Вспомни меня, глава 2

— Мара, Марушка… — кто-то потряс её за плечо, и Маринка открыла глаза.

Лицо мужчины, склонившегося над ней, показалось смутно знакомым, и Маринке подумалось, что это кто-то из поселенцев. Вот только почему он так странно её зовет? Девушка, сквозь застилающую взгляд пелену, попыталась всё же рассмотреть его получше: тёмно-русые волосы с нитями седины, густая борода, и встревоженные голубые глаза — нет, он не из Медового Яра. И всё же где-то она его видела.

— Марушка, вернулась… — повторял мужчина. И вдруг сгрёб Маринку в охапку и прижал к себе.

Пахнуло железом, огнём… и черёмухой. Как странно, машинально отметила девушка, она ведь уже отцвела…

Маринка была словно в полузабытьи, словно в новом сне. Тело не слушалось, руки повисли безвольно. Она почти ничего не чувствовала и едва понимала, что происходит вокруг. Мужчина поднял её на руки — легко, даже не напрягся. И куда-то понёс. Вокруг по-прежнему был лес, только теперь наступило утро — солнце просвечивало сквозь густые ветви. И птицы — неугомонный пересвист со всех сторон.

Сознание окутывал густой туман, словно всё происходило не с ней. Словно Маринка смотрела кино или сон… Точно, сон. Она спит.

Рядом возникла фигура в белом — седой старик с длинной бородой обеспокоенно вгляделся в маринкино лицо.

— Отец, соедини, — прозвучал низкий голос, и мужчина опустился на колени.

— Рано, Борво, куда спешишь? Дай ей прийти в себя.

— Я столько ждал… Купала сегодня, соедини…

— Невеста, — засмеялся детский голосок.

Старик вздохнул, и Маринка подняла взгляд наверх. Глаза у него совсем не старческие, отметила про себя. И добрые…

Старик протянул руку, коснулся склонённой головы мужчины, потом маринкиной. Сильные руки прижали девушку крепче, и она услышала, как совсем рядом бьётся большое тяжёлое сердце. Старик что-то тихо говорил — Маринка не могла разобрать, — водил раскрытой ладонью над их с мужчиной головами. И ладонь вдруг засветилась, в самом центре — будто маленькое солнышко прожгло иссушенную временем кожу и вышло на свет. И потянулось тонкой золотой нитью, коснулось маринкиной руки, обвилось вокруг и скользнуло ниже, к мужской руке, что держала девушку под колени, скрылось на миг и выскочило снова, завязалось в узелок, вспыхнуло и растаяло.

— Моя… — прошептал мужчина, и тёплые губы прикоснулись к маринкиным губам. — Марушка…

Мир снова закружился, и, падая в уже знакомую темноту, девушка услышала далёкий голос старца:

— Не тревожь её, пусть спит…

* * *

Когда девушка вновь открыла глаза, солнце уже скрылось за деревьями. Рядом потрескивал костёр, а её по-прежнему обнимали мужские руки. Значит, не приснилось. Тело словно пронзила горячая молния, и Маринка дёрнулась, пытаясь освободиться, но мужчина прижал её ещё крепче.

— Тише, тише, Марушка, — зашептал он, поглаживая Маринку по голове.

Сердце рванулось в груди, виски сдавило болью и ладони похолодели — девушка наконец поняла, что с ней происходит что-то странное. Руки по прежнему слушались плохо, но она всё же смогла упереться в грудь мужчины и немного отстраниться.

— Кто вы? — с трудом выговорили губы.

Голубые глаза, отчего-то очень знакомые, наполнились болью, руки мужчины ослабели, но не разомкнулись.

— Не помнишь меня? — спросил он горько, и Маринка растерянно покачала головой.

На лице мужчины отразилось настоящее отчаяние, и сердце девушки отчего-то сдавило, словно этот человек был ей небезразличен. Мужчина взял её руку, прижался губами к впадинке на ладони — и Маринка почувствовала, как приятно защекоталась его густая борода.

— Ты вспомнишь, — пробормотал он тихо, будто не ей, словно убеждал сам себя. — Вспомнишь, — и пристально посмотрел Маринке в глаза.

Сердце зашлось под его взглядом, дышать стало трудно. Девушка ничего не ответила — просто не смогла, — лишь сглотнула подступивший к горлу комок. Что она должна вспомнить? Что вообще происходит?

— Вспомнишь меня, — повторил мужчина с какой-то одержимостью, не отводя от Маринки глаз. Взгляд его посветлел, будто озарился догадкой, и в следующий миг он резко поднялся, крепко прижав девушку к себе, и понёс прочь от костра, в темнеющие недра леса.

— Куда? — испугалась Маринка.

Но он молчал, только дыхание его стало чаще.

— Не надо, отпустите, — занемевшими губами пролепетала девушка, пытаясь выкрутиться, но мужчина, кажется, даже не почувствовал этого. — Отпустите, пожалуйста…

Её вдруг затопил ужас, слёзы подступили так близко, что ещё чуть-чуть и прорвутся, хлынут наружу. Маринка чувствовала, как дрожат губы, как сдавила горло ледяная рука…

А он вдруг отпустил. Осторожно поставил её на землю и посмотрел сверху с бесконечной тоской.

Маринка едва доставала ему до плеча, и стояла, задрав голову, не в силах отвести от мужчины взгляда. Странные, пугающие чувства обуревали её: хотелось бежать со всех ног, бежать от этой неизвестности, от этого сна… и хотелось остаться, снова прижаться к широкой груди этого мужчины, услышать стук его сердца.

— Марушка, — он протянул руку и коснулся маринкиной щеки, — не бойся меня, голубка.

Обнял ладонями её лицо, и девушка занемела, чувствуя, как на самых ресницах дрожат тяжёлые слезы. Сморгнула, и они побежали по щекам, прожигая на коже огненные дорожки. А дыхание мужчины было уже совсем рядом — черёмуха, такой сладкий аромат… Маринка утонула в нём, и когда почувствовала нежные губы, ноги подкосились. Но он подхватил, бережно опустил девушку на траву. Голова её закружилась, связь с реальностью потерялась. Разум умолк, и остались лишь чувства…

Горячие ладони скользят по её телу, и оно трепещет и выгибается навстречу. Губы, такие мягкие, на миг отрываются от её губ, и с уст слетает: «Любимый…»

Маринкино тело таяло от прикосновений, ей снова казалось, что она куда-то летит. Девушка не могла думать в тот момент, не могла сопротивляться — не хотела. Она чувствовала, как мужская ладонь скользит по её щеке, оглаживает шею; как пальцы тянут завязки на платье, и вечерний воздух холодит открывшиеся плечи; как сползает вниз мягкая ткань, и тёплые губы касаются её груди.

Маринка вздохнула и зарылась пальцами в густые волосы мужчины — такие мягкие. Он нашел губами затвердевший сосок, и девушка невольно застонала, выгнулась, подставляясь его ласкам.

— Борво… — само собой сорвалось с губ, и мужчина замер, сжались пальцы на маринкином плече.

Он медленно поднялся, и девушка увидела, что теперь глаза его светятся.

— Ты помнишь, — выдохнул Борво, — помнишь… — и жадно припал к Маринкиным губам.

Она снова потерялась — в жарких поцелуях, в горячечном шепоте, в настойчивости мужских рук. Маринку уносило всё дальше, стремительным потоком, в блаженное никуда. И девушка в тот момент хотела лишь одного — чтобы этот волшебный сон не кончался. И вдруг:

— Борво!

Резкий окрик словно ошпарил, и Маринка мгновенно пришла в себя: что же она делает? Дёрнулась было, но Борво и не подумал её отпустить. Лишь обернулся к старцу, тяжело дыша.

— Зачем ты пришел, отец?

— Марёна не готова, отпусти её.

— Она помнит меня…

 — Не помнит, — резко оборвал старик. — Помнит лишь её тело. Поднимись.

Несколько мгновений Борво боролся с собой, со своим желанием. И всё же послушался, оставил Маринку и поднялся на ноги. Но тут же склонился, протянув руку, помог ей встать и прижал к себе, словно сказал безмолвно: не отпущу.

Тогда она ещё не знала отчего, но рядом с Борво Маринка чувствовала себя защищённой. И в тот момент даже не думала о том, кто он, откуда, как оказался здесь, рядом с ней. И почему она должна его помнить… Вопросы придут позже, а пока она прятала пылающее лицо на его груди и неловкими пальцами натягивала спущенное с плеч платье.

— Подойди, — сказал старик уже мягче, и Борво, коротко поцеловав Маринку в лоб, разомкнул объятия, глянул, будто извиняясь, и отошёл к старику.

Сразу стало холодно и одиноко, и Маринка с непонятной тоской посмотрела в широкую спину только что обнимавшего её мужчины. Старик, такой же высокий, как Борво, что-то тихо сказал, положив сухую ладонь ему на плечо. И Борво вдруг напрягся, словно закаменел. Медленно повернул голову, и в глазах, обращённых на Маринку, полыхнул гнев.

— Ты не дева? — далекой грозой раскатился его голос.

Борво шагнул к ней, и Маринка попятилась. Сердце вмиг ушло в пятки, стоило только вновь окунуться в его синий взгляд — сейчас в глазах мужчины не было и намека на нежность.

— Отвечай! — он с силой сжал её плечо и притянул к себе — так близко, что, кроме пылающих яростью глаз, девушка не видела ничего.

Его пальцы железом впивались в плоть, причиняя боль, и именно боль привела Маринку в чувство. Перед глазами каруселью промелькнули последние дни: дорога через бескрайнюю тайгу… Светана и Яромир, смеющаяся Ясна… огонь костра, пронзающий темноту, и вспыхнувший венок… а потом сияние папоротников, и страх, несущий вперед… и старец с посохом — вот этот самый старец, что стоит сейчас чуть в стороне.

— Где я? — чувствуя, как холодеют руки, выпалила Маринка совсем не то, чего ждал от неё мужчина, и на миг в его взгляде появилась растерянность.

— В двух днях пути от Межин-града, — вместо Борво ответил старик, подходя ближе, и встал, опираясь на посох. — Ты дома, Марёна, — повторил он свои недавние слова.

Маринка ещё пыталась держать себя в руках, хотя чувствовала, как начинают подрагивать губы.

— Какой ещё Межин-град? — стараясь не смотреть в глаза Борво, девушка уставилась на старика. — Я не знаю такого города.

— Потому что в твоём мире его нет.

— В моём мире? В каком ещё моём мире? А этот чей?

— Послушай, Мара… — старик протянул руку, но Маринка вывернулась из хватки Борво и отскочила назад, машинально схватившись за ноющее плечо.

— Я не Мара. Кто вы?

Старик выставил перед собой раскрытую ладонь — так успокаивают испуганных животных, мелькнуло в маринкиной голове. Но ей спокойнее не стало — напротив, девушка чувствовала, как приближается паника, с каждой минутой становясь всё явственнее.

— Скажите мне, где я? — голос тоже дрожал.

Старик не приближался, так и стоял с поднятой рукой.

— Я уже тебе ответил. Позволь всё объяснить — тебе нечего бояться, Мара.

— Я не Мара, — упрямо повторила Маринка, отчаянно стараясь не стучать зубами. — Что объяснить?

Ей казалось, что она сходит с ума — всё так странно, и вместо ясности только больше запутывается. В её мире, в её мире… Взгляд на миг скользнул по силуэту Борво — сейчас, в навалившейся на лес темноте, он расплывался, и Маринку словно ударило током — это он!

— Мара… — долетел из сумрака его голос, какой-то безжизненный… И девушку затрясло.

— Ты вернулась…

 — Ещё не время…

 — Время пришло…

 — Невеста…

Маринка упала на колени, сотрясаясь от рыданий, и Борво метнулся к ней. Сильные руки подняли, прижали крепко, успокаивая. А в голове Маринки билось лишь одно: это тот сон, тот самый сон! Только теперь наяву…

Борво прижимал Маринку к себе, баюкал, как ребёнка, пока она отчаянно ревела, вцепившись в его рубаху. Она ничего не понимала, чувствовала лишь всепоглощающий страх и какую-то неизбежность. Что произошло? Что? Но связно мыслить в тот момент девушка не могла, и вопросы оставались без ответов. Наконец, выплеснув затопивший её страх, Маринка немного успокоилась. И хоть тело продолжало трястись, словно от холода, сознание прояснилось.

— Легче тебе, Марёна? — старик опустился рядом, и Маринка, всё ещё прижатая к груди Борво, искоса глянула на него и кивнула. — Вот и славно, милая. Выслушай, что я скажу.

Маринка боялась услышать правду — чувствовала, что она окажется невероятной, — но только снова кивнула и по-детски зажмурила глаза. А старик продолжал:

— Ты не просто так оказалась здесь, ты вернулась домой.

Маринка замотала головой — как это домой? Её дом совсем не здесь.

— Это ошибка, — всхлипнула она и посмотрела на Борво. — Ошибка?

Голубые глаза мужчины будто омертвели, и заглянув в них, девушка снова почувствовала холод.

— Нет, Мара, — ответил старик, — ошибка, напротив, исправлена. Ты заплутала, забыв дорогу домой. Нить твоей жизни оборвалась до срока, и душа ослепла. Я просто помог тебе вернуться.

Слова седовласого старца проникали в сознание, обретая пока ещё расплывчатые образы. Но смысл сказанного постепенно доходил, вот только поняла эти слова Маринка совсем не так, как рассчитывал старик.

— Значит, это ваших рук дело? — обернулась она к нему, чувствуя, как всё внутри натянулось. Жар бросился в лицо, и, видно, что-то отразилось в её глазах, потому что старик растерянно промолчал. — Верните меня обратно.

Маринка почувствовала, как от её последних слов напрягся Борво, но сейчас она смотрела только на старика, испытывая незнакомое доселе чувство — в ней закипал гнев. В маринкиной жизни никто и никогда не решал за неё. Даже отец ни разу не навязал ей свою волю. Маринка не считала себя сильным человеком, скорее напротив, но вот решать за себя привыкла сама. И потому повторила:

— Верните меня обратно.

— Нет, — отрезал старик и резко поднялся. Стукнул о землю посохом, и тот засветился неяркой голубизной.

Вырвавшись из рук Борво, Маринка вскочила следом.

— Вы не можете решать за меня, — тихо сказала она, стараясь оставаться спокойной — хотя на деле спокойствия и в помине не было. — Там осталась вся моя жизнь.

Старик долго молча смотрел на Маринку, и во взгляде его пронзительных глаз девушка увидела жалость.

— И что же там осталось, Мара?

Маринка подумала про Сергея, про то, как почти сбежала, не желая жить без любви. И про свое решение разорвать их отношения… И не нашлась, что ответить.

— Вот видишь, — мягко сказал старик. — А здесь тебя ждали.

Маринка обернулась к поднявшемуся с земли Борво, всё ещё ничего не понимая, но догадываясь, что ждал её именно он.

— Почему?

Мужчина стоял неподвижно, даже взгляд его застыл, будто у каменного изваяния, и лицо в голубом свете посоха казалось мертвенно-бледным. Но вот он шагнул к ней, сжал ладонями маринкины плечи, и синие глаза снова стали живыми.

— Потому что ты моя…

Маринка хотела спросить ещё что-то, но старик её опередил:

— У тебя будет один год, Мара.

— Для чего? — спросила девушка, обернувшись к нему.

— Для того, чтобы решить: остаться или уйти.

Обдумать его слова Маринка не успела — старик коснулся её головы и произнес:

— Теперь спи.

И Маринка почувствовала, как падает вниз…

* * *

Она бежала прочь от мерцающего огонька за стеклом. Бежала, оборачивалась, и видела, что огонёк остается таким же близким. Расплывчатый силуэт обрел очертания, и из лесной тьмы на неё смотрел Борво, а в синих глазах его плескалась боль.

— Почему? — спрашивала она его, и понимала, что больше не хочет убегать.

Он подходил, сжимал её плечи, и от его близости кружилась голова.

— Потому что ты моя…

 — Здесь тебя ждали…

 — Ты моя…

 — Марёна, — в этот раз Маринку разбудил голос старца, — поднимайся, солнце уже высоко.

Девушка открыла глаза, и какое-то время просто смотрела перед собой, заново осознавая произошедшее с ней — новая реальность пока воспринималась с большим трудом. С виду тот же лес, то же солнце играет бликами в густой листве, те же птицы щебечут в ветвях. Где-то далеко закуковала кукушка — знакомые с детства звуки. И всё же всё было иным — неуловимо, непонятно маринкиному сознанию.

Старик сидел рядом и терпеливо ждал, пока девушка придёт в себя. Серые лучистые глаза смотрели с добротой и пониманием.

— Неужели всё это правда? — спросила Маринка, и губы старика дрогнули в улыбке.

Невероятно! Но так же не бывает — как можно вот так запросто попасть в другой мир? Да и как она может быть уверена, что он другой?

Видимо, вопросы явственно читались на маринкином лице, либо старик мог слышать мысли.

— Тебе трудно поверить, я понимаю.

— Не трудно, — покачала девушка головой, — невозможно.

— Запомни, Мара, — голос старика зазвучал чуть громче, — нет невозможного. Люди сами ставят себе преграды.

— И что? Вы хотите сказать, что можно вот так запросто гулять между мирами, стоит только захотеть? — нервно усмехнулась Маринка, и старик посуровел.

— Нет, это совсем не просто. Да и надобности в таких прогулках нет, всему свой черёд. С тобой особый случай.

— Почему? Зачем понадобилось возвращать меня сюда?

— Я уже говорил: ты не прошла начертанный путь, а потому должна была вернуться.

— Значит, вы возвращаете всех, кто ушёл раньше времени?

Старик замялся и отвёл глаза, и Маринке стало понятно, что он немного лукавит.

— Нет, не всех, — всё же ответил он честно. — Но за тебя очень просили.

— Борво? — догадалась Маринка, и старик кивнул. — Кто он мне? — ответ девушка уже знала, но должна была убедиться.

Старик это понял и вновь улыбнулся:

— Ты верно подумала, он твой муж. Именно поэтому твоё тело поет, хоть разум и не помнит прежней жизни.

Глаза его смеялись, а Маринка, припомнив прошлый вечер, почувствовала, как жар заливает лицо — её тело и правда пело под руками Борво.

— Идем, Марёна, путь неблизкий.

Старик поднялся и пошёл вперёд, опираясь на посох. И только тут Маринка поняла, что Борво с ними нет.

— Подождите, а где же…

 — Он ушёл ещё вчера, — обернулся старик, и взгляд его снова был серьёзен. — Придётся вам повременить.

Больше он ничего не сказал, и Маринке осталось лишь гадать, с чем именно придётся повременить.

Она шла чуть позади, стараясь не отставать, и рассматривала старика: прямая спина, белая рубаха ниже колен, и такие же белые штаны, широкий вышитый пояс стягивает суховатую талию. Он был не слишком широк в плечах — скорее худой, чем-то напоминающий старое дерево. Длинные белые волосы схвачены плетёным очельем, и легкий ветерок треплет чуть волнистые пряди.

— Смотри под ноги, — неожиданно сказал он, и Маринка тут же споткнулась и больно ушиблась.

Вот же, подумала девушка со злостью, накаркал. И показалось, что он снова ухмыльнулся — видно, и вправду мысли читает.

Больше Маринка на него не смотрела — лес начал густеть, и идти стало труднее. Старик был босиком, и Маринка мысленно поёжилась, представляя, как должно быть неприятно ступать по опавшей хвое, шишкам, торчащим корням и сломанным веткам. Но ему это, похоже, было вполне привычно — старик шёл, словно по мягкому ковру. А вот Маринка, хоть и была в обуви, постоянно спотыкалась, цеплялась за корни, путалась в прошлогодней траве. И вскоре шла уже только на силе воли, сцепив зубы и перебарывая желание усесться прямо на землю и остаться тут навсегда. Старик оборачивался, поглядывал на девушку с интересом, иногда улыбался. А она злилась, пыхтела, продираясь сквозь колючие ветки, и с каждым шагом все сильнее хотела вернуться домой. Домой! В её привычный дом, в привычный мир, где всё ясно и понятно, где нет никакой неизвестности. Тонкая ветка хрупнула под ногой, острый осколок, прошив тонкую подошву, больно впился в ступню, и Маринка едва не заплакала — больше от обиды. Да зачем ей всё это надо? Почему её лишили привычной жизни, по какому праву? Она не просила!

Маринка была уже на пределе, когда старик неожиданно сказал:

— Отдохнём, — и посмотрел на девушку так, что уже заготовленные гневные слова застряли в горле. — Посиди, Марушка.

Маринка опустилась на поваленный ствол и уронила голову на руки. Боже, боже! Да что же это такое?

— Это твой путь, Мара, — снова разгадав её, ответил старик и, пошарив в небольшой холщовой суме, протянул девушке кусок чёрного хлеба. — И только ты решаешь, каким ему быть.

Маринка усмехнулась: надо же, как мудро, вот только решает сейчас вовсе не она. Маринка глянула на старика исподлобья, и он неожиданно расхохотался, спугнув подлетевшую за хлебными крошками пичугу.

— Ты в точности такая, какой была в детстве, — просмеявшись, сказал он, и от этих слов в душе девушки против воли потеплело.

Маринка чувствовала, что между ней и этим старцем есть какая-то связь, что он знает о ней куда больше, чем она сама. И, глядя в его добрые серые глаза, девушка начинала принимать то, что случилось. Он не желал ей зла, он любил её, как отец любит своё дитя, и хотел помочь.

— Ты росла на моих глазах, Мара, я принимал тебя у матери, а ты едва не убила её…

Глаза Маринки округлились, и старик грустно улыбнулся:

— Роды были тяжёлые. Неждану, матушку твою, долго выхаживали потом, и больше уж она не понесла — так и жили они со Светозаром только тобой. А я стал твоим наречённым отцом, имя тебе дал — Марёна, богиня зимы — в лютую стужу дело-то было. Так что всё на моих глазах, с самой первой минутки. Да вот не углядел… — он осёкся вдруг и опустил голову.

Сердце Маринки заколотилось, страшась узнать правду, но она всё же спросила:

— Что же случилось со мной?

Старик посмотрел на Маринку, будто сомневался, говорить или нет, и всё же решился.

— Вас убили, Марушка…

Маринка ахнула, хоть подспудно и ждала чего-то ужасного. Только почему — вас?

— Кого ещё? — спросила она, едва шевеля губами.

Было страшно, ужасно страшно, но девушка чувствовала, что должна это знать. Старец, видимо, думал так же. Он согласно покачал головой и ответил:

— Сына вашего нерождённого, ты тяжелая была тогда…

Маринке показалось, что прямо над ней разломилось небо, и тяжёлый осколок придавил её к земле — так трудно стало дышать. Она не закричала только потому, что зажала себе рот, но боль прорвалась слезами, и старик придвинулся, обнял её и погладил по голове.

— Плачь, Марушка, плачь, женские слёзы великую силу имеют. Плачь…

Она не вспомнила ничего из того, что рассказал старик, ни единого образа не возникло перед глазами, словно этот свиток её жизни был запечатан и спрятан подальше. Но душой Маринка чувствовала боль, разрывающую её изнутри, словно вот прямо сейчас потеряла своё дитя — бережно хранимую под сердцем новую жизнь.

— Кто?

Маринке отчего-то важно было это знать, будто она могла что-то изменить или исправить, хоть и понимала, что ничего уже не вернуть. Но боль за потерянного ребёнка, которого Маринка не помнила, жгла огнём — он мог бы жить сейчас. Дети не должны умирать.

— Не знаю, Марушка, — тяжко вздохнул старик. — Его так и не нашли.

Старец и девушка долго молчали, обнявшись. Слёзы высохли, но боль осталась. Но Маринка чувствовала, что у неё хватит сил узнать всё до конца.

— Что было потом? — наконец спросила она, и старец продолжал:

— Борво нашел тебя утром — он отлучился как раз, на заставу ездил, — и сам чуть не умер от горя. Корил себя, что не уберёг вас. Будто почернел тогда Межин-град, вероломства такого люди не ведали. Видно под мирной личиной враг скрывался. Разослали тогда старейшины воев, по всем дорогам искали, да только не оставил убийца следов. Неждана не пережила, через седмицу ушла за тобой — она внука ждала, не могла нарадоваться… А отец — Светозар, — как вас похоронил, собрался и пошёл смерти искать. Нашёл ли нет, никто не знает — как вышел за ворота, так больше его и не видели.

— А Борво? — почти беззвучно прошептала Маринка.

— Борво с могилы не уходил, как одержимый стал. Говорил потом, что сам умереть хотел — прямо там, рядом с вами. Да уж больно воля в нем сильна, а тело силу имеет недюжинную. Изголодался так, что ходить не мог, в избу ко мне едва живой приполз. Только глаза горели, будто в горячке. Верни, говорит, отец, нет мне жизни без неё. Сам бы ушел за ними, да только не берёт меня смерть. Верни, что хочешь сделаю…

Старец замолчал и посмотрел на Маринку долго, будто искал что-то в её глазах или ждал слов. Но девушка занемела, слово панцирем покрылась, спасаясь от боли, и не могла ни говорить, ни чувствовать. Только впитывала каждое слово, наполняя замёрзшую душу странным, непонятным ей самой чувством. А оно росло внутри, оформлялось во что-то тёмное, тяжёлое — будто камень лёг на сердце.

— Вот тогда-то я и начал тебя искать, и нашёл, — закончил он свой рассказ.

Они ещё помолчали. Хлеб в маринкиных руках давно превратился в крошки, и у самых ног прыгали, собирая нечаянное угощение, непуганые пичужки. Маринка так и не вспомнила ничего из того, что рассказал ей старец, но когда он поднялся и подал девушке крепкую сухую ладонь, ухватилась за неё с решимостью.