Жар-птица

Жар-птица сидела на нижней ветке. Она была так близко, что, казалось, протяни руку – и дотронешься до ее золотого оперения. Не-земной свет, исходящий от чеканных перышек жар-птицы, ярко осве-щал не только все вокруг, но и позволял, увидеть далеко-далеко. Не один год сценарист Владимир Дегтяревский гонялся за этой призрач-ной птицей счастья и творческой удачи, но ему даже не удавалось до-тронуться до ее пышного хвостового оперения. В самый последний момент она взмывала ввысь и исчезала. И вот теперь он любовался птицей, одновременно силясь разглядеть то, что она высветила у гори-зонта. От того, что он видел там, сердце в приятной истоме сжималось в груди, а тело, как бы начинало расти ввысь и вширь. Сколько он на-писал сценариев и поставил по ним документальных фильмов, пытаясь сноровисто ухватить жар-птицу! Но каждый раз кинокритики и пресса лишь  отмечали достоинства этих «роликов». И не более. А Дегтярев-скому хотелось большего – профессиональной известности, призов на кинофестивалях,  и, само собой, – какой-либо государственной награ-ды. Но почему-то киноочерки о героях труда, проблемах сохранности природы или рассказы о передовых колхозах и стройках Казахстана – не приносили желаемого, хотя сценарист держал нос по ветру и чутко улавливал темы дня. Но сейчас, а это он чувствовал всей кожей, – на-стал  его звездный час. Фильм, хотя и был не полнометражный – имел требуемую идеологическую направленность, философский подтекст и веру в торжество коммунистической доктрины. К тому же он был с участием актеров. Что вкупе сулило успех.
                ***
Ни лошади, ни люди – не потели. Раскаленное солнце пустыни иссушило их так, что они, почерневшие, в каком-то забытье, хрипя от натуги пересохшими глотками, с трудом переставляли ноги по песку. Третий день обоз с ранеными красноармейцами уходил от погони.
Схлестнулся отряд балтийского моряка товарища Черемнова с головорезами Темирбека у колодца Алтынкудук в яростной сече, какой прежде межу ними не было.  Смешались в злобе всадники и кони, ру-били и топтали друг друга, а когда отпрыгнули, чтобы оглядеться и передохнуть, то ужаснулись содеянному. Несколько скакунов, без всадников, в ужасе носились по  песчаной равнине, а десятки их сородичей, перебирая ногами в предсмертной агонии и силясь подняться, вместе с их наездниками устилали поле боя.
Горько было глядеть красному командиру Черемнову, в пропы-ленных бушлате и бескозырке,  диковинных в здешних местах, на по-гибших друзей-товарищей. Поднял он оставшихся бойцов  в атаку, и угнал Темирбека за барханы. А потом вернулся с отрядом назад, чтобы отыскать раненых и похоронить тех, кто сложил голову во имя миро-вой революции. Так и закончили день у колодца, и ночь простояли, отпаивая бойцов и коней, и набирая воду про запас. А, как стало светать, отправил товарищ Черемнов обоз из пяти телег с ранеными красноармейцами в город, а оставшимся велел готовиться к бою. Знал балтиец, что противник не ушел далеко, что он тоже истомлен жаждой и походами, и обязательно налетит коршуном, чтобы выбить их из этого места ради глотка воды.
…Все рассчитал, красный командир, только не пошли басмачи в лобовую атаку, а за ночь, с двух сторон, решили взять «урусов» в коль-цо. И замкнули бы его, да наткнулись на обоз с ранеными. Услышал эту стрельбу Черемнов, рванулся на подмогу товарищам,  и выскольз-нул из кольца. И пока бился с ближайшим крылом Темирбека, велел начальнику обоза Калинкину скрыться, заметая следы. И ушел обоз с поля боя. И начал воронежский плотник Калинкин, с пышным русым чубом из под кожаной фуражки, петлять меж барханов, сбивая со следа противника, пытаясь пробиться к городу. Но не случайно Темирбек третий год кружил по пескам и окрестным аулам, не давая «красным шакалам» разбить его отряд. Все тропки и колодцы знал главарь в сво-ей вотчине. Да что тропки – каждый бархан ему был знаком, как бы не перемещал ветер песок. И, уходя от погони «черного шайтана Черем-нова», послал бек крепких джигитов разгромить обоз, чтобы никто не остался в нем живым. А в аулах сказать, что если приютят красных, то он, Темирбек, всех аульчан, вплоть до стариков и детей, – изничтожит, а аул – сожжет.
Так и шел обоз. То делал рывки в сторону, что бы, затем, сделав зигзаг, вновь вернуться на кратчайший путь к городу. То раздваивался, пытаясь  сбить погоню с толку. То  устраивал засады из бойцов сопро-вождения, давая   возможность телегам с ранеными уйти как можно дальше. Но железо, каким бы  крепким оно ни было, – и то ломается. А здесь были люди – измученные  боями, недосыпанием и пеклом чужой стороны. И начали роптать бойцы. И те, которые оберегали обоз, и те, что были ранеными, видя, как на каждом привале одного, а то и трех, красноармейцев снимали с телег и, сняв буденовки и фуражки с руби-новыми звездами, хоронили без залпов из винтовок и наганов. В эти печальные минуты кто-нибудь начинал заводить с Калинкиным разго-вор о том, что хватит бегать от басмачей! Что нет уже сил, играть в прятки  со смертью! Все равно: если не в бою погибнет обоз, то жара и раны добьют  людей. Так уж лучше сцепиться с преследователями в последней схватке и погибнуть геройски ради светлого будущего про-летариев всех стран. И все соглашались. Лишь медсестра Даша, боль-шеглазая девчонка с волжским говором, неизвестно, как попавшая в отряд товарища Черемнова, начинала дрожать и, обращаясь ко всем, просить, чтобы в том бою, если она останется живой, ее  пристрелили свои,  и не отдали на поругание басмачам. При этом она хватала бли-жайших бойцов за руки и умоляюще пыталась заглянуть в их глаза, ища поддержки. И от этого красноармейцам становилось еще горше.
Все эти речи начальник обоза Калинкин слушал молча, думая о чем-то своем, а затем шел к головной телеге и доставал свой вещме-шок. Расслабив тесемку, он вынимал завернутый  в чистую тряпицу телефон и молча, ни на кого не глядя, направлялся в сторону от привала. Где это чудо техники  взял Калинкин и зачем возил с собой, когда в его деревне и про электричество не слыхивали, – знал только лишь он. Но, когда командир обоза уединялся с телефоном, все замолкали в ожидании. А бывший плотник, усевшись в лощинке на песке, прижав к груди свою драгоценность, начинал крутить ручку аппарата и сразу же  светлеть лицом. По его требованию телефонные барышни в Москве соединяли его с приемной Ленина, а затем и с самим Вождем революции. И Антип Калинкин, волнуясь, начинал, как это он делал и прежде,  рассказывать Владимиру Ильичу про героические сражения с бандой Темирбека и что они его, обязательно, разобьют, а трудящиеся Востока получат свободу. Но пока трудно товарищу красному командиру Черемнову одолеть банду. И нельзя ли на подмогу ему, Владимир Ильич, подкинуть  сотню лихих буденовцев? А то больно насели на обоз басмачи, и не дают передыху. Но, пусть товарищ Ленин не думает, что он, Антип Калинкин, жалуется на трудности. Нет! Он приведет обоз в город, сдаст раненых в лазарет, а сам  вновь вернется в отряд. А когда кончится война, то пойдет он учиться на телефонного мастера. Уж больно это дело занимательное!
…Так, «переговорив» с Лениным, начальник обоза возвращался к бойцам, аккуратно упаковывал телефон, и лишь потом начинал речь. Он рассказывал притихшим красноармейцам, что Владимир Ильич знает об их тяготах и просит потерпеть ради  общего дела. Красная Армия  успешно громит беляков и буржуев и победа уже не за горами. И что товарищ Ленин всем поименно передает большой пролетарский привет.
Это всегда действовало успокаивающе на красноармейцев, ус-лышавших о том, что они не одни среди песков и такыров этого края, что о них помнят и их ждут. Но в этот раз лихой башкирский конник Ильдар Юлдусов, не успевший увернутся от сабли басмача,  с трудом шевеля потрескавшимися от внутреннего жара губами, спросил Калин-кина:
- И про меня Ленин знает?
- Ты не сомневайся, боевой товарищ Юлдусов, – начальник обо-за даже подался вперед. – Про всех Ильич знает. У него в кабинете, в Кремле, карта висит на всю стену. А на ней обозначены все фронты и наши части, которые с беляками и басмачами воюют. А на столе у Ле-нина списки всех красных бойцов, в том числе и тех, кто в  отряде то-варища Черемнова. Помимо этого вестовые и разные штабные офицеры получают военные сводки и докладывают Владимиру Ильичу  о том, кто и где воюет. Так, что, друг, будь спокойным: про твое героическое ранение вождь знает и говорит, чтобы ты потерпел. До города уже недалеко осталось.
… Но, беда не ходит одна. Кончилась в обозе вода и пала одна из лошадей.  Как ни избегал Калинкин редких аулов, а все же пришлось ему прибиваться  к ближайшему, где был родник  и кони. Думал начальник обоза подойти к селению тихо, выслать дозорных на разведку, а потом, если нет басмачей, самому переговорить с аксакалами. Все вышло не так. Это кажется, что пустыня мертва. Она все видит и слышит, и тот, кто здесь живет, – знает о том, что делается окрест. Обогнув песчаный холм, Калинкин, ехавший  впереди, увидел, что двое его дозорных, посланные вперед, держат под прицелом  осанистого старика в старом бешмете и наголо остриженного подростка в застиранной городской рубахе и рваных штанах. При этом «пленники» стояли молча, поджидая обоз. Признав в чубатом воронежце командира, старик заговорил тихо, но твердо на родном языке, который тут же довольно складно начал переводить паренек:
- Аксакал говорит, что вам нельзя идти в аул, – переводчик за-молчал, повернувшись к старику, а тот, словно понимая, утвердительно кивнул и продолжил речь. – Темирбек если узнает – весь аул сожжет. Идите своей дорогой, мы вам зла не желаем. А вы на нас беду …мальчик замолчал, подбирая слово и, затем, добавил, – не  ведите.
- Хорошо, хорошо! – Калинкин, поднял левую руку на уровне лица. – Скажи  дедушке, что мы тоже никому зла не желаем. Мы на-оборот всем, кто работает и бедный, хотим сделать хорошую жизнь, поэтому и воюем с Темирбеком.
…Боясь, что аксакал не поймет про хорошую жизнь, бывший плотник начал объяснять, что, когда революция победит, у семьи ста-рика каждый день будут белые лепешки, плов и мясо, всякие фрукты, а на подносе – огромный  кусок сахара. Каждый, кто пьет чай, станет от него отламывать – сколько  захочет. И атласных бешметов у старика будет несколько, и сапоги из мягкой кожи, чтобы ногам удобно было.
Мальчик все это перевел, но на белобородого райская картина будущего не произвела впечатление. Он, без эмоций глядя на пришед-ших, так же твердо сказал, что обоз – в  аул не войдет, если, конечно, кызыл аскеры, красные воины,  не хотят погубить людей. Это он по-вторял не раз, но, в конце концов, Калинкин,  выпросил разрешение обогнуть аул и стать с его другой стороны, чтобы напоить раненых и лошадей. Про то, что обозу нужна одна, а, лучше две, приученные к повозке кобылы – он смолчал до лучших времен.
Как договорились, так и сделали. И пока Даша, и раненые, кото-рые могли передвигаться, поили своих товарищей, а кони ниже по рус-лу ручья жадно щипали траву, Калинкин затеял беседу с мальчиком-переводчиком. Тот действительно был из города. Его отец развозил по дворам воду в бочке, а он пас коз у русского купца. Там и научился го-ворить по-русски. А когда купец куда-то убежал, родители отослали мальчика к дяде в аул, так как дома с едой было тяжело. И про аул рас-спросил начальник обоза, и про старика, с которым говорил.
Потом он украдкой встретился с аксакалом, старшим в этом ау-ле, и с помощью своего юного друга сказал ему про лошадь. Старик долго молчал, словно вспоминая лица измученных ранами и жаждой красноармейцев. И то, как они за аулом, онемев от горя, схоронили мо-лодого башкира, бережно убрав могилку букетиком травы. И в голубые глаза Калинкина посмотрел аксакал, словно высматривая в них душу этого русского, который говорил хорошие слова про новую жизнь. А потом, гортанно, что-то сказал мальчику, и тот убежал, приведя, спустя время, двух приземистых, но жилистых азиатских лошадок. Это до того растрогало начальника обоза, что он, не скрывая слез, обнял старика, бормоча: «Спасибо, дедушка!».
… Когда Калинкин, в сопровождении мальчика, ставшего при нем чуть ли не адъютантом вернулся к своим с намерением тронуться в путь, – он застал всех спящими. Даже дозорные, расслабленные близо-стью аула, как бы оберегавшего обоз, спали, лежа на песке. Хотел на-чальник обоза зычным голосом поднять людей, да жалко ему стало своих боевых товарищей. И решил он дать им полчаса на сон, чтобы затем сняться с места и уйти в надвигающуюся ночь. Привязал он ста-риковых коней к телеге, а сам, достав телефонный аппарат, и велев па-реньку побыть возле обоза, пошел за пригорок. Он доложил  Ленину и про старика, и про подаренных им коней, и про то, что нет уже сил у обоза – осталось 12 раненых, трое конников, да он, Калинкин, и сани-тарка Даша. Тяжело им, но – ничего, сдюжат! Так как вот он сейчас по-говорил с дорогим вождем, и вроде солнышко проглянуло, и путь до города уже не таким трудным кажется.
Попрощавшись с Владимиром Ильичем, начальник обоза поднял глаза к порозовевшим от заката легким облакам и увидел, над вершиной пригорка стриженую голову и внимательные глаза мальчишки-переводчика. Тот, разоблаченный, не стал прятаться и убегать, а, поднявшись на ноги, ткнув пальцем в аппарат, спросил: что это? Окрыленный разговором, Калинкин сел под каким-то кустом у ручья, усадил Батыра (так назвал себя мальчик) и начал рассказывать ему про вождя бедных людей – товарища  Ленина, про революцию и Москву. Про то, что когда кончится война, он, Батыр, пойдет в школу, выучится и станет красным командиром или учителем в школе, а может и начальником всех начальников. И про телефон рассказал Антип своему новому другу. Даже  ручку, со звоном, дал крутануть и трубку подержать, как подтверждение того, что когда он, Калинкин, говорит в нее – Ленин его слышит.
…  Сумерки становились все гуще. Начальник обоза, отослав Батыра в аул,  решил напоследок перекурить, перед тем, как будить людей. Он  присел под тот же куст, поставив рядом телефонный аппа-рат, раскурил самокрутку, глядя, как медленно догорает костер, и не заметил, как сам уснул. Ему показалось, что он лишь на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, разбуженный выстрелами,  воплями в ауле и надвигающимся топотом коней, короткая ночь уже прошла, и занимался рассвет. Вскочив на ноги, Калинкин успел лишь увидеть, как головорезы Темирбека почти в упор расстреливали раненых в телегах и  кромсали их саблями. И Дашу усмотрел воронежец, прежде чем упасть, чуть ли не надвое расчлененным саблей. Санитарка, видя, что ее спасители все погибли, схватила винтовку, упавшую с телеги, вскинула ее, вроде целясь в бородатого верзилу, и тут же чьи-то выстрелы бросили ее на землю. И затихла она с открытыми глазами, в которых не было страха.
… Погнавшись за двумя красноармейцами, успевшими вскочить на коней,  – налетчики  не видели, как, прячась в ложбинах, никем не замеченный в ауле, к тому месту, где был обоз, прибежал Батыр. Он нашел Калинкина у того куста, где они расстались. Тут же стоял и телефон. С ужасом, глядя на Антипа, лежащего в луже крови, мальчик схватил аппарат и помчался, не разбирая дороги. Он убежал далеко, за барханы. Упал на холодный, после ночи песок, и плакал долго и горестно. А потом, вспомнив,  несколько раз провернул ручку телефонного аппарата, и, путая русские и казахские слова, вперемешку со всхлипами, начал рассказывать Ленину, как погиб обоз с ранеными и хороший человек Антип. И что он, Батыр, вырастет, будет красным командиром  и отомстит за своего товарища.

                ***
     Сценарий Дегтяревский сам отвез на киностудию. Там одоб-рили тему,  сюжет  и, благодаря друзьям, будущий фильм, даже, поста-вили в план. Спустя время Владимиру сообщили, что уже  назначен  директор картины, расписана его смета, определены режиссер, актеры и прочие участники съемок. «Жар птица» сидела на ладони – притих-шая и окольцованная. В канун напряженных съемок, Дегтяревский на пару недель уехал к дальним родственникам в одну из глухих алтай-ских деревень, что бы отдохнуть, отключившись от мира. По возвра-щению он узнал, что Коммунистическая партия самораспустилась, а его сценарий, как не актуальный, сдан в архив киностудии.
 


Рецензии
Сергей Александрович, поразительнийший рассказ, притча, новелла.
Уже былинная его речь, переводит читателя из рамок временных в поиск вечного.
И - да. Даже самороспуск партии, в которую так свято верили и бойцы, и командир, и даже встреченный мальчишка... Именно этот самокрах поднял на небесную высоту надпартийное человеческое стремление к справедливости, к свету, к лучшему.
Возможно ли так притиснуть, так закабалить, даже саблями изрубив, заставить человека лишиться этой "точки роста", этого духовного апекса.

"Жар-птица, она была так близко, что казалось - вот-вот дотронешься до неё..."
Это неизбывно.

По моему в этом рассказе обнаружилась новая сторона Вашей прозы. Он очень кинематографичен. Готовый сценарий. Я вижу этот экранный шедевр, в его смысловой закольцованности. Такую жемчужинку упускают современные Отечественные кино-мастера, которых кстати говоря, почти уже и нет в стране.

Владимир Рысинов   24.03.2019 07:21     Заявить о нарушении