
В сердцах гастролёров зародилось волнение и задатки надежды.