Роковые годы

     Старые корни пускали новые побеги.

                П.А.Кропоткин.
                Записки революционера.


     На берегах русских рек воют осиротелые
бабы, лежат посиневшие от тифа, от голода
детские трупы, дотлевают мужицкие избы.

                Андрей Алдан-Семенов.
                Красные и белые.


     Гражданская война... Советские историки
десятилетие за десятилетием покрывали её слоем
лжи и подтасовок, причем по мере удаления от
событий степень их искажения увеличивалась в
зависимости от меняющейся коньюктуры в
коммунистических верхах и требований о пересмотре
тех или иных фигур.

                В.Е.Шамбаров.
                Белогвардейщина.



                Глава 1.

     Бревенчатый пятистенок на окраине небольшого среднерусского городка N. потемнел от времени, но был еще довольно крепким. Видно было, что простоит он еще не один десяток лет. Дом был выстроен отцом нынешнего хозяина Мирона Истомина и был рассчитан на многочисленную семью. Да только вот с детьми отцу не повезло - из всех рожденных выжил один Мирон, одна дочка после рождения прожила совсем недолго, а второй сын в отрочестве купался с ребятишками на речке да и угодил в омут, откуда его достали только на второй день.
     Вечерело. Пожилой Мирон сидел у окна, опустив голову. Жена его Пелагея, стоя на коленях, тихо молилась перед иконами, время от времени кладя поклоны вплоть до самого пола. Но вот она выпрямилась и подсела к мужу.
     - Который месяц от Прохора никаких известий, - грустно проговорила она. - Как он там, жив ли?
     Старший сын хозяев был призван на службу в солдаты, воевал с немцами, а сейчас, когда в стране началась революционная заварушка, от него не приходило ни одного письмишка.
     - Дак вон ить што деется, - в тон ей отозвался муж. - Не поймёшь, где какая власть. Всё было чин-чином, а тут вон одне красные, другие белые. Верха дерутся, а народишко... Эх-ма, да што тут говорить. Совсем задурили головы людям.
     Глянув в окно, старушка всполошилась:
     - Вона, Василько возвертается. Надо поесть ему приготовить.
     Василько, двадцатилетний младший сын, вошел в избу, снял фуражку с перехлёстом красной лентой и поставил на стол принесенный с собой узелок.
     - Вот, нам паёк выдали в ЧК, - похвастался он.
     Развернув узел, он достал из него пару селёдок, десятка два картофелин, несколько кусочков колотого сахара и мешочек с гречневой крупой.
     - Ну, теперя заживём! - с усмешкой произнёс отец.
     - Ничего, слом старого режима не проходит безболезненно, - ответил сын. - Вот установим власть народа, тогда и заживём по-человечески.
     - И раньше-то нормально жили, - вздохнул Мирон. - И не голодали, как сейчас. Вот, в дому картошки осталось с полмешка. А дале што? Зубы на полку и ложись помирать? Спихнули царя, а кому он мешал? Жили, как люди...
     - Ладно, отец, не ворчи, - остановила его Пелагея. - Садись вон за стол, поешь с Васильком картошки с селёдкой да чайку попей - я сушеную морковь заварила.
     - Сама-то ела ли? - поинтересовался сын.
     - Стряпуха голодной не бывает, - отмахнулась та. - Вот хлебушка бы - давненько его не едали.
     - Ничего, ничего, будет и хлеб, и масло, - бодро возвестил сын. - Да, завтрева я уезжаю на несколько дён - поедем по деревням за продуктами для города.
     - Дак и там голодают, чего отбирать-то будете? - спросил отец. - Вон ведь какие страхи рассказывают...
     - А ты слушай больше, - возразил сын. - Это враги специально мутят народ.
     - Откуда они взялись-то, эти враги? Ране их не было. Разве что грабители да каторжане беглые, - не отставал отец.
     - Так буржуи не согласны с новой властью, - пояснил Василько. - Вот и хотят все поставить на старые рельсы.
     - Ты вот как-то говорил, что у них надо всё отнять и поделить, - продолжал отец. - Нам-то с тобой много от них достанется?
     - Все достанется государству для восстановления народного хозяйства, - пояснил сын.
     - А нам, стало быть, фигу в кармане, - кивнул головой отец. - Я вот одного не понимаю, зачем нужно было все рушить, чтобы потом, что было порушено, восстанавливать?
     - Тёмный ты, батя! И слова твои - контрреволюционные. За такие слова у нас к стенке ставят, - начал сердиться Василько.
     - Дак а чего там, валяй, - обреченно произнес Мирон.
     - Да будет вам собачиться, - остановила их мать. - Поздно уже, спать пора.


     Василько вернулся из поездки какой-то темный лицом и хмурый. Войдя в избу, он бросил у порога мешок, сел на пристенную лавку и опустил голову.
     - Сынок, поешь что-нибудь. Небойсь, проголодался с дороги-то, - предложила мать.
     - Кусок в рот не лезет, - нехотя ответил тот. - Возьми вон продукты в мешке, а я, пожалуй, прилягу.
     - Ты не заболел случаем? - спросила мать.
     Сын ничего не ответил и ушел на сенник.
     - Чевой-то, видать, случилось, - обратилась Пелагея к мужу.
     - Нагляделся, видать, как крестьяне жируют, - усмехнулся Мирон. - Наворочали невесть что, а теперя расхлёбывают. Пошто нужно было эту бучу затевать, прости, Господи?
     - Чево уж теперя говорить-то? - вздохнула жена. - Вон, чего-то привез с собой, надо глянуть.
     - Чево-чево? У голодных, как мы, отобрал, знамо дело. Власть-то у них, што хотят, то и воротят.
     - Да ладно тебе, - отмахнулась Пелагея. - Што ты всё ворчишь и ворчишь, как старый дед.       
     Василько вернулся в избу через пару часов. Такой же хмурый, он сел на лавку с опущенной головой.
     - Вздремнул? - спросил его отец.
     Сын в ответ отрицательно помотал головой.
     - Может быть, поешь? - обратилась к нему мать. - Картошка еще тёплая...
     - В рот ничего не лезет, - отмахнулся парень.
     - Чего-то случилось? - поинтересовался отец. - Ты приехал сам не свой...
     - Случилось, - нехотя ответил тот и замолчал.
     А потом не выдержал и начал рассказывать:
     - Поехали обозом в три телеги. Дали кругаля по деревням. Все было нормально, мало-помалу продуктов насобирали, а вот в последней деревне такое увидели, что до сих пор дрожь не проходит. Деревушка-то небольшая и сразу видно, что уж очень бедная. Когда в неё въезжали, я обратил внимание на чудную женщину. Еще и не старая, одета плохо, а взгляд какой-то, словно она сумасшедшая. Ребенка за руку ведет лет пяти-шести. Худющий до невозможности... Сынишка наверное...
     Старики слушали его, не перебивая. А сын после небольшой паузы продолжил:
     - Мы в домах-то почти ничего и не взяли - беднота такая, что и не пересказать. Зашли в последнюю избу, а там...
     Он снова замолчал, а потом хриплых голосом продолжил:
     - Там та самая баба, что встретилась нам, вместе со своей матерью на столе разделывают тельце того пацаненка. Всё в крови, а из кастрюли торчит детская ручонка и пальчики такие маленькие... Варить приготовили...
     - Господи, суси! - пробормотала мать. - Это как же, своего же ребенка?
     Василько не ответил, потом резко встал и вышел на улицу.
     - Это до чего же можно дойти, чтобы своего же ребенка, - начал было старик, но не смог договорить.
     - Это что же теперя будет? - почти со стоном проговорила Пелагея.
     - Вот за такую власть ныне и воюют, - махнул рукой Мирон и перекрестился, обернувшись к иконам. - Не иначе, как светопреставление началось. Господи, прости...


                Глава 2.

     В окопах царила тишина. Часть, в которой служил Прохор, накануне замирилась с немцами, договорившись не стрелять друг в друга. По этому случаю солдаты смогли заняться своими личными заботами: кто-то просто сидел на бруствере, оставив винтовку на дне окопа, кто-то чинил одежду или обувку, кто-то давил вшей, копошившихся в швах гимнастерки.
     Со стороны блиндажа раздавалась песня, которую с надрывом распевал пьяненький командир прапорщик Опалов, бренча гитарой:

                Целую ночь соловей нам насвистывал,
                Город молчал и молчали дома.
                Белой акации гроздья душистые
                Ночь напролёт нас сводили с ума.
                Сад весь умыт был весенними ливнями,
                В тёмном овраге стояла вода...
                Боже, какими мы были наивными!
                Как же мы счастливы были тогда!
                Годы промчались, седыми нас делая.
                Где чистота этих веток живых?
                Только зима да метель эта белая
                Напоминают сегодня о них...
                В час, когда ветер бушует неистово,
                С новою силою чувствую я -
                Белой акации гроздья душистые
                Неповторимы, как юность моя...

     - Душевно поёт, - проговорил Семён Клыков, сидя на дне окопа. - Прямо за сердце берёт...
     - Домой бы сейчас, - с тоской проговорил сидящий рядом Антон Базанов. - Что там сейчас деется?
     - Голод там, сказывали, - ответил товарищ. - Кору, я слышал, едят.
     - Прохор, - спросил кто-то из солдат денщика командира Прохора Истомина, - ты ничего не слыхал, когда нас распустят по домам-то?
     - Не слыхал, - отозвался тот, чистя офицерские сапоги. - Вон, рассказывали, в соседнюю роту заявился какой-то агитатор, призывал бросать винтовки и расходиться по домам.
     - Как это? - удивился Антон. - Вот так взять и бросить? Мы, чай, присягу принимали.
     - Присягу-то принимали царю, - отозвался Семён. - А где он, царь-то?
     - Ну и чего? - спросил Савва. - Послушали этого агитатора?
     - Кое-кто хотел было так сделать, так ротный так разошелся - наганом грозил, - ответил Прохор. - Агитатора того стрельнул, так его солдаты едва на штыки не подняли, да унтеры за него вступились.
     - Во как! - удивился Антон.
     - Вот поговаривают, что нас отправят на переформирование, - поделился с солдатами Прохор. - Сказывали, что со дня на день.
     - Куда, не сказывали? - спросил Савва.
     - Да нет, об этом ничего не слышал, - ответил денщик. - Главное, что в тыл.
     - И то слава Богу, - согласился Антон. - Может быть, там и в баньку пустят.
     - А опосля стакан нальют и бабу дадут, - засмеялся Савва.
     - А я не откажусь, забыл уж, как бабы-то пахнут, - также с усмешкой ответил Антон. - А то вокруг только вонючие, как ты...
     Почистив сапоги командира, Прохор нырнул в блиндаж. Тот лежал на топчане, закинув руки за голову.
     - Готово, вашбродь, - пробормотал Прохор.   
     - Ты что такой надутый? - спросил его прапорщик.
     - Так дом вспомнили с солдатами, - ответил тот. - Это ж сколь времени всё воюем и воюем.
     - Дурни вы, - как-то отрешенно произнес командир, натягивая сапоги. - Дом они вспомнили! Там война идет, а вы здесь бездельничайте, с немцами общаетесь. Или пострелять захотелось? Так там не поймешь, за кого воевать и головы под пули подставлять.
     В это время в блиндаж протиснулся унтер Комисов.
     - Чего тебе? - спросил командир, встав с топчана.
     - Трое сбежали. Бросили винтовки и утекли, - доложил тот. - Послать за ними?
     - Так и погоня убежит вслед за ними, - усмехнулся прапорщик. - Один черт не воюем, да видно больше и не будем с немцами воевать. У них тоже полный разброд в частях. Бардак что у нас, что у них...
     - Так а чего делать-то? - растерянно спросил унтер.
     - А ничего. Завтра отправляемся на станцию и будем грузиться в вагоны.
     - Вашбродь, позвольте спросить, - проговорил Комисов. - Куда повезут?
     - На станции, надеюсь, узнаем, - проговорил прапорщик. - Остаешься за меня, я - к ротному.
     - Слушаюсь, вашбродь, - откозырял унтер.
     В отсутствие командира Прохор снова вернулся к друзьям. Там собралась кучка солдат, среди которых выделялся молодой человек в цивильной одежде и студенческой фуражке. Он что-то беспрестанно говорил и размахивал руками.
     - Эта война никому не нужна, поэтому надо просто прекратить воевать, поскольку на той стороне такие же рабочие и крестьяне, как и вы, - говорил он.
     - Дак мы и так не воюем, - отозвался Семён. - Да и немцы, вон глянь, не думают в нас стрелять.
     Он показал в сторону противника, где на бруствере сидели раздетые до пояса немцы и о чем-то оживленно переговаривались.
     Это не смутило агитатора и он продолжил:
     - Сейчас власть перешла в руки большевиков, но помещики и заводчики пытаются сбросить ее, чтобы установить прежний порядок и сесть на шею простым людям. Вот нам и надо не с немцами драться, а защищать новую власть.
     - Так ты что, нас под пули зовешь? - спросил Савва. - А сам-то что без винтовки пришел. Или думаешь: пусть другие воюют? Попробовал бы солдатской доли.
     - А с какого рожна нам воевать за эту новую власть? - воззрился на "студента" Григорий Левашов. - Нам не все равно, кто будет наверху сидеть?
     - Да как вы не понимаете, - начал горячиться агитатор. - Народная власть даст крестьянам землю, фабрики и заводы - рабочим. Мы же зовем вас бороться за свои права. Кроме нас никто этого не сделает.
     - Ага, вот повоюем за большаков, а они нам нарежут земли немеряно, - ухмыльнулся Антон. - А как ее обрабатывать одному, ты не подумал?
     - А тебе, Сёмка, завод выдадут, ты же у нас из рабочих, - засмеялся Прохор.
     - На всех заводов не хватит, - сплюнул тот в сторону.
     - И станешь ты заводчиком, - поддержал Прохора Антон. - А кто тогда работать на заводах станет, если каждый рабочий станет владельцем завода?
     Ответить агитатор не успел.
     - Эт-то что такое, - раздался грозный возглас унтера. - Кто позволил посторонним бродить по окопам?
     - Погодь, Кузьмич, тут каждому по заводу раздают, - смеясь, проговорил Григорий. - Ты какой выберешь?
     - А ну, вон отсель, - Комисов за шиворот выволок плюгавого агитатора из окопа и, сопроводив его пинком в сторону тыла, добавил: - Еще раз увижу, попробуешь шомполов.


                Глава 3.

     После долгого блуждания по забитым путям, поезд привез фронтовиков под Царицын. Прибывшие части влили в армию генерала Мамонтова, в Мигулинский полк генерала Гусельникова, дислоцировавшийся под Таловой.
     По случаю представления новых офицеров, в хате, которую выделили прапорщику Опалову и его денщику, собрались командиры низшего звена, которым прислуживал Прохор. Невольно он слушал, что говорят слегка захмелевшие офицеры.
     - Меня восхищают Гундоровский* полк, - восхищался капитан Осиновский. - Солдаты этого полка дерутся так яростно, что красноармейцы, узнав, кто их атакует, начинают сразу поднимать руки вверх.
------------------------------------------------
     *Станица Гундоровская - ныне город Донецк.

     - Они чем-то напоминают яростную храбрость наших частей во время знаменитого Брусиловского прорыва, - подтвердил подпрапорщик Щековой.
     - Да нет, аналогия здесь не уместна, - возразил Осиновский. - Гундоровцы воюют без принуждения, а Брусилов поставил сзади своих наступающих частей пулеметы и расстреливал всякого, кто струсил и не шел в атаку. Он действовал по примеру Петра I во время Полтавской битвы.
     В это время в комнату ввалился вахмистр Стеновой. Обращаясь к старшему по званию капитану, он доложил:
     - Вашбродь, там поймали красного перебежчика.
     - Кто таков? - спросил капитан.
     - Говорит, что тоже капитан. Не хочет воевать за красных...
     - Приведи его, - распорядился Осиновский.
     Вскоре в комнату ввели связанного перебежчика.
     - Развяжите его, - приказал капитан. - Если он добровольно перебежал, то какой смысл держать его связанным.
     Приглядевшись к перебежчику, прапорщик Опалов встал и неуверенно спросил:
     - Борис Петельников из Смоленского пехотного училища?
     - Да, - ответил вошедший. - А вы - Опалов?
     - Господа, мы вместе с капитаном учились в одном училище, он был курсом старше, - пояснил прапорщик. -  Как вы оказались у красных? Присаживайтесь к столу, угощайтесь. Прохор, подай еще прибор.
     - Нелепая случайность, - начал рассказывать Петельников. - Заболела мать, а с ней только жена и двое маленьких детей. Я отпросился в отпуск на несколько дней, чтобы навестить их. А тут, как нарочно, в город вошли красные. У них нехватка офицерских кадров, поэтому меня сразу забрали и предъявили ультиматум: или служить им или к стенке. Выбора не было. Но ко мне приставили комиссара, который постоянно контролировал мои действия.
     - Скажите, капитан, а почему их солдаты так отчаянно сражаются, - спросил подпрапорщик. - Они что, действительно верят, что после войны им раздадут землю, фабрики и заводы, как обещают большевики?
     - Да нет, верящих в большевистские бредни рядовых немного, - ответил перебежчик. - Тут дело в страхе. Царицын защищает 10-я армия, сформированная на базе 5-й Украинской Красной армии. Численность - около 50 тысяч. Командуют этой армией бывший рабочий Ворошилов и несостоявшийся семинарист Сталин. Полные профаны в военном деле. Единственное, на что у них хватило ума - это пустить по окружной железной дороге бронепоезда и бронелетучки с орудиями и пулемётами на блиндированных платформах. Да вы можете судить их безалаберные действия хотя бы потому, что они распылили свои силы и подкрепления еще в ходе боев на дальних подступах к городу - конные части Думенко, Шевкопляса, Штейгера, Ковалева, которые оказались отрезанными от основных сил и окружены. У них был один толковый профессиональный военный военком Снесарев, но после того, как он поспорил с Ворошиловым и Сталиным, его попросту расстреляли.
     - Погодите, а почему же простые солдаты сражаются так отчаянно? - повторил свой вопрос подпрапорщик.
     - А куда им деваться, если сзади стоят комиссары к наганами и расстреливают всякого, кто дрогнет в бою? - ответил Петельников. - Мало того, когда та или иная часть отступает, приезжает их главнокомандующий Троцкий и приказывает расстрелять каждого десятого. Так что солдаты дерутся не за идею, а от страха за свою жизнь. И что самое интересное, расстреляв Снесарева, они начали действовать по разработанному им плану обороны Царицына - согнали "буржуев" и "нетрудовых элементов" рыть окопы. Сейчас строится сплошная линий укреплений, упирающаяся флангами в Волгу - на севере в районе посёлка Гумрак, на юге - у колонии Сарепта. Одновременно был отдан приказ о расстреле за уход с позиций, от города отогнали все плавсредства вниз по Волге, лишая возможности обороняющихся отступать.


     Положение красных становилось всё более отчаянным: бой кипел по всему фронту обороны. На северном фланге белые заняли Гумрак, а в центре казачьи части прорвали оборону и перерезали окружную железную дорогу. На южном фланге 38-я дивизия была основательно потрёпана Астраханским офицерским полком и калмыками Тундутова. И только беспрерывно сновавшие вдоль линии фронта бронепоезда и бронелетучки с трудом сдерживали напор белых.
     Командир роты Свалов и комиссар Василько Истомин обсуждали ситуацию, сложившуюся в их двух полках. Насильно согнанные в Красную Армию не выдержали напора противника и массово побежали сдаваться в плен. Но казаки решили, что это атака и открыли по ним огонь. В свою очередь и из окопов красных застрочили пулемёты, безжалостно кося предателей. Немногие оставшиеся в живых вернулись назад, были разоружены и отправлены в город.
     - Как думаешь, что с ними будет? - спросил Свалов, разливая самогон по стаканам.
     - Да шлёпнут к чёртовой матери, - обмахнулся комиссар. - Я бы так и сделал.
     - Я слышал, что наши командующие Ворошилов и Сталин приготовились отсюда эвакуироваться, - продолжил командир. - А мы как же?
     - Командующих надо беречь, - рассудительно проговорил Василько. - А мы будем стоять насмерть.
     - С кем? - ухмыльнулся командир - Роты ополовинились...
     В это время в комнату вошел вестовой из штаба.
     - Вам пакет, - обратился он к командиру.
     - А чего это ты улыбаешься? - строго глянул на него Свалов.
     Тот не ответил и присел на табурет в углу.
     Ротный надорвал пакет и начал читать бумагу.
     - Добрая весть, - сообщил он комиссару. - С Северного Кавказа подошла Стальная дивизия Жлобы - он самовольно снялся с позиций и прибыл помогать нам. Ударил по белякам с тыла. Нам приказано атаковать навстречу ему.
     - Ответ будет? - спросил посыльный, вставая.
     - Передай, что приказ выполним, - ответил командир.
     - Я пойду к красноармейцам, расскажу приятную новость, чтобы поднять им настроение и боевой дух, - сказал комиссар.
     - Давай, - согласился ротный.  - Приказ начать атаку завтра с утра.
     На следующий день завязался встречный штыковой бой.
     Василько, размахивая наганом, бежал вместе со своими красноармейцами и что-то в азарте кричал, подбадривая бойцов. Навстречу ему бежал офицер и какой-то солдат. Не раздумывая, он сразил выстрелом офицера. Солдат, бежавший рядом с ним вдруг остановился, опустил винтовку и, глядя на него, хотел было что-то крикнуть, но не успел - Василько сразил и его и побежал дальше.
     Но что-то знакомое привиделось ему в солдате, но в азарте боя он не обратил внимания. И только когда белые побежали, оставив свои окопы, Василько вместе со всеми вернулся на поле сражения, где бродили его солдаты и добивали раненых беляков. Подойдя к лежащему офицеру, он внимательно вгляделся в подстрелянного им солдата. Тот лежал на спине и пытался приподняться, с каждым вздохом выбрасывая струйку крови изо рта.
     - Вас... Василь...ко, - хрипел он.
     Вглядевшись, комиссар с ужасом узнал его - это был Прохор, его родной брат.
     - Проша? - выдохнул он. - Братишка? Да как же так? Что же это?
     А тот пытался улыбнуться, но говорить уже не смог и издавал только хрипы.
     И тогда Василько опустился на колени, приподнял его голову и постоянно твердил только одно:
     - Проша, родненький ты мой... Ты только не умирай... Да что же я скажу тяте с мамкой? Господи...
     Но тот, не отрываясь, смотрел на него и... улыбался. А потом вздохнул последний раз и остановившимся взглядом уставился в бездонного голубое небо.
     - Нет, нет! - не своим голосом закричал брат и прижался головой к груди мертвеца.
     К нему подошел командир. Остановившись рядом, он спросил:
     - В чем дело, комиссар? Знакомого встретил?
     - Брат это мой, а я его стрельнул... Как же мне теперь домой ворочаться?..
     - Дела! - проговорил ротный после недолгой паузы. А потом подозвал двух солдат и приказал:
     - Похороните его отдельно - это родной брат комиссара.
     - Эвон как! - воскликнул пожилой красноармеец. - Надо же так...
     После того, как могила была готова и над ней был насыпан холмик, Василько встал с земли, взял винтовку брата и воткнул ее в этот холмик штыком вниз...