Глава 2

- Пиши сама, если хочешь – я к ней подвинул обычную стопку бумаги и мягкий очиненный карандаш.

Она посидела, держась как всегда очень прямо, задумалась. На краешке жесткого стула поставленные симметрично коленки в коричневых толстых чулках.

Иголкой царапалась за стеклом ледяная крупа. Удобный второй этаж – тут есть преимущества по сравнению со стоящими на земле, и вместе с тем, если что рассмотреть, это тоже рядом. Я встал, подошел к окну. – Вот ты говоришь, мы не можем отсюда уехать. Ведь мы здесь уже полгода сидим.

В окне белоснежный пейзаж почти без признаков жизни. И тусклое неподвижное пустое зимнее небо.

Что мы растворимся, хоть я и не понимаю, как только расстанемся с этим местом, и все прекратится, и мы перестанем существовать. Но вспомни, они даже номер убрать не успели, помнишь, хотя прошло двенадцать часов. В 16 или 17 часов мы вернулись. «- А я как знала», - дежурная говорит.

- Куда им спешить. По-моему, в этой гостинице никогда не живет больше трех-четырех человек.

Я посмотрел на на ней надетую школьную форму.

- Смотри, она стала подмышками тесновата.

- Не тесная, а как раз.

- Ты бы еще завела к ней портфель. Знаешь, для первоклассников, детский, маловместительный.

- А что, хорошая мысль. Я буду хранить в нем все то, чем знаешь, обычно наполнена дамская сумочка. Прикол?

- Прикол. Сейчас на платформе «Фарфоровая» не устоишь, дует там отовсюду. Ну, что? Ты отказываешься принять этот ключ? Да кто ж это отвергает такие подарки! Люди годами ждут. У них этот дом заселяют раньше, а в городе долго ждать. Подумаешь, две остановки на дизеле. Понятно, они нас там обеспечат работой. Помимо фарфора и облицовочной плитки запустим на фабрике линию производства шедевров. Конечно, на это рассчитывают. Две комнаты, а?

- Нет, сам же знаешь, что нет, мы сколько раз говорили. Еще больше риска, чем просто взять вот сейчас и уехать.

- Ну да, нелогично бы после этого жить оставаться в гостинице. Мы втянемся, будем осваивать эту квартиру. Один, другой, третий раз вернувшись с работы, мы там очаруемся газетами на полу, а то и в рабочей комнате оклеим газетами стены. На третьем, в пятиэтажном, из серого кирпича. У нас под окном будет книжный киоск, а даль за окном – пустые под снегом поля.

Она на меня сначала смотрела, потом уронила голову.

- Все, все, - я сказал, - прекращаем! Во что человеку обходится отклониться от символа веры, шаг влево, шаг вправо, без внутренней необходимости, я это прекрасно знаю. Когда за рулем закрываешь глаза и руки за голову, а вдруг хорошо получится, - пожалуйста, кто-то хочет проверить?

Она поднялась, хотела прогнуться, и я уже руки сомкнул у нее за спиной, но, заглянув ей в глаза, замедлился.

- Наладить поточное производство шедевров и получать в благодарность квартиру совсем не одно и то же. Ты им так и скажи.

- Так и скажу.

Она мне поставила локоть на руки, как делают, подпирая голову, щекой оперлась и спросила: - Ты в самом деле не знаешь, зачем я потребовала сойти на ближайшей станции покрупнее, какая, Христиновка, кажется? – Да, - было 12 дня, и вернуться обратно? Она смотрела мне за спину, мимо меня.

Я отвечал, что когда она что-то всерьез заявляет, я не стараюсь понять, а просто ей верю, меня занимает другое, как можно скорее достичь этой цели, но главное, с этой минуты я уже к ней иду. Но, кажется, я догадываюсь. На наших билетах… там не было станции назначения… потому что я сам не знал.

- Вот видишь. Отправил, купил нам билет, все с виду очень солидно, ведь правда, признайся,  – а дальше не знал, что будет?

- Да мало того, не зная дальше как жить. Да, я был жалок, пассивен, не только о чем писать, а что теперь буду делать – не знал, я имею в виду, в ту минуту, когда, как душа покидает тело, оставлял нас лететь куда-то в вагоне. Я даже не знал, увижусь ли снова с тобой, и где, и зачем.

Надолго мы с ней так остались стоять. И словно куда-то перемещались, не двигаясь, плывем, как небесное тело. Она засмеялась, когда я сказал, что ноги у нас скрипичным ключом. Но не обернулась. При скудном осеннем свете щека ее, мне казалось, горит от пораньше включенной лампы. Но лампы включенной не было. Налево в окне пошел настоящий снег. Да-да. Я молюсь и люблю. Она запрокинула голову, и я дотянулся, - губами, щекой коснулся ее подбородка. – А знаешь они почему так против «вечной любви», и чтобы «вместе всегда»? – Знаю, знаю. Должны любоваться на то, что им не достанется никогда. А надо же чем-то утешиться. - Хотел бы я… - Что? – Посмотреть на термометр, увидеть своими глазами сейчас ртутный столбик. – На всех минус два, - она мне сказала, - повсюду, - она мне сказала, - сейчас минус два.

- Да? Ты так уверенна? Так вот я о чем… вот я тебе что скажу… наша обычная, в городе то есть квартира – она не появится в тексте, пока не увижу тебя наяву. Ты это знаешь?

- Да. – Мы – персонажи. А там бы мы превратились в счастливых людей. Для этого я тебя жду наяву. А может быть, просто бы начался новый текст. И мы бы опять оказались в нем персонажи. И начали там другую, новую жизнь. Не знаю, не знаю. – А так – хоть десяток квартир еще можем с тобой завести. Это для нас ничего не меняет. А жить все равно по гостиницам.

- Не очень доходчиво… Ты мне потом объясни, очень запутанная идея.

- Ладно, потом, сегодня не будем распутывать.

- Да, я устала. Ты не подумал? Те, между прочим, кто спать ложатся в 16 часов должны подниматься в 2 часа ночи. Нет, лучше в 12. Ты же сейчас уложишь нас спать, правильно я понимаю? – Ты мне сначала скажи, а что у тебя. Ты ведь о чем-то молчишь. – Я? Ничего неожиданного. Мы ведь по моему капризу прожили здесь полгода. Мы хорошо их прожили? – Да, мы прожили их хорошо. – Садись и об этом пиши. Денег достаточно, мы не на что не вынуждены. Ты слышишь? Не изобретай отговорок.

С утра мы втянулись – не знаю, как-то сама наладилась эта игра – в течение дня мы с ней не сказали ни слова. Было так интересно! Конечно, смотреть – это даже подолгу нам приходилось смотреть, и мы друг на друга смотрели. Игра не была легкомысленной, мы не смеялись. И мы не делились своими мыслями, когда наши взгляды встречались. А времени поделиться своими мыслями, мы знали об этом, сколько угодно, а если кто-то из нас искал ответного взгляда, но это не получалось, мы долго его дожидались, не торопились привлечь. С утра наши стекла белели, как вафельные полотенца – они запотели, и я засмеялся, когда подошел и стер эту влагу – снаружи к окну прильнул такой же туман, и нечем было проверить, что мы у себя на втором этаже, - а может быть мы были выше колеблющихся верхушек деревьев. С утра у нас лампа горела под потолком. А раз уж так все сложилось, пришлось садиться писать. Она, я бы это назвал, энергично бездельничала, вот именно так у нее получалось. Сначала она улеглась одетой читать, а то есть лицом к стене, я с ней рядом писал, а то есть, сидел за столом. Она то укладывалась на живот, то снова лицом к стене. Потом прибежала с большим клубком коричневых ниток и чем-то с ним занялась, ворочаться стала еще сильнее. Придется отметить, хоть это и отвлекает: лежит на ворсистом коричневом одеяле, и волосы, как известно, коричневые, в коричневом платье, коричневых толстых чулках с клубком коричневых ниток. Потом она пропадала в ванной, которая выступом как бы в стенном шкафу и дверь из которой в сторону комнаты. Подолгу рассматривала лицо. 3-е, 4-е, 5-е ноября, - три дня мы так продержались! То есть, не проронив ни слова! И вот я за эти дни что написал.