Ода?

Вся круговерть ночных баров, ночных игр в приставку (аж на всю ночь) и бесполезных скитаний надо-что-то-делать-но-черт-его-знает-что никуда никогда не приводят.
Хотя, что, как не бар, приводит тебя куда-то? И что, как не случайные многозначительные моменты с девушками, встретить которых снова почти без шансов? Сиди дома, не делай абсолютно ничего, вокруг все равно все будет крутиться и мельтешить.
Минус два места работы за год.
Может, флот? Или на железной дороге себя попробовать?
Ночные психи.
Бабульки, продающие в полночь цветы.
Те же бабульки, играющие на разных музыкальных инструментах. НЕ РАНЬШЕ, ЧЕМ В ПОЛНОЧЬ!
Ободранный парень в последнем, за день, поезде подземки, высовывающий свое тело бренное из форточки, на полной скорости, прямо в туннель.
И, конечно, старый добрый бородато-улыбающийся негр, в растаманской цветной вязаной шапке, смешных солнцезащитных очках, и с укулеле.
От всего этого, бывает, устаешь.
А я, к тому же, в последнее время снова начал размышлять о любви своей. О той единственной, которую хотелось бы назвать mi vida.
Она объявилась, и сразу исчезла обратно, заставив меня водить к ее дому экскурсии, и видеть умильно-грустные грезы о нашем воссоединении и-жили-они-долго-и-счастливо.
И откуда взялся этот фетиш с женским животом? И когда?
Эти маленькие, чуть округлые, животики, единственная связь с еще не рожденным крохой человеком.
Такая странная любовь ко этому всему - гладить, целовать, умиляться.
И вот он я, спешу на поезд, в глубине души зная, что уже не успеваю; ибо выходить раньше надо было, да и идея в бар забежать была сомнительной.
Ливень, а я в майке, толстовке, шортах и слипонах моих любимых дырявых.
Сколько людей мне уже советовали избавиться от этих слипонов. Но вот уже сколько лет верно служат они мне. И в жару, и в снег, и в болоте, и в лесу, и на скалах, и по всем возможным дорогам жизни. Вернее почтальона!
Единственное "но", отходя от описания моей прекрасной обуви, которую я, возможно, уже описывал, и опишу еще не раз - я без носков. Хочется лучше, ближе, чувствовать землю, по которой идешь.
И это прекрасно, конечно, но в левый "слипон" у меня натекла, через дырку, лужа дождя, а правый натер мне кровоточащую рану на лодыжке.
На поезд я не успеваю, но покупаю билет на следующий.
Потом вообще ухожу обратно в подземелья метро и еду в дом свой детский. Переночевать, перекусить и залепить рану на ноге.
Пока ищу пластырь, кроме обычного также нахожу перцовый пластырь восемьдесят пятого года, и еще обычный девяностого.
С утра, проспав, как обычно, почти ничего не съедаю и иду на поезд до Ораниенбаума. Что есть чуть больше половины пути до нужной мне станции.
Еду не с вокзала, а со старой , с детства знакомой станции, на которой, ожидая под слабым, но довольно припекающим солнцем, делаю пару глотков зловонно-тауринного энергетика, жутко сладкого и уже давно переставшего быть холодным.
Но в последнее время они меня хоть немного бодрят - раньше только больше спать хотелось от этой дряни, равно как и от кофе.
В поезде контроллер энергично заявляет мне, что он (поезд) не едет до моей станции. Я отвечаю, что вполне об этом осведомлен. Этакий идиот, купивший полный билет от вокзала, и проехавший с другой станции только часть пути.
Одеваю наушники, открываю форточку-окно, и начинаю наблюдать за жирной мухой, которая потом куда-то все же исчезает.
Вскоре поезд прибывает на свою конечную станцию.
Я выхожу из поезда и закуриваю купленные накануне (в честь того времени, когда мы с НЕЙ могли еще спокойно встретиться и пойти изучать ночь) сигареты.
Ораниенбаум - апельсиновое (у меня в голове - оранжевое) дерево - уже не немецкий, теперь Ломоносов. Позже, недалеко от автобусного вокзала, я замечу (наверное впервые, за столько-то лет!) табличку на немецком, на старом, уже немного обваливающемся, красно-кирпичном здании.
Когда-то здесь жил мой бывший друг. Бывший лучший друг. Тот мальчуган, которого я тогда еще не знал. Бегал где-то по этим улицам.
Бегать тут особо некуда, но здесь есть что-то милое, что-то от немцев - иностранно-европейское, как в Выборге, что-то аристократично-строгое, но не менее приятное, как в Пушкине; и было бы все совсем прекрасно, не будь серости, оставшейся от Советского Союза.
Прохожу пару небольших... киосков? магазинов?, в одном из которых когда-то мне покупали газировку (и мороженое?).
Стою рядом со зданием вокзала, у боковой двери надпись на табличке: "Контора дорожного мастера станции Ораниенбаум. Санкт-Петербург - Балтийская дистанция пути."
В мою сторону направляется полицейский и я немного отхожу от вокзала, так как я остался единственным, из, наверное, всех моих знакомых, кого еще не забирали в полицейский участок за такое злостное нарушение закона, как курение в неположенном месте. Но полицейский проходит мимо, и плевать он хотел, кто там и где курит.
Захожу излить свои мысли по поводу энергетика, но служащая "Великой Уборной Сего Города" придирается к тому, что билет вчерашний - здесь всегда ко всем билетным мелочам придираются.
Мне не хочется из-за такой мелочи, как зов природы, тратить деньги, пускай и чуть-чуть; и я иду дальше по рельсам, вдоль всех опасно-электрических коробок, питающих пути. Снова выползает солнце, и я так весело шагаю по рельсам, что дохожу чуть не до следующей станции.
Возвращаюсь к вокзалу, сворачиваю к автовокзалу, присаживаюсь на остановке, слушаю "you were never young my love, I can tell not by the way that you smell but by the way you move your tongue my love". И как бы ни пахла, и не двигала своим язычком МОЯ любовь, она, мне кажется, напротив, всегда будет юна до боли.
Рядом со мной прогуливаются два голубя, пытаясь найти себе кроху перекусить. Тот, что поменьше, молодой, останавливается и смотрит на меня, склонив голову. Я склоняю голову в ответ и он начинает двигаться в мою сторону. Но тут подскакивает второй и отгоняет его. Я, в свою очередь, отгоняю второго, так как дать мне им все-равно нечего, а если бы и было что - все-равно второму бы ничего не перепало.
Ко мне подсаживается пожилой мужчина и у меня какая-то паранойя, по поводу того, что он будет читать мои записи, поэтому я убираю ежедневник в рюкзак и закуриваю.
Но оказывается, что этот мужчина достаточно стар для того, чтобы ему было все равно, что я там пишу. Подходит автобус и я вижу его, сидящего на переднем сиденье, посасывающего палец на руке, направляющегося в только ему одному известный мир. Уставший и старый. На переднем сиденье, как старый трудяга негр.
Мне остается только мысленно пожелать всего хорошего дамам, сидящим на скамейках, и пойти мешаться автобусо-водителям. Закуриваю сигарету, а дамы провожают меня взглядами "что это он там среди автобусов шляется?".
Водитель, только подъехавший откуда-бы-то-ни-было, вылезает из кабины, потягивается вялому солнцу, закуривает и начинает пинать свой автобус тут и там. Мне хочется завопить "за что ты так с ним? Он же твой друг!", пускай я и понимаю, и знаю об этой привычке - выйти, и попинать, например, колесо.
Вот подъезжает и мой маленький автобус, такой самый, как тот, что однажды забрал малыша-меня и мою бабушку из холодной дождливой ночи к себе - к свету, теплу и тряске. А ведь тогда было уже жутко поздно и почти не оставалось надежд на какой-либо транспорт.
В этом автобусе рядом со мной занимает место мальчик, и вот он действительно читает мои записи. Я опять заканчиваю писать. Я готов все куда угодно тысячами копий вывесить, но вот когда я пишу, пожалуйста, не лезьте мне за плечо. Да и тряска не позволяет записать ни слова ровно.
За двадцать минут, без остановок, автобус долетает до поста пограничной службы ФСБ и я, предъявив, мельком, девушке в форме свой паспорт, выхожу из автобуса, чтобы пройти еще немного по трассе, а затем свернуть на "каменку", миновав железнодорожную станцию.
Из леса выходит несколько человек и я вижу прекрасную скромную улыбку девушки, красивой своей простотой.
В лесу уже есть черника, хотя удивляться вроде бы и нечему - конец июля. Я срываю несколько ягод и с наслаждением закидываю их себе в рот.
Вот они, места, которые описывал мой дедушка, в некоторых своих книгах и сборниках стихов, вот они места, где я в детстве проводил лето. Здесь я убегал от родственников, чтобы подольше не расставаться с друзьями и не идти домой спать, играл в футбол, в приставку друга, катался по глубоким лужам на своем первом велосипеде (учился на нем ездить я здесь же), пробовал курить бычки, лазал и играл на деревьях, и в любимых кустах, еще до того, как их все повырубали, поубирали и "позазаборили". С тем классным маленьким своим другом серферо-блондином, до и после того, как однажды ночью к нему домой вперся пьяный солдат и начал тыкать ему в лицо своим членом. А ведь моему другу этому было тогда лет десять, а родителей дома просто в это время не оказалось.
Была еще странная маленькая девочка, еще пара девочек, и несколько мальчишек, у одного из которых была наимилейшая малышка-сестренка, которая умилялась от котят, а я ей как-то принес сладостей. Она сама была милее любого котенка.
С тем "серферо-другом" мы еще энергетики пробовали, но это было уже позднее.
А раньше, был малышом, ходил днем к сестре моего почившего дедушки смотреть мультики, сейчас из тех мультиков могу вспомнить только "ghostbusters", конца двадцатого, вроде, века. А сестра дедушки мне мороженое покупала. Стаканчики, трубочки и, чаще всего, стаканчик "Пьяная вишня".
Вот и теперь я подхожу к ее дому, прохожу через калитку и сразу насвистываю, предупреждая о своем появлении собаку дедушкиной сестры - Рокки. Стареющий нервный дурачок, поменявший кучу хозяев, прежде чем обрести спокойствие здесь, сначала, как обычно, лает на меня, а потом лижет мне лицо и просит почесать ему живот.
Пьем чай; от всего, что я ем, отламываю-отрезаю кусочки и делюсь ими с Рокки.
Сестра дедушки рассказывает тысячи историй, которые, хоть я и слышал их все не раз, все же стоят того, чтобы проявить к ним интерес.
Сегодня день бани, и некоторые знакомые сестры моего дедушки приходят помыться.
Начинается довольно сильный дождь а-мы-всем-солнечную-погоду-обещали.
За забором на велосипеде проезжает прекрасная юная девушка. Знает ли она, насколько прекрасна? И я, пожалуй, прогулялся бы с ней под луной, и провел бы руко-пальцем по ее милому лицу. Хотя, возможно, она все-таки слишком юна. Чудесная принцесса.
Дождь портит все планы (хотя портит ли?) и мне остается только пить чай, есть и записывать.
Оказывается, недавно сестре моего дедушки привезли последнее издание одной из его книг. Шестнадцать копий, с новым дизайном обложки и добавлениями прошлого года.
Узнать об этом, а еще и забрать несколько копий с собой, было для меня неожиданным счастьем.
Я решаю поискать в интернете информацию об этом издании, и нахожу кое-что совершенно внезапное о другой его книге: на "google books", в разделе "владелец оригинала", написано "Университет штата Индиана".
Каким образом оригинал книги стихов моего дедушки оказался в университете штата Индиана?..
Иду на небольшую прогулку, дождь немного успокоился.
Кусты на повороте дороги, служившие нам когда-то игровым домом с несколькими ветками-квартирами, снова разрослись, с тех пор, как мой же дядя сделал их почти лысыми, потому, что они мешают обзору, когда едешь на машине по этой дороге. И ему до лампочки игры каких-то там детей. Ныне эти кусты, оказывается, приютили маленький домик-контейнер.
В желтом дождевике, похожий на убийцу из песни "Riders on the storm", ведет в мою сторону свою маленькую дочурку молодой отец.
Мы оба закуриваем, и я с улыбкой наблюдаю за тем, как он играет с ней, в шутку медленно бегая под дождем.
Возвращаюсь в дом. Ужинаю, пью чай и заканчиваю писать.
Еще через некоторое время решаю прогуляться перед сном. Дождь, деревня опустела, а я хлюпаю себе по дорожке. Лужи повсюду, многие все еще того молочного цвета, какой я помню из детства. И все еще глубокие.
Прохожу дом друга из детства, снова вспоминаю его милую сестренку, тогда мою маленькую невесту. Дом шикарен. Большие окна, особенно на втором этаже, смотрятся отлично. А на том же втором этаже, прямо у окон, к ним лицевой (если можно так выразиться в данном случае) стороной повернутые, стоят два кожаных кресла, они же двуместный диван, разделенный металлическими подлокотниками.
Довольно стильный дом. Назовем его "дом D", потом еще пригодится.
Иду дальше по дороге, и сворачиваю пару раз, пытаясь разыскать дом одной знакомой из детства. Встретил несколько лет назад ее бабушку, помог ей донести воду. Она показала мне дом (они его тогда только достроили - когда я маленький был, они снимали комнату в доме, недалеко от нашего. Небольшой отход от темы - в том доме, вроде, жил еще слепой пьющий старичок. Он хоть и был, прямо скажем, алкоголиком, человеком был замечательным. Мы с ним часто сидели и болтали у магазина на скамейке, и я, время от времени, поправлял его, когда он свои папиросы в рот табаком вставлял. Человек был, лучше многих, кто сейчас публично "добрые дела творит". Ну а дом тот сгорел потом.), напоила кофе, и поболтала о трудных временах в девяностые. А мне все про знакомую интересно узнать было. Мы друг друга любили. Она мне в любви признавалась, когда я еще на трехколесном велике перебирал по нашей улице, а сама уже подростком была. Она мне всегда нравилась, особенно ее голос.
Уж как хотите это называйте, но, когда мне было одиннадцать, у меня была несколько дней "девушка", которой шестнадцать было.
И не то, чтобы я в детстве был таким уж милашкой, или общительным особо, но мне говорили, что у меня в садике много девочек было.
В общем, черта с два я найду их дом, тем более, что не помню совсем, как он выглядит. Да и если бы нашел - не стал бы лезть к ним "а помните меня?", особенно в такое время.
Погрустил я немного, на всякий случай, у какого-то бело-американского дома, и двинул в обратную сторону, чуть не раздавив дожделюбивую улитку. Не хотелось бы убивать кого-то только из-за того, что он нетороплив. Я сам, в конце-концов, такой же.
Шагаю, а дождь притих, и стало совсем спокойно, только собака лает неподалеку.
Прохожу дом еще одного знакомого из детства (как-то надул мелкого-глупого меня на четыре, почти, сотни), назовем его "дом P". Он, как и "дом D" (вот здесь и пригодилось), довольно стилен, но больше похож на старое поместье, особенно сейчас, когда под одеялом дождя, в большом окне первого этажа, уютно горит свет. Дом стоит на большом участке, в дальнем от забора углу, что делает его еще более уютным.
Напротив стоит непонятный бело-красный-вроде-ничего-но-дурацкий-какой-то дом. Все, что помню о нем, так это то, что там живет "кто-то там" и точно, там всегда зависали две немного полные девушки, пытавшиеся несколько раз меня отогнать, когда я на велосипеде разворачивался через их подъездную дорожку, которая была также и мостиком (и осталась до сих пор, две бетонные плиты) через канаву-ров.
Возвращаясь немного назад и налево, где-то за забором мы увидим довольно длинную старую черную хибару, стоявшую боком к дороге. В ней гостила одним летом девочка, за которой мы со знакомым моим, что младше меня на лет так пять был, пытались ухаживать. И она даже позволила нам донести до машины ее крохотную сумочку, когда уезжала. А на машине за ней приехали две ее взрослые сестры со своими парнями. Одна с пучком, другая с хвостиком. С тех пор обожаю хвостики.
Иду в сторону дома нашего старенького, в направлении железнодорожной станции, останавливается машина и мне предлагают меня подбросить, я с улыбкой отказываюсь.
Бреду через усиленно-дождливый лес и завожу нового друга - лягушку, которую тут же называю "Фрогги-Фро".
Возвращаюсь к сестре дедушки, делаю последние записи. Близится благословенная (насколько она может быть таковой для атеиста меня) деревенская ночь.
                07/23/15

Утро будит меня серым небом.
Я несколько раз просыпаюсь, прежде чем встать около десяти.
Завтракаю - впихиваю в себя еду, хоть и ненавижу есть с утра.
Пытаюсь выйти, наконец, к морю. Беру с собой пустую банку, чтобы собрать черники.
По пути останавливаюсь у куста малины, решаю собрать и ее немного, но почти сразу встречаю знакомую сестры моего деда и она тащит меня к себе в сад, где сама нарывает мне больше половины банки малины. Рядом с ней бегает ее старушка собака, Белка, позволяющая мне себя погладить. Дама говорит: "сейчас много змей, смотри под ноги". О том, что мне нужно смотреть под ноги, она упоминает с десяток раз. Я благодарю ее за малину, и захватываю еще несколько маленьких вишенок и недозрелых ягод крыжовника, возвращаясь в дом к сестре дедушки.
Та уходит в магазин, а я перебираю малину, выкидывая и съедая часть ее; меж делом проверяю кастрюлю на плите и глажу Рокки, беспокоящегося об отсутствии хозяйки.
Но вот она возвращается, рассказывает мне немного о том, что теперь происходит с одним из моих друзей детства, мы выпиваем аперитив и обедаем.
После обеда я хватаю свой рюкзак и все-таки рву к морю, по пути пройдя мимо пары мест.
Первое место - опять прохожу недалеко от нашего дома-летнего-детства. Вспоминаю, как когда-то, когда родители вроде развелись уже, но я был все еще крохой, мы ездили сюда на пару дней с сестренкой и отцом. Он учил нас делать бутерброды-грибы, когда один из двух кусков колбасы режешь пополам, и кладешь полтора куска, получается "гриб". Вместе с ним же, втроем, мы строили качели за домом. Точнее строил он, а мы с сестренкой старались ему помочь. Он тогда носил черную бейсболку с красным козырьком, быком, и надписью "Chicago Bulls". Мы с сестрой до сих пор помним эту бейсболку, а вот он отрицает ее существование. Как-то утром, в этом же доме, он одевал свои классические джинсы "Wrangler" и разговаривал по своему, наверное первому, мобильному телефону. Он произнес слово "проблемы", и у меня до сих пор слово "Wrangler" вызывает в памяти слово "проблемы". Но не значение, просто слово.
Иду опять в сторону магазина, асфальтированного кольца дороги, и центра этого небольшого мира, спускаюсь вниз с горки, мимо небольшого песчаного карьера, вырытого во времена моего летнего дачно-гуляющего детства. Вниз, в садоводство.
Дохожу до небольшого пятачка. Слева, за забором, участок и дом дедушки подруги детства моей сестры. О, сколько они там зависали! И я иногда к ним присоединялся. Мы играли в шикарную (пускай и девчачью) настольную игру, которую пару лет назад мы с сестрой нашли в интернете, но так и не купили. Еще мы смотрели "Дети Шпионов", а однажды, на свой день же рождения, эта подруга отравилась, и ей нельзя было сладкое. Торт ели только мы с сестрой, и нам было очень ее жаль, хотя держалась она молодцом.
Ее бабушка с дедушкой и в городе жили рядом с нами - в соседнем доме. А вот она сама, с родителями, жила дальше (возможно даже в другом районе), и мы как-то к ней в гости ездили.
Помню, стою я, с сестрой и подругой этой, у запруды - пруда, в котором мы тогда купались, и любуюсь ее (подруги) начально-школьной красотой. Да, и в нее я какое-то время был влюблен, и она была прекрасна.
В гараже стоит старая белая "Волга" - значит ее дед дома. Ее тихий, худой бородатый отец водил "Ситроен". Вроде бы "C5".
Прохожу маленькую тропинку, разделяющую участок подруги сестры и участок их соседей.
Иду к лесу, у горок, одна из которых минует кладбище, а другая ведет прямиком к дому сестры моего деда, сворачиваю на тропинку, по которой уже очень давно не ходили мы к заливу - морю - Лондонской отмели.
Среди этих деревьев мчали мы как-то с моим двоюродном братом на его жутко старом, вечно нами ремонтируемом, мотоцикле. Это был тяжелый, неповоротливый "ИЖ", обжегший мне однажды ногу своей раскаленной трубой.
С братом было классно. Классно ремонтировать крышу, ремонтировать мопед и мотоцикл, покрывать доски защитным составом и, конечно, гонять с ним на мотоциклах.
После того, как "ИЖ" окончательно умер, брат купил у соседа подержанный красный "Yamaha", и в тот же день вытащил меня с прогулки с друзьями, и повез катать. Отличные, счастливо-гордые, времена!
На своем мопеде он мне предлагал прокатиться самому, но мне было страшно; тем более, я не доставал на нем до земли, так как было мне лет десять.
Все мы рано или поздно вырастаем, и теперь он врач, у него замечательная жена (которая очень понравилась мне, однажды вечером просто подойдя ко мне, и побрызгав на меня средством от чертовых комаров (да, знаю, что немного неправильно написано, но почему бы и нет?)) и, теперь уже, двое детей. Старшая дочка - красавица с чудесными длинными волосами.
Углубляюсь в лес, достаю баночку, частично уже заполненную малиной, крыжовником и вишней, и подхожу к довольно густым кустам черники. И рву ягоды до тех пор, пока на мне не оказывается с десяток больших красных муравьев, по очереди начинающих в меня впиваться.
Я понимаю, что потревожил их в самый разгар рабочего дня, и поспешно ухожу. В этот момент, ни минутой позже, садится батарейка на плеере и музыка исчезает.
Я накидываю капюшон от-злых-тварей-всех, хотя сам, по сути, являюсь здесь непрошенным гостем и главной-и-злейшей-тварью.
От кустика к кустику, постепенно набираю я полную банку, попутно нечаянно потревожив малютку паучка.
Закуриваю ленивую сигарету, напевая "it was gonna be a lonely, lonely, lonely, lonely day".
Подбираюсь к железной дороге, пересекаю ее, а следом пересекаю и трассу.
Вот он, запах гниющей тины, запах моря, сильные удары волн и ветер. Ветер, чуть не сбивающий с ног.
Иду по пустому пляжу; песок забивается мне в обувь, а я чувствую себя Великим Одиноким Странником, вернувшимся спустя много лет в изменившиеся, но все еще родные места.
Делаю (или, скорее, пытаюсь сделать) несколько фотографий, тяпаю дальше по песочку. Снимаю обувь и встаю на линию прибоя. Первый удар волн кажется ледяным, но я остаюсь на месте и каждый последующий удар становится все теплее.
Море уже не просит о помощи, оно злится. Грязно-глиняного цвета вода выбрасывает на берег огромное количество мусора. Я пытаюсь почистить от песка ноги, но вместо этого только мочу обувь и хлюпаю по берегу с океаном и песчаным карьером в каждом "слипоне".
Присаживаюсь на корягу и пытаюсь писать, но невозможно сильный ветер отвергает меня. Сама стихия отвергает меня, существо бесполезное и все портящее.
Очередная волна выносит из моря зеленую резинку для волос, и я, пока море не унесло ее обратно, задумываюсь о том, кому она принадлежала: маленькой девочке или взрослой женщине? насколько она была умна? а красива? с какого из берегов начала свое плаванье эта резинка? Целый мир в крохотной вещи.
Стараюсь скорее добраться обратно, к дому сестры дедушки, но по возвращении обнаруживаю, что она куда-то ушла. Дом заперт, внутри лает Рокки.
Успокаиваю пса и, пока жду сестру деда, чищу обувь и ноги водой из бочки. По соседству играют дети: двое мальчуганов, к которым пришла девочка постарше. Странно осознавать, что обсуждая меня, они говорят "дядя".
Сестра моего дедушки все ругается на эту девочку, за то, что та кричит часто-и-громко, хотя вообще она детей любит. Не знаю, мне девочка кажется довольно милой - когда я подаю ей через забор что-то, кинутое одним из мальчиков, она вежливо меня благодарит и обещает, что больше такого не повторится - а поведение зависит от родителей. Они орут - ребенок повторяет. Его винить не в чем.
Возвращается сестра моего деда, и мы идем ужинать.
За ужином я все пытаюсь вызнать про одну девочку (уже девушку), мою "родственницу-не родственницу". Сколько ей сейчас лет, как она, где, и кем, в конце-концов, мне приходится. Дочь приемной дочери моего дедушки, она же внучка второй жены того же, она же (вроде бы, все-таки) моя двоюродная сводная сестренка. Но кем бы, черт возьми, она мне не приходилась (или не-не приходилась), она была чуть не первой моей влюбленностью.
Как-то мы с мамой поехали к ней на день рождения. С тех пор точно помню, что она младше меня. Ехали мы, когда уже темнело, в старом советском автобусе. После того раза я на таких больше, наверное, и не ездил: желтый, с большими коричнево-кожаными креслами, жутко скрипящий. Мне тогда казалось, что ехали мы очень долго, а когда надо было выходить, прямо передо мной захлопнулись двери. Как же я тогда перепугался!
Приходим мы, а именинница по дивану лазает - а я покорен. Малыши.
Она мне показывала свою прекрасную музыкальную шкатулочку, которая играла фрагмент "Fur Elise" Бетховена. А я думал о том, как она прекрасна. Прекраснее, даже, той шкатулочки, а ведь она мне очень понравилась!
Возможно мы даже пообнимались (именно пообнимались, мы же совсем крохи были). А возможно я это и придумал позже, или представлял тогда, или просто очень этого хотел. То были чудесные чистые чувства.
Пару-тройку лет назад она какое-то время гостила у сестры моего дедушки, но когда я приезжал, мы ничего, кроме "привет" друг-другу так и не сказали. Она тогда любила тихо сидеть в комнате или саду, и читать. Ну не чудеснейшее ли создание?
А что я мог бы ей сказать теперь?
После ужина я быстро уползаю начертать пару строк, сначала на излюбленную мной (как и дедушкой моим) веранду, а потом, босиком (обувь пытается хоть немного успеть просохнуть у крыльца), ухожу с участка, и через тропинку, ведущую к станции, выпираю на небольшую полянку на горке. На этой полянке стоит простая, наскоро сколоченная из пары досок, деревянная скамейка, но я не сажусь на нее, так как на ней полно жучков, похожих на клопов.
Я приземляюсь в траву, у спуска, и чувствую себя умиротворенным хиппи - передо мной спуск, тропинки, качающиеся от ветра деревья, составляющие собой прекрасно-зеленый тихий лес. Делая записи, замечаю рядом с собой небольшие кусты земляники. Срываю несколько ягод и чувствую себя великолепно.
Возвращаюсь в дом - поджимает время.
Снова пьем чай, я кладу в рюкзак несколько, отложенных еще вчера, копий дедушкиной книги и прощаюсь с его сестрой и Рокки.
Спускаюсь с горки. Мне навстречу проезжает на велосипеде пожилой, но весьма бодрый, мужчина. Он что-то кричит назад, и черта с два стал бы я его упоминать, если бы не девушка (видимо его внучка), следующая (так же, на велосипеде) за ним на некотором расстоянии. У меня уже закончились слова описывать все это чудо. Это великолепие-милоту-красоту-прелесть.
За тот недолгий момент, что она проезжает мимо меня, я стараюсь изучить ее хотя бы в тысячу раз внимательнее, чем она меня: знакомый тип лица, умные, немного печальные, глаза, милые, небольшие рот и нос, немного по-детски большеватые, чуть оттопыренные, но все же невероятно прелестные, ушки, и россыпь чудесных веснушек чуть выше центра лица. В детстве я не любил веснушки, терпеть не мог их видеть на чьем-то лице. Но эти веснушки дополняют ее лицо лучше, чем любая косметика (а она, ах, не накрашена ни капли и выглядит великолепно), веснушки эти дополняют ее образ лучше любого аксессуара, тонкого аромата духов или изящного нижнего белья.
О, где же моя великая ода всем милейшим женщинам этого мира! Знают ли они, насколько великолепны? Без всяких диет, косметики или уловок. Наверное, знают, но только на сотую долю. И от того так великолепны в своей наивности.
Остается совсем мало времени до поезда и я бегу.
Подбегаю к станции, задыхаюсь, как старый пес, а поезда нет.
Несколько минут ожидания, мысли "а вдруг в расписании ошибка?" и "может, что случилось?", и вот показывается опаздывающий красно-серый нос, не молодого уже, поезда. Гудит, останавливается, и я залезаю в вагон.
В город - обратно к нищете разума.
                07/24/15