Афродита Бездна 3

Афродита стояла перед глухой серой стеной внутри своего домишки. Она смотрела в никуда, мерно прочёсывая гребнем свалявшиеся ото сна чёрные волосы. От той боли, что она доставляла себе с каждым взмахом гребня, слёзы непрестанно сочились из её глаз и становилось всё больше прямых локонов. Полноту Афродиты скрывала единственно имевшаяся туника, заботливо постиранная бабушкой накануне, но эта одежда и подчёркивала её неказистость в маленьком росте, отчего Афродита выглядела словно кряжистый пень свежесрубленного старого дуба.
Афродита будто бы собиралась туда, где ей надлежало выглядеть безукоризненно настолько, насколько это было возможно в её случае и движения её были до той степени выверены, точны и обязательны, что создавалось ощущение, будто они не принадлежали ей и лишь случались по повелению неведомой силы, руководившей её телом.
Минуло менее получаса с того момента, как Афродита вытащила тело своей бабушки на порог, и уже начали доноситься крики и гул и проклятия всё более и более прибывающих ко крылечку лачуги людей, который, по-видимому, обратили наконец-таки внимание на безобидную старушку, распластанную в неестественной позе, и, конечно, могли подозревать в её кончине никого иного, как бессовестную, проклятую всеми Богами, больную слабоумием и жестокую поступками Афродиту.
Девушка прекратила истязать собственные волосы, из которых немалая часть усыпала пол вокруг её босых, намытых ещё с вечера заботливой старушкой ног. Она бросила на пол гребень и, разнося по дому вычесанный волос, принялась шаркать об пол, будто бы бездумно слоняясь, а моментами и с видимым смыслом. Ей на пути постоянно попадалась небогатые предметы убранства домишки, которые непременно вызывали в Афродите приступ животного гнева, стоило ей лишь мимоходом задеть трясущуюся от старости кровать или же приставленный к стене стол без одной ножки. Прошло не так много времени, а бессмысленные скитания Афродиты по дому уже сопровождал треск и грохот бьющейся, ломающейся или двигающейся мебели, её собственные крики и нечленораздельные ругательства, от которых атмосфера дома пропитывалась скверной.
Услышав, что в доме твориться неладное, люди принялись всё более настойчиво и смело высказывать, и выкрикивать своё мнение, подбадриваемые другими. Но стоило Афродите распахнуть дверь и решительным, без доли робости и осознания случившегося, шагом ступить за порог как присутствующая, но ещё не многочисленная толпа умолкла разом, в замешательстве перед непредсказуемой хозяйкой жилища, и случилось даже так, что некоторые из зевак предпочли избежать присутствия пред этим домом и непременно разошлись прочь.
Афродита цинично, как это кажется любому сердечному человеку, перешагнула через тело своей кормилицы и направилась в сторону видневшихся вдалеке вечно мрачных, даже в рассветном солнечном свете, приморских скал. Её спину жгли взгляды ненависти, а до ушей доносились последние проклятия, которые, впрочем, не возымели никакого действия над ней. Дорога, обыкновенно, не занимала у неё много времени, но чаще всего, Афродита спасалась в этих скалах только бегством от разъярённых её очередной проделкой соплеменников, оттого и считала, что скалы не так далеки. Так или иначе, сейчас она вряд ли представляла себе расстояние до них. Афродита шла сквозь деревню походкой, не выказывающей поспешности или нервозности, лицо её было подставлено ветру, который истово нагонял свинцовые тучи, пророча добрый урагана.
Спустили бы ей с рук односельчане убийство бабушки? – то было неведомо никому из присутствовавших; но что более всего препятствовало людям задержать беглянку, так это нечеловеческая твёрдость в выражении лица Афродиты, в поведении её, сулившим всем, кто встанет на её пути, кто преградит ей дорогу к её утёсам, - сулившим всем им недоброе.
Пошло чуть больше часа, прежде, чем босые ноги Афродиты ступили на твёрдый холодный склон её утёса. Ветер успел растрепать её прилежно уложенные утром волосы, снова превратив их в безобразную сенную капну и теперь, карабкавшаяся вверх Афродита напоминала человекоподобное животное, не больше не меньше. По наитию, не имея перед глазами ни намёка на направления её пути, Афродита продолжала карабкаться, рассекая об острые осколки кожу на ногах и руках. Она лезла вперёд с таким монотонным смирением, что, казалось, даже ветер замешкался перед ней. Но тут же опомнился -ветру не было дела до людей, лишь только до тех, кто пытался бросить ему вызов, проучить его своей людской бесшабашностью, и таким людям он воздавал по заслугам.
Вот почему мгновение спустя на Афродиту обрушился такой шквал, что любой другой её соплеменник тотчас удрал бы в самую глубокую расселину с тем, чтобы переждать непогоду, прекратить свой безумный ход. Но не была Афродита верна своим действиям, как не была она в осознании такого открытого опасного противостояния природе, потому и продолжала лезть и лезть; и лезла до тех пор, пока не обнаружила такую привычно-тихую, сухую и маняще уютную темноту её расселины, той самой, которая не раз укрывала Афродиту от соплеменников, не позволяя им учинить на ней расправу. Та расселина не несла никаких исключительных признаков, оставаясь узнаваемой только лишь для своей извечной гостьи.
Расселина была расположена так, что дальней оконечностью своей, отделяемая истончённой столетиями каменной скорлупой, граничила с яростным морем. Потому, особенно в непогоду, любила Афродита облокотиться на эту стену и чувствовать всем своим телом бой бесконечно мощных волн о каменную непреступную громаду прибрежных утёсов. Именно так она поступила и теперь, ощутив себя в сухом укромном уголке, оставленной всеми и свободной ото всех. Ей нравилось здесь бывать, хотя в воспоминания своих она не возвращалась в это места. Впрочем, сами воспоминания для Афродиты были также сомнительным явлением; и, с большой вероятностью допускали деревенские старцы и лекари, что неведомый недуг, сразивший девушку, поразил и её душу, не позволяя осознавать себя. Вот только никто не мог переубедить в том Рыбака, который раз за разом уходил в эти утёсы в поисках сбежавшей девочки, который искал и находил тот кривой, словно палец неведомого чудовища отрог чёрной скалы и шёл к нему, зная наверняка, что его основание и есть пристанище столь небезразличной его сердцу девушки; Рыбак, помогавший выбраться Афродите из её убежища каждый раз, в отличии от остальных, ловил на себе её мимолётный и робкий взгляд, который после она прятала, понурив голову. И пусть в следующий миг он видел полные злобы, ненависти, гнева холодные бесчувственные глаза, Рыбак был счастлив, осознавая себя единственным, кому было ведомо, что у Афродиты всё-таки ещё осталась та самая душа.
Ураган бушевал пару дней, беспомощно раз за разом накатываясь на убежище Афродиты, но всё тщетно. Всё это время Афродита сидела на холодном каменном полу расселины, подобрав к себе колени и обхватив их своими крепкими кряжистыми руками. Её состояние не изменилось –она по-прежнему ничего не ощущала и ничего не замечала: тело её закостенело от того, что долгое время было обездвижено и глаза ни разу не сомкнулись за столь долгое время забвения.
Но ураган не мог сдаться и в этот раз, не мог снова позволить уйти Афродите, избежать наказания за свою беспечную неуважительность. Так собрал он все свои последние силы и, что было мочи, столкну громады стальных туч над тем самым утёсом, что в расселине своей хранил спокойствие Афродиты. От такого столкновения родилась молния, мощнее которой до сего дня были лишь землетрясения, поражавшие жителей деревне, - и родившаяся молния, костлявой мерцающей рукой рванула с небес к каменной глыбе, ударив в неё так, что скальными клочьями разлетелся утёс и не сохранил Афродиту в своей твердыне.
В тот миг, когда молния разрушила скалу, Афродита преспокойно сидела в прежней позе, облокотясь спиной на стену расселены. Она не слышала ничего из того, что предпринимал ветер для её наказания и не ощущала тревоги из-за подобных капризов природы. И этот миг, разорвавший на куски непоколебимую гигантскую скалу, не заставил бы Афродиту повести даже ухом, если бы она сама не находилась внутри этой скалы. Она начала явственно ощущать себя в тот миг, когда грохот ломающихся камней отозвался противным бесконечным писком в её ушах, вдруг наполнившихся такой дикой ломотой, что казалось будто кости черепа готовы рассыпаться такими же кусками, как рассыпалась её скала. Со всех сторон навалился холодный, щиплющий ветер. Он просачивался сквозь разлетавшиеся в разные стороны камни, изо всех сил стараясь дать почувствовать Афродите, что это он всему виной. Лишь мгновение длилось это видение происходящего вокруг и, когда Афродита осознала собственную беспомощность и страх поразил её разум, тогда, увлекаемая массами разрушенной породы, она полетела вниз, где пенилось и рычало дикое, алчущее жертвы море, поглощающее каждый кусочек её любимой скалы.
Морская пена была настолько обильна, что Афродита, окутанная тёплой мягкой шипучей массой, прежде не поняла, куда попала, пока не оказалась под грудой камней, навалившихся на неё сверху и увлекающих израненное тело девушки всё глубже в пучину. Но море билось в своей злобной истерике слишком рьяно. Настолько, что очередным валом выхватило почти безжизненное тело Афродиты и швырнуло о скалы. Их острия более небыли для девушки безвредны, как это было ранее. Теперь она ощутила всю твёрдость этого страшного опасного места. Однако, скалы, как и прежде, помогли ей, - они через боль, ранее недоступную для чувств Афродиты, вернули её к жизни, дали возможность бороться.
Теперь Афродита, раз за разом бросаемая предательскими волнами на обломки своих любимых скал, почувствовала. Она почувствовала просто так, ведь не могла Афродита испытывать ранее никаких ощущений, доступных окружавшим её людям. И это новое чувство, которое она обрела утерянным далеко в детстве, минувшем много лет назад, оказалось таким мерзким, что Афродита на миг застыла в исступлении. До того ей приходилось бороться с угрозой для своего тела, но стоило освободиться её душе, как не заставила себя ждать и духовная угроза. Эта угроза парализовала, заставляла чувствовать собственную никчёмности и безысходность того, что с ней случилось – то был страх. Его питала темнота, которая давила Афродиту, стоило ей вынырнуть из морской бездны; темнота же ждала её в пучине моря, стараясь затянуть в свои непроглядные бездонные вместилища. Темноту разрывали полохи молний, которые вскармливали страх своим мертвенным блеском, когда бескрайность моря становилась видимой у самого горизонта, заставляя разум Афродиты рисовать чудовищные проявления её одинокого пребывания среди этой круговерти. Эти же вспышки света, леденящего тело, выставлял её любимые скалы в таком мерзком свете, что множественные гроты казались бездонными ловушками, а доселе величественная высота утёсов стала непреступной преградой, отделявшей столь далёкий теперь дом от верной погибели. Страх насыщал и ветер: он старательно раздувал свои потоки, нагоняя волны из самой чёрной морской бездны, проносясь сквозь каждую расселину и разрываясь на каждом острие низвергнутой сколы издавая вой, визг и стоны. Страх вскармливал и рокот невидимого грома, раскатами своими стократ усиливаясь, отражённый от рвущихся, клокочущих шипящих морских валов, - вскармливал и шум, оглушительный шёпот потоков воды, льющихся с небес, не позволявших иссушиться, бездонному под Афродитой, морю. Афродита более не смогла совладать с собой.
Разум, потоком образов из прошлого, гонимых агонией всего естества девушки, возвращал Афродиту в дни минувшего детства, которые так давно покоились не тревожимые в забвении её памяти. Шквал и смертоносные волны пропали, капли дождя и пена, окутывавшая бедолагу, застыли неестественной паузой вечно бегущего времени, оставляя возможность своей жертве вернуться в давно забытое или никогда не поминаемое время. Там она дурачилась со своими друзьями, родителями и кучей горных коз, которые вырвались из загона, нечаянно, как, впрочем, и всегда, разрушенного шкодившей малышнёй. Скрываемые пылью, поднятой стадом растерянных животных, босоногие дети бросились врассыпную, сбивая в кровь ножки о камни, что торчали по дороге то тут, то там. В этих воспоминаниях доброе с укором лицо мамы, за которым еле скрывалась лучезарная улыбка, нависало над ней волшебным образом, через плотную пыльную завесу. Мама журила Афродиту, стараясь быть строгой, но всё портил отец, который заливаясь раскатистым смехом хватал её на руки, подбрасывал высоко над собой, тискал в крепких объятиях и уносил в дом. Но вот всё стало серым и бесцветным – мама, плачущая от бесконечного горя, бабушка, которая казалось обросла волосами, седыми пуще прежнего, и юноша, не по возрасту ею увлечённый, с тоскливым видом расстилавший перед ними оборванную парусину и указывавший куда-то в море, откуда ветер гнал тучи, откуда неслись сотни голосов тех, кто роптал на непогоду, погубленный в борьбе с морем за право существования своих семей.
Афродита не успела обдумать смысл той сцены, её быль. Следующий вал подхватил девушку так, как отцы хватают шаловливых юнцов, чтобы повертеть их высоко над землёй. Волны, казалось, на миг застыли, отнесли Афродиту от каменной гряды, демонстрирую безграничное превосходство над ней, и, убедившись, что пленница поняла всю безысходность момента, вновь швырнули её о скалы. Афродита в бессилии забывалась без чувств и снова приходила в себя, поддерживаемая неведомой силой. Жизнь била в ней ключом и, хотя силы её практически оставили, именно жизнь боролась за неё так истово, как бывает только в легендах о бессмертных героях.
Всё вокруг вновь застыло. И теперь это чувство походило на то, которое Афродита испытала в завалах, рядом с мамой, которую покинула жизнь. Тогда всё застыло ровно также: не было чувств, страха, сострадания потере. Афродиту окружал мрак, скрипящий мелким песком на зубах, духота, не желавшая делить с ней оставшийся воздух и мёртвые, жёсткие каменные тиски, силившиеся её раздавить. Сердце Афродиты в миг рвануло из груди – она не помнила, не ощущала ранее своих потерь, но теперь навалившиеся чувства начали рвать её в клочья. И новые воспоминания, которые принесли глоток свежего воздуха, разорвавший ломотой лёгкие, которые освободили её из тисков обвалившейся горы и навсегда разлучили с мамой, - эти новые воспоминания гнали новый поток эмоций и ощущений. Афродита не успевала грустить, отчаиваться и радоваться – так быстро менялись образы прошлого в её голове. Сильные руки, жилистые и истёртые до шершавых в неутомимом труде мозолей, выхватили её из каменной ловушки на свет и … очередная волна задавила собой тело Афродиты, смывая её новые грёзы, не позволяя предаваться воспоминаниям, открывавшим её жизнь, которую она по не понятным для неё самой причиной не помнила и о которой не задумывалась.
Афродиту завертело под водой в бешенном водовороте и не миновать бы беды, если бы девочка не начала к этому времени осознавать всю безысходность случившегося с ней, если бы она не приняла решения бороться до тех пор, пока силы не покинут её в последний раз. И, овладев своим телом, она выпрямилась подобием упругой стрелы, выпущенной из тетивы охотничьего лука. Так требовательны были её стремления к жизни, что сила, стократ её оставлявшая, вновь наполнила каждый член её тела, помогая сделать последний рывок. Неглубокая, вымытая сотнями прибоями, расселина в утёсе привлекла внимание бедняжки и тело бросилось к спасительному месту столь стремительно, что Афродита порой забывала делать очередной вдох, захлёбываясь и кашляя, но ни разу не сбилась с этого спасительного заплыва. И даже море, столь не дружелюбное, оценило этот отчаянный поступок своей жертвы, подтолкнув уставшее тело к спасительному выступу, давая шанс не на бегство, но на передышку, и Афродита забралась в углубление подножия прибрежного утёса.
***
В деревне шторм хозяйничал ничуть не меньше, чем на побережье. Уже третий день не стихали порывы ветра, разрушавшие кровлю домишек, дождевые потоки, вымывавшие дороги и фундаменты строений. Природа негодовала. И, как решили на деревенском совете, виной всему была одна лишь Афродита. Да, девушка убила родного человека без вины пред ней пресмыкающегося с самой смерти её матери, но она всего навсего больной человек. Больной душой. «Возможно ли простому человеку управлять силами Богов так, как это происходит теперь?», - именно так кричали те, кто призывал найти девочку, к которой они обращали слишком много зла. Всё чаще звучали разговоры о том, что гнев природы – это гнев не к Афродите, но ко всем её преследовавшим.
Мужчины ходили на прибрежные скалы три раза на дню. Все три раза неизменным водителем этих вылазок оставался Рыбак, хранивший в своей памяти путь к тайному месту Афродиты до мельчайших подробностей. Его воля, его уверенность в чистоте Афродиты передавалась всем, кто следовал за ним, но это не добавляла искателям сил. Уповая на привычные поиски, Рыбак негодовал с каждой новой попыткой найти ранее доступный ему тайный путь. От бессилия троих следопытов потеряли в первый день, упавшими в расселину, утонувшими и заваленными камнями. Надежда не оставляла Рыбака даже тогда, когда сумерки заставляли сворачивать поиски, и прочим поисковикам стоило не малых усилий, чтобы заставить своего вожака вернуться в деревню, чтобы отдохнуть и возобновить поиски с первым лучом солнца.
- … Языки у всех вас уж такие длинные… А-а-а! Вот и наши храбрецы! Как идут поиски?
Рыбака сотоварищи встретили все неравнодушные к происходящему и верховодил людьми тот самый жидкого вида мужичок, который грозился пуще остальных во время заступничества Рыбака на площади.
Реплика была приветственной, так что все замолчали, ожидая ответа от вошедших, понурые взгляды и измождённые тела которых, лучше всяких слов давали понять, что рассказа не будет. Люди пуще прежнего разволновались, прознав про гибель соплеменников и особенно рьяные, как и родственники пропавших, намеревались устроить разбирательства, обвиняя во всех тяжких Рыбака, которые не проронил ни слова, а усталым свалился на лавку у дальней стены.
- И было ли нам пока ты не попёрся мужиков наших губить? – больше всех возмущалась зрелых лет одинокая женщина, норовя завести собравшихся. – Дождь пошёл! Ветер подул! Пошёл, подул и перестал! Чего народ-то гробишь?
- Не у тебя ли, зараза, от крыши над головой теперь лишь три стены остались? – злорадствовал заступник Рыбака и всех его стремлений. – Истинно говорю вам – искать Афродиту надобно! То не её проклятие было – то наше пришло! Богов она заступницею была, теперь ими же отомщена будет!
- Замолчал бы ты, скверник. Недуг с провидением спутать – пустого ума человеком быть нужно. – Дедушка на шатком стуле слабым голоском продребезжал в наступившей тишине. – Девка умом тронулась после того, как каменья на нас рушиться принялись. В этом только есть Богов желанье. И в том, что сейчас происходит лишь их желанье гневаться на нас за истукана того, воткнутого на горе о четырёх сторонах.
- Деда правду говорит, - послышалось из толпы.
- Деда ум свой дожил последний! Прогневайте идола и снова земля трястись будет, и каменья полетят, и жизни родных наших приберут как пить дать!
- Так и что ж? Сесть и ждать?! А если и впрямь во Фродьке всё дело? Что если, поймав её, умилостивим гнев Богов наших? Богово старых. – Протараторила баба, сжимавшая в охапку грудное дитя и на последней фразе глазами посмотрела в деревянный потолок.
- Умилостивишь одних – рассердишь другого! – понеслось с разных сторон.
Гомон нарастал и превратился в гам среди заступников одной версии и сторонников другой версии вероприклонения. Так бы и до драки не далеко оставалось, если бы не треск такой силы, что многие попадали навзничь, поражённые ото слуха и зрения, а оставшиеся, ослепнув на время от яркой вспышки, выбежали под дождь. С улицы, пузырившейся волдырями кипящей дождевой воды, открылся вид полыхающих под струями ливня нескольких домов и разрушенной стены их соборного места. Всё это пало под одновременным ударом нескольких молний и более ни у кого не оставалось сомнений в том, что Афродиту необходимо вернуть и как можно скорее.
Вот только Рыбака ничуть не потревожила непогода и её ярость пред маленьким народцем родной деревни – не давало покоя ему тщетность поисков в месте, которое напоминало более вывернутые на изнанку прежние отроги, нежели знакомые приметами места.