День становился назойливым

День становился назойливым и безучастным к своей и чьей-либо жизни. Облака плыли
По небу в сторону солнца, к ним присоединялись другие, похожие  на сгустки пыли, которые
 казалось,  въедаются в самые глаза. Он уныло всматривался в высоту, пытаясь хоть
 что-то понять. Доносилась тихая, еле различимая музыка, «Осень»,  « Времена года»,
Вивальди.
Клавесин перелистывал палитру красок и листьев, палочка становилась чем-то главным
и неземным. И только волосы были разбросаны ветром, прохладные и свободные.
И почему-то даже это робкое большое нравится и приближает к чему-то высокому
И неземному…
Немного дальше за шлейфом этого безучастия проступали черты юной девушки.
Двор с мутным ковром травы становился более правдоподобным. Девушка рисовала
Поодаль кувшин с цветами. Похоже, ангел рисовал жизнь мазком и старательно краски
Ложились на белый лист , чистый и непорочный. Это длилось мгновение и
становилось  чужим и отстраненным. Казалось, корабль летел все дальше и дальше…
Двери были открыты. Швейцар вежливо подавал напитки и холодное шампанское.
Маленький уютный домик напоминал тишину и шепот ребенка. Представители
Среды влияния старались незаметно общаться друг с другом. Посередине комнат
стоял стол, вытянутый в длину, как нос.  Предстояла большая работа по наведению
чистоты… . В одной из комнат стоял  старый диван.  На нем лежал человек в хорошо
 помятой одежде, весь вид его вызывал сострадание. Он настойчиво старался
уснуть , но это выходило плохо, и он беспокойно ворочался из стороны в сторону,
стараясь успокоиться и уснуть. Мухи нагло липли к его лицу, задевали кончик носа.
   Все было сохранено, как в старые времена радости и спокойствия. Только одно
Беспокоило людей – время. Неумолимое доброжелательное чувство идти
и не возвращаться заставляло все больше уходить в сторону. Все было спокойно,
и день длился открытым взглядом в окно. Робкие миражи заглядывали из-за
плеча, ничего не понимая, украдкой исчезали. Холодный потолок, большие ковры
на стенах придавали комнате что-то отдаленное, неблизкое, чувствовалась
тревога и одиночество.
Рука медленно сползала с дивана на пол. Потусторонняя жизнь во сне
 становилась явью, в цвете и картинах. Никто не старался уйти от вопроса в лоб.
Последовательное условие слова было вежливо сохранено и донесено слуха.
Только однажды случалось недоразумение. Впрочем, о нем говорили все
и очень долго. История вслушивалась ушами пола и стен в лица говоривших и
старалась сначала понять правильность и значение всего происходящего,
а потом судить о нем.
Свет падал на правую половину лица спящего и мягко освещал черты довольно
Пожилого мужчины. Веко незаметно для постороннего, моргало. На столе
Лежала пепельница с окурками, следы губ на них въедливо избегали участия
гласности. Вопросы и во сне  напоминали сон. Небрежно повернувшись, человек
стал просыпаться. Какое-то замешательство в сознании, и глаза снова стали закрываться.
Ленивая усталость понемногу овладевала всеми членами человека, и он погружался
 в сон, словно в туман невидимых теней.
Вся конференция напоминала тайное общество невидимок, которые старались
Проявляться как можно реже. Диалоги становились  обоюдосторонними у края
Освещенной лампы.
Окно  комнаты выходило на поле, свободное от слуха и слов.  Там была жизнь.
На поле  росло дерево, казалось, что оно отражается, и только тень укачивала
ветки многолетних рук природы.  Все дышало умом и рассудком, память
восходила и опускалась ровно, без всплесков раздражения.
- Как  странно, что это не облако, я бы сел на него и полетел…
-А зачем тебе лететь на дереве, у тебя сильные красивые крылья?..
На дереве аккуратно шевелилась ветки, они как будто старались друг друга задеть,
они чесались сами о себя, какая-то странная дрожь их охватывала и отпускала, как
бы чего-то страшась, то ли самого дерева, то ли еще чего-то, что постоянно
присутствовало, но чего никто не видел.

Совсем незаметно  для человека одна из веток немного приподнялась, и странное
Чувство, что на тебя кто-то смотрит, стало давить на сознание.
Посмотрев на дерево еще раз, я почувствовал какое-то неудобство состояния и
Страх какой-то тайны.
Совсем белый, величиной с куриное яйцо, да-да, с куриное яйцо, не меньше
на меня смотрел человеческий глаз. Он был  блестящий, кровеносные сосуды
переплетались, и казалось, по ним что-то бежит. Было неудобно от неморгающего
взгляда.  Я старался подавить в себе чувство неудобства перед  этим  неожидаемым
взглядом, и понемногу приходил в себя. Страх перед необъяснимым проходил,
и на смену этой непонятности приходило доброжелательное чувство позвать увиденное.
Зрачок глаза колебался в фокусе, тем самым давая понять, что он понимает все
Происходящее. Глаз разговаривал со мной, и кажется, мы понимали друг друга,
Все было понятно без слов. Природа становилась ближе, и эта близость
 радовала и расстраивала…
Отдельная комната, открытое окно становилось прозрачным вдохом, от этого
Лучше думалось. Здесь было уютно. Казалось, нас здесь никто не видел, а значит
не мог потревожить. Темный фон комнаты становился соучастником самых
 неожидаемых мыслей . Немного в стороне , на светящейся площадке, танцевали
девушки. Принесли кофе и минеральной воды.
…-Я смотрел словно уставшими  глазами, но видел все отчетливо. Шли обыкновенные
Люди, старые и молодые,  на них были белые до пят рубахи. Они шли по наклонной
Возвышенности в сторону обрыва. На самом краю стояли молодые люди,
и совсем юные, за ними пожилые люди, старые. На какой-то миг лица их приблизились,
и было видно, что все они видят одно. Они продвигались к самому краю, одни уже
стояли, не двигаясь, другие подходили тихо и молчаливо. Только шорох
длинных рубах создавал музыку, это была хоровая песня человеческих жизней.
Спины двигающихся людей удалялись, никто ничего не говорил, и так все было ясно.
 Вдруг их руки плавно поднялись вверх, и крылья, большие и белоснежные,
Появились за спинами. В замедленном танце люди стали отрываться от земли,
Поднимаясь все выше и выше. Нет это не был птичий полет, это было что-то другое,
и хаотичное, и упорядоченное, удивительное и красивое. Дальше – какая-то пелена
Мыслей, и все стало удаляться все дальше и дальше, но память старалась удержать
Последний миг  в памяти и перед глазами…
   Откровение собеседника было сильным и откровенным. Надежные руки словно
 Держали так крепко, что становилось страшно и не по себе. Что может быть в его
голове сейчас, и почему он это говорит?...
Все может достаточно просто от того, что мы сами себя не понимаем, и так часто,
Что хочется задать вопрос: - А где же ты сейчас, и почему ты не там?..
Мишура слов и вопросов набрасывались на меня одновременно: вопрос-ответ.
     Чашечка кофе опустела, на дне бутылки с минералкой еще прыгали порознь
Пузырьки, и каждый пропадал навсегда и не плакал о смерти, они привыкли так жить.
    Я остался один, захотелось куда-то уйти, куда-то…
Я вышел. Идти было все равно куда.   От свежего ветерка стало свободно и дурновато.
Прошел несколько шагов, и мне показалось, что я где-то высоко, эта мысль стала
все сильнее овладевать мною, непонятное вдохновение, жажда увидеть новое
становились сильнее. Шаги мои стали тверже и быстрее. Впереди послышался топот,
 он перестал, стал слышен рядом, впереди, и исчез, словно ничего и не было.
Я шел дальше, становилось светлее. И вдруг в глаза ударил резкий луч солнца.
Небо было чистое, без единого облачка, синева высоты обнажилась и бала беззащитна.
Я посмотрел под ноги, увидел землю.
   Подошел троллейбус,  я сел в него. Пошел сильный дождь, его стук был так настойчив,
Что хотелось ему помочь войти хоть куда-нибудь. Трава за окном была вымыта
и каждым листочком смотрела вверх. Она дышала во всю силу, ее дыхание перерастало
в аромат свежести, он наполнял высоту, воздух , радовал все вокруг.
Нас обгоняли страшные машины, они были похожи на неудачных зверей.


Все было неожиданно и непонятно, к чему. Я видел, что за горизонтом. Сзади кто-то
Тронул меня за плечо: - Здравствуйте, я очень рад,  Вы наш гость. Он был одет во
Все старое, потертое – бедный странник, кочующий по белу свету.
- Возьмите это, - он протянул жетон, - на память о нашем городе. Обычный жетон,
Набор цифр. Впереди показался шлагбаум. Знакомый мой исчез.
Патруль весь в черном, на лицах  маски.
- Ваш пропуск? – у меня в руках остался жетон, увидев его, патруль откозырял –
- счастливого пути. Разрешите отправлять?..
Дальше снова потянулся туман. Где-то вдали показались черты построек.
Над городом висела черная туча. Подъехали поближе, в в городе было угрюмо и неуютно.
Люди ходили осторожно и безразлично, всем видом вызывая жалость и постороннее
безучастие.  По городу ходили неудачники. Хотелось поскорее уехать отсюда.
Троллейбус тронулся. Человеческие лица быстро остались позади. Быстро потемнело,
и скоро темнота стала постоянным спутником, только иногда по обе стороны
дороги  встречались уродливые фонари, как светящиеся головы богомолов.
Впереди показалась толпа, троллейбус остановился, люди вошли в салон.
Лица их были закрыты масками. Снилось ли мне все это безобразие? Мне стало
Неудобно за все это уродство, и это настолько расстроило меня, что я заплакал
от стыда. Люди стали что-то импровизировать на ходу, и кажется, удачно.
Оцепенение потихоньку отпустило меня, я заразился их игрой. Во всем этом
балаганчике проступала наивность и доброта, первородная застенчивость и,
одновременно, хмельное бесстыдство. Хорошее брало верх над всем сомнительным.
Троллейбус ехал тихо, тихо играла музыка, вызывая ностальгию сочувствия.
По обе стороны в окнах отсвечивались цветы, которыми были усеяны поля. Цветы
Светились изнутри, плотно закрытые лепестки просвечивались, пестик и тычинки
Светились мягким пламенеющим светом, цветы оживали и казались спящими.
И так до горизонта, небо подхватывало перелив цветов, светом мерцающих звезд.
Люди, оказывается, вышли, вот они и ушли куда-то.
Первобытная немота и остолбенелый взгляд в окно досаждали однообразием.
И почему я не встретил никого, с кем можно было бы поговорить чисто и
Откровенно?  Троллейбус остановился на краю поля.  Небо, черное, в дымках
Галактик, молчало, звезды были и далеко и близко.
- Не случайно все произошло так быстро и довольно просто, что не стоит обращать
внимания. Если ты хочешь полететь, то лети. Ты хочешь этого и сделаешь.
После этого откровения он умер. Почему он умер? Кто этого хотел? И зачем это
понадобилось: так рано умереть, ничего не сделав в жизни? Может, он этого ждал?
Все может быть. Если он это сделал, значит, ему хотелось, и он пожертвовал.

                Послесловие.

Человек лежал молча и не двигался. Глаза были закрыты, он был мертв. Только
еще живая кровь сочилась из виска, капала на пол. Губы  были приоткрыты,
застывшая у края рта кровь делала его еще большим. Так, крадучись подступала
полная немота. В доме никого не было, да и не могло быть. Только прохожие изредка
заходили посмотреть на себя в зеркало, висящее на входе двери. Больше сказать
что-либо о доме трудно. Эту тайну никто не старался переступить.
     В тот день шел пластилиновый дождь, на улицу никто не выходил, смотрели в окна и
думали только: чтобы Бог дал солнца и урожая. Издавна все  ходили на поле, где росли
странные растения, названия которых никто не знал. Они росли сами собой, никто
за ними не ухаживал, сами размножались, сами умирали. У людей был страшный и
удивительный обряд. Для того, чтобы попасть на поле, люди выбирали человека-жертву,
его надо было отдать Богу, чтобы урожай был. Перед полем собирались все люди селения.
У самого края поля стояли ворота,  перед воротами – большой столб, старый и природой
 обиженный. В столбе на высоте метра была дыра, кто и когда это сделал, никто не знал,
это было очень  давно. Возле столба ходил старый человек. Еще на столбе было что-то
нацарапано, слова  полу стерты, но приглядевшись, можно было заметить следующее:
  «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то
Принесет много плода». Вся процессия стояла молча какое-то время, потом из толпы
вышел человек и подошел к столбу, он снял свою одежду и остался обнаженным.
Человек приник к столбу, где была дыра, и смотрел одним глазом, он стоял на коленях
и молча  вглядывался. Он видел совсем другой мир, и ему слышались слова: « Перед
праздником Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к отцу, явил делом,
что, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери, когда
дьявол вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус, зная, что Отец
все отдал в руки Его и Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с себя
верхнюю одежду, взяв полотенце, препоясался: потом влил воды в умывальницу, и
начал умывать ноги ученикам и вытирать полотенцем, которым был препоясан».
Уединенность и тишина уносили человека в другой мир, и он обо всем забывал.
Он видел, как по небу плыли облака: красные, желтые, черные, небо было доброе,
как молоко матери. Казалось, и он сорвется с места, но руки крепко держались за столб.
Сила была такая соблазнительная и томительная, что трудно было устоять на маленьком
пятачке соблазна. Все это настолько ублажало и уносило в глубину, что душа
переворачивалась от жадности увиденного блага . Выступил большими каплями пот, люди
смотрели обезумевшими глазами, они были в шоке, никого не слышали,
их замкнутость становилась блаженством душ.
     Вдруг раздался сильный и резкий крик, и все оборвалось.  Люди упали на колени, их
 головы опускались к земле, не смея подняться.  Человек, пошатываясь, встал на ноги,
одной рукой он держался за окровавленный глаз. Рана была смертельна. Силы еще
были при нем:  - Дети, недолго уже быть мне с вами: будете  искать Меня, и как сказал
Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь, Заповедь
Новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга
По тому знаю все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собой».
    Сказав это, человек пошатнулся и упал навзничь. Люди подняли головы, потихоньку
они стали подходить к тому месту, где лежал человек. Лицо  его было обезображено.
Долго стояли молча. Затем,  открыв ворота, прошли на поле и стали собирать урожай.
Каждый брал столько, чтобы хватило до нового урожая, остальное оставалось, как
семена для нового урожая.  Поле опустело. Странный свист разносился по всему полю,
 это свистел  столб. Кровь на нем  уже потемнела. Ветер разносил истошное
 карканье воронья. Небо темнело, затягивалось мглой. Поодаль от столба звенела цепь,
дрожала , переходя на рывки, на мгновение замирала, потом снова дрожала.
Цепь  дрожала на человеке, прикованном к столбу. В руках человек держал штырь
Как страшное жало мести. Лицо было перекошено страшной раной в глаз.
Кто знает, почему человек был здесь. Но….
      Небо насытилось влагой. Пошел дождь.

1986 год.