Круг замкнулся. Глава 5

ГЛАВА 5

ДАВНИЙ СПОР
   
   1 августа 1913 года семейство Михаила Григорьевича Заянчицкого, доцента Мос-ковского университета и кадета по своей партийной принадлежности, в полном сос-таве отдыхали на своей даче в Михайловке под Москвой. Стояла именно та погода, которая так приятна по эту пору в средней полосе России. На безоблачном небе све-тило солнце, было тепло, но не жарко, и легкий ветер, приятно освежая, приносил в садовую беседку запахи цветов, в изобилии растущих на клумбах возле дома. Супру-га, Мария Павловна, распоряжалась по хозяйству, а дети: дочь Лидия, учившаяся на Высших женских курсах, младшенький, Николай — в университете, и старший, Кирилл, заканчивавший его, развлекались — шутили, смеялись, пели под гитару, играли в подвижные игры. Все радовалось этому прекрасному дню — и люди, и птицы, заливаю-щиеся окрест, и садовые деревья, увешанные плодами, все пело песню радости и бла-годарности жизни.
   В беседке, кроме стоящего у столба главы семейства, откинувшись на спинку ска-мьи, сидел  гость — питерский профессор и писатель Николай Иннокентьевич Земсков, двоюродный брат Марии Павловны и давний друг их семьи, бывший проездом в свою усадьбу в сельцо Юзинка Патрусевской губернии. Хозяин и гость активно беседовали и, более того, оппонировали друг другу. Это видно было по жестикуляции, сдвинутым бровям, а подойдя поближе, и по интонации речи.
   — Вы же не станете отрицать, что в России со второй половины прошлого века в области общественной мысли царил хаос — спросил Земсков.
   — Не совсем с вами согласен, уважаемый Николай Иннокентьевич. В ту пору было и ярко выраженное направление, называвшееся «западничеством», предлагавшее опреде-ленный путь развития…
   — Согласен, были направления. Но тогда, справедливости ради, следует сказать и о другом, предлагавшемся в качестве альтернативного, указанному вами, пути — о «славянофильстве».
   — О славянофильстве? Об ограниченно националистическом воззрении на жизнь?— вскинул брови Заянчицкий. — И это в противовес всеобщему гуманизму?
   — Ох, уж мне этот абстрактный всеобщий гуманизм, Михаил Григорьевич!..  Ведь он сам по себе не существует и реализуется только через национальное,— вниматель-но посмотрев на собеседника, сказал Земсков.— А что касается отдельного человека, то, чтобы понять общее, ему необходимо быть личностью, со своим мнением, с самос-тоятельным мышлением. Если же человек таковым не является, то за него будут ду-мать другие, и он будет жить под управлением других. То же самое имеет отношение и к государству, и к народу.
   — Ну, Николай Иннокентьевич, нас хлебом не корми, только, дай выпятить свое, исконное!.. Вот не можем мы жить так, как вся Европа живет уже века. Это, изви-ните, национализм какой-то…— Заянчицкий нервно заходил вокруг беседки.
   — Ради Бога не нервничайте, Михаил Григорьевич! Рассудите спокойно. По-вашему жить в своих традициях и вере означает быть националистом? Да так, позвольте, все народы Европы живут! И никто их при этом националистами не называет,— твердо и уверено ответил Земсков.
   — М-м-м… — не находя что ответить ему, засунув руки в карманы брюк и перекаты-ваясь с носков на пятки и обратно, промычал Заянчицкий.   
   — Вы согласны, сударь, что острое противостояние западничества и славянофиль-ства началось с публикации первого "Философического письма" Чаадаева?
   — Ну, так и что?..— Михаил Григорьевич остановился и снова вернулся к своему столбу.
   — А то, что Чаадаев постоянно доказывал преимущество католичества и его неми-нуемое близкое торжество,— сказал  Николай Иннокентьевич.— И еще, он настойчиво утверждал, что русская история бессмысленна и пуста. По мнению Чаадаева единст-венным путем спасения для нас является безусловное и полное приобщение к европей-ской цивилизации.
   — Имел право на собственное мнение!..
   — Конечно, имел, кто же спорит?!
   Подошла Мария Павловна, стройная сухощавая женщина с едва начинающей проби-ваться сединой в волосах. Издалека ее можно было принять за девушку.
   — Говорить можно бесконечно, а обед готов. Посему милости прошу отобедать!
   — Николай Иннокентьевич, продолжим за столом,— предложил Заянчицкий.
   Собеседники прошли к накрытому в саду обеденному столу, за которым уже сидели все молодые члены семьи и ждали старших.
   — Так о чем же вы так горячо спорили?— спросила Мария Павловна.
   —  Да вот, Николай Иннокентьевич считает, что нам нужно отказаться от цивили-зации и жить по-монашески,— улыбнулся Михаил Григорьевич и, взяв ложку, накло-нился к тарелке с супом.
   Земсков внутренне помолился, пожелал всем приятного аппетита и только после этого принялся за еду.
   — Мария Павловна, твой супруг шутит,— улыбнулся он в ответ.— Ведь разница во взглядах славянофилов и западников не в принятии или непринятии цивилизации.  Различия между ними духовны, как и между Православием и западными религиями, и проявляются во всех сферах нашей с вами жизни.
   — Наша семья, Николай Иннокентьевич, придерживается Православия,— с достоин-ством заявила Мария Павловна.— Мы и в церковь по всем праздникам ходим. Вот на Троицу ходили всей семьей.
   — Помилуй, я не вас имею в виду, а говорю в общем… 
   — Вообще-то каждый имеет право на свободу вероисповедания. И пора нам уже как в Европе жить!— произнес Кирилл, молодой человек в студенческом кителе, сын Заян-чицких. Щеки его бледного худощавого лица в тот же миг залились ярким румянцем.
   — Повторюсь, господа, речь идет только о том, на какой основе должна разви-ваться страна и улучшаться жизнь народа. На какой основе! Мы считаем, что всего этого можно достичь на основе Православия и наших традиций!— ответил Земсков, обращаясь, в том числе, и к Кириллу. 
   — Позволь Николай Иннокентьевич, не совсем согласна с тобой. Прогресс, по мое-му мнению, может основываться только на земных знаниях, а не на небесных откро-вениях! — выпрямившись и сложив пальцы рук в замок, заявила хозяйка дома.
   — Мария Павловна,— в тон ей, но с легкой иронией и чуть снисходительно, отве-тил Земсков.— И славянофилы и западники за прогресс. Вопрос только в том, на чем он основан — на уме, опирающемся на Высшую мудрость и волю, или на несовершенные человеческие знания? И, соответственно, ради чего этот прогресс? Ради «собирания сокровищ на небе», то есть ради духовного, умственного и культурного развития, или ради земного бессмысленного накопления и потребления?
   Молодежь, все как один, перестали есть и смотрели на говорившего. Видно было, что они слышат такое впервые.
   — Так, дети! Кушайте, остывает ведь!— Мария Павловна, старавшаяся на даче за столом обходиться без прислуги, принялась хлопотать — открыла утятницу, стала  раскладывать аппетитно пахнущее жаркое по тарелкам, спрашивая каждого, чего он еще желает отведать из находящихся на столе блюд.
   — Поэтому не ставится под сомнение чей-либо патриотизм,— несколько погодя про-должил Земсков, но его слова уже как бы повисли в воздухе.—  Речь не о нем, как таковом, а о разной духовной основе. И далее — о целесообразности и эффективности тех или иных действий…
   — Ну, слава Богу, а то я уже думал, Николай Иннокентьеч, что, по-вашему, мы смотрим в разные стороны…— вынимая из-за воротничка салфетку, сказал Заянчицкий.
   — Если позволите, господа, я продолжу…
   — Да, я только хотел сказать, что мы виновны перед народом за свое благополу-чие на фоне его бедности,— по тому, с каким удовольствием Михаил Григорьевич го-ворил это, можно было заключить, что он «сел на любимого конька».— Потому не мо-жем чувствовать себя вполне счастливыми и готовы рисковать и жертвовать многим, чтобы исправить положение. А делать это нужно, и как можно быстрее, невзирая на ситуацию в стране как внешнюю, так и внутреннюю!— заявил он.
   Все семейство с гордостью смотрело на него. Чувствовалось, что все они — от гимназиста до супруги — разделяют такие революционные взгляды.
   — И все же позвольте мне продолжить…— Земсков выпрямился и одновременно сделал жест рукой, ясно говорящий о несогласии и о том, что ему есть чем возразить.— Ведь еще Пушкин говорил об исторической суете, которой противопоставлял подлинную историю, совершавшуюся на Руси подвигами веры, спокойным и размеренным стяжанием духовной энергии. Суета же, основанная на слабости веры, может  привести Россию к трагическим итогам! 
   —  Так вы против революции, против изживания всякого зла в нашей действитель-ности?— чуть ли не в один голос воскликнули супруги.
   —  Какие вы скорые! А ведь добра от спешности редко ждать приходится. Я — за изживание зла! Но не путем революции, а путем преобразования  внутреннего чело-века в каждом, ибо «тому нет спасения, кто в себе носит врага», путем эволюции, основанной на духовном своеобразии России. И я призываю вас, Михаил Григорьевич, и ваших единомышленников, одумайтесь, иначе может быть поздно и очень плохо!
   — И после этого вы говорите, что любите народ?— снова вступила в разговор Мария Павловна.   
   «Слепые — вожди слепых…» — подумал Земсков и замолчал, не потому, что ему нечего было возразить своим оппонентам, нет, он понял — они его не слышат, более того, не хотят слышать…
   — Простите, господа!— Николай Иннокентьевич встал.— Благодарю вас за гостеприимство, тебя, Мария Павловна, особо за изумительный обед, но мне, к сожа-лению, уже пора на поезд,— он взял шляпу и,  попрощавшись со всеми,  направился к станции.
   Молча глядели ему вслед оставшиеся за столом дачники. Что творилось в их ду-шах? На лице Заянчицкого блуждала легкая усмешка, то и дело сменяемая выражением нетерпеливого действия, что, собственно, соответствовало его недавним речам.  «Нет, если он против революции, значит, не любит народ»,— решила про себя Мария Павловна. Кирилл, обладая, не по годам, склонностью к анализу, пытался осознать и разложить по полочкам произошедшее: услышанное и увиденное, А его младшие братья и сестры отнеслись ко всему, в силу своего возраста, как к сценическому действу, какими изобиловала для их еще неокрепших сознаний жизнь.
   Земсков же шел и думал: «Что же вырастет из молодых людей, воспитуемых такими родителями и профессорами? Нет, я не говорю, что они плохие, непорядочные люди или непрофессиональные учителя, нет. Речь идет о взглядах, убеждениях, которые они посеют в молодых душах. Ведь взрастет смена, да не та. Откуда такая ненависть к вере и традициям? От устремления к пресловутой свободе? Но ведь ни вера, ни традиции не помеха свободе. Да,— констатировал он,— духовный враг всюду, он плоть от плоти нашей, и все серьезнее берется за дело. Вот и прежние люди — дети по сравнению с теперешними…»


© Шафран Яков Наумович, 2015