Утрачивая подобие крыльев

УТРАЧИВАЯ ПОДОБИЕ КРЫЛЬЕВ

— Шесть призраков окружают тебя. Всмотрись в их глаза — они блеклы, они тусклы, они не различают ничего, кроме твоих движений, кроме твоих стремлений и желаний. Любишь кого-то? Смотри, как глаза этих призраков вспыхивают, словно далекие солнца дремучей Вселенной. Ненавидишь? Еще ярче разгорается этот таинственный, злобный свет. С жадностью призраки смотрят на тебя, ловят каждый твой вздох, каждый шорох твоей работающей извилины, каждое движение зрачков, каждый взмах руки и дрожание пальцев. Это твои призраки. Всмотрись в них — они похожи на тебя: такие же длинные пальцы, такие же спутанные волосы, такой же хмурый взгляд, будто этот мир должен тебе уже за одно то, что ты в нем появился. Не отворачивайся, а лучше пересчитай этих друзей из преисподней. Шестеро, их всего шестеро и каждый из них хранитель чувств. Смотри, один призрак отвечает за любовь, другой за ненависть, третий за счастье, четвертый — это в чистом виде печаль, пятый, мелочный гаденыш, — обида, шестой, который самый заметный и выдающийся вперед, — желание. Вот они эти чувства, перед тобой. Вот твое спасение. И бессмертие твое в них. Тебе невыносимо было жить бесчувственным истуканом? Ну так бери эти чувства, владей ими и поддерживай в них жизнь. Ты молил меня о спасении, я дал тебе его. Наслаждайся. Отныне ты и сам подобен мне. Отныне ты бог. Ты обладаешь бессмертием, но даже оно имеет свою цену.
— Что, если я все же ошибусь?
— Ты утратишь бессмертие, ты потеряешь все чувства и превратишься в то ущербное создание, каким был до меня. Вот твои верные слуги, твои верные чувства, их всего шесть, разве можно их спутать? Разве можно перепутать желание с любовью, ненависть с обидой? Разве ты теперь не бог? Разве ты способен на ошибку? Видишь перед собой этого тощего упыря — это печаль и ничего больше. Встретишь человека, который наполнит тебя этим чувством, бери несчастного за горло и тяни к этому упырю, а уж он времени даром терять не станет: прихлопнет двуногое существо за доли секунд. А попытаешься скормить печали любовь и прихлопнут тебя. Представляешь, раз и ты уже не бог, а лишь два сияющих глаза в вечно унылом космосе. Твои же собственные призраки тебя и уничтожат, ошибись ты. 
— Но почему я должен убивать любого, кто откроет передо мной чувство, кто поделится таким ценным богатством со мной? Это как-то… глупо.
— Глупо, когда человек, открывший тебе чувство, этим же чувством и порабощает тебя, и ты утрачиваешь возможность оставаться самим собой. А разве бог может быть порабощенный кем-то? Бессмертие жестокая штука, а жизнь в бессмертии — тяжелый удел.


«Я — бог. Я бессмертен. И этот ветер, холодный ветер, что сейчас пронизывает мое тело насквозь, что клонит голые ветви деревьев к земле, взметает клубы черной пыли и сухой листвы, единственный, кто меня слышит. Он касается мертвых лиц всех, кто одарил меня чувством. Я не пощадил никого, ради собственного бессмертия, ради собственных чувств. Кто осудит меня? Лишь тот, кто не знает, каково это не чувствовать ничего: ни радости, ни горя, ни страха, ни обиды. Теперь я — бог, а значит я прав в том, что делаю. Но прав ли я сейчас, ветер? Прав ли я сейчас, когда готовлюсь убить самого дорого человека в своей жизни? Он великий человек, он мастер, никто и никогда прежде не открывал передо мной такой необыкновенный мир: неправильный, ненастоящий, мир прекрасный своим искривлённым пространством, ирреальными пропорциями и чувствами, которые не могут стать олицетворением шести стандартных призраков.
Я не могу убить этого человека, но и не могу оставить его в живых — он слишком близок мне и все чаще ощущаю я присутствие его мыслей и взглядов в своей голове. Я призвал к нему черного призрака ненависти, ведь я несомненно ненавижу того, кто с каждым днем порабощает меня все сильнее, не оставляя былой свободы. Но это чувство между мной и мастером, скорее всего, не ненависть, но и не любовь. И я, конечно, ошибся. Впервые за сотни лет я ошибся и был растерзан призраками чувств. И даже сейчас, находясь здесь, среди этих бессмысленных для меня звезд, я отчаянно пытаюсь понять, так что это было за чувство, подобное расправляющимся за спиной крыльям. Если бы я только смог хотя бы краешком глаза увидеть это чувство, встретить его вновь и дать ему название, я бы возродился, я бы вновь обрел целостность, и для меня открылась бы новая жизнь с крыльями за спиной…»


—
— Как ты думаешь, у этой планеты есть название?
— А кто его знает, может и есть. Тебя только это волнует? Меня, лично, тревожит вопрос, что теперь делать?
Тощий, вытянутый и похожий на искривленную дугу Тони обреченно посмотрел на дымящийся корабль.
— С этим уже ничего не поделаешь, — сказал он так, будто его это уже не касалось. — И все же, — перевел он задумчивый, бесцветный взгляд в затухающее вечернее небо, — как же эта планета зовется.
— Да пошел ты! — раздраженно сплюнул коренастый, правильно сложенный и до черноты загорелый Дэйв. Зажимая ладонью нос он пытался все ближе подобраться к кораблю, но по-прежнему вырывающиеся из недр пламя и клубы черного, ядовитого дыма, останавливали Дэйва. Он матерился, тер руками слезящиеся глаза, хватался за голову, отходил на безопасное расстояние, вдыхал свежий воздух и, подобно загнанному зверю, метался из стороны в сторону.
— Слушай, Дэйв, может подождем, пока все выгорит, а потом разберемся, что нам делать. Ведь пламя само так быстро не погаснет. Смирись с тем, что мы вляпались. Все же, согласись, с нами и так слишком долго ничего не происходило — летали себе и ничего не боялись. Мы были везунчиками на протяжении многих лет, это рано или поздно должно было закончиться.
— Вот ты придурок! — сорвался Дэйв. — Вот я всегда это знал! Хотя, — резко успокоился он, — может ты и прав. Давай спокойно посидим, подумаем, покумекаем, может чего умное в голову и придет.
Они сели у разведенного костра и, словно сговорившись, по команде, посмотрели в небо. Небо было удивительным: красно-желтым, с запада затягиваемое фиолетовыми тучами, с востока впитывающим в себя таинственную синеву, с зажигающимися в прожилках белыми звездами. Самые яркие две звезды взошли так быстро, словно два находящихся на одной космической линии солнца вспыхнули в одно мгновение и начали свою жизнь.
— Такое впечатление, что они смотрят на нас, — поежился Дэйв.
— Да, — с болезненным восхищением подтвердил Тони. — Так и есть. Это живые глаза. Глаза какого-то забытого бога, измученного и уставшего за долгие тысячелетия. У него нет выхода — он вечен. Он вечен в своем бесчувствии.
Дэйв с тревогой посмотрел на друга.
— Ты вообще в порядке? — нервно сглотнул он слюну.
— В порядке, — не отводя глаз от звезд, отозвался Тони.
— Что-то мне все это не нравится. Нехорошее это место. Слушай, эй, — толкнул Дэйв друга в плечо, — слушай, давай подумаем, как нам быть: остаться здесь или пойдем, может, поищем какие-нибудь постройки.
— На ночь глядя? — невменяемо отвечал Тони.
— Ну, вообще ты прав, — почесал голову Дэйв. — На ночь глядя тащится никуда не хочется. Хоть бы ночь здесь была не долгой, — покосился он на две ярких звезды и его тело содрогнулось от неясного чувства, которое внезапно вскочило в его душу, не впорхнуло птицей, как обычно, а именно вскочило, ударилось о низ живота и забурлило. По телу пробежался озноб страха и, надвигающаяся грозой, тревога. — Слушай, Тони, давай ты ложись, отдохни, а я покараулю, а потом сменимся — завтра нам нужно быть в форме.
— Ладно, — послушно улегся на свой вещевой мешок Тони и, взглянув на две сияющих звезды, закрыл глаза.

—
Ночь у костра была обыкновенной. Вот если бы этот огонь не горел, не потрескивал так привычно сухими ветками, было бы куда неприятнее находится здесь, на незнакомой планете. А так, почти как дома. Вон, даже небо такое же темное и знакомое. Ну и что, что созвездия различаются? Разве это кто-то видит? Разве понимает? Какая разница, в каких необыкновенных формах и видах складываются звезды в воображении людей. У каждого свое виденье, у каждого свое восприятие и воображение каждого отличается, кстати, тоже. А Дэйв сидит, спокойно перебрасывает угольки, тревожит пламя и ему почти хорошо. И он как будто не замечает этой постоянной слежки за собой двух звездных глаз. Как он там сказал: глаза забытого бога? Смешно, честное слово. Какие боги? Исколесив звездное пространство вдоль и поперек, он никогда не встречал на своем пути ни одного бога: ни того, в которого так беззаветно верят на Земле, ни тех, о которых так любят рассказывать нагроможденные всяческой околесицей мифы.
— А я верю, — шепнули ему на ухо.
У Дэйва кольнуло в сердце, но первое, что пришло на ум, что это же просто-напросто голос Тони. Ну, конечно, чудак, Тони со своими дурацкими приколами. Это же он. Кто еще так может пошутить на чужой планете в сгустившейся темноте? Дэйв мысленно выдохнул и улыбнулся, готовясь выдать очередную ругательную ересь, но обернувшись его глаза застыли, а тело сжалось в один сплошной ком, как будто пытаясь юркнуть в несуществующий панцирь. На Дэйва, не отрываясь, смотрели… призраки! Боже ты мой, это определенно явления с того света! Они смотрят выжидающе, с любопытством, их призрачные одежды колышет ветер. Как такое возможно! Спазм страха схватил живот, Дэйв на карачках попятился и чуть было не угодил руками прямо в костер. Он отползал, тяжело дыша, а призраки медленно, будто сами опасаясь резких движений, наступали. Дэйв навалился всем телом на Тони.
— Вставай! — толкнул он друга. — Вставай живее! Вставай же! — тормошил он его одной рукой, поглядывая в сторону приближающихся призраков.
Тони не просыпался. Тони был похож на тяжелый куль. Дэйв схватился за руку друга, но та была холодна и безжизненна. Дэйв выругался, но не понял сказанного. Призраки наступали, медленно и уверенно. Дэйв схватил валяющийся рядом корявый сук.
— Не подходите, твари! — взмахнул он палкой. — Не подходите!
Но призраки наступали, с ледяным спокойствием впиваясь мутными глазами в бледное лицо испуганного человека.
«Сейчас они обступят меня со всех сторон, — проносилось в голове у Дэйва. — Сейчас они коснуться меня своими костлявыми призрачными лапами и сожрут меня, выедят плоть, высосут душу. Надо спасаться». Дэйв сорвался с места и побежал. Бежал и в ужасе думал почему-то только о том, чтобы не забыть дорогу назад. Но, какая к черту дорога, если ничего не видно. И эти две ярких звезды на небе следят за ним. Это они следят за ним, а духи лишь подчиняются этой слежке из космоса. «Бежать, бежать, бежать, — пульсировало в голове у Дэйва. — Тони мертв. Некого звать на помощь. Темно. Когда же закончится ночь». Дэйв на бегу оглянулся. Где призраки? Он оторвался от них? Они бегут рядом! Черт возьми, они бегут рядом, неслышно, спокойно, не догоняя, не обгоняя его. Вот они за спиной и их одежды, и растрепанные жидкие волосы теребит теплый ночной ветер. Что же, черт побери, здесь происходит! Дэйв бежал, бежал в окружении мертвецов и, как в душном, кошмарном сне, не мог оторваться от назойливого преследования. Впереди виднелись скалы, словно обломки зубов побежденного кем-то монстра. Так куда бежать? Справа густые заросли… А если и они кишат призраками? Если только призраки и населяют этот мир? Какого черта его угораздило вляпаться в такое дерьмо! И этот Тони, сученок, зачем-то умер! Господи боже мой, он же умер, его больше нет! «Нужно взять себя в руки, — на бегу думал Дэйв. — Нужно заглушить страх. Меня не хватают, не убивают. Эти твари просто бегут позади, не отрываясь. Значит, они не ставят целью меня убить. А Тони? Что они сделали с Тони? Ведь кто, как не они убили его во сне. А, может, он не умер вовсе? Может показалось? А он бросил его там, одного, беззащитного, своего друга, единственного друга. Нужно свернуть, сделать круг и вернуться бегом назад. Попытаться как-то расшевелить Тони. Он еще может быть жив. Просто крепко уснул после потрясения. Но как же невыносимо бежать и чувствовать, что тебе в затылок, хоть и неощутимо, дышат призраки и эти проклятые звезды, как будто смеются над ним, смотрят и смеются, поганцы!».
— Что вам надо, твари?! — резко остановился Дэйв, поворачиваясь к призракам лицом. — Что вам надо?! — задыхаясь, прокричал он.
Но призраки безмолвствовали. От ветра их головы качались из стороны в сторону, словно у распотрошенных чучел. Мерзкое зрелище!
— Дэйв, — вдруг услышал он знакомый голос. — Дэйв, не останавливайся, беги. Благодаря этому не так страшно.
— Тони? — судорожно озирался Дэйв. — Тони, сволоченок, где ты? Это все твои происки? Где ты, черт бы тебя побрал, тварь ты эдакая! Что за шутки!
— Дэйв, возвращайся к костру. Возвращайся. Там безопаснее. Беги туда. А мы за тобой. Мы будем просто бежать. Это так приятно. Дэйв, это очень приятно.
— Где ты, гаденыш?! Покажись!
— Потом, — перешел на усталый шепот голос Тони. — Потом, дружище, не сейчас. Сейчас беги, к костру, возвращайся к нашему последнему пристанищу. Прошу тебя, дай нам всем насладиться бегом, временным спасением от этих невозможных глаз.
Дэйв не стал спорить. Он огляделся по сторонам, в темноте его глаза различали лишь остроконечные зубцы далеких скал. Они, многовековые часовые, охраняли спокойствие своих призраков, держали их в нужных пределах, молча, спокойно, верно.
Дэйв бежал, вдыхал прохладный и чересчур свежий, напоенный непривычной чистотой и здоровьем, воздух. Он бежал и его легкие работали, словно исправленный, подтянутый механизм, над которым поработал мастер своего дела. Он бежал и в его голове с каждым вздохом, с каждым насыщением кровью кислородом, чувствовалась звенящая легкость, тело пружинило, тело казалось на двадцать лет моложе. И страх ушел — куда он подевался? Ведь позади по-прежнему, не отставая, но и не опережая, бежали призраки, с развевающимися в темноте длинными спутанными паутинками волос. От встречного ветра их головы запрокидывались, да так, что, казалось, призраки могли смотреть на то, что творится позади них. Они бежали бесшумно, но их движения были ощутимы, словно туманные пояса касались разгоряченной кожи.
Вон впереди показалось пламя костра. Завидев его жалкие, умирающие всполохи, Дэйв словно очнулся от туманного сна, его сердце бешено заколотилось, и к горлу поступила неприятная горечь. «Там Томи, — подумал Дэйв. — Там мертвое тело Тони, оно лежит у костра, все так же недвижимо, с плотно закрытыми глазами, с душой, что спокойно уснула, глядя на два звездных глаза в небе. Там Томи и он, конечно, мертв. Там разлагающийся труп у догоревшего и теперь точно так же разлагающегося корабля». Нет, он не может приблизиться к тому месту. А может Томи там нет? Ну он же отчетливо слышал голос друга. Может Тони где-то рядом, позади, стоит и насмехается над ним, испуганным идиотом? Дэйв приподнялся на цыпочках и с ужасом скользнул взглядом по тому месту, где лежал его друг: вот две тощих ноги в грязных брюках и дорогих ботинках, в глянце которых водят ритуальные хороводы огненные создания.
— Черт! — схватился за голову Дэйв. — Черт бы тебя побрал, Тони! Как же так? Что же теперь делать? Как быть?
Дэйв уселся на землю и заплакал.
— Дэйв, — снова услышал он голос Тони. — Дэйв, ты только не засыпай, ты только не смыкай глаз, пока взгляд бесчувственного бога касается твоего лица. Не спи – его глаза убивают. Он погубит твое тело, превратит в недвижимую глыбу. Не спи, Дэйв до тех самых пор, пока солнце не закроет ему глаза.
— Тони, — Дэйв пытался отыскать среди застывших призраков своего друга. — Где ты? Я тебя не вижу. Где же ты, дружище? Что с тобой произошло? Как я могу спасти тебя? Ты только скажи, я все сделаю.
— Я здесь, Дэйв, — вперед вышел совершенно не похожий на Томи голубой фантом. Длинные волосы, как и у всех остальных призраков, словно разорванные паруса когда-то прекрасного корабля, беспомощно трепетали под резкими порывами ветра. Голова призрачного Томи от этих порывов тянулась вслед за волосами, запрокидывалась назад, а затем вновь выпрямлялась. Жидкие волосенки синим дымком стелились над прижимающейся к земле травой. И в этом была невыносимая тоска, в этом проявлялась безысходность и бесполезность всего, что теперь происходило. Дэйв сглотнул слюну и затолкал выступающие слезы себе в глотку так далеко, как только мог, но эти слезы стали непроходимым комом, мешающим дыханию.
— Дэйв, — продолжал спокойно, словно лишенный всяческих чувств, говорить Томи, — ты не представляешь, как это страшно, когда даже то, что уже не имеет своего тела, способно погибнуть. Даже сейчас, когда мое тяжелое, неповоротливое тело мертвым грузом лежит там, у костра, я все равно боюсь умереть. Я по-прежнему жив, но даже эта призрачная жизнь может исчезнуть, исчезнуть сразу же за исчезновением двух наблюдающих звездных глаз.
— Томи, — сквозь боль, с хрипом проговорил Дэйв, — объясни, как это могло случиться? Как это могло произойти с тобой? Что я сделал не так? Как не доглядел за тобой? Почему всё так произошло? Какая сволочь погубила тебя? Объясни мне хоть что-то, — прорвались все же слезы, — объясни мне, чтобы я понял, потому что я ничего не понимаю, братишка. Мы же с тобой с детства дружим, мы же с тобой стали братьями, как же так, Томи, — протянул к нему руки Дэйв. — Объясни.
— Нельзя было спать ночью, нельзя… взгляд этого бесчувственного бога убивает. Это бог, Дэйв, там, на небе. Это бог, Дэйв, а ты не верил. Он живет чужими чувствами, нашими последними чувствами, нашими страхами. Мы призраки, мы можем бояться вечно… вечно, Дэйв. Но я согласен даже на это, потому что я по-прежнему существую. Отныне мы все связаны с этим богом, который думает, что живет. Дэйв, ты только не оставляй меня. Ты беги, Дэйв, беги до рассвета и страха не будет, а будет чувство, подобное расправляющимся крыльям. Это лучшее чувство на свете. Это лучшее чувство для него и для всех нас. Беги, Дэйв, пожалуйста, беги…

—
И Дэйв бежал. Бежал каждую ночь. Наворачивал круги знака бесконечности, не добегая до чернеющих скал, не забегая в заросли неизвестных деревьев, что клонились к самой земле тонкими сучками со змеящимися по земле длинными листьями. Дэйв бежал, а позади, словно верные стражники, бежали призраки и за ними привычно стелился синий дымок волос. И было хорошо. И ощущалась свобода от этого надоевшего однотипного страха. Страх — единственное чувство, роднившее живых и мертвых. Чувство, которое было доступно даже богам.
— Чего ты хочешь?! — кричал на бегу Дэйв, обращаясь к двум следящим с неба звездам. — Присматриваешь за мной? А я бегу и ощущаю свободу. Я счастлив, потому что плевать хотел на то, что впиваешься в меня своими мертвыми глазами.
Свежий воздух, как и прежде, бодрил и омолаживал тело, списывал все прожитые годы. Это было хорошо. Но эти чертовы глаза, этот проклятый цепкий взгляд какого-то забытого и проклятого бога вызывал ненависть, злость, беспомощность. До чего же всё это надоело! До чего же стала невыносимой эта жизнь под покровом темноты. И этот бег по кругу осточертел. И больше никаких других мыслей, никаких других целей, а чуть остановишься и, неизлечимой лихорадкой, нападает липкий страх. Но Дэйв везунчик, он не Томи, бедный «малыш» Томи, для которого вся жизнь стала лишь синим дымком.
— Для меня не существует солнца, оно не светит мне больше, я лишь помню его, — шептал на бегу Томи. — Для меня нет жизни без этих двух наблюдающих из космоса звездных глаз. Солнце съедает эти глаза, а вместе с глазами светом пожирается и моя трясущаяся душа. И меня в эти мгновения не существует, меня просто нет…
Да, Дэйв везунчик: он видит солнце, он ощущает его тепло, оно не съедает его с другими призраками. Дэйв-везунчик живет, слышит вскрики птиц, вой неизвестных животных, которые держатся всегда поодаль, будто боясь приближаться к тому, кто извечно окружен невидимыми призраками даже днем, пусть и представляют они собой лишь потоки раскаленного воздуха.
Дэйв живет, что-то ест, где-то зачерпывает грязную воду, спит на голой земле и никогда не болеет, никогда не ощущает усталости, будто его тело превратилось в камень, стало необычайно выносливым и способным перенести любые условия, любые ужасы и кошмары. Его дух окреп до такой степени, что уже не требовал долгой и усердной мотивации бегу.
— Доволен ли бесчувственный бог, глядя на то, как мы бездумно бежим? — с насмешкой допытывался Дэйв.
— Ему все равно, — отвечал бегущий позади Томи. — Главное, чтобы были хоть какие-то чувства. Страх ему уже порядком надоел. А чувство свободы, которое мы сейчас испытываем, гораздо лучше животного страха.
И они по-прежнему бегут: Дэйв ради Томи, Томи ради бога. А что потом? Дэйв этого не знает. Он оброс волосами, он превратился в грязное, уродливое создание, его тело, руки, лицо загрубели, потемнели не то от грязи, не то от солнца. А прошло не так уж и много времени. Всего какие-то недели. Нет. Это не недели. Это сотни, тысячи лет бездумного бега. Бег, бег, бег в окружении тех, кого уже нет и никогда не будет, в окружении болванчиков с запрокидывающимися головами, с выеденными призрачным туманом, бесформенными глазами, с иссохшими, лишившимися четкой формы, руками, с телами, утратившими любое напоминание о половой принадлежности: мужчины это бегут позади, женщины, может дети, все ли они земляне или, может, прилетели сюда с других далеких планет. Призраки бегут, молча, не отвлекаясь на пустые разговоры. Слова их уже не спасут. Слова не вызывают у них чувств, подобных бессмысленному бегу или бегству от самих себя. Бежит и Дэйв, бежит от самого себя и от разлагающегося трупа Тони, далеко не убегает, но и остановиться не имеет права.
И чем дальше Дэйв бежит, тем непреодолимее его желание расправить руки и полететь, улететь с этой планеты, подобно птице. От этого воображаемого полета становится так хорошо и лицо Дэйва в эти мгновения озаряет невольная улыбка, и глаза надзирательного бога вспыхивают ярче, следят придирчивее, жадно. А Дэйв взлетает, поднимается над всем этим миром, над этой чужой планетой и растворяется, становясь синим дымком волос, до которого ни одному богу нет никакого дела. Раньше таких чувств Дэйв не испытывал. А теперь, каждую ночь, он ощущает себя уже другим человеком, способным к полету. И он слышит музыку. Он бежит и напевает ее. Нет, он бежит и орет ее во всю глотку. Бежит, расставив руки и горлопаня так, что затихают плачущие вдали животные.
— Нравится тебе это, бог?! — кричит Дэйв. — А мой полет, нравится тебе?! Мне нравится, значит и тебе тоже.
И песня звучит, песня похожа на рев раненого животного, на вой призывающего самку волка, на ритуальное пение диких племен. И Дэйв останавливается, топчется на месте, падает на землю, кружится в непонятном, безумном танце и смеется, громко хохочет, глядя на две ярких звезды, взглядом голодного вампира, ловящего каждое движение, впитывая оскал, блуждающие зрачки и всклокоченные волосы.
— Дэйв, беги, — перебивает эти дикие пляски голос Томи.
И Дэйв, раскинув руки, бежит, затягивая новую песню.
— Я сделаю себе крылья, — в безумстве сжимает ладони Дэйв. — Я сделаю себе крылья из листьев, что беспощадно треплет пустынный ветер, из своей грязной, пропитанной насквозь пылью и потом, рубашки, из перьев, что сбрасывают, прячущиеся от моих незримых спутников, птицы. Я сотворю крылья и улечу отсюда к чертовой матери! Я брошу всё. А Томи? — нахлынуло минутное озарение. — Что будет с Томи, если я улечу? Его тело уже, наверно, превратилось в иссохшую мумию. Привязать бы и это тело к своим крыльям и улететь, — минутное озарение сменяется безумством. — Может я так и сделаю, — дико рассмеялся Дэйв. — Эй, Тони, братишка, я заберу тебя с собой! — запрыгал он на месте. — Я заберу тебя с собой на двух плечах. И твоя душа не достанется этому проклятому богу! Твоя душа последует за твоим же телом, она последует за моими крыльями. Мы обманем этого бесчувственного монстра!

Дикий, необузданный человек, словно ящерица, шныряющая в песках и прячущаяся за камнями, падает на песок, роет его руками, уходит по пояс, увязает, выскакивает, подобно петуху, кидается на деревья, обнимает их стволы, срывает змееподобные листья, зажимает в зубах грязные перья, кривые корни, длинные сучья. И кричит, кричит, словно коршун, словно растревоженная ворона, словно предвосхищающий рассвет петух. Человек кричит, кричит и танцует, ползет по песку, по камням и шипит, тянет за собой тонны мусора, сотни остатков, и, посматривая на небо, громко хохочет, поминая на каждом шагу следящие глаза. Человек счастлив, человек полон чувств, человек нашел выход, человек обрел цель. А звездные глаза смотрят, да они смотрят, они следят, даже днем, не отрывая взгляда. Черт возьми, Дэйв знает — бесчувственный божок следит за тем, что он делает!
— Видишь? — поднимает к небу наполовину сплетенные крылья Дэйв. — Видишь, я почти у цели. Тебе нравится, что я делаю? Тебе нравится, я знаю. Я о тебе все знаю, растерзанный бог.

Вот они крылья. Они готовы. Дэйв привязал их к спине. Близится закат. Солнце краснеет. Дэйв бежит к скале. Он несется, рассекая собой ветер. Сейчас на небе вспыхнут глаза и из преисподней вынырнут жалкие призраки. А Дэйв распростер крылья. И ветер треплет глянцевые листья, и ветер выхватывает перья, и треплет грязную ветошь, насквозь пропитанную смрадным потом. И Дэйв делает движение. Дэйв зачинает магический танец.
— Дэйв, беги. Дэйв, пожалуйста, беги, — канючит, словно напуганный, голодный щенок, проявившийся в свежем воздухе Тони. — Дэйв, мне страшно. Нам страшно. Что же ты делаешь? Что задумал? Брось эти грязные крылья и бежим. Бежим сегодня на восток, как вчера бежали на запад. Давай же, Дэйв, дружище, не бросай меня. Что же ты делаешь, Дэйв… — голос Тони слабеет, заглушаясь горловым пением Дэйва.
Дэйв танцует, исполняя воистину дьявольскую песню. Прищелкивает языком, выдувает со свистом воздух через ноздри, раскрывает широко рот и заливается соловьем — у него хороший голос! Он поет, и крылья его рвутся на усилившемся ветру. Дэйв взмахивает руками, припадает на колени, вскакивает, крутится на месте, кричит, подобно голодному коршуну, шипит, подобно предостерегающей змее. И не важно, что там уже шепчет исчезающий Тони, растворяющийся сизым дымком, стелющийся разрозненными каплями над ночными черными травами. Дэйв танцует и летит. Да он свободен. Он счастлив. Он ощущает это невиданное счастье полета, стоя здесь, на скале, не прыгая и не взмывая ввысь, он летит. И от этого магического танца, от этого дьявольского пения, от этого внутреннего полета в животе приятно сжимаются кишки; легкие, словно гигантские меха, накачивают тело свежим, бодрящим воздухом; кровь горит, лавой растекается по телу; глаза видят себя, изнутри, а душа с каждым взмахом крыльев подпрыгивает так высоко, что касается этих безотрывно, с интересом наблюдающих звездных глаз, глаз разрозненного, бесчувственного бога. Вот они звезды, разгораются все сильней. Еще ярче, еще, сейчас они вспыхнут и от этих космических вспышек пронесутся волны, они уничтожат все на своем пути, они раскрошат скалы, словно овсяное печенье, они вырвут деревья, словно кислородные трубки из ноздрей тяжелобольного.
— Следи за моим полетом, бог! — кричит в экстазе Дэйв. — Следи за ним, потому что я сотворил его для тебя! Думаешь, в человеке есть только страх? Следи за моими движениями — это не страх, это счастье, это свобода! Учись у меня, бог! Учись и не осмеливайся погубить меня, потому что я сильнее тебя, бог, потому что я твой учитель. Следи за мной, лишь когда я этого захочу и не смей смотреть на меня, когда я желаю быть свободным! Я буду свободным — у меня есть крылья, я умею летать…
Но крылья унес ветер. Остались лишь редкие сучки да пара грязных полосок ткани. Ветер разобрал крылья на составляющие и разнес его над этим чужим миром. Дэйв, упал на колени и, беспомощно опустив руки, заплакал. Именно слезы пришли на смену безумству счастья. Он плакал от усталости, от отчаянья и пустоты охолодевшей души, призраком улетевшей с горящими чувствами на родную планету. Тело опустошалось, выпивалось с каждым глотком теперь уже не бодрящего, а душного, смрадного воздуха. Издали донесся душераздирающий вой, за ним последовали крики ночных птиц и шорохи приближающихся гадов. А он один, на скале, среди этих выросших, словно по волшебству, черных, непролазных джунглей.
— Тони, — дрожащим шепотом позвал Дэйв. — Тони, ты здесь?
Дэйв оглянулся, он ожидал увидеть обступающих его призраков, но вокруг была лишь тьма, океан вязких черных вод омывал одиноко возвышающую скалу, на которой сидел человек, с распотрошенными крыльями. Дэйв посмотрел на небо: оно было спокойно и два ярких глаза, столько долгих веков жадно всасывающих в себя однотипные чувства, затерялись среди миллиардов звезд, растворились в них и исчезли. Где же эти глаза? И где этот бесчувственный бог? Куда он исчез? Куда исчез Тони?
— Тони, отзовись, — схватился за голову Дэйв. — Тони, не уходи. Тони, я не мог поступить иначе. Я хотел спастись от этого невыносимого взгляда, от этого бесполезного бега. Тони, вернись, я прошу тебя.
А душа остывала, и чувства умирали с каждой новой секундой. Дэйв превращался в мертвеца, в синеватый дымок, хотя тело его было полно сил, хотя кровь по-прежнему снабжала ткани живительной влагой, и сердце работало привычно и точно.
«Что происходит со мной? Что же происходит? — в безумии загнанного зверя сжимал голову Дэйв. — Почему я умираю? Почему больше нет этого полета? Что же это было за чувство, подобное расправляющимся крыльям за спиной? Что это было за чувство, бог?!»

—

«Я снова жив. Я снова могу летать. Я не два стеклянных глаза в небе. Я жив и отныне собираю все крупицы Вселенной в свои крылья. Те самые крылья, что снова расправлены за моей спиной. Я вспомнил то чувство, я открыл его, я познал. Связь. Это чувство называлось связью. И только благодаря ей я умел летать, утрачивая свою личную свободу, но обретая свободу того, кто безотрывно следил своими зоркими глазами за силой моих крыльев, ведь всё это было сотворено ради его взгляда»…