Последний нудист Бурятии

Мы лежали с девушкой на одном из островов, словно рассыпанных сверху, от бурятских небес, щедрой рукой. Где-то за пределами нашей солнечной системы далекий магнитофон мотал однообразные всплески. Течение реки и ветер доносили серебристые отголоски... «а!-а!-а!»... Мы словно оказались внутри гигантского радио! Блеск кинжальных вод, скользящих в ивовых, посеребренных с чернью, узорчатых ножнах берегов, слепящее солнце, достигшее зенита, да так и оставшееся там, приколоченное гвоздями лучей, создавали игру отражений. Острова резонировали, усиливали радиопомехи, гонимые ветром над протоками. И бесконечное «а!-а!-а!» с магнитофона проплыло мимо детским резиновым мячом, раскрашенным под арбуз... Да это Таня Буланова спрашивала какого-то «атамана»... Мол, «скажи мне правду! зачем тебе моя любовь?!» Вдруг наступала тишина, длилась мгновение. И с каких-то высот, в горловину прозрачной оболочки, в которую мы были заключены, из верхней сферы невидимых песочных часов над нами — лавиной обрушивались росчерки чаек, плеск струй, шкворчание гальки, упруго скачущий лай собаки, крики детей…

И девушка спросила меня: «Сколько островов в этом месте, где бесчисленные протоки реки Уды, ветвящиеся меж иловых выносов, притекают к мощному стволу Селенги?»

Я не знал, смеяться или плакать!

Этот вопрос напомнил цитату из «Палисандрии» Саши Соколова: «Не забыть и страну победившей нирваны. Там капля дождя, достигая поверхности лужи, отчетливо произносит не «кап», а «дзен». Там — все концы и начала. Там — благодать. Только, пытаясь ей приобщиться, не спрашивайте у прохожего который час или век / видел ли он как течет река / или квадрат Малевича...»

— Острова были созданы Ландшафтным Архитектором, — сказал я. — Это он направил земснаряд в дельту Уды, начертав для него Путь, создающий масштабную модель дзен-буддистской эзотерики, которая сама по себе отрицает наличие какого-либо пути, предписывая неосознанно и спонтанно следовать кармическим предназначениям.

Я рассказал, как с высот, отрешенных от всего суетного, где сверкает абсолютной белизной нетронутый ватман, где грифели карандашей так черны, что сравнимы лишь с чернотою тени, которую отбрасывают вековечные скалы под блеском ледяной лазури, — так вот, с этих высот Ландшафтный Архитектор обозревал «План Улан-Удэ». И он исполнил чертеж, заключив абрис города акцентирующими линиями в гармонические пропорции семиугольника; определив точку созерцания, испытал недоступный простым смертным завораживающий консонанс от координированной системы с геометрическими перспективами, простирающимися за пределы ограниченного пространства.

— Ты помнишь, каким был раньше наш городской пляж? — спросил я. — Полукруг дамбы в русле Уды образовывал что-то вроде «пролива», на правобережье которого была стоянка катеров и моторных лодок, восхитительно пофыркивающих синими дымами. А дальше пляж нашего детства пестрел зонтиками мороженщиц, звенел детскими голосами, пульсировал тугими ударами по волейбольному мячу, стучал костяшками домино пенсионеров, басовито рявкал жестяными раструбами спасателей, призывающих не заплывать за буйки любителей активного отдыха на воде.

— Нет, я этого уже не застала, — грустно ответила девушка.

— Да, теперь там мусорный пустырь, «пролив» превратился в болото. Не знаю, что произошло… Быстрое течение вынесло массы песка, изменились речные русла? Потом были созданы острова. Всего их 35. Знаешь почему? Числа 3 и 5 основополагающие в китайской нумерологии, которая была заимствована в Японии наряду с буддизмом.

— При чем здесь китайская нумерология, Япония и буддизм? — удивилась она.

— При том, что… Одним словом, с какой точки не наблюдай за островами, их всегда 34. Один остров остается невидимым, он скрыт за другими. Мы как раз находимся на нем, и потому незаметны для окружающих!

Она посмотрела на меня с удивлением.

— Да ты не читала, что ли, в детстве книжку «Пятнадцатый камень Рёандзи» нашего международника Цветкова?

— Нет.

Ну и девушки пошли! Интересных книг не читают, не помнят каким на самом деле замечательным был городской пляж!

Пришлось совершить познавательный экскурс в сад камней в храме Рёандзи, главной достопримечательности японского города Киото. Там на площадке, засыпанной белым песком, расположены 15 черных необработанных скальных обломков таким образом, что созерцающие могут одновременно видеть лишь 14 из них, под каким бы углом не смотрели. Дзен-буддисты рассматривали эту таинственную гармонию как непостижимую природу бытия, а тому, кто длительными медитациями и нужным настроем сознания достигал просветления, открывались хронологическая закономерность времени.
            
— Земснаряд блуждал несколько лет, подобно пуле со смещенным центром тяжести, в голубых артериях Уды, — продолжил я свое повествование. — Он выгреб со дна мегатонны камней и песка, наворотил песчаные холмы. Одни плоские, другие в виде вулканических конусов, они возвышаются над речными извивами, окруженные где глубиной, а где мелководьем Мироздания — и как бы «проплывают», подобные облакам, в спокойном и медленном движении, вовлекая сознание горожан в состояние умиротворенного покоя… А вовсе не в суетные размышления о том, что намывание «островов» позволило кому-то поднять немалые деньги из городского бюджета, намыть и отмыть их, пустить в невозвратные синие дали.

«Раз мы «невидимые» на нашем острове, — заметила моя спутница, — то почему на нас то и дело пялится вон тот мужик, сосед-островитянин? К тому же, он совсем без трусов, кажется, там загорает!»
            
Но это уже слишком… Вечно эти девушки обращают внимание совсем не на то, что нужно! Я приподнялся и приметил рядом увесистый камень, чтобы бросить в огород этого любителя принимать воздушные и солнечные ванны a naturel, если бы он таковым оказался.

Протока между нашим островом и соседним шириной метров пять. Да ведь и я замечал мелькающего на нем какого-то странного человека. Он появлялся то над песчаным конусом, то сбоку. Загорелый до черноты, как головешка. Что там делал этот Робинзон (один, без Пятницы) непонятно. Вскоре я увидел его. Какая-то набедренная повязка на нем все же была. Присев на корточки на своем берегу, он крикнул, не будет ли закурить, ребята? У нас было, я сказал, чтобы перебрел к нам, не кидать же добрый табак, в прямом смысле, на ветер.
            
Мужик прожарен солнцем, его шкуру продубили ветра и воды, он был похож на грубый, скукоженный башмак. Лет около тридцати, печеное яблоко лысины прикрывал дурацкий платочек с узлами по углам. Под мышкой он прижимал что-то вроде брезентового «ридикюля», в нем побрякивало что-то железное. Подумав, что это местный матерый рыбак (это казалось вполне естественным), я спросил его о рыбалке… Но он отделался общими фразами, ничего интересного не знал. Потом разговорились, и выяснилось, что здесь, на его острове — «колония нудистов». Они, человек десять-пятнадцать мужчин и женщин, загорали здесь голые, проповедуя полное слияние с природой и отказ от условностей цивилизации.
            
Как раз тогда, с середины восьмидесятых, к нам хлынули всевозможные учения, секты, проповедники. Кто наговаривал мантры, кто ходил босиком по снегу, кто занимался сыроедением, кто завязывал себя в йогические узлы, кто выращивал чайный гриб и пил только чайный гриб, и видел в этом панацею, спасение (либо забвение?) в странно и внезапно переменившиеся времена. Однако, нудисты? Под бурятскими небесами, среди течения степных рек, под горьковатым ветром, принесшим от монгольских равнин запах выжженных трав... Ну, это как-то нелепо. Что у нас здесь, французская Ривьера, что ли?! Но то, что скупо поведал этот адепт некого «нового» (и весьма сомнительного) земного Эдема, прозвучало сурово и горько.
            
Да, поначалу любители загорать и купаться в естественном виде прекрасно себя чувствовали на дальнем острове, и никому не мешали. Число их сторонников росло. А между тем местная гопота выступила рьяными поборниками общественной нравственности! Их стаи кружились вокруг, утробно погогатывая и сально зубоскаля. Но это еще можно было терпеть. Затем они начали задирать напрямую, а то подлавливать тех, кто возвращался по вечерней набережной. Конечно, мало кто после такой «проработки» (если, слава богу, не после больницы) оставался фанатом столь экстремального отдыха.
            
— Они к нам полезли на остров, — рассказывал новый знакомый. — Мы отбивались, кто чем. И арматуры, и палки, и разбитые бутылки в ход пошли. Ну бились, бились… Какой там загорать и купаться, или в волейбол играть?
            
— А милиция вас что, совсем не охраняла? — спросила девушка.
            
— Еще чего, милиция! — нудист обреченно махнул рукой. — Ну, приедут, посмотрят. Кто совсем никакой валяется, того в коробку загрузят, и в обезьянник всех скопом. Потом говорят, что граждане без трусов к ним не относятся, сами же нарушают общественный порядок.
            
Жара понемногу спадала, от воды потянуло свежестью, солнце постепенно клонилось к закату. Я думал о том, что когда червленые отблески прощально позолотят купола тридцати четырех островов, то один, невидимый, останется в тени — скрытый, неявленный в реальности. На его вершину взойдет настоящий герой, взмахом арматурины в мускулистой руке очертит границы эллинского мира. Исчадия тьмы полезут на него со всех сторон — в круг света.
            
— Два моих друга должны были подойти… — островитянин обеспокоено оглядывался. — Но что-то нет их. Может, пока шли, гопота запрессовала.
            
— Ты здесь один, значит... загорать будешь? — спросил я в недоумении, вполне понятном.
            
— Буду. Что делать.
            
— То есть… вы так, в своем… нудистском виде останетесь? — поинтересовалась девушка. Дался ей этот «нудистский» вид!
            
— Хм! ну!! — Решительно подтвердил он, давая понять, что вопрос неуместен. — Если гопники нынче же не завалят. Обещали мне кирдык устроить. Но я им кое-что приготовил… Пусть только сунуться. — Он указал на странный «ридикюль», что был у него. — Мне пистолет сделали.
            
— Пистолет?!
            
— Да, из стартового переделан, под боевой. Одному умельцу на заводе заказал.
            
— Отстреливаться от них будешь?
            
— Придется.
            
Я протянул ему полпачки сигарет, что было. «На, мол, «боезапас». А то как-то нервно у тебя здесь». Он побрел на свой остров. Что за уверенность в своей правоте была в этом человеке? Мне хотелось крикнуть вслед: «Слушай, а трусы-то надеть? В трусах загорать тебе влом, что ли?!» Но я промолчал. Это все равно как Джордано Бруно останавливать, восходящего на костер.