Хеметеррит II версия переработанная и дополненная

На берегу Волги стоит монастырь, стоит уже триста с лишним лет. Монахи держат там ферму, и помимо обычных для этих мест кур и гусей, держат они страусов, что стало причиной визитов многочисленных туристов. Страусиная ферма во всем Поволжье одна, и многие люди приезжают посмотреть на эту любопытную диковинку.
Настоятель монастыря, Отец Григорий, интеллигентный человек в очках и с чёрной вьющейся бородой, скрывающей узкую и всё время будто-бы что-то жующую челюсть, был в прошлом толуольным наркоманом, прошедший через многое — лихие девяностые, радикальные индуистские секты, телема, винт и растворители, он бывал на войне, он пил неразбавленный спирт и ходил босиком по арктическим льдам. Гриша был очень суров. Суровость его как-то совершенно естественно сплеталась с добротой и каким-то звенящим светом, пронизывающим все его существование, будто тонкие голоски звезд, под которыми он шагает по свалке истории, вели его к каким-то запредельным, неведомым простым смертным чертогам — будто что-то всегда изливалось на Григория, и сквозь него, щедро являло себя и людям и животным — животные Григория любили, становясь в его сияющих лучах спокойными и умиротворенными.
Через тернистые канавы философского поиска, Гриша извилистыми тропками подобрался к воцерковлению, отучился в духовной семинарии, благо за плечами уже был философский факультет, и стал священником. Судьба привела его в небольшой захолустлый монастырь на Волге, где стал настоятелем, и там и остался. Гриша любил все делать сам, подавая пример монахам, и с появлением его в монастыре начался период невиданного расцвета. Страусиная ферма была не единственным новшеством — уникальная система земледелия позволяла на сравнительно небольшом участке земли, прикладывая минимальные усилия, получать высокие урожаи — искусственная экосистема, требующая только небольшой корректировки и поддержки, работала как часы. Сад был предметом гордости Григория. Огромный крыжовник соседствовал с грецкими орехами, по стропилам вился мелкий, но вкусный виноград, а чуть в тени росли таежные ягоды. Но не о замечательном монастыре, и не о страусах, прогуливающихся по райскому саду, пойдет сегодня речь в моем рассказе. Героем этой песни будет Гриша, а будет эта песня грустной, или весёлой, решать вам самим.

Сегодня выдалась свободная минутка, и перед тем как выгонять страусов в поле, пробегая по строке Г. Иванова, Гриша поглядывая поверх очков на собирающиеся за окнами кельи кучерявые холмы облаков, предвещающие скорую майскую грозу. Рождая прозрачные вереницы видений, покачивалось горячее марево над рекой.

По сухой и ломкой прошлогодней траве, Гриша вышел в поле, в небе колосится дождь, тучи уже близко, и долго пасти страусов не придётся. А значит, скоро он вернётся к чтению. В мысли ему запало стихотворение Иванова, никак не вязавшееся с окружающей обстановкой, но словно яркое окно распахивающее его сердце вперёд, навстречу чему-то рокочущему, словно приближающийся гром — ветер рвал бороду и длинные волосы, он высокой и чёрной громадой возвышался над бегающими по полю птицами с длинными шеями и ногами футболистов.

Повторив ещё раз строки Иванова, Гриша оглядел холмы и домики, деревья, торчащие из земли как волосы.

Гаснет мир. Сияет вечер.

Паруса. Шумят леса.

Человеческие речи,

Ангельские голоса.

Человеческое горе,

Ангельское торжество…

Только звезды. Только море.

Только. Больше ничего.

Без числа, сияют свечи.

Слаще мгла. Колокола.

Черным бархатом на плечи

Вечность звездная легла.

Тише… Это жизнь уходит,

Все любя и все губя.

Слышишь? Это ночь уводит

В вечность звездную тебя.


Куда уйдет все это? В какую вечность? Неужели вечность и для него, и для страусов, и для этих вот избушек — одна, или, у всего своя вечность... Порыв ветра оборвал его мысли, вернув их к тучам, что уже заволокли небо, как огромные чудища, как подземные города — неожиданно быстро, неправдоподобно густо, воронками в небе разверзаются многочисленные зевы, и страусы уже бросаются врассыпную, спасаясь от грохота молний, будто бы вызванных только что прочитанным Гришей стихом, и он стоит, воздев руки к небу, и призывает страусов богатырским присвистом через сколотый передний зуб — страусы немного успокаиваются, пригнув шеи к земле, стелятся к Григорию, стремясь укрыться в его тени — выпас на сегодня закончен, птицы собрались вокруг человека в испуганную кучу, и вдруг особо сильный разряд молнии электризует его бороду. Страус, который стоял ближе всех, испуганно пытается воткнуть голову в землю.

Земля отзывается металлическим звоном — страус, отбив земной поклон, отступает на шаг, в  глазах его ужас и непонимание. Облака сотрясаются как грудь смеющегося великана. Гриша смотрит вниз. Гриша видит золотистый люк, не давший страусу воткнуться в плодородную почву.

Гриша подходит ближе. Ногой он убирает траву, закрывающую потемневший от времени но все же узнаваемый чеканный профиль Кесаря Нерона. В глазах птицы ярко сверкают зелёные искры. По кайме люка идёт истёршаяся надпись. «homo ad be;tit;dinem nascitur et avis ad volatum». Встреча глаз человека и птицы. Внезапное озарение, и зелёные искры из глаз, словно догорающие кусочки сажи от костров, штопором завивающиеся прямо в страшную воронку неба. Человек создан для счастья. А искры из глаз созданы лететь вверх.

Герой нашего рассказа, осознав простую истину, сокрытую от него до сих пор за птичьими зрачками, страусиными мозгами и огнями разложенья, загоняет страусов обратно в их сарай, берёт большую флягу растворителя №646, и уходит, затворив за собою калитку. Он идёт, не оглядываясь, и капли дождя проходят сквозь его развевающуюся чёрным флагом, и искажающуюся рваными наплывами цифрового шума фигуру. Он делает ещё один глоток звонкой жидкости, и отбрасывая многочисленные тени, делает шаг в сторону дождя. Вскоре его следы исчезнут, смытые с лица земли, будто бы и не было его.

Гриша насвистывает в бороду песни Гражданской Обороны, в глазах у Гриши змеится огонь, язык его раздваивается, и он, не видимый ни кем, идёт нескончаемой чередой одинаковых, отсыревших и картонных деревень. Он весит не более, чем страусиное перо. Он пешком переходит реку. И только след из синих лепестков, который могут разглядеть лишь феи, и редкие виды тропических ночных бабочек, отмечает его путь.

В тот вечер в небе зажглась новая Звезда.


представь себе страусиную ферму, где православные монахи разводят страусов
сюрреалистичненько, а это ведь и правда есть
и мне кажется, что это могло бы быть неплохой локацией, где разворачивался бы сюжет, построенный на переплетении абсурда и личной драмы кого-нибудь из участников
какой-нибудь монах, в прошлом толуольный наркоман, решивший от токсикологического познания нейросетей обратиться к Священному Писанию и духовной практике
каждое утро выгоняя страусов пастись в поле
он смотрит на розовое солнце и задается ещё не ясным для него самого вопросом
и тут, гроза
майские грозы
страусы в рассыпную по полю, кто куда
и один из них, прямо перед этим монахом,
пытается спрятать голову в песок
но получается так, что он отбивает земной поклон, и благочестиво пятится назад, потому что вместо песка вдруг натыкается на каналлизационный люк с профилем
Кесаря Нерона
в глазах страуса вздымаются огни апокалипсиса
птица не понимает, почему вместо мягкого и уютного песка её голова наткнулась на холодную преграду...
Вокруг профиля монах читает надпись
"Человек создан для счастья, как птица для полета"
Кажущуюся здесь такой неуместной, но в то же время...
Секундное просветление
осознание смысла
и герой нашего рассказа уходит, с развевающейся на ветру бородой, пригубив из фляги с растворителем номер 646, навсегда позабыв про монастырь и благочестивое изучение священных писаний. Его душа смеется, он делает ещё один, богатырский глоток растворителя, и насвистывает что-то из Гражданской Обороны. В этот день на небе зажглась новая звезда.