Козлонова

Ты знаешь везде, где я бывал  так сказать раньше – мне рады. Даже десять лет прошло, а я позвоню, объявлюсь - и меня примут. Вот так. Нет, я не хвалюсь. Только я не хочу. Как говорится, все мосты сожжены.

По телефону говорит отставной Казанова неопределенного возраста от сорока пяти, скорее даже от пятидесяти до пятидесяти пяти лет,  все еще умеренно спортивный, следящий за собой, «торгующий фейсом» , самовлюбленный той преданной любовью к себе, что умирает вместе с человеком и на кладбище их так и относят вдвоем. Лоснящийся и липкий, как кусок оберточной бумаги намазанной медом для ловли мух. Синяя льняная сорочка, светлые джинсы, желтые мокасины на босу ногу, спичка или зубочистка, которую при разговоре он переводит, пожевывая пухлыми губами от одного края рта к другому. Глаза скрыты на линзами довольно крупных солнечных очков. Кудрявые темные волосы со значительной проседью, движения южанина- вальяжные и расслабленные. Снабженец или продажник, судя по разговору, а может и вовсе человек без определенного рода занятий.

Он замолкает на несколько секунд, чтобы услышать ответ в трубке и продолжает:
-Да нет, причем тут спортивный интерес. Меня уже спортивный интерес не интересует. Хватит. Наигрался. Да, точно.

Снова повисает короткая пауза.
-Меня глаза  твои заводят. Нравятся. Очень. Ну так я еду? Ну мне тут полчаса не больше до тебя… Или ты подумаешь? Только давай не долго. Нет, я тебе не тороплю…

Улыбается краями рта, отчего улыбка выходит немого кривая, больше похожая на усмешку.
-Ну глазки у тебя заводные, понимаешь. Искристые такие. Зажигалочки. Правда.Ну чего ты решила?