Той ржави тыл

Что ещё может быть более привычным делом в здешних краях, кроме как наблюдать за ярким, пёстрым и славным, словно бок у бурёнки или ею же разбрызганное молоко, небом над головой, особенно когда наше ярко-синее ночное светило поднимается из-за горизонта и освещает полупрозрачными, будто бы почти незримые испарения газа, линиями своих фотонов поверхность моей родной страны.

Как сейчас помню, я сидел тогда, задумчиво болтая ногами в пыли, простиравшейся от моего дома в плоское пространство, за которым начинались практически безграничные поля посевов да какие-то постройки, в том числе и полуразрушенные, и этот яркий огромный светоч всему придавал неповторимый оттенок спокойствия, внутреннего уюта и равновесия. Я думал о том, правдивы ли стариковские сказки, задумчиво глядел на себя и на сидящих неподалёку знакомых девчонок и парней. И думал, думал, думал, не переставая: кто мы по своей природе, откуда мы явились в этот мир, зачем мы здесь вообще? Думал - но не находил ответа.

В окружающей местности, давно уже набившей оскомину идеалистичной выверенностью пейзажей, мне с самого детства всё казалось каким-то незавершённым, точно бы недосказанным, противоестественным и почти ненастоящим, несмотря на грёзоподобие природных красот, начинающихся прямиком за краем поселения и простирающихся в неизведанные дали. Никто из жителей ничего не ведал толком о том, как жили люди всего лишь двести или, быть может, триста лет тому назад. Всё наше знание ограничивалось исключительно теми во многом фантасмагорическими небылицами и сказками, которыми вдоволь потчевали нас наши прародители: бабушки, дедушки и их родители, если кому из нас довелось ещё застать таковых.

Но те, как правило, в полном забытьи, ничего нам поведать не могли, откуда и как они сюда пришли. Вот ведь, что удивительно: никто, никто из моих знакомых не мог сказать, кем были их прапрадеды! Даже прабабушки и прадедушки чаще всего, ссылаясь на свою забывчивость, говорили, что они были сироты. Но, право слово, не могли же все, абсолютно все они являться таковыми! Ведь тогда нам пришлось бы признать почти невероятное: в нашей деревне живут исключительно потомки не столь давних сирот, и только они! Но кто-то, наверное, да должен был помнить своих родителей? Однако же, из года в год, эта тайна всё более и более окутывалась туманом и мраком.

Я продолжал свои пространные размышления, когда ко мне подошла младшая сестрёнка Рита семи лет от роду, подобными мыслями ещё явно не озадаченная. Хотя надо бы честно отметить, что она мне часто рассказывала такие вещи, которые оказывались ещё куда как почище увлекательной брехни стариковских сказок. И вот сейчас, схватив и резко дёрнув меня за подол брюк из мешковины, она другой рукой указала куда-то на линию горизонта. Там, у самой границы, где поверхность земли сливается с небом, виднелись полуразрушенные строения, которые я замечал и раньше, но, видя их ежедневно буквально с самого рождения, просто не обращал на них внимания и не задумывался об их происхождении.

- Ну чего тебе? - с некоторым раздражением отвлёкся я от своих мечтательных мыслей.

- Ростик, я там опять видела мертвяка, точно-точно такого, про каких нам бабушка рассказывала, только он... это... того, не шевелился, - сестра выразительно махнула рукой в подтверждение своих слов и дабы показать поярче, что мертвяк и впрямь окончательно «того».

- Дак, ну-тк! - удивился я сестрёнке уже в который раз в своей жизни. - А ты что, хочешь, чтобы он туда-сюда бегал да руками-ногами размахивал, так что ли? Ведь мертвяк он и есть, так что ж ты от него ещё хочешь!

- Неееаат! Ты глууупый, ничего сам не понимаешь, - стала капризничать Рита, почти что мяукая. - Это те, те самые мертвяки, которые другие бывают, которые ухаживали за бабушками-дедушками в давние времена, это же они!

- Что ты там опять сочиняешь, внимания тебе что ли не хватает? - я уже начинал потихоньку сердиться на свою младшую сестру.

- Они там, там, никуда не делись! - всё не унималась девочка.

- Ладно... - я встал, ещё раз вдохнул полной грудью свежий воздух позднего вечера, осмотрел на мерцание и подмигивание звёзд над головой, а затем зашёл в свою землянку.
 
Надобно вам сказать, что места, в которых мне довелось родиться и жить, были поразительно глухими. С одной стороны, прямо за небольшой деревней Центральной Пыхтеловкой, в которой мы все обитали, и которая была, на поверку, не только центральным, но ещё и единственным известным мне населённым пунктом, начинался густой и суровый хвойный лес, куда даже средь белого дня заходить было довольно-таки боязно, но ведь, существовали же люди, отстроившие когда-то и для чего-то моё родное поселение? С какой такой целью? Наверное, чтобы нам всем здесь комфортно жилось. А, значит, и брёвна эти люди брали явно оттуда, из хвойного леса, поскольку брать их было больше неоткуда.
 
По другую сторону от деревни начиналось соломенно-колосящееся поле ржи, вдали оно постепенно заболачивалось, а этот болотистый берег, в свою уже очередь, переходил в яркое, почти идеально круглое и кристально чистое голубое озеро, за которым и дальше тянулись крохотные болотца, покатые гранитные скалы, лунки водных провалов да безмятежно зеленеющие холмы, покрытые деревьями, травами и благоухающими цветами. А вот что именно находилось за этими гористыми лесами, не знал уже практически никто, точно так же, как и неизвестен был облик ландшафтов, находившихся по ту сторону от тёмного леса за нашей родной Пыхтеловкой. Тут я вспомнил краткие вехи событий из своего далёкого детства: тогда мой прадед - очень старенький сморщенный старик, похожий на обветренный и пересушенный под палящим солнцем урюк с длиннющей белой бородой, в которой тоже виделось нечто от сухофрукта - незадолго до своей кончины в весьма и весьма преклонном возрасте, рассказывал мне, как ещё в его детстве, в будущность свою десятилетним мальчишкой, он собрал стайку таких же отъявленных сорванцов, каким был он сам, и все вместе они отправились в экспедицию, дабы отыскать ответ на вопрос, что же всё-таки скрывается за этими лесами и озёрами. А проще говоря, они сбежали из домов, прихватив половину деревни друзей с собой.

Шли они долго, несколько дней ребятам приходилось ночевать в сооружённых из хвороста и сухих листьев шатких хижинках, не способных уберечь не то что от дикого зверя или бури с ветром, но даже и просто от тихого ночного чуть печального дождика. Мой прадед с друзьями чуть не утонул в болоте, но, всё же, в одно прекрасное утро, они добрались-таки до края света, за которым уже не было ровным счётом ничего. И, рассказав мне об этом случае, прадедушка погрузился в долгие хмурые раздумья. Он сказал ещё, что нашёл то самое место, где твердь земная сходится с небом, а за этим краем... за этим краем всё закончилось. И сколько я ни выпытывал, сколько я не выспрашивал, что же он увидал там, за этим самым краем мира, прадед лишь продолжал сурово молчать, курить свою трубку и, попыхивая ей, разглядывать поднимающиеся под облака колечки дыма. Впрочем, эти его рассказы в моей памяти так и остались сказками о вещах, которые никак невозможно было ни представить, ни понять, ни подтвердить, ни опровергнуть. Ведь как небо может сходиться с землёй, если горизонт постоянно отдаляется, в какую сторону ни пойди, и никогда ты его не достигнешь? А прадед вот говаривал, что смог достичь горизонта на самом крае света! Вот что будоражило мой ум, оставаясь очередной загадкой, до сих пор не имевшей разумного и логичного решения.

На следующее утро, с первыми лучами ясного солнца, я услышал снаружи от землянки странный шорох и радостные возбуждённые крики детских голосов. Дети громко галдели, наперебой обсуждая какую-то новость, показавшуюся им удивительной. Ну какая, извините, новость могла настолько взбудоражить их цепкое и живое, но ещё не вполне ответственное воображение? Как часто они готовы были выдавать желаемое за действительное! Ведь в нашей Центральной Пыхтеловке, на самом деле, ничего лет сто уже точно не происходило такого, о чём стоило бы значительно волноваться. А что в ней происходило больше ста лет назад, как было объяснено мною ранее, никто и не знал, так что вполне возможно было догадаться: в родной деревне, по-видимому, вообще никогда ничего значительного не происходило за всю историю её существования, становления и развития. Из всех новостей узнавали разве что, у кого и где домашняя скотинка разродилась, да какая скотинка, напротив, отправила душу свою в Верхний Мир вещих предков. Ну что нас могло сподвигнуть чему-то крайне сильно удивиться? Но мои неутомимые друзья-соседи продолжали пискляво и гулко галдеть наперебой десятков голосов и ладов.

В те давнишние времена я был недалёк по возрасту от них, может, лишь чуть-чуть старше: мне тогда было лет двенадцать или тринадцать. А этим соседским ребятишкам - годков этак девять-десять. Тогда я вышел из избы, поздоровался с ними, и тотчас же они начали наперегонки рассказывать мне всё ту же сестричкину небылицу про мёртвого мертвяка. Я, конечно же, по праву старшинства попытался их успокоить, рассудительно предположив, что мало ли чем или кем он мог являться, да и, в конце концов, он ведь признаков жизни-то не подаёт, лежит себе - вот и всё. Да и пущай себе лежит потихоньку! Кому он мешает-то?

Но ребята и девчата начали напористо настаивать на том, чтобы я обязательно, ну просто всенепременно отправился вслед за ними. Отпираться более смысла не было: как нет дыма без огня, так и толпу редко будоражит исключительная бессмыслица. А если даже и впрямь нас там ожидала какая-нибудь глупость, помноженная на бойкое воображение всех этих соседских выдумщиков, то появится прекрасная возможность растолковать им, что да почём, заодно недвусмысленно показав, кто здесь - заботливо думающая голова. Идти оказалось не столь уж и далеко: километров пять-шесть, как раз туда, где на горизонте, если смотреть из Пыхтеловки, виднелись те самые злополучные, как мне тогда уже постепенно начинало казаться, руины заброшенных конструкций, построек, зданий и сооружений, готовых рухнуть в любой момент.

Пока я шёл по яркому ржаному полю, наблюдая, как над головой эфемерно проносятся легчайшие кучевые облака и реют птицы в раздольной лазури, словно выкрикивая собственные желания наперекор их воздушно-помпезным птичьим судьбам, я вспомнил, как довольно-таки давно, ещё в возрасте лет четырёх от роду, вышел ночной порою в поле, начинающееся за деревней, и увидел, как вокруг меня клочьями собирается синеватый, почти серый флуоресцирующий туман, и тогда побрёл бесцельно в клочьях этого тумана, опустив руки и плечи, наблюдая, как в обрывках этих светящихся обволакивающих тучек, стелющихся по поверхности, диковинно пасутся, поедая озимую рожь, монстрообразные животные с набыченными выражениями морд. Я разглядывал тогда полное ночное светило, висящее, как казалось тогда, прямо над головой, и расцвеченное угольками огоньков, так, будто оно и само было одним большим неделимым угольком, висящим где-то далеко в небе и уже начинающим медленно-медленно остывать. Я чувствовал тогда, что, кроме вот этой одной-единственной клубящейся туманом поляны, не существует в реальности вообще ничего более.

Казалось, что стоит мне лишь приблизиться к самому краешку поляны - и мир на ней закончится, а я вдруг пойму, прочувствую насквозь каждой жадно впитывающей воздух порой свой тонкой детской кожи, что  вот точно так же всю жизнь, нескончаемо, день за днём, я лишь блуждал туда-сюда по периметру этой самой туманной поляны, а затем вдруг вырос, повзрослел, возмужал, окреп, со временем состарился, одряхлел, обветшал, согнулся трясущимся знаком вопроса, посыпающим твердь под ногами песком, и, неожиданно, вновь проснулся любопытным ребёнком, увидев, что в этом холодном и сыром прямоугольном мире не существует и никогда не существовало ничего, кроме завораживающего морозного неба над головой, да ещё тускло и таинственно лучащегося, точно болотная гнилушка, клубящегося пространства вокруг, пасущихся в нём призрачных тварей, и бегающих где-то вдалеке, вне поля обзора, зверушек малых, чьи невнятно бурчащие голоса отдавались эхом в гулкой сырости застывше-засвеченного поля злаков.

Я тогда подошёл к самому краю и понял, что не могу шагнуть дальше, поскольку поле висело одинокой плитой где-то в глубинах космоса, и там, далеко снизу, сразу за краешком каменного обрыва, начиналась бесконечная пропасть, впадавшая собою в пустоту. Но я всё же сделал тогда волевое усилие, достойное храбрости титанов, шагнул вперёд, туда, где, казалось, начинался бездонный обрыв... и вздохнул полной грудью: туман рассеялся, а я, так никуда и не провалившись, обнаружил себя стоящим посреди поля средь колышущихся на ветру ароматных трав и думал: только что мне нужно было сделать лишь один махусенький такой шажок, зато скольких усилий он стоил, сколько пришлось вложить в этот шажок силы воли, уверенности и бравады, и я всё-таки смог победить тогда своё нарочито надуманное чувство отчаяния и ужаса перед воображаемой пропастью, почудившейся мне в тот стародавний миг столь реальным и логичным завершением эластичных клочьев тумана на невнятно-дымчатой поляне, по которой я, как мне тогда представлялось, уже сумел проблуждать всю свою долгую жизнь, вновь вернувшись к состоянию мальчишки, только начинающего открывать этот чудесный мир, мальчишки, с новой силой очарованного неохватной красой безграничного великолепия многогранной непостижимости жизни и удивлением от собственного существования в нашем мире. Но, лишь секунду спустя, я с криком радости от сброшенного эмоционального груза, уже ринулся тогда бежать прямиком в родимый дом.

Вот о чём я размышлял и что вспоминал в мельчайших подробностях на пути к руинам. Тем временем, мы с ребятами уже почти дошли. Я настолько глубоко погрузился в собственные умствования, как это, по чести признаться, довольно часто случалось со мной, что не сразу даже услышал, как ребята, нестройно вышагивая растекающейся народной кляксой, со всех сторон продолжают что-то громко обсуждать, смеяться, хихикать и весело прыгать вокруг меня с бурным гомоном и бодрым гиканьем. На их фоне я, несомненно, чудаковато выглядел этаким мрачно-мизантропическим мирно зафилософствовавшимся дылдой-мечтателем и, как бы держась немного в стороне, всё-таки решил недвусмысленно узнать, что именно они там себе навыдумывали про неких других мертвяков из стародавних сказок.

- Вот здесь, здесь! Смотри, вон там! - кричали товарищи, там мертвяк валяется.

Опять-таки, как раз к месту и времени мне вспомнилось, что некогда, лет с пяток тому назад, бабушка рассказывала нам с Ритой о каких-то чудесных добрых мертвяках, которые и к людям-то, вроде, никакого отношения не имели, ну разве что так, чисто внешне: две руки, две ноги, голова, а в остальном - да самовар самоваром! И вот эти мертвяки, как их все называли, тогда что-то очень активно строили, сооружали, ухаживали за всеми нашими прабабушками да прадедушками, когда те были ещё детьми. И, в общем-то, делали очень многое из того, что затем как-то довольно быстро легло на плечи всех последующих поколений.

Необыкновенные эти создания садили рожь, овёс и пшеницу, стругали дерево, даже зачастую готовили съестное и приглашали к трапезе, но сами никогда не питались пищей людей, хоть и знали рецепты сотен блюд. Неужели все эти рассказы о каких-то почти волшебных помощниках, которые заботились о наших былых поколениях, и впрямь являются не просто стариковскими выдумками и бабушкиными сказками, предназначенными для того лишь, чтобы развеселить своих внуков и правнуков. Вдруг россказни - чистейшая правда, и удивительные помощники на самом деле когда-то существовали? А если и так, то куда исчезли с течением времени? Все эти мысли кубарем пронеслись у меня в голове за пару-тройку мгновений, и дальше я тотчас же последовал за остальными детьми в полуразрушенную постройку.

Средь покосившихся руин и обломков кирпичей лежали искорёженные коррозией обломки металлических пластинок, покрытых толстой ржавой коростой, растянутые от времени и долгого срока службы пружины, но во всей этой груде металлолома угадывались вполне себе человеческие контуры. От увиденного у меня перехватило дыхание, и я медленно прислонился спиной к стене, дабы оцепенело не упасть в головокружительной кататонии удивления. Сквозь изъеденную временем и долгими проливными дождями коросту наружу выступали увесистые катушки намотанных медных проволок и куски очень странного материала, которого я никогда и в жизни-то не видел. Он был похож на плотную белесую смолу, только очень хрупкую и очень твёрдую одновременно, уже помутневшую, ставшую тусклой и даже пожелтевшей от старости. Похоже, смоле можно было придать любую форму, что и сделали мертвяки или те, кто создал эти явные и чересчур сложные механизмы. Либо же там, откуда произошли создатели этих нечеловеческих существ, сей смолоподобный материал был известен и широко распространён. Но, право слово, за всю свою долгую, а быть может, и не очень-то долгую жизнь, я ни разу в глаза не видел ничего, хотя бы отдалённо похожего на сей материал.

Мы подошли поближе к мертвяку. Один из мальчишек взял палочку и боязливо, очень осторожно и пугливо потыкал этой палочкой поверхность лежащего тела, всеми силами пытаясь выглядеть храбрым. Попытка не удалась, оказавшись всецело провальной: у парня дрожали коленки. Впрочем, ничего страшного также не произошло. Мы тогда очень внимательно посмотрели на человекообразную голову необычного ржавого агрегата. Его выпученные глаза таращились наружу, они были, похоже, стеклянными, а сквозь сферическую поверхность их пыльных блестяшек проглядывал непривычно-переливчатое, чуждое марево металлической красочности синевато-фиолетовых зрачков с малиново-вишнёвым оттенком.

Мальчишка с трухлявой палкой поддел этой самой палкой одно из многочисленных проржавевших отверстий разных очертаний и размеров, обильно имевшихся на поверхности валяющегося возле наших ног туловища мертвяка и, слегка поднажав, раскрыл пред нами внутреннее строение сего поразительного создания. Внутри виднелись соединённые друг с другом и надстроенные в несколько слоёв зеленоватые лакированные пластинки со множеством неясного облика и столь же неясной выполняемой задачи нашлёпков, чёрных и бежевых квадратиков, прямоугольных камешков и смоляных крышечек, из которых торчали блестящие ножки, тонкие и многочисленные, будто у впившейся в зеленоватую поверхность ядовитой сколопендры. Были здесь и целые мириады стройных миниатюрных цилиндриков размером с осу, покрытых ржавью и шапками белесых наслоений окислов и отложений пушистых микроскопических соляных кристалликов, а также соединений непонятного нам предназначения, выплавленных или выкованных из тончайших, точно волосок, нержавеющих металлических изгибов и полосочек.

Мы весьма и весьма долго рассматривали эту лакированную пластину с таким невероятным количеством ювелирно прикреплённых, и, зачастую, едва-едва заметных глазу, элементов, но так и не разобравшись окончательно с её предназначением, стали решать, что же нам вот с ним, с механизмом этим, делать. В конечном итоге, мы пришли к соглашению, что вреда мертвяк никому уже точно не причинит, но, на всякий случай, дабы не бросать это бездыханное металлическое тело просто так вот валяться среди руин, мы понабрали осыпающихся со стен кирпичей и полностью его этими кирпичами обложили, соорудив что-то наподобие небольшого такого мемориала погребения или же замурованного микросклепа. И мы все тогда поняли, даже самые младшие, глупые и неотёсанные из нас, что таки-да, жить это создание уж точно никогда не было способно. Но вот чем оно являлось, почему оно, по-видимому, мыслило, ходило и делало почти всё то же самое, что и люди, хоть и пребывая постоянно в состоянии своей безжизненности? Ответить на этот вопрос тогда не был способен никто из нас, а все предположения казались одно смешнее другого, поскольку были лишены хотя бы элементарной логики. Нам, жителям Центральной Пыхтеловки, явно не хватало знаний, чтобы понять явление, с которым довелось столь неожиданно столкнуться буквально носом к носу.

Я много раз интересовался у старших, спрашивая, где ещё живут люди на нашей земле, что стало со всеми ними и почему мы обитаем именно здесь, но старшие лишь задумчиво пожимали плечами, не находя ответа или не желая мне сообщать его. Неужели их знание настолько печалит, что они предпочитают хранить молчание, оставляя молодёжь в полном неведении? Или же сами они и впрямь ничего знать не знают? Вопросы, сплошные вопросы... Правда, старики, бывало, рассказывали о том, что мор ли какой прошёл, война ли, а то ли просто планета наша содрогнулась да и скинула всех остальных людей в космос, но только вот настоятельно они рекомендовали не искать никого из людей в округе. И впрямь, сколько мы здесь живём, и насколько мы знаем окрестные места, в округе - и то верно - нет никаких других поселений, кроме нашей деревни, а одни только леса, поля, степи, озёра, болота, скалы, а за ними, скорее всего, опять всё то же самое в постоянной круговерти. Что там сокрыто дальше от наших любопытствующих взоров? Кто его знает...

Особенно яро настаивал, чтобы мы никогда в своей жизни далеко не отлучались от родимой Пыхтеловки, тот самый мой прадедушка, который утверждал, будто добрался до самого края света. Я вернулся домой в избу, находясь в глубоких раздумьях, и от переизбытка сумбурных чувств свалился на устланную сеном лежанку, забывшись беспробудным сном аж до самого последующего утра. А дальше пришли привычные заботы и работы деревенского мальчишки, на время отвлекшие меня от непомерного груза размышлений: уход за своею пышногривой лошадью, ремонт скрипучих колёс у телег и тележек, укладка заготовленного сена, чистка коровки - кормилицы нашей - и сарая, где обитают поросята, выгон всё той же пятнистой коровки на пастбище.

Конечно же, никуда невозможно было подеваться от всей этой бесконечной круговерти, даже если мысли оказывались порою заняты чем-то совершенно отличным от дел насущных. И вот, в процессе утренних сельскохозяйственных работ мне пришла в голову идея повторить подвиг своего прадеда, разузнав правду о том, что же всё-таки имеется и происходит где-то там - за лесами, за полями, за высокими горами. Когда же я всё-таки разобрался со своими делами, то принялся тотчас же, не теряя ни минуты, собирать ребят для предстоящего путешествия, дабы не было столь скучно и взаимопомощи ради, ведь оно, возможно, предстояло быть долгим и не очень-то лёгким и приятным.

Маргарита, узнав о моих планах от не в меру болтливых соседских мальчишек, в искреннем порыве своего извечного любопытства и в силу настырности характера, заставляющего мою бойкую младшую сестрёнку постоянно совать свой пуговичный нос в дела, совершенно её не касающиеся, начала капризничать, уговаривая меня взять её с собой. Но, понимая всю серьёзность и возможную долговременность предстоящего пути, я вынужден был ответить ей на сей раз решительным отказом, чем, конечно же, очень сильно расстроил эту повсеместную непоседливую пигалицу. Успокаивало лишь одно: пешком нам с соседскими ребятами, радостно согласившимися составить мне весёлую компанию, было идти вовсе необязательно, ведь у меня же была лошадь! И вот мы все, никому больше ничего не сказав и даже и не собираясь ни у кого спрашивать разрешения, отправились в путь-дорожку дальнюю. Ребят от такого заманчивого приключения удержать не мог уже никто, поскольку это могло стать, быть может, самым интересным, самым запоминающимся и самым ярким событием за всю их жизнь! И, вероятно, даже на веку у их родителей никогда не было ничего подобного, раз они всю свою жизнь провели в круговерти Центральной Пыхтеловки, опасаясь ходить дальше болотистого берега озера, лежащего за ржаным полем.

Захватив необходимый запас фуража для лошади и провианта для нас самих, состоявшего из нескольких местных яблок да зелёного гороха в стручках, мы поцокали по просёлочной дорожке, вшестером забравшись на скрипучую кособокую телегу из рассохшегося грубовато оструганного дерева. Хотя цокали, конечно же, не мы сами, а моя любимая лошадка, что резво бежала прямо перед нами, ликующе помахивая вениковидною шваброю хвоста и, в порыве вдохновенного позитива, чуть-чуть подпрыгивая на дороге, буквально, на полтора-два метра в высоту. Словно бы играя, она легко подбрасывала вверх влекомую за собой деревянную телегу, так что мы все точно бы летели по воздуху, то плавно и волнообразно, подобно куриному перу, поднимаясь вверх вместе с телегой, то тихо опускаясь вниз, воображая себе, будто мы все стремглав несёмся куда-то в неведомые заморские страны на восточном расписном ковре-самолёте, чей образ дошёл до нас откуда-то из полузабытых древних сказок, устно передававшихся из поколения в поколение, а впервые изложенных невесть как давно всё теми же заботливыми мертвяками, в существование которых я до недавнего момента вообще не верил.

Огнегривая моя длинноволосая Ржанка периодически с задором так подигогокивала, ибо явно радовалась тому, что её наконец-то выпустили, хоть и в упряже, побегать и порезвиться на воле, под чистым лазурным небом и на свежем ароматном ветре, пропитанном эфирными испарениями полевых лекарственных трав, ежегодно пучками заготавливаемых у себя на чердаке местной деревенской знахаркой Друлятой, которая, как говорят, по совместительству ещё и подколдовывала порою, от случая к случаю, если уметь очень хорошо и убедительно попросить её о том. Гулять же от стенке к стенке, с бугорка на бугорок собственного хлева, было для Ржанки, по-видимому, совсем уж нестерпимым испытанием. Она так и продолжала рьяно нестись по просёлочной дороге, извивающейся посреди хлебного поля, покуда эта самая дорога не закончилась.

Оказывается, просёлок вёл прямиком к болотистым берегам нашего округлого озера, о чём я раньше даже и не догадывался. Озеро звалось Рябушкино, и в нём водилась рыбёшка, столь же мелкая, как и само озеро, а потому рыбацкий промысел хоть и возникал спонтанно в Пыхтеловке время от времени, но саму рыбу мы не особо жаловали, ибо костей в ней всегда оказывалось на целый пятак, зато мяса - всего ни на грош ломаный. Покуда дорога обращалась во всё более и более сырую безвестную тропу, мы решили, пока прыгучая Ржанка моя окончательно не увязла, разрешить ей свободно отправиться восвояси, ведь она же умная-разумная лошадка, и дорогу обратно в свой родимый хлев найдёт всенепременно. Мы же, распрощавшись с нашей игривой длинногривой помощницей, остались средь болотистых берегов вшестером и без какого бы то ни было транспорта.

Мне бы не хотелось вспоминать, с какими сложностями и трудностями мы с ребятами обходили Рябушкино, за которым, по прошествии многочисленных подтопленных болотистых полян с репками торчащих повсеместно и зеленых, точно инопланетные лица, травянистых кочек, начинался резкий подъём, ведущий куда-то к скалам наверх, но уже во время приближения к этой холмисто-гористой местности, мы с сожалением обнаружили некоторую недостачу, оказавшуюся, кстати, для нас весьма и весьма весомой на тот момент. А именно, мы забыли забрать яблоки и горох, оставив их на уехавшей домой телеге. Теперь у нас больше не было с собой провианта.

Солнце уже клонилось к закату, и мы тогда решили, что, быть может, там за горами, где начинаются густые леса, уже отсюда заметные достаточно отчётливо, мы сумеем найти какие-нибудь съестные ягодки-корешки-грибы, и с этой бодрой уверенностью принялись карабкаться высоко на гору, перегородившую нам путь. После того, как мы взобрались как можно выше, солнце уже совсем зашло, и мы легли прямо на самой вершине скалы рассматривать глубокое, особенно в этот сезон, небо над головой.

Тихой и осторожной походкой в здешние края подкрадывалась благодатная осень. Лето ещё лизало нас своими тёплыми язычками мягкого и ласкающего ветра, лето не хотело уходить, точно сомневаясь, передавать ли нас в дар безграничной власти осени, но осень приближалась уже неотвратимо, а с ней - богатые урожаи, ароматные наливные яблочки во фруктовых садах и раздувшийся толстенными шишками сладкий горох, от которого всегда так нестерпимо урчит и булькает в животе, точно в берёзовой бочке, где готовится и вызревает, поджидая момента своей особенно ядрёной насыщенности, пузырящийся сладкий хлебный квас или пробирающий до самых кончиков пят сидр. Многоцветное листоплодье деревьев в лучах самых первых намёков на ранние осенние деньки, переливчатость колышущихся живых красок, словно кочующая куда-то волнующим дух и бодрящим тело воздухом этой застывшей, почти окоченевшей осенней свежести. И, конечно, здесь же прорастающие под деревьями боровики, грузди, лисички и маслята, яркие в своей оранжеватости, и высоченные стволы хвойных деревьев, точно сочащиеся по всей поверхности пахучей целебной смолой и взмывающие куда-то под самые облака мохнатыми хохолками изумрудных иголок.

Вы задумывались когда-нибудь, какое же могучее многообразие всевозможных оттенков и красок таит в себе природа? И когда вы входите в осенний лес, то все эти разномастные трепещущие пятна полутонов словно бы обрушиваются на вас безудержным шквалом отличного настроения и прилива сил. Прохладный осенний воздух пахнет прелыми листьями и свежепроклюнувшимися из-под листьев грибами. Благоухают лесные ягоды и свежая хвоя - такую красоту невозможно не заметить, в неё можно только погрузиться целиком, с кончиков пят до макушки головы, полностью впитав в себя этот разномастный осенний порыв, точно морская губка, выбравшая своим жизненным девизом поглощение всего самого светлого и радостного в оттенках этой бурной жизни, продолжающейся, наверное, не один миллион лет. Хотя, кто знает, сколько лет здешней жизни? Было ли за последним столетием известного нам существования хоть что-то определённое? Я не знаю. И никто не знает.

Но самое главное, что мы были все вместе здесь и сейчас, и мы решили тогда двигаться по пути дальше, и будем продолжать так идти до тех пор, пока окончательно не достигнем поставленной цели путешествия. На следующее утро, с самыми первыми лучами солнца, мы проснулись в то самое время, в которое и привыкли, чаще всего, вылезать из своих кроватей и лежанок: около четырёх часов утра. Впрочем, часов ни у кого из нас с собой как раз таки не было, поэтому и точное время пробуждения знать не могли. Мы прогуливались между деревьями вдохновенного ранне-осеннего леса и, вслушиваясь в крики птиц и зверей, наблюдали много чего интересного: кочующих с места на место нежных ежат, дремлющую в дупле довольно старого лиственного дерева сову и прыгающих то там, то сям линяющих зайцев-русаков. Этот шорох наполнял нас, заставляя каждого смиренно притихнуть, сполна предавшись каким-то собственным сокровенным размышлениям и полудремотным думам.

Так мы шли ещё целый день, а потом и ещё весь последующий день. Чудилось, будто прело-пёстрому лесу не будет ни конца и не края, а мы вот-вот распухнем от голода, когда мы уже просто не могли смотреть на красные полупрозрачные ягоды брусники и костяники, плоды голубики, словно бы пристально следящие за нами внимательными птичьими глазками откуда-то из-под хрустящих травинок, гроздья розово-оранжеватых шариков перебродившей морошки и пролезающие повсеместно, но чаще всего червивые, маслята и боровики. От всех этих распрелестных кисло-садко-пресных угощений, уготованных нам природой, дико урчало и бурлило в животах, и потому каждый час приходилось делать непредвиденные привалы, дожидаясь, пока кто-нибудь из незадачливых товарищей по экспедиции не отсидится вдоволь под очередным кустом или просто сбегает «до ветру».

Готовить же нам корешки да ягоды с грибами было решительно нечем, не на чем и не в чем - ни спичек, ни котелков у нас с собой в запасе, конечно же, не оказалось. Но ничто не заканчивается так просто. Абсолютно неожиданно мы наткнулись на высокий ржавый решётчатый забор, натолкнувший нас на мысль, что за этим забором, возможно, имеются какие-нибудь постройки, которые и были им отгорожены от всего окружающего леса. Однако там не обнаружилось ничего, вот совсем-совсем ничего, что способно было нас в той или иной мере приободрить, вдохновить или хотя бы чуточку заинтересовать. По ту сторону от преграды, так же, как и по эту сторону, виднелся один только лес, ещё раз лес и ничего, кроме леса.

Петька, один из мальчишек, предложил пройти некоторое расстояние вдоль решётки, в надежде хоть где-то, даже на расстоянии нескольких километров от места, где мы находились, отыскать какую-нибудь дырку в пружинистом металлическом ограждении. Именно так мы в результате и поступили, но на сей раз нас ждало сплошное разочарование: забор был прочен, крепок и полностью непроницаем для таких, как мы, любопытных проныр, поскольку оказался начисто лишён и самых мелких брешей. Тогда ещё один из ребят, Святогор, принципиально любопытный всегда и везде, прям как моя младшая сестра, мой десятилетний сосед, одетый в белую домотканую рубашку, шаровары и уже стоптанные от долгого пути лапти, и которого все в округе Пыхтеловки называли просто Гориком, предложил поступить гораздо проще, а именно, сделать под забор подкоп, вместо того, чтобы идти, ждать и надеяться, что этот забор когда-нибудь возьмёт да и сам закончится. Ограда и так-то не выглядела слишком уж прочной. Вероятнее всего, она как раз и была призвана останавливать путников наподобие нас, да только кто скажет, с какой именно целью?

Единственное, чего мы с ребятами действительно опасались, так это продолжения решётки вглубь далеко под землёй, ведь тогда все наши труды оказались бы тщетными, и нам пришлось либо возвращаться обратно, либо искать какой-нибудь другой способ преодолеть этот клятый решётчатый забор. Однако все опасения в итоге оказались напрасными, ведь нам удалось преодолеть эту преграду, просто на скорую руку сделав подкоп под этот сетчатый забор палочками сухого хвороста, найденными неподалёку, что позволило уже каких-то полчаса перебраться на противоположную сторону и продолжить путь по всё тому же расчудесному то ли позднелетнему, то ли ранне-осеннему лесу. Мы посмотрели на то, во что постепенно и неспешно превращается наше странноватое путешествие, решив тогда продвигаться только дальше и дальше с двойной уверенностью и целеустремлённостью, дабы узнать правду или же окончательно склеить ласты от этих давно уже набивших оскомину корешков, грибов и ягод.

Прошло ещё несколько часов пути, когда в лесу стало как-то слишком уж тихо. Ни шороха зверей, ни едва уловимых шепотков щекотно лазящих под ногами и листьями насекомых, лишь щёлкающие шорохи иссохшихся скрученных листьев да далёкие выкрики птиц с гулом унылого ветра в покорёженных ветвях деревьев возвещали нам о том, что жизнь в природе всё ещё продолжается, ступая таящейся украдкой, как на мягких когтистых лапках. А спустя ещё часов двенадцать или около того, нам внезапно предстало зрелище, шокирующее настолько, что мои товарищи по походу уже не знали, куда подеваться и как теперь с подобным грузом за плечами жить дальше. Тогда-то я и понял, что прадед мой не врал, а говорил чистую правду, и в сей же миг я узнал, почему он просил меня никуда не отходить от родной деревни Пыхтеловки. Вот именно по этой самой причине.

Мы с ребятами остановились. Лес закончился, а за ним ещё на несколько сотен метров продолжалось поле, изобильно заросшее бурьяном и всевозможными сорняками, а за этим диким полем поблёскивал стеклянистым мерцанием твёрдый небосвод. Выглядело это так, будто гигантская, раскинувшаяся на десятки, если не на сотни километров, небесная полусфера метрах в трёхстах впереди от удивлённых нас вдруг смыкалась с нечёсаной поверхностью поля, топорщащегося в разные стороны корягами и бустулыгами. Дальше хода не было. Тогда мы решили продвинуться вплотную к гладкой плотной полусфере и посмотреть, что же находится по ту сторону от неё. Когда же подошли к ней достаточно близко, чтобы рассмотреть все элементы конструкции, то полусфера предстала пред нами поистине безразмерной. Она начиналась у толстенных, очень широких и, по всей видимости, крайне прочных металлических оснований, вкопанных куда-то под землю, крепясь к этим основаниям посредством многочисленных, дугой изгибающихся куда-то высоко вверх свай, теряющихся где-то аж за гладью небесной лазури. Создавалось ощущение, что здесь, именно вот в этом самом месте встретились день и ночь.

По одну сторону от полусферы пейзаж был почти что патриархально-идиллическим: разношёрстно-благоухающее поле картинно цветастого разнотравья, исполненное жужжания пчёл, шмелей и шершней во всём своём видовом многообразии. Сновали осы, поджужживали им в тактовый унисон мухи. Дальше, за полем, мрачновато-таинственной стеной нависал тёмный частокол дремучего смешанного хвойно-лиственного леса... А над нами, прямо над шарообразными головами ребят, толстый и, кажется, многослойный материал, поддерживаемый объёмистыми и, верно, увесистыми дугами неизвестного металла, уходил куда-то за кучевые и даже перистые облака, чтобы где-то там затеряться в безмерном пространстве, растворяясь на невообразимой высоте по мере приближения к насыщенной синим цветом и залитой солнечными лучами точке зенита.

С противоположной стороны от разделявшей нас многослойной прозрачной перегородки действительно не было практически ничего, за что глазу можно было бы с уверенностью зацепиться. Если на своей знакомой глазу стороне мира, оставленной теперь за спиною, мы могли наблюдать, как из бездонной выси, сквозь клубящиеся облака, на нас снисходят косые лучи, несущие тепло и жизнь всему сущему в природе, окружающему нас, то там, по другую сторону от стеклянной перегородки, нестерпимым блеском слепили сияющие звёзды. Они выглядели раскалёнными каплями настолько, насколько я никогда не видел их даже в самую-самую ясную, безветренную и безоблачную ночь, они буквально озаряли насквозь, тогда как до горизонта, осенённого серебристыми лучами и непроглядными тенями тьмы, тянулась пугающая своей опустошённой безжизненностью холмистая равнина с хмуро проглядывающими ямами провалов и разломов, сплошь покрытая непроницаемо чёрной пустынной пылью и заканчивающаяся где-то вдалеке высоченными и столь же необычайно чёрными, как и всё остальное пространство, пиками гор, похожими на пилы шипастых крючьев хищных рыбьих зубов, нанизанных на нижнюю челюсть галактического чудища, свалившуюся вдруг с небес и покрывшую своей тушей всё пустующее поле открывшегося нашему взору, вероятно, смертоносного пространства, исполненного вечным бездыханным мраком и ужасающим холодом. Чернильные кляксы ландшафта, казалось, глубоко вдыхали с клекочущим треском все изливающиеся сверху волосы пепельно-русых лучей Млечного Пути, поглощая весь их свет и разливаясь вокруг дрожащими миражами озёр тьмы и застывшего величия окаменевшего спокойствия космической истомы.

Я животрепещуще вообразил себя находящимся с противоположной стороны исполинского купола, разглядывающим сквозь необыкновенное и практически незаметное глазу стекло - или чем ещё являлся прозрачный материал перед нами - островок цветения, благоухания и жизни, не в силах прорваться вовнутрь, замерзая, утопая в многометровой пыли мертвенных пустошей, представил всё это - и содрогнулся от чувства экзистенциального ужаса, пронзившего истоки моего естества, ибо чувство это было более всего похоже на истинный ночной кошмар, расползающийся ужаленным оцепенением яд панической агонии ума, исковеркованного в сжавшийся комок неожиданно жутким откровением познания.

Видимо, мой прадед испытал те же самые эмоции в своё время и тоже содрогнулся, обнаружив вдруг себя в клетке последнего оплота жизни на планете, откуда не сбежать, ибо некуда, а вокруг не царит ничего, кроме безличной, пустой и безжалостной стихии, несущей смерть всему живому, да иссиня-чёрных гор, выше которых никто из нас за всю жизнь ничего не видал, ну разве что плывущие по небу под куполом облака, да ещё само небо, которое отныне не казалось больше таким уж однозначно отрадным и возвышенным, как в раннем возрасте, когда я не ведал ещё сей страшной истины о жизни в здешних краях. Кто же мы, кто? И также кто, а главное, зачем соорудил толстенное многометрово-многослойное куполообразное покрытие, под которым мы и обитаем всю жизнь? Почему и с какой целью мы все скопом здесь находимся и есть ли люди ещё хоть где-нибудь в мире?

Так мы с соседскими ребятами простояли, ошарашенно созерцая леденящий душу пейзаж, не в силах от него оторваться, наверное, часа два или три, пока над горизонтом не принялось подниматься огромное ночное светило, заливая всё окружающее пространство жидковато-синим цветом и само расцвечиваясь вспыхивающими точечками ярко-жёлтых на тёмном фоне огней и каких-то сияющих нитеобразных линий, соединяющих эти точки. Как и всегда, впрочем. Никто не ведал, почему так происходит, и какое природное явление заставляет поверхность ночного диска походить на тлеющие угли в печи или костре. Зато в открывшемся нам новом знании о собственных жизнях чувствовалась дичайшая тоска отстранённости по чему-то абстрактно знакомому, даже естественному, но так и не посмевшему свершиться, навсегда потерянному и никогда уже не происходящему в силу каких-то объективных законов существования, остающихся для нас, тем не менее, абсолютно неразрешимой загадкой, которую всё же очень хочется хотя бы попытаться разрешить. Мы все одномоментно, не произнося не слова, вдруг почувствовали, что позабыли себя настоящих и понятия не имеем, кто же мы на самом деле. И каждый без слов интуитивно осознал - все мы ощущали одно и то же, точно бы общаясь друг с другом без слов, на совершенно ином, непостижимом доселе уровне. Что мы здесь делаем? Что делают все жители Пыхтеловки?

Понурив головы, мы отправились в обратный путь, в родимую деревню, единственное и потому бесценное прибежище человека на целом свете. Наконец, спустя почти неделю с начала нашего путешествия, когда мы уже устало и по-прежнему ошарашенно приближались к своим домам, пройдя горы, леса и болотистые берега озера Рябушкино, продвигаясь вдоль колосящегося пшеничного поля по той же самой дорожке, по которой ещё совсем недавно в светлой надежде интересных открытий фантастических и будоражащих воображение мест воодушевлённо ехали на телеге, везомые прыгучей и игривой лошадкой Ржанкой. Именно здесь нас нежданно-негаданно настиг непривычный слуху человеческом гул, не похожий ни на что, когда-либо ранее нами слышанное.

В тот момент мы как раз находились неподалёку от торчавших из поля руин построек, тех самых, где неугомонная моя сестрёнка наткнулась на останки необычного человекообразного механизма. Мы спрятались за руинами и увидели, как на поле ржи прямо рядом с нами откуда-то сверху начал плавно спускаться исполинских размеров тёмный параллелепипед, пламенно подсвеченный снизу алым сиянием жара. Похоже на то, что он проник извне, через какую-нибудь дверцу на самой макушке небесного купола, закрывающуюся и открывающуюся, скорее всего, примерно по такому же принципу, как открывается и закрывается погребок в сарае рядом с моей бревенчатой избой.

Наши совместно приложенные усилия к попытке заглянуть в нутро аппарата настолько, насколько позволял угол обзора и стенки параллелепипеда, не увенчались ровным счётом никаким успехом: тот был полностью непрозрачным. Нулевой результат от наших усилий казался объясним, прежде всего, ещё и тем фактом, что из руин, где пришлось попрятаться всем участникам экспедиции, можно было разглядеть лишь кусочек неба, хлебное поле и парящий в воздухе параллелепипед, пригибающий под одинаковыми углами злаковые колосья ровными чуть закрученными полукружиями завихряющихся узоров под собой, образуя какой-то рисунок, который нам с выбранного угла обзора виден не был совершенно.

Вдруг, где-то на самой верхушке летательного аппарата показались контуры незнакомых людей. Впервые за всю жизнь мы тогда увидели кого-то незнакомого. Одеты они были в необычную одежду, плотно облегающую их тела, и один из этих людей, показав явно, что заметил нас, прокричал вполне даже понятно и разборчиво: «Мы знаем, что вы здесь! Выходите, не бойтесь, вреда мы вам не причиним!» Тогда, по праву старшинства, я первый, хоть и несколько понурив голову, осторожно решил выйти из укрытия, а вслед за мной потянулись и остальные ребята. Несмотря на успокаивающие заверения иноземцев, всем нам было страшно - аж жуть! Мы шли все вместе, скопом приближаясь к этому внушительных размеров механизму, висевшему примерно на высоте ста метров над поверхностью злакового поля. И, что примечательно, чужестранный механизм начал постепенно спускаться, словно бы принимая нас в свои объятия. По откинувшейся откуда-то сверху такой же тёмной и чуточку ржавой лестнице к нам спустились те самые люди, которых мы видели на самой вершине агрегата. Человек, одетый в наиболее торжественно-вычурный и в то же время довольно строгого вида наряд неброских приглушённых оттенков, протянул мне свою лопатообразную руку, оказавшуюся тёплой и чуть шероховатой, и, крепко поздоровавшись, представился:

- Капитан Артемидий Ломовский. С кем имею честь разговаривать?

- Ростислав, можно просто - Ростик, - кивнул я ему в ответ.

- Что ж, очень приятно! Нам с Вами, Ростислав, надобно бы обговорить, обсудить одну деталь. Вы же понимаете, что мы не можем позволить полученным Вами сведениям распространиться в Пыхтеловке, за пределы того места, где мы находимся? Так что вам всем шестерым придётся пройти со мной - хотите вы этого или нет. Без вариантов.

Мы с ребятами, мягко говоря, были снова удивлены и несколько шокированы. Вкупе со знанием о куполе, размещённом в центре безжизненной долины, оказавшейся нашим общим домом, предъявленные требования оказалось уже слишком тяжело перенести.

- Как? Куда? Зачем? А вы кто вообще? - вопросы буквально посыпались градом.

- Вы должны. Диспозицию объясним на месте. А сейчас поменьше разговоров. Искать вас всё равно никто не станет: вы столь долго отсутствовали в деревне, что ваши соседи, верно, давно уж решили, будто вы все сгинули в близлежащих лесах и топях. Мало ли, может, зверь какой задрал, - чеканно сказал как отрезал капитан Ломовский, чуть заметно ухмыльнувшись оттенком кривой полуулыбки. Когда мы поднялись на вершину поразительного летучего корабля, то впервые увидели поле и нашу деревню с такой высоты и под таким углом. С дальних гор её не видно вовсе, а подняться на подобную высоту в здешних краях просто не было раньше никакой возможности, поэтому единственное, что мы могли сделать - это раскрыть округлившиеся от удивления глаза и ещё раз повторить свой закономерно заданный вопрос.

- Поясняю, - ответил нам капитан Ломовский. - Посмотрите на всех людей, прибывших со мной и которые вас сейчас окружают.

Мы с любопытством и без тени смущения внимательно разглядывали прибывших на тёмном параллелепипеде чужаков.

- Вы не знакомы с ними, не так ли? В Центральной Пыхтеловке едва ли наберётся чуть больше семи сотен человек. А можете ли теперь хоть на мгновение представить, что там, откуда мы родом, в настоящее время обитает уже более тридцати пяти миллиардов человек? И планета их, поверьте, едва выдерживает. Мы прибыли с вашего ночного светила, Земли, той самой планеты, которую вы каждую ночь наблюдаете у себя над головой и откуда родом всё человечество, в том числе и ваши прародители.

Когда-то в былые времена мы жили примерно в такой же гармонии с природой, находясь в условиях неразвитой, но лишь начинающей свой путь цивилизации, почти в таких же, в каких вы живёте сейчас. Но прошли века, и мы сумели подчинить себе природу, научившись довольно эффективно и по-максимуму использовать её ресурсы, развили высокие технологии, построили для вас тех самых киборгов, довольно простеньких по нашим нынешним нашим меркам, которых вы несколько неудачно обозвали «мертвяками». И они прослужили вам лет этак шестьдесят без перерыва, будучи снабжёнными ядерными батареями, которые так до конца и не израсходовали свой ресурс до сих пор, в отличие от выгоревших и окислившихся катушек сервоприводов и менее надёжных, чем ядерная батарея, электронных компонентов этих роботов-андроидов. Кстати, а вы хоть в курсе, что такое «ядерная батарея», «киборг», «сервопривод»? Ладно, не будем гнать лошадей, времени для объяснений ещё ох как немало найдётся, вы уж не сомневайтесь. Даю слово, что так и будет.

В своём технологическом развитии мы достигли своеобразного пика, точки невозврата природных ресурсов, при которой значительная часть Земли превратилась в разросшийся до колоссальных масштабов международный мегаполис, объединённый глобальной экономикой и общемировой инфраструктурой коммуникаций, за исключением разве что самых холодных и самых неудобных для освоения территорий: Гренландии, Антарктиды, Центральной и Восточной Сибири, Аляски, многочисленных северных островов за полярным кругом, южных пустынных земель и экстремально высоких гор Тибета, Гималаев, Анд и Кордильер, что, в совокупности, если вдуматься, не так уж и мало. Но зато, как я уже говорил, вся остальная поверхность Земли превратилась в расплодившиеся до невообразимых пределов и затем слившиеся друг с другом воедино города, которые расползаясь, точно плесень на поверхности корочки хлеба, поглотили всю ту территорию, которую способен активно освоить человек.

И тогда мы решили пойти на беспрецедентный по риску и дороговизне эксперимент. Вряд ли ты слышал, Ростислав, но ещё несколько веков назад человечество придумало и развило идеи об экосистемах - замкнутых пространствах, где в течение нескольких лет способны сосуществовать параллельно и гармонично сразу несколько видов различных животных, растений, насекомых и всевозможных червячков. Баланс их сочетания и взаимовлияния соблюдён в искусственной среде настолько, что существующих в экосистеме ресурсов, используемых в обмене веществ, достаточно для того, чтобы снова и снова возобновлять и продолжать жизнь в течение очень долгого периода времени.

В поисках разрешения экологического кризиса на планете ученые внесли предложение построить и сделать заповедником природы, открытым только для исследований и ни для кого бы то ни было ещё, подобную сбалансированную экосистему, которую назвали для удобства Парадизом, то есть раем. И это название вполне оправдано, ведь для любого современного землянина ваш уютный, наивный и патриархальный мирок под куполом покажется настоящим раем отдохновения от запредельных скоростей, информационных потоков и технократического окружения, царящих на нынешней Земле. Задумка человечества стала самым грандиозным проектом из всех проектов, когда бы то ни было затеянных людьми. Мы, и в самом деле, всего за каких-то несколько лет сумели возвести купол просто невообразимых размеров для пространства вашего Парадиза, спроектировав и выстроив его из сверхпрочных и сверхлёгких синтетических полимерных материалов, открытых буквально за год до начала строительства. Купол был сконструирован размером около двухсот километров в диаметре, а затем люди прошлого заселили его видовым разнообразием земных форм жизни, тщательно спланированным экологами и гармонично сбалансированным: лесами и травами, птицами и зверями, насекомыми и грибами, рыбами и бабочками, а также, разумеется, людьми, выбрав то лучшее, что существовало в природе и объединив всё это в гармоничный обмен веществ в природе на локально очерченном ареале обитания многообразных видов.

У вас здесь предостаточно воды из озера, а испаряясь, она вновь выпадает дождями, питающими почвы растений, растения становятся пищей для животных, а животные питают вас. В общем, если бы не уровень гравитации, некомфортно и непривычно низкий для нас, то здесь всё обстоит примерно так же, как обстояло на Земле лет этак семь сотен тому назад. Построен «город под куполом» был, как вы, наверное, уже поняли, в полной изоляции на ближайшем и единственном спутнике Земли - на Луне, в кратере, получившем когда-то давным-давно название Море Ясности, где мы с вами сейчас все и находимся, и именно границы этого кратера вы увидели сквозь прозрачную поверхность купола как невозможно высокие чёрные горы, уходящие высоко в небо на полосе горизонта лунной поверхности. А пока вы рассматривали нетронутый пейзаж естественного спутника, мы заметили вас через установленные на опорах купола камеры наблюдения - и через некоторое время прибыли сюда, дабы исключить утечку информации. Также мы отслеживали весь обратный путь вашего перемещения в сторону Центральной Пыхтеловки, чтобы пресечь его в наиболее удобный момент. Как видите, удалось. Людям всегда всё удаётся, если прикладывают усилия в достаточной мере и в верном направлении.

Парадиз - отнюдь не единственный город под куполом на Луне, сейчас их здесь около тридцати, зато самый крупный и единственный, не пользующийся дарами современной цивилизации. Все прочие колонии используются для решения многочисленных и разнообразных проблем - добыча жизненно необходимых полезных ископаемых и минералов, научно-исследовательские, медицинские и производственные лаборатории, военные разработки, промышленные заводы токсичного химпроизводства, дешёвые жизненные пространства для тех экстравагантных чудаков-романтиков, что навсегда готовы распрощаться с Землёй и продолжить освоение Луны, променяв близость глобальной цивилизации на большее личное пространство, спокойствие и размеренность жизни. Присутствуют здесь и суровые тюремные территории, ведь сбежать отсюда практически невозможно, а последняя тюрьма закрылась на Земле лет двести тому назад.

Но Парадиз - пространство поистине уникальное и неповторимое, предоставляющее практически безграничный простор для исследований - как экологических, так и психологических. И вот уже без малого сотню лет со времени строительства Заповедника мы всем светом научного мира биологов, антропологов, психологов и философов стараемся в чертах вашего развития рассмотреть ключи к разрешению насущных вопросов собственной цивилизации и понять, где и когда мы свернули не туда, куда бы следовало свернуть, и какие ещё неожиданные тропы развития способна предоставить нам жизнь. Сосуществование - самая сложная наука.

Как раз сто два года назад началась вся эта история с вашим жизненным пространством - в 2362 году. Поскольку ни одна страна не имела достаточно финансовых средств для такого широкомасштабного строительства, проект было решено сделать интернациональным, однако доставкой и размещением грузов, поставкой и настройкой мирных роботов-слуг, представлявших собой модифицированную версию японско-корейских боевых дронов, а также выращиванием в биотехнологических лабораториях всего будущего видового разнообразия Парадиза занималась наша страна - Россия - при разноплановой поддержке Коалиции Стран Восточного Региона. Наша страна выступила одним из ведущих сторон-инициаторов проекта в силу того, что имела одну из наиболее давних и развитых государственных программ освоения космоса, равно как и подходящие аэродромы для запуска многочисленных грузовых шаттлов ядерном топливе, частных космолётов на квантово-запутанных лучах нейтрино, а также производила закупки струнно-голографических микротелепортов, правда, совместного индийско-китайского производства.

К слову сказать, изначально планировалось построить город где-нибудь в Антарктиде, но сооружение столь масштабной постройки где бы то ни было на Земле могло иметь самые непредсказуемые экологические последствия, и тогда объектом для строительства была избрана Луна. Мы собирались отправить сюда на заселение первых людей, хорошо знакомых с земной жизнью, но впоследствии проект был несколько модифицирован и, как я уже говорил, весь видовой состав был искусственно подготовлен в биолаборатории, причём здесь же, на Луне, но только в другом городе под куполом - в специализированном научном центре. Причиной, приведшей к изменению планов, было наше желание изучить, каким именно образом влияет на восприятие мира и взаимоотношений с окружающей природой жизнь вне цивилизации с самого начала. Все же те люди, которых мы имели возможность отправить сюда, были современными людьми, привыкшими к условиям и удобствам цивилизации, поэтому чистота эксперимента могла уже в те давние времена быть нарушена.

Теперь же эту самую чистоту эксперимента пытаетесь нарушить вы, мальчишки, своим открытием. Понятное дело, что, будучи выведенными «из пробирки», вы не имеете ни малейшего понятия обо всей истории человечества, отстоящей далее во времени, нежели столетняя история жизней ваших поколений под куполом на Луне. И мы продолжаем наблюдать, в каком именно направлении продолжит развитие ваша родная Центральная Пыхтеловка, всегда пребывающая в центре внимания учёных сообществ и, вероятно, ей предстоит находиться в привилегированном положении тонко и ненавязчиво взлелеянного результата грандиозного эксперимента ещё на протяжении многих жизней будущих поколений землян. А теперь единственный наиболее гуманный выход для вас шестерых - это дать согласие отправиться с нами на Землю, дабы вы никому не могли бы выдать наши научные секреты. По сути, это не просьба, а приказ. Иначе... увы, я буду вынужден действовать строго по выданной мне под расписку инструкции. Ничего личного, ребята.

Раскусив этот жирный и недвусмысленно угрожающий намёк, я подумал тогда, что этот инопланетный капитан Ломовский, столь долго и подробно вводивший нас в курс дела, по сути, не оставляет нам выбора. Тогда я окинул взглядом всех присутствующих - как односельчан-пыхтеловцев, так и землян в своих тягучих, но прочных костюмах, людей с иным уровнем познаний, мышления и неведомыми мне представлениями о мире, существ, таких же, как мы, но столь сильно отличающихся внутренне, умело и с невообразимой скоростью манипулирующих многочисленными и разнообразными чувствительными к прикосновениям трёхмерными изображениями, окружавшими их и висящими прямо в воздухе...

Мы с товарищами взошли на борт корабля, и вскоре вся наша планета, где мы, шестеро мальчишек, родились, стала сначала размером с шар в полнеба, укоризненно смотрящий на нас стрекозьими глазками других прозрачных куполов, поблёскивающих на солнце, и средь них виднелся и ярко-пронзительно-зелёный островок Парадиза, в котором прошла вся моя предыдущая сознательная жизнь. Затем Луна стала размером с крупную сковородку, а спустя незначительный период времени - с капустный кочан, точно бы обсыпанный отражающей солнечные лучи металлической пылью. Ещё всего лишь через несколько часов столь чуждый, поразительный и казавшийся мне тогда донельзя непривычным земной мир электрических огней вечного дня, летающих миниатюрных агрегатов и высотных домов самых причудливых очертаний и расцветок, упирающихся прямиком в небо, будучи созданными из невесть каких материалов, людей, одетых в костюмы аляповато-геометрических раскроев и неизвестных для меня названий, и укутанных с ног до головы мигающими огоньками каких-то сложных устройств неясного предназначения, приотворил передо мною устрашающие своей новизной и чуждостью объятия высокотехнологичной цивилизации.
 
А дальше? Дальше жизнь моя закипела совершенно по-новому и, спустя долгие десятилетия, донесла меня до того самого момента, когда появилась возможность обо всём этом поведать вам в личных мемуарах одного из шести людей, рождённых на Луне и ныне живущих на Земле.