Дом моего детства

Наш дом №1 по улице Пригородной в Смоленске , где я родился и рос,  уникален тем, что относится к   двум процентам домов довоенного жилого фонда, которые уцелели в страшных бомбёжках и пожарах Великой Отечественной. Послевоенная улица Пригородная состояла всего из двух домов: №1 и №2.
      Наша семья обитала  на первом этаже во втором подъезде,  в коммуналке за №12, состоящей их четырёх комнат, в каждой из которых  жило по семье.
В ней мирно сосуществовали шестеро детишек всех возрастов и восемь взрослых. Быт нашей квартиры и её обитателей я описал в рассказах «Жуча» и «Мальчишка с нашего двора».
        Дверь на лестничной площадке, что напротив нашей, была наглухо заколочена и являлась чёрным ходом в железнодорожную поликлинику, занимавшую почти весь первый этаж дома.
         В квартире №13 на втором этаже жила высокая ширококостная пожилая женщина, работавшая воспитателем в железнодорожном детсаду. Звали её, кажется, тётя Варя. Мне представляется, что она никогда не снимала белого халата. Когда мы с дружком сдёрнули из детсада через дыру в заборе и прибежали ко мне домой, она первая сообразила, где нас искать… У тёти Вари была дочь Рита, симпатёвая деваха, учившаяся в одном классе с моим старшим братом Виктором.
       Там же обитала красивая женщина лет тридцати с огромными печальными, как у коровы глазами. Она закрутила вулканический роман с заезжим  красавцем – офицером, вмиг  умчавшим её в туманную даль. Из этой дали красавица прибыла одна  на девятом месяце беременности и вскоре родила симпатичную девочку. Однажды, лет через тридцать, я увидел её за кассой одного магазина и мигом узнал по этим коровьим маминым глазам в пол-лица…
          В квартире №14 прямо по лестнице на том же втором этаже жили тихие, интеллигентные, седовласые старики, имеющие двух уродливо кривоногих такс - мальчика и девочку. На все наши мальчишеские издевательства над этими бедными животными старики лишь  как-то небывало светло улыбались и грозили нам пальцем. Повзрослев, я узнал, что они были большевиками ленинской закалки и подверглись  сталинским репрессиям,  лет двадцать оттрубив в лагерях Гулага. За это, после смерти тирана и реабилитации,  квартиру им дали хоть и не в Москве, откуда сажали, зато отдельную, двухкомнатную.
          Прямо над нами, в четырёхкомнатной квартире жил  почётный железнодорожник, кавалер двух орденов Ленина дед Лисин с женой. Кто он и что он я узнал уже гораздо позже, когда вырос, отслужил в армии и женился на внучке Лисина – Танечке. Седой дедов чуб вечно висел в кухонном окне в клубах папиросного дыма. Дед самолично набивал в папиросные гильзы ароматный табак «Герцеговина флор». У него были густые, отвислые, седые и жёлтые от никотина усы. Дожил дед до 89 лет, бабка пережила его года на два. От жены Татьяны я узнал, что дед был прижит известным московским адвокатом дворянского происхождения от прислуги. Адвокат негласно содержал сына, платил за его обучение. Со своей будущей женою Анютой дед познакомился в церкви, где оба они пели в хоре. Анюту, девушку из богатой дворянской семьи, приводила в церковь целая камарилья прислуги. В этом же хоре пел молодой Фёдор Шаляпин.
        На третьем этаже, в квартире №16 жила семья крупного строителя товарища Римского, напыщенного полного коротышки, за которым по утрам приезжала в наш двор кофейного цвета «Победа», а впоследствии – белая «Волга». Сын его – Паша Римский был года на три старше меня и тусовался с более  возрастными  парнями. Я его и сейчас вижу иногда в трамвае, хочу окликнуть, да как-то стесняюсь…
        В семнадцатой квартире жили строгие пожилые супруги с двумя очаровательными внучками. Отец их, кандидат физико-математических наук, жил в Москве, потерял жену и спился. Одна из внучек – Леночка - была сам ангел: пухленькая,  с соломенными локонами,  обрамлявшими  румяное личико. Когда я стал начальником Ленинского РОВД, эти старички обращались ко мне за помощью: Леночка, внученька, окончательно спилась, била их, отнимала пенсии. Мои сотрудники дважды оформляли её в лечебно-трудовой профилакторий, и Лена три года своей молодой тогда жизни провела за колючкой в Оренбургских степях, строча брезентовые рукавицы. Однако, от алкоголя это её не отвратило и она отправила деда с бабкой на тот свет лет на десять раньше отведенного им Богом срока…
        Я её иногда встречаю на улице и сейчас, когда ей уже, наверное, около 60 лет. Это согбенная, дурно пахнущая  старушенция, с вечным батоном под мышкой,   изжёванным личиком,   что-то бормочущая себе под нос…
        В восемнадцатой жила одна непонятная дамочка, красивая и холодная, курящая сигаретки в длинном мундштуке. Где и кем она работала,  никто не ведал. Она проплывала мимо, ни с кем не здороваясь. Никто никогда дома у неё не бывал.
         В девятнадцатой квартире на четвёртом этаже жил отставной военный с женой. У него была красивейшая овчарка по кличке Урсик,  военная выправка и щёточка седых усов под крупным носом. Однажды, когда я учился классе во втором, к ним на постоянное жительство привезли внука –Сашку Солодовникова- крупного, большеголового и сероглазого пацана.  Он стал учиться в моём классе и мы подружились. Более отважного человека, чем Сашка, я не знал никогда! Когда меня пытались обидеть старшеклассники, Сашка с воплями бросался в гущу хулиганов и, отбросив портфель, молотил кулаками направо и налево, пока все не разбегались. Потом уже, узнав Сашкину безбашенность, к нам перестали приставать старшеклассники…
       С величайшим прискорбием, находясь на армейской службе, я узнал из маминого письма, что Сашка погиб. Он поступил после школы в медицинский институт и их, первокурсников, послали в колхоз на сельхозработы. Во время купания   местные ребята прыгали с моста в речку. Решил продемонстрировать своё умение нырять и Саня. В первый раз он вынырнул с поцарапанным лицом. Во второй – не вынырнул, сломал шейный позвонок, врезавшись головой в сваю старого моста…
      В двадцатой проживал друг моего брата Виктора Толик Сильченков по кличке Сила, со своей матерью. Он был кумиром смолян, играл в нападении в сборной области по футболу. И когда шли матчи на единственном в ту пору стадионе «Динамо», трибуны то и дело обрушивались громоподобными криками: «Сила, давай!». И Толя давал!  Смоленское «Динамо» стало в те годы Чемпионом России! А потом Толя окончил техникум, став мастером по ремонту холодильного оборудования. Обслуживал ресторан «Днепр», где буфетчицей работала его маман, и окончательно спился, умерев в расцвете лет. Брат как-то говорил мне, что Толя одно время был мужем ставшей впоследствии заместителем председателя горисполкома Раисы Трофимовны Л. Так это или нет, не знаю… Толя был изумительно красив, статен, с высоким лбом, голубыми глазами и гривой вьющихся русых волос. А как он играл на гитаре и пел!!!
      А в двадцать первой квартире  проживала с матерью Ниночка Попова, хорошенькая евреечка, острогрудая и стройная. В неё был по уши влюблён обитавший в избёнке на берегу  местной сажалки Толик Наумов. Дабы обратить на себя её внимание, Толя стал мастером спорта по боксу. Но Нинок выскочила замуж за чёрнявого круглолицего единоверца, который вскоре бросил её с малолетней дочуркой на руках. В позапрошлом году умерла Ниночкина сорокапятилетняя дочь, а в прошлом – сама Ниночка Попова. В той же квартире,  жила семья, где главенствовала крепко сбитая тётя Катя, работавшая сторожихой на соседней стройке. Её муж – тихушник дядя Петя - шоферил на грузовике на той же стройке. У них были две дочери – старшая Зина и младшая Зойка, учившаяся во вспомогательной школе.
       О семейке этой поговаривали, что когда жители города эвакуировались, спасаясь от фашистов, в спешке бросая ценное имущество, тётя Катя и дядя Петя занимались мародёрством, обирая чужие квартиры и закапывая в землю ковры, хрусталь, золото и серебро . После войны они зажили небывало богато. У них, первых в нашем дворе ( а то и в городе!) появился телевизор. Дядя Петя первым из смолян купил голубую «Волгу». Тётя Катя щеголяла в золоте, а приданым за Зиной и Зойкой обещала златые горы.   
       В 1990 году умерла моя Татьяна. Наутро после похорон, в дверь моей квартиры, неизвестно откуда взяв мой адрес, позвонила престарелая тётя Катя и стала прямо с порога сватать за меня свою Зину, которая была  старше меня лет на десять. Задыхаясь от ярости и тёткиной  наглости, я вытолкал её взашей!
        На первом этаже первого подъезда в квартире №1 проживало три семьи:
Штейнгарты, Ашкенази и Зубковы. Штейнгарт старший - дряблотелый крупный еврей с брезгливой гримасой на лице. Его жена – тоже та ещё  тетенька. Их сын Вовка ударился в бокс и стал известным мастером. Однажды, в драке в только что открывшемся новом ресторане «Нива» ему откусили нос. А когда сделали пересадку мягких тканей с ягодицы, на носу стали расти волосы. Стыдясь этого феномена, Вовка уехал, кажется, в Калугу и прожил там всю жизнь, тренируя ребятню. Была у них также дочь – Люся, моя ровесница, со сливовидным носом и взглядом исподлобья. Её маман любила собирать нас на Люськин день рождения и потчевать различной еврейской вкуснятиной собственного приготовления.
         Из семейства Ашкенази помню пышнотелую  мадам с яркими губами и задницей под лопатками, как у всякой еврейки. У неё были брат Юрий, неплохой пацан, умерший лет в сорок от сердечной недостаточности, и сестра Стэлла – худющая длинноногая девчонка с огромными испуганными глазищами.  Видел её уже сорокалетней - вылитая старшая сестра: те же яркие губы, та же попа под лопатками…
        Зубков – старший работал кем-то в областном бюро судмэкэкспертизы, которым заведовал его брат- профессор. Жена его, весьма симпатичная и фигуристая, была домохозяйкой. А их дети: Мишка и Женька учились на одни пятёрки и закончили десятилетку с золотыми медалями. Михаил, всю жизнь мечтавший стать авиаконструктором, стал чекистом и дослужился на Лубянке до полковника, а быстроногая Женька выучилась на врача. Иногда встречаю её, растолстевшую  и приветливую, медленно плывущую со взрослой  даунической дочкой  по улице.
          В   четвёртой обитали столяр дядя Петя с женой. Он вечно что-то строгал в своём сарае и не было ни одной задницы в округе,  не познавшей тверди его знаменитых табуреток.
          В  седьмой  квартире на втором этаже проживала семья Тимоновых. Её глава играл в каком-то оркестре на кларнете и умер во время домашней репетиции, подавившись вишнёвой косточкой. Между прочим, как рассказывала мне мама, мы вначале тоже жили в этой квартире, но после моего рождения нас переселили в двенадцатую.
          На третьем в восьмой жили Аркашка Андреев с матерью – тётей Соней и отцом – дядей Мотей, отличным обувщиком, благодаря которому все мы носили свои опорки  до упора. Пил он, тем не менее, безбожно! Я всё детство читал выписываемые для Аркашки журналы «Мурзилка» и «Весёлые картинки». Аркашка работал на заводе, был отличным спецом, а когда завод в годы перестройки приказал долго жить, стал подрабатывать ремонтом автомашин. А лет пять назад тихонько помер от инфаркта.
          Чуть не забыл! Под ними, в   третьей жила тётя Нина Кулакова. Не проходило и недели, чтобы её ангельский голосок не звучал по областному радио. Как она пела! А работала она, как и мои родители,  в управлении Калининской железной дороги. У неё было двое сыновей: старший – Вовка со смешной фамилией Тырля и младший- Юрка, или Юрчик, или просто Чик, как кликали его во дворе. Вовка, кривоногий и квадратный, обладающий феноменальной мускулатурой и бычьей силищей,  однажды влюбился без памяти в смазливую потаскушку, проживавшую в крайней хате на улице Оршанской. Жил с нею, а потом, кажется,  убил, застав с хахалем в постели. Отсидел, вышел, уважаемый человек.
     Чик, живой и шустрый, как воробей, был одним из дворовых кумиров, он умел курить, выпуская дым кольцами из носа, рта и ушей, прятать в рот прилепив я языку, папиросный окурок при приближении взрослых и ещё много чего, непостижимого для нас. Он был впоследствии неоднократно судим и почти не изменился, когда я его встретил лет через сорок. Я жил тогда в огромной «сталинке» на улице Пржевальского, возле парка. В дверь постучали и плюгавенький мужичок предложил купить какую-то краску для ремонта. В мужичке я узнал нашего Чика. Оказывается, он в составе бригады ремонтировал художественную школу, ну и…, сами понимаете…
     А в   четвёртой жила семья Глебовых: отец - небольшой советско-партийный функционер, его жена – домохозяйка, их старшая дочь Галина, сын Славка и младшая – Людочка. И Галина,  и Людочка были прехорошенькие. Со Славкой, конопатым и щербатым, мы дружили, спали в сарае летом и совершали набеги на окружающие сады и огороды.
      Итак, снова третий этаж… В квартире №8 напротив Андреевых жил железнодорожный босс- начальник Управления Калининской железной дороги Дураков. Его семейство прибыло с Украины и там эта фамилия, видимо, котировалась со времён Запорожской Сечи. У нас она не прокатила и нередко мы, стоя под их окнами, хором звали начальского сынка Вовку: «Вовка, дурак! Выходи!». Когда такое отношение Дуракову – старшему обрыдло, семейство сменило фамилию на Васильевы. И теперь уже мы орали: «Васька-Дурак, выходи!». У Вовки была старшая сестра Галина, истинная украинка.  дородная пампушка с волооким взором и косой, уложенной венцом вокруг головы. Вовка Дураков имел язык без костей, умел вешать лапшу на уши и на долгое время взошёл на наш дворовый олимп.
         В   девятой на четвёртом жили седой кряжистый старик Кулаков с кругленькой, вперевалку, как уточка, ходящей женой. Он работал до пенсии всё в том же управлении железной дороги и сидел в одном кабинете с моим отцом. Они были диспетчерами службы товарных перевозок. Почти ежедневно я бывал у отца и матери в этом огромном здании и дядя Кулаков, маня меня похожим на сардельку пальцем, говорил одно и то же:
-Сбегай в угловой, возьми чекушечку с белой головкой. А себе – морожку. Он совал мне в руку 2 рубля 20 копеек и я бежал. Четвертинка «Столичной» стоила 2 рубля 11 копеек, молочное мороженое – 9 копеек. Запрета продавать спиртное детям тогда не было. Да таковой и не требовался, дети не пили… Я приносил чекушку, Колдунов скальпелем сбивал с пробки белый сургуч, ударом широченной ладони в дно выносил  пробку и единым махом отправлял в рот содержимое, закусив конфеткой. Пить на службе тогда не запрещалось, даже в буфете местной столовой спиртное продавали в розлив. Но пьяных я тут никогда не видел, ни-ни! Всё было строго, чётко, по -военному!
         Мы, пацаны,  Колдуновых недолюбливали за то, что весь двор был загажен их курами и утками. Но однажды к ним из Кишинёва приехала внучка- просто принцесса. Ох и хороша была Галочка: стройненькая, темноволосая, круглолицая, брови вразлёт, круглые карие глаза и малиновые губки бантиком. И мы вились вокруг Галочки, как мухи, знаете, над чем… Она кокетничала направо и налево, давая повод то тому, то другому думать, что именно он – её избранник, в общем, вертела нами, как хотела…
          В десятой  жил друг моего детства Вовик Белов, поначалу ничем не приметный среди нас. Лет в 12 его отправили к деду на Чёрное море, а когда он вернулся к школьному сезону, нам пришлось разговаривать с ним, задрав головы. Вовик наш вытянулся на пол-метра вверх! Его мама, тётя Зоя, была секретарём машинисткой в приёмной начальника Управления, а в нерабочее время продолжала стрекотать на машинке дома, подрабатывая на жизнь. Вовка - отдельный кусок моей жизни и об этом я, возможно, ещё расскажу когда-нибудь. Поначалу в той же квартире жили брат и сестра Кулики: Светлана - рентгенолог, Ярослав – кардиохирург. Потом они уехали из Смоленска и их комнатушка отошла к Беловым. А Ярослав, в конце-концов, сделался мировым светилом кардиохирургии.
       Память об остальных обитателях дома моего детства у меня не сохранилась, видимо, ничем таким они меня не зацепили…
       Наш старый дом по-прежнему стоит на том же месте. Его первый этаж забит какими-то магазинчиками…Его жильцы многократно сменились. Но память о том заветном, былом:   детстве, отрочестве, юности, прошедших здесь, незабвенна.

25-26 июля 2015 года
               

На фото: дом №1 на ул.Пригородной