Смертельный экстаз

Я нашел уютненькое убежище на следующие двадцать минут, примостившись рядом с пухлым господином лет пятидесяти, который, должно быть, так и не переставал беспокойно теребить свои молочно бежевые штанишки, в страхе от покушения грязных подошв пассажиров на девственную чистоту его костюма; нелепо разбросанные по яйцеобразному черепу рыжие волосы отливали золотом, создавая ощущение, что они вот-вот, да воспламенятся под напором солнечных лучей. Его заплывшие жиром щеки тряслись в такт автобусу, позволяя себе задержаться не более чем на долю секунды. Спустя две остановки мой сосед поспешил выйти на свою станцию довольно увалистыми, но быстрыми шажками. Осторожно покачиваясь, он вцепился своими пожелтевшими ногтями все в те же штанишки, брезгливо осматривая грязную обувь своих "соседей", словно это не он сам поспешил занять место в конце автобуса, а толпа людей, прежде промотав километра два по невспаханному полю, решила окружить нашего толстяка, дабы непременно оставить свой след на его брюках. Как только этот весьма неприятный старик (позволю себе небольшую субъективность) вышел, я вздохнул с облегчением, преспокойно потянувшись на своем сиденье, и принялся рассматривать своих попутчиков. Прямо напротив меня сидела прекрасная и хрупкая девушка с нежнейшими чертами лица; из всех сил я пытался побороть свое желание окунуть свою мясистую руку в копну ее мягких серебряных волос, накручивая прекрасные локоны себе на палец, вдыхая полной грудью легкий запах фиалок, с примесью неких экзотических мне запахов, ранее никогда не встречавшихся. Ее фарфоровое личико бессовестным образом заимствовало выражение лица у Арлекина при каждом наполнении ее легких спертыми запахами, господствующими в автобусе, среди которых отчетливо выделялся пот. Вероятно, виновником этого зловония являлся мужчина с висящей практически на груди бляшкой ремня - с его крупного лица пот стекал резвым ручейком, омывая своими крупными каплями замызганный пол. Я с предвзятой неприязнью окинул его бордовое лицо взглядом, и вновь переключился на очаровательную девушку, которая уже успела достать глянцевый журнал и была полностью увлечена чтением незамысловатой статьи, умиротворенно поигрывая своими тонкими пальцами по обложке. Она водила ими вверх-вниз, резко прекращая, чтобы с наслаждением отбить некий элементарный ритм по жесткой обивке сиденья, причем совершенно того не желая, так как глаза и разум этой юной девы были полностью подвластны нагроможденными в таблоиде слухами и сплетнями. Я принялся дотошно разглядывать ее летнее платьице, которое хоть и брало за основу всего два цвета: красный и синий, но давало множество оттенков, равномерно распределяя их от выреза груди до подола, еле прикрывающего чашечные коленки; тут рождался и пурпурно-фиолетовый цвет, и индиго с песочными жилками, и ярко оранжевый, и мутный зеленый, так сильно напоминающий содержимое лужи, на чью грязь обречены смотреть мы после обильного ливня.

Мысленно отметив про себя изящность ее талии, я попытался хоть как-то приобщиться к ней, и грациозным ( как мне казалось) движением руки избавился от волос, отправив их со лба в левую часть головы, дабы они не мешали мне наслаждаться образом юной Венеры; проведя глазами от платья прямиком к туфлям, я не удостоил и секундой своего внимания как золотой браслет на ее руке, так и нелепо-пестрое ожерелье на ажурной шее. Все-таки вся эта бижутерия не для меня - уж слишком мозолит она мне глаза. Угольные родинки, разбросанные в хаотичном порядке по нежной коже этого юного существа практически невозможно разглядеть из-за ослепляющего сияния "грязного золота".
Я принялся судорожно раскапывать внутренности своей дешевой сумки, по бокам которой гордо красовались пестрые нитки; уцепившись рукой за пластиковый термос, я потянул его к себе, открутив крышку лишь со второй попытки, и отправил содержимое себе в рот. Тотчас из глаз моих брызнули слезы: этот чай послужил бы достойной заменой котлам из Ада, где, если верить трусу, избегая презренного гниения, вечно варятся грешники. Сердито закрутив крышку обратно, я с силой воткнул термос в сумку, прикрыв сверху коричневым свитером. Жадно глотая воздух ртом, я пытался поймать хоть одно дуновения ветра, дабы эта назойливая боль обожженного языка уж в конец покинула меня. Обернувшись влево, я мигом забыл о раздражающей меня боли, злосчастном чае, браслетах и прелестной девушке - чрез четыре сидения вправо от меня величаво восседала довольно эксцентричная персона, от которых я действительно был без ума. Это была ярко размалеванная женщина в пушистом пурпурном пальто с зеленым воротничком, комично торчащим откуда-то снизу. Да, интересно анализировать людей, их поступки и глупые привычки, но что если они все чуть ли не один в один? Яркие персоны идеально разбавляют серую массу, врываясь в повседневность, как шар для боулинга. Откинувшись назад, я подарил всему своему шейно-позвоночному отделу несколько минут отдыха, пока шины автобуса вновь не подбросили нас вперед - ненавижу здешние дороги. Вновь найдя опору для подбородка в раскрытой ладони своей руки, я принялся за свое самое драгоценное и любимое занятие - мечтать. Я не был мечтателем как таковым, я просто был одержим мечтами насилия. Что же может быть прекраснее этой юной девы, сидящей прямо напротив меня, когда кровь извилистой струей стечет с аккуратной дырочки из ее лба, обязательно покрасив по пути белок ее глаза в гранатово-красный? По ее вздергивающемуся носику можно было определить степень безумства в каждой новой сплетни журнала, который она все также цепко держала в руках. Ах, как бы хотелось встать, отобрать эту чертову бумагу и откинуть куда подальше, в престарелого мужика с отвратительными седыми кудрями, и, схватив ее за волосы, вонзить серебристое лезвие прямо в ее горло, аккуратно повернуть кусок железа, словно маленький кран, после которого кровь хлынет еще сильнее. Какое недоразумение выразило бы ее кукольное личико, как бы высоко вверх взметнулись ее брови. Она бы закричала от обжигающей боли, а меня бы было уже не остановить. Мои шаловливые руки, трясясь от вожделения и юношеского страха, ухватились бы за кровавую кожу, разделанную моим ловким ударом ножа, и стали бы разрывать ее белоснежную плоть, чтобы войти внутрь, за кожу, ближе к ней. Я бы обсосал краешек ее легкого, раздвинул печень изнутри, лизнул окровавленное горло. Ах, это было бы прекрасно!

Я зажмурил от удовольствия глаза и принялся бесцельно нежиться в назойливых лучах солнца, троекратно отражающихся через окна. Когда эти лучи начали раздражать мой нежный взор, я вновь вернулся в исходное положение, обхватив холмики колен своими длинными руками. Впервые взглядом долгим и рассудительным я начал рассматривать этого потного господина, который, к большому моему удивлению, еще не утопил всех пассажиров этого прелестнейшего автобуса в своем водном растворе органических солей. Помучив его взглядом, я перекатывал его красное, как арбуз лицо в своей голове, изрядно пропинав его пивное пузо, которое с каждым новым ударом тряслось не хуже водяного матраса - я наслаждался его уродством. Смотря в его нечищеные глаза, слипшиеся ресницы, беспорядочно торчащие волосы из раздутых как у быка ноздрей, в каждую капельку его омерзительного пота, который просто выводил меня из себя, я прокручивал мысль - "Ты просто жалок". На этого потного господина, господина из Потграда, даже силенок тратить не хочется, чтобы руки не замарать в этой мерзости. Так, максимум вспороть эту тушу охотничьим ножом, а то и вовсе - облить бензином, да поджечь. Эх, вот если б пот его был горючим, то и на бензин можно было не тратиться, правда, вместе с ним подгорела бы половина нашего автобуса.

Брр... Отвел взгляд я от этого типа и его... А впрочем, тьфу. Тут сидят люди, которых гораздо интереснее было бы «пришить». Взять в пример хотя бы мальчика, лет десяти на вид, который сидит слева от меня, на соседнем ряду. Он медленно облизывал просто чудовищный по сравнению с его маленьким ртом и тонкими губехами разноцветный леденец с напыщенным удовольствием и причмокиванием, отправляя смесь собственных слюней и жидкого сахара в свой желудок. Его водянистые глазки, подобно моим, бегали по фигуркам пассажиров, оглядывая каждого с ног до головы. Но как бы чудесно выглядели все те же детские и наивные глаза, если бы в их уголках застыли крохотные алмазы слез, как красиво бы выглядело его пухлое румяное лицо, если бы на всю щеку у него зияла роскошная рана. Дайте мне повод, и я с жадным наслаждением, не зная толкования пресыщению, вмиг бы облагородил эту свежую плоть ранами и кровоподтеками: резать его, слизывать гранатовую кровь, ох, он бы стал моим леденцом!

Пятидесятилетняя дама в смешной розовой шапочке, на верхушке которой восседала громоздкая роза, наконец-то предстала моему взору, когда она пересела из своего «убежища» поближе к выходу. Из под расстегнутой куртки торчала нежно салатовая блузка, которая идеально сливалась в нечто домашнее и теплое вместе с ее шляпкой. Наверное, именно из-за нахлынувшего чувства уюта и тепла мне и хотелось поджечь ее волосы, чтобы призрачный огонек своей виляющей походкой пробирался в самые дальние ее локоны, по которым с такой же легкостью перепрыгнул на куртку, блузку. Интересно, какой же голос у нее; вопрос не заставил себя долго ждать, и в течение поездки у пожилой женщины зазвонил мобильный телефон, который она поспешила вытащить из своей «древней» сумочки, дабы своим тоненьким голосочком процедить, что «осталось совсем немножко». Брр. Ненавижу такие сладко-приторные голоса так же, как и лакрицу, в частности из-за их общего абсурдного вкуса, бесполезной тягучести и неприятного ощущения. Сразу закинув все мысли о поджоге этой престарелой женщины в долгий ящик, я невольно поежился, на секунду представив, как бы отвратительно звучал ее голос, если бы каждый миллиметр ее морщинистого тела обжигали огненные языки пламени. Это было бы похуже мела, скаредно скрипящего по доске, или же гадкого шарканья металлическим ножом по стеклянной глади. Нет уж, спасибо – за даром не трону эту клячу. Лучше уж снова переключусь на миловидного мальчика, чьей бы крови я жаждал вкусить. Ах, эти волосы, в которых, будь я хоть на йоту романтиком в душе, можно было бы увязнуть, как в лесу водорослей, зацепившись за самую прелестную, вечно извергая восхищения по поводу ее бессмысленной грациозности. Черт меня дери, я бы этому мальчишке пол шеи откусил собственными зубами, честное слово!

Насилие порождает насилие… Чушь! Насилие не требует себе родителя – оно создало все, начиная с нашего мира, заканчивая каждой живой тварью. Насилие – сила, страшная сила, которая словно огонь: или помогает человеку, или обрекает его на гибель. Огонь человек успел освоить, но насилие для него уже двадцать первый век остается загадкой номер один. Все боятся заманчивых предложений и предпочитают остерегаться его порыва, но игра стоит свеч – насилие дарует тебе второе дыхание: или боль, или счастье – оно убьет тебя в твоей собственной постели, но не отдаст тебя на растерзание священникам, чьи зубы будут жадно вгрызаться в твою плоть. У насилия свой путь, и он параллелен нашему пути, точнее, вашему.

Так вот, самое время переключиться на ту эксцентричную старушку, которая силой забрала мое внимание. Знаете, я без ума от неординарных личностей: думаю, вы не будете возражать мне, если я скажу, что именно таким людям предначертано разбавлять наш серый мир своим ярким сиянием. Да, большинство из них даже не в центре внимания, радуясь каждой капельке красок на серой обыденности, но без них наш мир не был бы таким, какой он сейчас. Я всегда хотел стать одной из таких личностей - я не хотел жить без этих круглых глаз вокруг, какой-то хронической безумной песни в моей голове, без страсти и трепета к мелочам. Такой была и эта дама, которая играла своими губами, проводя акульими зубками по кожной поверхности, слизывая остатки помады. Она стояла, прислонившись к двери, и совершала легкий оборот, причем делала это так изящно, перенося мой озверевший разум куда-то в родные места, к холодной морской воде, туманному небу и моросящему дождю. Там, в моей голове, она стояла по щиколотки в этой ледяной воде, выкуривая сигару; из ее рта грациозно вываливались пары дыма, и я ни на секунду не сомневался, что это и есть причина тумана. Она посмотрела на меня - ее взгляд испепелял, он выливался в нечто большее, чем просто упрек, а представлял собой настоящее изобилие чувств.

И вот - автобус остановился, плавно-плавно, ворчливо отворив свои высокие двери. Я мигом оторвал глаза от этой женщины, в пурпурном пальто и, оглянувшись, заметил, что в салоне помимо нас осталось всего ничего: этот заносчивый потный господин, мальчик со своей мамой, девушка, а также два ничем не примечательных мужчин, которые словно сошли с одной и той же страницы дешевенькой книжечки о мужской моде годов, эдак, 50-х. Но, не успев я задуматься над их внешним видом сполна, как черные фигуры поспешно удалились, а следом и потный господин вместе с дамой и ее фиолетовом пальто. Позже уже вышли все остальные. Замыкал шествие я, беспорядочно переставляя свои внезапно отяжелевшие ноги. Конечная, дальше автобус не идет. И люблю же я это слово: оно как некое логическое завершения нашего автобусного путешествия, ведь для кого-то эта поездка была не более чем утомительной необходимость добраться до нужного места. Но точно не для меня: даже это ничтожное событие - новый мир, из которого в блаженном молчании я узнал о пассажирах все, прочитал даже самые темные странницы их свежей исповеди. За поездку я успел отдохнуть и снова утомиться, я успел восхищаться и презирать, влюбляться и ненавидеть. Из этого множества – множества маленьких мирков и складывается наш – один, необъятный, страшный, но прекрасный.

Я ступил на неопрятную землю и смело двинулся вперед, не потрудившись элементарно оглянуться вокруг. С каждым новым вздохом чистого воздуха слой пыли слетал с моих легких, а тошнотворные запахи, к сожалению, вместе с ароматов свежих фиалок, выветривались из моей памяти. Все вещи, побывав в своей нише, вынуждены покинуть ее, но нет сил, даже в меру над этим задуматься. Мои мечты пробуждали во мне щенячью возбужденность, а автобус окончательно зажег искорку моей страсти.

И вот - нужный адрес, набираю нужный номер, нахожу нужную дверь. Иссохшая зеленая краска, потеряв свой нездоровый ядовитый оттенок, искрилась салатовой нежностью, обманчиво поблескивая на лучах солнца, кое-как пробирающихся через узенькие форточки. Я коротким и неуверенным движением пальца нажал на звонок, и тут же за стеною разрывался назойливый шум, походивший на оркестр из самых отвратных звуков на нашей планете. Я, будучи влюбленным в контраст, приятно обвел взглядом девушку, поспешившую открыть дверь и, естественно, освободить нас от партии этого адского механизма. Чистая, белоснежная кожа, как бриллиант, светилась в сумраке ее квартиры. Два голубых глаза засияли, поглотив все мое внимание - она также осматривала меня с ног до головы, с некоторой циничной нежностью, которую до этого я ни разу не встречал. Внезапно расплывшись в располагающей улыбке, она обвила тонкими пальцами мою руку и повела внутрь. Легкая, пушистая походка; ее тело казалось настолько воздушным, что мне хотелось подкинуть ее в воздух и смотреть, как медленно и грациозно оно бы приземлялось. Нет ничего более чарующего, чем игривость девушки, особенно если она высокомерна - это превращается в настоящее шоу. Сладким голосом она начала мне что-то предлагать - но я отказывался, не слушая ее, не за этим я пришел. Руки, какие руки, о небо! Мне хотелось исследовать каждый миллиметр шелковистой кожи своим языком, скрутить ее руку и услышать хруст; возбужденно смотрю на ее набухшие черничные вены. Как хочется уцепиться за них зубами и рвать-рвать, пока не брызнет гранатовая кровь, пока не попадет мне в пересохшее горло, пока не наполнит мою печень. Совладав с мыслью, я быстрым шагом подскочил к ней и обвил ее за талию - она была рада. Соскользнув, мои руки принялись расхаживаться по ее великолепному телу, освобождая от грузных вещей, которые состояли из солнечной футболки, с непонятными разноцветными линиями и некого подобия шорт, которые изначально я принял за ее нижнее белье – орнаменты апельсинов, подвергнутых шуму серебряных слез. Обнажив ее, я принялся проводить аналогичную экзекуцию со своим телом, а после вплотную прислонился к ней и повалил на упругую позолоченную кровать. Ее простынь была расшита причудливыми узорами, которые, должно быть, имитировали животных в самых их неестественных позах, при этом соприкасаясь со странными медными кривыми, от которых начинает тошнить. Но что такое простыня, когда ты находишься в считанных миллиметрах от роскошной обнаженной девушки. Я легонько укусил ее за шею, впился рукой в плечо – от нее пахло сладкими духами, смеси яблока и корицы, под чутким руководством третьего запаха, из-за которого терялась та теплота и тот уют, наоборот, превращаясь в легкость и свежесть. Не могу сказать, что мне не нравилось, но я ожидал от ее богемного тела другого аромата, который хотя бы косвенно был затронут с тематикой морского бриза или, на худой конец, имел привкус цитруса. Я просто схожу с ума от заколдованного мира запахов, от его таинства и чарующей черной красоты.

Забыть о запахе, вспомнить о девушке – ее трудно не заметить, особенно когда она уже стонет, находясь в непосредственной близости, а именно снизу. В ее глазах читалось вожделение, пухлые губы судорожно дрожали от напряжения, словно ее бьют по ним легким разрядом тока. Длинные волосы, как сено, неприятно шуршали, разгуливаясь по простыне – я не сдержался и с силой дернул ее за них. Вырвав клочок золотистых кудрей, я подкинул их вверх, дав им разлететься в разные уголки ее кровати. Девушка не испугалась, как я очень надеялся, а одарила меня испытующим взглядом и вновь обхватила своими цепкими руками, требуя продолжения. Честно признаюсь – у меня в тот момент возникла крайне неприятная дилемма: меньше всего мне сейчас хотелось переставать покрывать ее резиновое тело поцелуями, чувствовать эту теплую плоть в своих пальцах, но с тем же успехом мне начала наскучивать данная операция. Мой воспаленный разум требовал продолжения, требовал пролития крови юной девы. Мне не хотелось заканчивать так рано – ну изолью я, выражаясь нежным языком поэтов, семя любви, и что дальше? Ничего. Быстро и не продуктивно, отложу как воспоминание и уйду, крайне гордясь собой? Нет и еще раз нет! Я получу от нее все, что заслужил. С этой мыслью я, наконец, не выдержал и сделал первый, неопрятный, но такой важный для меня шаг - я ущипнул ее за раскрытую ладонь. Какое же это наслаждение видеть крошечные ладошки великолепной красавицы, все исполосованные мясистыми рубцами, на которых скопились крошечные алмазики пота. Я почувствовал тепло на своем пальце, почувствовал, как бьется ее тревожное сердце, услышал, как бурлит кровь в ее венах и преспокойно слез с нее, удалившись ненадолго для «сюрприза», как я выразился. Сюрприз и вправду был, но вот насколько он ей понравится я, к счастью, не знал. Порывшись во внутреннем кармане, я достал свой любимый охотничий нож. Что мне дороже этого ножа? Только, если, собственные чувства. Его черная кожаная рукоятка изящно восседала на заостренном куске металла, который не знает, что такое пыль, но прекрасно знаком с алой кипящей жидкостью. Я убрал нож за спину. После, тяжело вздохнув, озарился лучезарной улыбкою и пошел на встречу к роскошной принцессе, которая лежала, укрывшись одеялом. Она, как и я, улыбалась, но моя улыбка была настолько искренней, что даже ее миловидные глазки и пухлые губы не могли скрыть волнение, разгуливающее по ее лицу. Чего же она ждала: цветов, серег или же просто шоколадку? У меня есть пару минут, чтобы это узнать. Волнуюсь.

- Как ты думаешь, кро-ошка, что эт-то? – спросил я, наверное, таким тоном, словно в момент речи меня усердно молотили чем-то по голове, заставляя конфужено сглатывать и мямлить.

В ответ она улыбнулась, а точнее просто ослепила меня своей улыбкой, самой нежной и красивой на всем белом свете. Все мои мысли перемешались и слились в единое и примитивное: «волшебно».

- Там ты, настоящий, какой есть на самом деле, - сказала она все с той же заколдованной улыбкою. Что она имела в виду, когда это говорила? Или же как обычно бывает, обманутый женской красотой, я придаю словам слишком большое значение, а это, вполне, может быть цитата из дешевенького романа? В тот же миг я все с той же блаженной улыбкою бросился прямо на нее, вонзив нож ей в грудь. Она попыталась попятиться, высвобождая кусок фарфоровой кожи от огненного лезвия холодного ножа. Из ее рта полилась бурая малиновая кровь, а после уж и из зияющей раны хлынула томным ручейком. Я мгновенно слизал ее с ножа, припав тотчас после этого к ее губам. Эйфория, она на земле! Что может быть приятнее, чем покусывать очаровательные пуховые губы, все перепачканные в крови? Она попыталась своими хиленькими ручонками оттолкнуть меня, раскрыла свой рот, в утопичной надежде, что оттуда раздастся хоть один членораздельный звук. Детка, она хотела увидеть меня настоящим, и она увидела. Я вонзил нож ей прямо в руку, вырезая вены. Они как высший сорт голубики, посреди рубинового граната – я кусал их, а в ответ получал теплые струйки крови. Она погибала у меня на глазах – ее тело иссыхало в роскошной черной молодости; словно лепестки отрываются от розы, так и ее глаза, легонько, танцующе закрывались, погружая разум юной девы в сумрак. Я целовал ее окровавленное тело еще на протяжении часа, обследуя каждые миллиметры ее тела ножом. Когда природа сделала свое дело и отпустила мой буйный звериный нрав, дав инстинктам выйти наружу, в виде спермы, я пошел приводить в порядок ее блеклую комнатку, мыть свой нож. Протерев все опасные места влажной тряпочкой, я еще раз взглянул на одинокое тело девушки. Кровь и закат за ее окном буквально в пару миллиметрах. Я снова лег на ее раскоряченное тело и взглянул в окно. Невольно подумал: «Как же сильно я люблю жизнь».


Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.