Зима в апреле. Глава 24

И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
(Александр Блок, «На снежном костре»)

К тому времени захожие тучи промчались, открывая небосвод в снежно-звёздной россыпи. Ева не видела лица Даниэля. Но оно сейчас рисовалось в её воображении именно таким же, как в их первую старинную встречу. И в самом деле это было так. Как тёплая морская волна, она плавно отхлынула от него – прибрежной угрюмой скалы.
 
И пусть Андерс смог задеть его за больное место, но он знал, что это была пустая провокация. Андерс желал вызвать злобу в ответ, но так своего и не добился. Вун, увидев со стороны Даниэля хоть малейшее движение, мог бы сорваться и плюнуть на всё. Натянутая струна бы порвалась, и он, командующий своими вооружёнными слугами, с огромным удовольствием бы высвободил свою ярость. Сейчас Даниэль нашёл в себе силы перед Евой оживиться. После всего сказанного Вуном необходимо было что-то пояснить. Он начал с малого. Он показал ей фото на своём телефоне, где были два абсолютно одинаковых кольца с алым камнем, говоря:

- Похожи? Один из них – дубликат, точная копия, которую и получит Габриэль. Разница между ними огромна: оригинал, скажем так, обладает своей магией. Да, именно "магией". Мне так и не удалось вывести Габриэль на чистую воду, чтоб узнать, зачем ей этот камень…

Он замолчал. Потом он вкрадчиво предложил:

- Ева?.. Пошли куда-нибудь за пределы этого дома, этого сада?

- На море? – пыталась она приподнять уголки своих губ. И она не знала, что именно сейчас в её нежном лице он разгадал ту девочку с жёлтым цветком. И он ответил:
- Ну, это вряд ли. Сейчас, когда уже ничего не угрожает, можно посмотреть окрестности – здесь неплохие места...
 
Она согласилась. Когда они шли через сад, чтоб попасть на дорогу, он молвил:
- Габриэль ссылается на то, что видела на одной из моих фотографий это украшение, висящее на цепочке на моей шее. И тогда, по её версии, оно ей запало в душу, и она пожелала его приобрести. Начались уговоры и торги где-то пару недель назад… Я ни в какую не верил и не верю, что причина в простой женской любви к изящным безделушкам. Начал о ней узнавать всё. Выяснилось, что за ней не числится ничего странного. Но что-то мне подсказывает, что она не то, за кого выдаёт себя... Если уж она не даёт правды, то и я подсуну фальшивку. Узнал ещё, что она строит Андерса, как презлющая старуха-ведьма. Вот последнее-то и сыграло сейчас роль. А ты боялась, что я тебя отдам ему.
 
Фигуры стволов расступились. Рассеялась совиная темнота. И теперь голубели дали обнажённой земли, как огромные сугробы. Апрельские звёзды над головой серебрились инеем. Терпко-благоуханные, душные объятия апреля подхватили их. Руки зыбкой и своевольной весны были по-зимнему прохладны и бледны, как и восходящая луна, подёрнутая горько-медовым отсветом.

Слева грезили в электрическом сне здания городка, а справа уходила в низины извивающаяся дорога.

- У нас есть маршрут? – вполголоса спросила Ева.
- Бесцельно ходить в темноте – это лучший маршрут, - промолвил Даниэль, чуть запрокинув лицо к небу. И он повёл её по каменистой блёклой линии дороги. Луга дремали в студёной испарине. Они шли, не касаясь друг друга. Они дотрагивались иначе – через то безымянное таинство, что к ним снизошло.

- А откуда у тебя этот рубин?.. – спросила Ева.
- Он принадлежал одной женщине – той королеве, про которую упомянул Андерс. Символично было повесить его на шею. Как камень. Да и он вообще о многом упомянул, - мерно говорил он.
- Дани, я тебя прошу, расскажи мне обо всём.
- Тебе не понравится. Но что же терять?

И сейчас Даниэль понял, что может солгать. Он мог преподнести всё иначе. Он мог. Но он не желал перед ней быть чем-то другим. Он откроет всё. Без остатка. Потому что отступать некуда. Он никогда и ни с кем не говорил об этом. Правду знали только участники тех событий, и ни один человек извне даже ни о чём не догадывался. Он решил, что позволит себе открыться, и от этого стало спокойно. После недолгого раздумья он начал свой неспешный рассказ:

- …Всё началось в тот вечер победы - одиннадцатого февраля. Вун был разгромлен. Маски сорваны. Мидиан торжествовал. А в это время я увозил прочь из города ту, которую любил. Была одна женщина. Эсфирь. Она не позволила нам спастись. Кристиан ей помог. Кристиан сам и своей же рукой разрезал Адели горло. Он имел тоже не мог мне простить, поскольку Эсфирь, которую он боготворил, выбрала меня. 

Он пресёк речь. Ему было сложно говорить про все эти события.

Деревянный мост через чёрный ручей, шевелящийся призрачными переливами, чуть поскрипывал от их шагов. Даниэль продолжал говорить:

- И... Сегодня Рейн упомянул о некоем моём «даре», после чего, знаю, я совершенно упал духом. Довольно неприятно слышать такие вещи. Рейн отлично знает, что с «даром» у меня связано много ужасного. А получается, что он желает мне снова испытать нечто страшное, лишь бы он смог с моей помощью раскрыть дело. Но он понимает, что неправ. Так вот. После смерти Адели всё слишком изменилось. Весна прошла мимо. Наступило лето. Духота и зной. И летом что-то сорвалось от отчаяния. Вплоть до августа я был окутан кошмаром, в который сам и бросился. Всё началось с того, что я хотел забыться. Я забывался. По пробуждении обнаруживал себе по горло в самых диких злоупотреблениях и разврате. И мне было всё равно, что будет. Всё оказалось пущенным на самотёк. Я хотел перестать быть. Мёртвый солнечный диск катится за горизонт. Я стремился пропасть.
 
Ева внимательно слушала его. Они сошли в низину, где был почти колодезный промозглый дух. Но Еве было холодно не от этого.

- А твои порезы на запястьях?.. – тающим слабым голосом проговорила она.
- Нет. Это другое. Почему Вун тогда отпустил нас после выступления на главной площади? Потому что на нём не завершалась власть. В храме Андерса присутствовал ещё кое-кто… Та самая Эсфирь. Она хотела расправы и над Рейном, и над Алессой и над Диксами. Я смог загнать её в такие рамки, что она их освободила, но это немудрено. Вот и пришлось орудовать лезвием. Помогло. Как видишь, все впятером мы живём. Тогда, наверное, впервые я был счастлив, что она ко мне неравнодушна. Я, действительно, её заставил от меня зависеть и подчиниться. Она была моей секретной фигурой в игре. Но, разумеется, бытует сказка, что я был совершенно чист и свят, борясь с Вуном. Моя смелость и достоинство – дым. Их никогда не было.

- Не говори так, - твёрдо и строго сказала Ева. - Ты бы и не ввязывался, защищая нас от Андерса, не будь у тебя достоинства и смелости!..

Он заглянул в её глаза: она не укоряла его и не судила. Её изумляло, что он может о себе так говорить, когда он сделал для остальных так много. Даниэль не прекращал повествование, но уже оно стремилось быстро, напряжённо:
 
- ...В той истории должен был наступить исход. Сначала я искал забвения и освобождения. Но погряз вместо этого. Если бы Извращённость взглянула то, что я себе тогда позволял, то она бы отвернулась от смущения, краснея. Мне говорили, что нет никого более прекрасного, чем я. Говорили, что я с такими деньгами и с такими заслугами являюсь господином над любым человеком. Говорили, что я -воплощённое благородство и величие. И я им поверил. Я уверовал в это, став тем, у кого нет боли. И самый глухой час перед рассветом, когда не находилось той карты, чтоб покрыть моё мучение, меня настигала разящая стрела. Я бежал от того, от чего нельзя и невозможно спрятаться. Я помнил абсолютно всё. И её кровь, и то, как любил её, и её погребение и кружево на белом платье, в котором её видел в последний раз. А после - ничего не осталось. Я хотел смерти. И она показалась, поскольку кто-то, тоже владеющий особняком, её для меня давно готовил. И он только ждал момента, чтоб подкрасться. Я начал видел что-то, что не видели другие. Я мог знать наверняка, какая машина попадёт в аварию. У меня были отвратительные видения. И всё сбывалось. Ко мне постоянно приходил он по ночам. И я видел, во все окна в особняке что-то пробиралось, стоило только наступить мраку. И я понял, что скоро сойду с ума, если всё это не прекратится. То, что меня крутило на этой чудовищной карусели, желало, чтоб я окончательно сгинул. Это та самая колыбель порока... Можешь поставить мне любой диагноз - но я не лгу и всё это происходило по-настоящему, а не в моём сознании. И тогда меня начали вытягивать из всего этого, и я хотел спасения.

Во время своего пересказа тех мучительных и тёмных событий, он снял с себя куртку, накинул её на плечи Евы – поверх её. Ева смотрела на него влажными широко открытыми глазами.

Они оказались на берегу широкой реки. Волны плескали о крутой каменистый берег. Снежные звёзды плыли в вышине. Лунный диск дробился на беспокойных водах, распадаясь на блики. Они стояли на краю уступа. Его дальнейшие реплики её пронизывали. Он изложил:

- Всё оказалось так просто! Мне нужен был Бог. О Нём я говорю впервые, я об этом всегда молчу. Тогда всё отступило. А происходящее со мной в последнее время - это спуск по накатанной. Снова туда. Ритуал возвращения к прежней испепеляющей тяге. И карусель начинала кружиться всё быстрее. Всё чаще я жёг в камине постельное бельё, пропитанное потом и женскими духами. Всё чаще опускался с головой в Лету. Падение – вниз. Пепельными хлопьями – вниз. Был вселенский пожар, на котором я сгорел. А среди тех моих бесчисленных «друзей», с которыми проходят все эти ночи по злачным местам, я чувствую себя равным им. Пропащее общество богатых, балованных, холёных хозяев жизни. Сумасшедшее веселье, продажные униженные женщины и лицемерие. Отличный расклад, чтоб достигнуть дна и всё прекратить. Это всё, Ева. Вся правда, которую ты хотела.

Он встал поодаль неё. Он переводил дыхание. Ева, проглатывая ком в горле, заключила без робости и мягкости:

- Большинство из них и твоего присутствия не достойно. Я не буду тебя осуждать или оплакивать вместе с тобой прошлое. Я верю, что однажды ты поднимешься из этой гибели. Воскресни...
 
Слёзы хлынули сами собой. Она воскликнула дрожащим голосом:

- Только живи! Мне ничего больше не нужно.
 
Она выскользнула из его объятий. Её смутила собственная огневая откровенность.

Весна расцветала зимним цветком.

Уже в доме, где и Рейн, и Дикс спали глубоким хмельным сном, он проводил её на второй этаж, где ей была выделена отдельная комната. В полумраке он, стоя на лестнице, прижал её тонкую руку к своим сухим губам. Это всё, что он сделал напоследок. Вместо пожелания доброй ночи. Вместо благодарности за то, что она выслушала его и приняла. Вместо горячего извинения за то, что он заставил её ронять слёзы. Вместо слов восхищения, что она так прекрасна.

В это время Кристиан, чей профиль обозначился на фоне грубого, шероховатого камня стены, сидел коленопреклонённым перед своей новой натурщицей. Медовая горечь луны заливала их через зарешёченное окно. Пепельные строгие тени в виде крестов. Кристиан держал её недвижную ледяную руку и красил её ногти алым лаком. Он где-то читал, что ногти продолжают расти и после смерти. Он аккуратно проводил кисточкой от перевёрнутого полумесяца до заострённого их конца. Он медленно поднял свой очарованный взгляд на её лицо. Подвеска в виде ангела на её шее блеснула полярной звездой. Это одинокое светило было единственным на фоне запекшихся пунцовых подтёков на её коже. И после он провёл с упоением и грустью своими губами от её пальцев к тыльной стороне ладони, чтоб запечатлеть на мраморе остывшей кожи свой поцелуй. Насыщенно-красный лак оставил на губах его неровный след.