Священна не наша война
Не знаю, читаешь ли ты дальше, но я все равно расскажу. Помнишь, в нашу первую встречу ты сказала, что я тебя никогда не узнаю? Тогда я еще удивилась, но сейчас понимаю, насколько же ты была права. Ты не раскрытая книга, мне тебя не прочесть. А еще я обнаружила, что в людях действительно бесконечное множество тайн. Но в тебе их больше… сейчас не об этом, хорошо?
Ты никогда не говорила мне, о чем думаешь. А я не спрашивала. Наивно полагала: знаю. Но нет, все мысли, мотивы, признания ты похоронила в своем сердце. Ты боялась открыться мне, в то время как я раскрывала тебе все карты, безропотно давала прочесть каждую страницу своей жизни. Ты знаешь, что делают с прочитанной книгой. Я ведь тоже знала…
Я никогда бы не узнала правду о тебе, но доверилась. Целиком, без остатка. И ты получила мощнейшее оружие. Против меня.
Ты объявила мне войну, которую я не смогу пережить. В ней не будет победителя: я проиграла в ту секунду, когда ты отвернулась; а ты останешься без такой нужной тебе славы, эгоистичной, грязной. Я не та, кто воюет открыто и против самых близких.
Доверять людям – оплошность, ты мне это показала. Но самая большая ошибка, какую только может совершить человек, – любовь.
Прости, что затянула со всем этим. Я даже вижу, как ты смеешься, моя милая.
Люблю и…
…прощай.
Девушка еще раз перечитала свое послание – прощальную записку для самого любимого и ненавистного человека. Точнее, ненавидящего ее. Еще раз подумав, за что же Калерия так с ней, Лина посмотрела в окно. Нет, из него не было видно ни умопомрачительного заката, ни роскошных полей, ни жизни огромного неподражаемого города. Только серая стена соседней многоэтажки и одно единственное ярко горящее окно. Там, на желтом фоне чернел женский силуэт столь идеальный, что, казалось, принадлежал как минимум богине. Калерия.
Аккуратно сложив письмо в конверт, Лина коряво написала заученный адрес, наклеила одну из десятка марок. Последнюю, остальные украшали смятые и разорванные бумажки, валявшиеся по всей комнате. Девять неотправленных писем. Девять попыток побороть себя. Девять провалов и новых дней.
Вздохнув, девушка берет в руки конверт и выходит из квартиры, не закрывая ее. Зачем усложнять задачу следователям? Опускается с пятого на первый. Покидает подъезд.
Дождь. Холодные капли осени падают на волосы, плечи. Мелькает мысль, что стоило, наверное, накинуть куртку или взять зонтик, но Лина ее подавляет: зачем?
Заходит в чужой подъезд, осматривает почтовые ящики в поисках любимого числа: сорок девять. Интересно, о чем же Ри думала, выбирая себе именно эту квартиру из десятка предложенных? Может, о виде из окон? Счастливом номере? Удобствах? Лина не узнает, ведь ее Калерия – не раскрытая книга. Не книга вообще. Скорее, кинжал.
Бросает письмо и поспешно выходит. Глупо врать, что она не хочет вернуться за ним назад. Все еще страшно. Но ведь мертвым уже все равно?
Сквозь тучи пробился лунный свет, но, на мгновение осветив дорогу, исчез так же стремительно. Жаль: смерть под луной красивее. Лина хотела бы смотреть на нее, покидая этот мир. Но дождь тоже хорошо, он будет оплакивать ее вместо пьющей матери и наркомана-отца, отказавшихся от нее десять лет назад.
Лина представляла собственную смерть, как полет. В неизвестность. Она хотела бы прыгнуть с крыши, чтобы разбиться, уже полетев. Но сейчас почему-то это казалось ей глупым, будто сделанным напоказ. Зачем ей нужно пугать людей своей кровью и вывернутым телом? Нет-нет.
Горсть таблеток снотворного: если Лина не умрет, то заснет навсегда. Никакой романтики, честно. Может, рвота, может, зеленая кожа. Пусть люди видят, как противно умирать. Пусть боятся. Не доверяют другим, не любят. Не убивают себя.
О чем же подумает Ри, узнав о ее смерти?..
…А на утро в безызвестной газетенке последнюю строчку скучнейшей новостной статьи заняло сообщение о трупе на улице Пушкиной: «…предварительная версия следствия – самоубийство».
Свидетельство о публикации №215072700986