По субботам ровно в семь

Максим открыл ежедневник, глянул, закрыл. Снова открыл и закрыл с лёгким раздражением из-за лишних жестов. Точно так же люди смотрят на часы по два раза: от рассеянности даже не помнят, что там, на циферблате. Неприятно быть рассеянным.

Только бы она пришла.

А Кристине лучше бы уйти... Во сколько там начинается фильм? Нет, вроде нет накладки.

- Я пойду покурю.

- Ну, давай. Я пока маме позвоню. Про поездку потом дорасскажешь?

- Ага.

Выйдя на шумную улицу, Максим даже вздохнул с облегчением. И из-за этого почувствовал себя виноватым. Тяготиться Кристиной, после всего, что было... Некрасиво. Но именно сейчас она его дико раздражала – одним своим видом и присутствием.

“Да что тут такого, в конце-то концов!” – фыркнул Макс, сворачивая во двор через арку. – “Разве их вообще, в принципе, можно сравнивать? Они и рядом не стояли!”.

Именно. И вообще – сегодня всё должно случиться. Он очень долго мялся, жался, набирался решимости, но в конце концов созрел. Он должен это сделать и всё сказать прямо.

Только бы она пришла.

Её не видно уже три недели. Может, что-нибудь случилось?..

Кончик сигареты засветился сигнальным огоньком в лёгких сумерках. Едва заметным и, по большому счёту, нераспознаваемым – для всех, кроме... Ай, бред. Он становится мнительным – все эти выискиванья знаков и прочее, и прочее – влюбился, что ли? Макс снова фыркнул.

Да и кстати: он ведь никогда не видел её на улице.

Дверь в кафе была порталом, через который она проникала из какого-то другого мира. Такое чувство, что непохожего даже на то, что там объективно находилось, непохожего на его, Макса, мир.

А ведь на улице смотрелась бы классно. Ноги длинные, как у немецкой модели Нади Ауэрманн, даже видно, что в помещении ей тесно, а походка размашистая, стремительная - вот бы увидеть, как она летит, летит навстречу по Проспекту... Но такие явно по улицам не ходят, а раскатывают в винтажного дизайна авто под стиль самого Проспекта: однажды Максим поддался странному импульсу, вскочил, схватил пальто, лавируя, молча метнулся вслед, хотел пронаблюдать – а на улице пусто, как растворилась. Только из двора выехала какая-то чёрная машина: неизвестно, почему, но показалось, что она там.

Кстати, куда обычно девается её постоянный спутник, тоже неясно.

Вот его присутствие ставило в тупик: как бы избежать неминуемого искрения атмосферы? Ну ладно, реплик-то – не больше, чем на две минуты, а она иногда приходит раньше, надо надеяться, и сегодня так будет – вот он всё и заговорит с ней.



***

Какое-то время назад жизнь Максима изменилась. Он написал рассказ.

В принципе, у многих числится в активе какой-то рассказ, или статья в студенческой газете, или пару стихотворений – и всё. Это нормально. А Макс на этом не остановился, он продолжил, а если говорить точнее - «нечто побуждало его продолжать». И поэтому он не просто «написал», а - «начал писать». И испытывал по этому поводу смешанные чувства.

С одной стороны, было почти что стыдно, как будто он вдруг начал ходить в розовых кедах. Это что же он, вливается в число «типичных творческих»? Они ж не от мира сего и бестолковые. А Макса с детства учили быть толковым. Его обошли стороной практически все студенческие страшилки в виде зубрёжки по ночам, пересдач, нищебродства и «бич-пакетов» на завтрак, обед и ужин. При этом никто почему-то не считал его занудой и паинькой. Идеальный баланс. Ну и что? Не станет же он резко каким-то лохом, если сядет и напишет.

С первым рассказиком он слукавил. Он был чисто развлекательный, про общагу. Крис смеялась, ребята покатывались, и читать его всенародно было очень легко: ведь писался-то несерьёзно. Со вторым было сложнее. Максим вообще обозвал его туманным словом «эссе», потому что не удалось впихнуть ни в какую знакомую классификацию. Его он долго прятал, а потом дал почитать даже не Кристине, а своему приятелю Стасу, одногруппнику и по совместительству поэту-авангардисту (этот уже сжился с амплуа).

- Вот это клёво, нашего полку прибыло! – с восхищением воскликнул он.

- А что, это реально не шлак? – деланно небрежно спросил Макс.

- О чём ты говоришь, я серьёзно, - кивнул Стас. – Абсолютно. Да, работать есть над чем. Ну, над формой, ясное дело. Но чувство слова у тебя есть, ты просто руку набьёшь, и фигня вопрос. Тут дело в другом: видно, что напрягаешься. А ты расслабься и пиши, что в голову приходит, не заморачивайся, кто что подумает.

Прошло пару месяцев. За философско-лирическим эссе пошли обрывочные заметки – Кристина говорила, «настроенческие». Но причислять себя к «молодым литераторам» Максим не спешил. Официально он считал своё увлечение пустой забавой. Но уже стал задавать себе вопросы: а хорошо он пишет или плохо, правильно он это делает или нет?

Ответ было искать бесполезно. А по мнению Стаса, и вовсе вредно. Но от фотографов (ведь Максим честно и основательно взялся за установление связей с богемой) он узнал слово «референс». По-английски – ссылка. А вообще – изображение, используемое в качестве примера, чтоб самому понимать: что ты хочешь, чтоб у тебя получилось.

Этого Макс пока не знал.

- Вот ты какие книги читаешь? – с воодушевлением подхватил Стас. – История? Классика? Всё не то! Тебе нужен поворот сознания! Ведь ты же современный белорусский автор?

Максим на пару секунд завис. Но собрался с духом и ответил: «Да».

- Вот и нужна тебе современная белорусская литература, - отчеканил Стас пословно. – Тебе надо погрузиться в среду и изменить восприятие. А для поддержки моральной найти там что-то своё, близкого автора: не для «плагиата», а для вдохновения – усёк? На тебе визитку с адресом и вперёд.

А кто его знает, чем живёт нынешняя белорусская литература, да и есть ли она вообще, подумал Максим, зажатый в вагоне метро.

Ещё как есть. Это он понял сразу, войдя в модный книжный. Помещение было небольшое. Но ряды томиков на полках казались бесконечными, а мелькание имён – ошеломляющим. Тогда он взял наугад шесть дешёвых изданий, выбирая по аннотациям. Из них ему в итоге понравились четыре. А в следующую пятницу он пришёл снова.

Это превратилось в ритуал. Максим каждую неделю приезжал на площадь Победы и сворачивал во дворы в предвкушении новой добычи. После стипендии брал штук пять, а обычно – одну или две, в крайнем случае, просто присматривался.

Он не ожидал, что так затянет. В школе сделали всё, чтоб убить любовь к белорусской литературе. Казалось, это что-то мёртвое, как латынь, пропахшее нафталином признанных имён, застывшее и скучное. Теперь он научился воспринимать её не как предмет, а как процесс: поток, в котором то и дело всплывают новые имена, а зубры и корифеи соседствуют с вундеркиндами. И ведь, о ужас, многие из тех, последних, были ненамного старше и солиднее, чем он, четверокурсник юрфака. Максу понравилось искать информацию об авторах и угадывать их внешность и возраст, он читал интервью, разглядывал фото. И были они все незаурядными, но вполне себе земными, живыми людьми.

И всё ему нравилось, да хотя бы по факту того, что писали люди не про войну и деревню, а про любовь и город и про собственные переживания. И всё бы ничего, но после заглатывания тонн стихов и прозы их становилось как-то слишком... В моде был кокетливый девичий суицид, усталый юношеский максимализм и элегантное пораженчество. Такая атмосфера тоже пленяла и завораживала, но Максим ощущал, что это – не его.

Однажды он бездумно взял с полки какой-то сборник, пролистал, увидел, что там про Минск, и решил взять.

И дома не смог оторваться. Авторша была непривычно жизнерадостная. Многие бравировали своей потерянностью и пассивным саморазрушением, а она писала о приятных моментах, у многих читался меланхолический протест, а она устраивала стёб и писала стихи от лица гэбэшника – в общем, развлекалась по полной программе. Но это хулиганство смотрелось не пошло, а свежо. И «положительность» её вещиц была не приторной – в ней всё равно ощущалась горчинка. Едва заметная. И потому благородная.

«А вот это по мне», - подумал Макс. И улыбнулся во весь рот: эврика.

Он в тот же вечер полез в интернет, чтоб отыскать информацию об авторе.

И ничего не нашёл. Кроме ссылок на сборник, не было вообще, ну совсем ничего.

Ни фото, ни статей, даже пары фраз, как будто книга была единственным посланием, брошенным в людское море с таинственного острова. Она казалась единственным кодом, который, даже будучи разгаданным, даст пищу не для размышлений, а всего лишь для догадок. Максим усмехнулся. Он знал: некоторые писатели нарочно так шифруются, нагоняют на себя интересности. Как будто получить титул «самого загадочного автора» - это круче, чем нобелевская премия.

Он ощутил смесь досады и азарта. Как-то мало! Всего одна тоненькая книжечка. Зато какая! Найти бы кого похожего, проникнуться - но это маловероятно, сто лет будешь искать, измучишься, только запал свой собьёшь – да-да, после прочтения сборника Макс испытывал какой-то странный подъём, и даже не знал, для чего он нужен, но почему-то хотел его сберечь.

И тут его осенило: ну а чем не толчок? Нравится стиль, настрой, но вещей таких – раз-два и обчёлся? Да, обидно. А почему бы самому не сделать вклад? Не просто сидеть и ныть – нужно поддержать этого неизвестного солдата писательского фронта. И волновался Максим так, будто вышагивал по улице вверх от Немиги не с пером, а с настоящим штыком наперевес.

Нет, никакого эпигонства – но ведь быть последователем никто не запрещает. Сюжеты будут свои, а вот черпать вдохновение там же, где учитель – не возбраняется. А поскольку учитель творил с буржуазным флёром, то и направлялся Максим не на квартирник с бухлом, а в кафе в центре города – выбранное практически наугад, методом тыка в развёрнутую карту.



***

Место было своеобразное: прямо через дорогу министерство внутренних дел, а чуть подальше – КГБ. Максим так и окрестил для себя это заведение: «кафе возле органов». Хотя вполне можно было привязать его к кинотеатру «Центральный».

Он толкнул неприметную дверь и вошёл, мысленно отфутболив завлекалочку насчёт кофе на вынос – спасибо, но он вообще-то за атмосферой пришёл. А в ней витали божественные ароматы...

Конечно, кофе – это жидкий хлеб любого студента. Особенно пишущего курсач или, того хуже, диплом. Но Максим не догонялся растворимой бурдой из пакетиков – он был ценителем. До маленькой слабости в виде французских вин или раритетных автомобилей он пока не дорос, но вот кофе – почему бы и нет? Демократичный аристократизм, что ли.

Десерты в витринах выстроились, как на выставке, кофейная карта занимала полстены. Интерьер был в элегантном французском стиле. Как дань моде, тут и там - несколько книжных шкафов. По духу напоминало описанное в рассказах. Хотя ведь просто поветрие в оформлении, ничего особенного: обстановка сама по себе не сгенерирует сюжет и не подскажет рифму.

Максим пил свой ирландский кофе и оглядывался по сторонам. На стенах верёвочки с фотографиями: фотосушка – модный нынче формат выставок. На столе пара-тройка флаеров с объявлениями о следующих выставках. Культура.

Звучал лёгкий, душевный джаз. Когда он водил сладкоежку Кристину по кафешкам, его часто раздражала музыка: громкая, навязчивая и убивающая весь стиль заведения.

Публика тоже была интеллигентная. Максу нравилось рассматривать людей в общественных местах и сочинять-отгадывать биографии. Он никогда не получал подтверждений, но от этого занятие не становилось менее увлекательным. Вон сидит полная женщина с крупным колье и паренёк лет семнадцати: наверное, тётя-минчанка и племянник-провинциал. Сзади две девчонки бурно обсуждают экскурсию по знаменитым монастырям так, как обсуждали бы чей-то вояж на Бали – наверное, небедные, неглупые, но чуток легкомысленные. Вон парень с девушкой в самом разгаре конфетно-букетного периода, он явно технарь, а она, небось, лингвист.

И тут он застыл. Ближе к окну сидела эффектная дама лет сорока – впрочем, ей можно было дать и сорок пять, и тридцать, у таких лощёных нет определённого возраста, было бы освещение идеальным, а вот назвать её хотелось не просто «женщиной», а именно дамой.

На ней был великолепно скроенный тёмный костюм, каблуки – высоченные, не для метро и корявых тротуаров. Зачем она их надела? Ведь она вся была длинная, как персонажи с картин Эль Греко. А ещё белая, как живая гардения у неё в петлице: бледная, светлая, волосы – невообразимого серебристо-пепельного оттенка, уложенные так, будто их отдувал назад невидимый ветер. Белокурая бестия. Её большие серо-голубые глаза не могли скрыть даже строгие очки, как у Эвелины Хромченко. Лицо у неё было красивое – хотя излишне жёсткое. Но сейчас оно было одухотворённым: она получала почти чувственное удовольствие от саксофонной импровизации.

Она ощутила, что Макс на неё смотрит – подобралась, стрельнула взглядом, но в ту же секунду улыбнулась ему. Улыбнулась! Да причём тепло и скромно, как старому другу. Он так растерялся, что только замер в ответ. Но потом и вздохнул с облегчением, что не стал ни извиняться, ни лыбиться. Потому что и насторожилась она, и улыбнулась совсем не ему – как так могло показаться? – а решительному, крепко сложенному мужику лет шестидесяти в милицейском мундире. Судя по знакам отличия, звание не меньше генеральского. Ну и ну. Вот тебе и кафе «Возле органов».

Он подошёл и сел к ней за столик. Они обменялись какими-то светскими репликами для затравки. Самое интересное, прочие посетители никак не отреагировали на появление высокопоставленного лица. Хотя генерал явно отвык расхаживать по заведениям общепита. Зато дамочка чувствовала себя как рыба в воде, она даже встала, с ленивой грацией прошагала к шкафу, взяла оттуда какой-то альбом с живописью и принялась разглядывать, положив ногу на ногу, пока генерал ей что-то нервно и горячо доказывал. Его раздражали демонстративно-богемные замашки этой женщины, хотя улыбалась она ему лучезарно, как солнышко, а голову в разговоре склоняла так, будто лишь его и жаждала послушать.

Максима захлестнула волна жгучего любопытства: кто такие? Что обсуждают? Почему у них такой «нездешний» вид? Почему их не замечают остальные?

Внезапно генерал вскочил, с мрачно-любезным видом откланялся и пошёл к выходу. Дамочка саркастично усмехнулась. Интересно, что у них там творится?

Максим отметил, что если у неё лицо «эсэсовское», то у него физиономия – «полицейская», причём именно так, не «ментовская». И мысленно окрестил его Полицмейстером. А даму – для удобства назвал Инквизиторшей. Взгляд у неё был, как у сотрудников не столь отдалённого ведомства, но при этом проскакивало в образе что-то клерикальное, напоминающее о кардинале Ришелье.

Выходил Максим в лёгком оцепенении. Вот это да. Работает метод! В первый же день увидел персонажей. А что они превратятся в персонажей какого-то из его рассказов, Максим уже не сомневался.

***

Он приходил сюда по субботам ровно в семь. Инквизиторша и Полицмейстер являлись сюда почти каждую неделю. Иногда вместе. Иногда она приходила раньше.

Максим каждый раз пил кофе с новой книгой, купленной накануне. И, мимолётно отрывая взгляд от страниц, наблюдал. Он не обольщался своей «хитростью», но надеялся, что, раз тут есть другие завсегдатаи, то он не смотрится слишком подозрительно.

Да и что ему сделают? Хотя спорный вопрос. Судя по виду, и с Инквизиторшей, и с Полицмейстером лучше было не связываться.

Загадкой было, что заставило их связаться друг с другом. Напряжение Максим уловил сразу. Одного взгляда было довольно, чтоб заметить: эти двое испытывают явную взаимную антипатию. Но встречаться в условленном месте продолжают – скорее всего, ведут переговоры на нейтральной территории.

Только странно, что они избрали для конспирации такое место: они ведь оба слишком приметные. Но и тут Максим терялся: создавалось впечатление, что их видит и воспринимает только он, а сами они действительно из какого-то иного времени и пространства, причём настолько далёкого, что даже не заморачиваются маскировкой. Хотя Полицмейстеру в первый раз было неуютно. Это место явно выбрала его соперница. Тут Максим вспомнил, что читал про Гейдриха, будто тот любил шляться по злачным местам. Наверное, у Инквизиторши тоже было хобби – расхаживать инкогнито где ни попадя, вот она и захотела подколоть Полицмейстера, который явно отвык тереться среди народа (пускай и приличного). И как он согласился? Может, она всё-таки в более сильной позиции? Что-то знает? Ох, да всё это лишь туманные слова, ясное дело, что все эти интриги мадридского двора всегда происходят примерно по одной и той же схеме. Так что в чём тут соль, оставалось гадать.

Иногда их беседы выглядели так, будто они обсуждают какой-то совместный проект. Межведомственный. Например, антитеррористическую операцию. Или антикоррупционную кампанию. Но притом этот проект изначально обречён: слишком уж велики разногласия. Так что же она делает? Тянет время?

Максим и сам не заметил, что чаще думал именно о ней. В чём-то, может, даже взял её сторону, хотя понятия не имел, в чём она заключалась.

Он подмечал её жесты и черты: ему нравилось, как она закидывает ногу на ногу, казалось интересным, что у неё нос почти как у греческой богини из учебника по рисунку – он всегда считал, что в жизни такие не встречаются. Однажды она взяла с полки альбом с картинами Малевича, и сердце забилось: вот как, ей тоже нравится супрематизм! Хотя не факт: наверное, Полицмейстер только что ляпнул, что любит творчество Шишкина. Однажды он дерзнул пройти мимо её столика, когда она сидела одна, и увидел, что она пишет что-то в столбик в блокноте, чёркает, снова пишет – его это ужасно умилило. Надо же, вот во всём утончённость. Творческая натура.

Когда она не приходила, Макс находил какие-то тайные знаки: то на его столике валялась концептуальная фотка скверика с бюстом Дзержинского, то он подходил к шкафу и вытаскивал книжку с жизнеописанием Игнатия Лойолы или «Трёх мушкетёров» (а там известно, что за персонаж), то ему в собственных книгах или анонсах фильмов чудились какие-то намёки. И когда он находил их, то радовался, а потом ужасался – вдруг она просекла, что он следит? – и снова радовался: если это прихоть и игра, то для него честь, что Инквизиторша согласилась поиграть с ним.

Максим и сам понял, что, похоже, увлёкся: чисто эстетически. Ему это показалось забавным и даже классным: он написал два стихотворения. Они оба были отвлечёнными, но в одном из них упоминалась белая гардения.

Наконец, Инквизиторша ему однажды приснилась. Правда, сон был какой-то дурацкий. Максим сачковал пару по политологии в кафетерии универсама «Центральный», легендарном месте с ядрёным советско-ампирным гламуром. Он сидел за стойкой лицом к Проспекту и уплетал смажанку с ветчиной – в общем, наслаждался жизнью, пока его товарищи изнывали на лекции. И тут он ощутил на себе чей-то взгляд. Максим выглянул за окно: посреди тротуара стояла Инквизиторша и смотрела на него с непередаваемой укоризной. Так, как будто он загубил всю её жизнь. Казалось бы, какое дело такой важной особе до того, что он прогуливает пары? Но ему стало так стыдно, что захотелось провалиться сквозь землю – и под ним на самом деле открылся какой-то люк, и Макс со смажанкой в руке полетел во тьму и проснулся. М-да уж. Сюжет - тупее не придумаешь. Вот почему ему не приснилось, что они беседуют в Музее современного искусства в Москве?

***

Максим докурил и поплёлся обратно.

В прошлый раз Инквизиторша была ещё бледнее обычного, казалось, она даже стала ещё тоньше. Полицмейстер был на взводе. Разговаривали тихо, но казалось, он еле удерживается от того, чтоб не пристрелить её прямо здесь. Она сначала что-то успокаивающе мурлыкала, даже извинялась, хотя и достаточно формально. Но лицо генерала потемнело, он встопорщил усы и посмотрел волчьими глазами – загнанными и ненавидящими. Она даже едва заметно отшатнулась и на секунду замерла, а заговорила медленно, цедя слова, как талую воду, скупо и сухо. Инквизиторша тоже была напряжена до предела. Она тоже испытывала страх. Даже наблюдать за этой встречей со стороны было трудно, она явно была вынужденной – вот только на этот раз кто кого вынудил?

Оба они так и не притронулись к своему кофе во время беседы. Инквизиторша встала первая и споткнулась, потеряв равновесие, как человек, у которого потемнело в глазах. Но тут же выправилась и решительно прошагала к выходу, не глядя по сторонам. Полицмейстер вскочил и угрожающей, размашистой рысью пронёсся за ней. Так обычно догоняют обидчика со словами: «А ну иди сюда, сука!».

И Максим тогда ринулся следом с дурным предчувствием – но никого вообще на улице не увидел. Ему было особенно обидно, что из кармана пальто выпал тот самый сборник про Минск. Максим заметил это лишь в метро, вернулся, всё облазил, но книги так и не нашёл.

Кристина попеняла, что он стал рассеянным. Вечно теперь в облаках витает. А ещё она ничего не сказала, но слегка надулась из-за того, что он сегодня не пошёл с ней на очередные «Сумерки». А Макс ведь сразу предупредил, что эти фильмы не в его вкусе: их лучше смотреть в девчачьей компании, вот пусть Ирку с собой возьмёт. А ему ещё надо одного человека здесь дождаться.

Когда он вошёл в кафе, то разволновался. Она пришла. Одна. А ведь он даже толком не репетировал речь. Хотя твёрдо решил: нарочно обознается, спросит, не она ли автор такой-то, написавший то-то и то-то. Даже к выбору «подставной» книжки Макс отнёсся ответственно, прислушивался к внутреннему голосу и выбрал один из стихотворных сборников. А потом будь что будет, сымпровизирует. 

Он сел, что-то говорил Кристине, потом пришла горящая романтическим предвкушением Ирка и увела подругу «сумерничать». А потом Максим поднялся и вежливо, в меру восхищённо улыбаясь, преодолевая ватные ноги и перехваченное дыхание, обратился к Ней.

Инквизиторша удивлённо и весело округлила свои серо-голубые глаза и с открытой улыбкой ответила:

- Ой, нет, молодой человек, вот здесь вы ошиблись! Хотя я на самом деле иногда пишу стихи.

Ну вот, она оказалась обаятельной, хотя вид у неё был усталый. И никакая она не небожительница, а просто...

- ...просто я увлекаюсь современной поэзией, и мне сказали, что именно в этом кафе бывает N... – Максим назвал имя. Он набрался смелости: - Я приходил сюда, хотел попросить автограф. Вот я и подумал, что вы и есть N. Но я стеснялся обратиться, потому что вы были не одна.

Инквизиторша снова улыбнулась – задумчиво и саркастично.

- Мой коллега больше не придёт, - медленно произнесла она.

Максим сглотнул.

- Да и мне, к сожалению, пора, - вздохнула Инквизиторша. – А насчёт автографа не переживайте. Надеюсь, мой вас устроит?

И, раньше, чем Макс открыл рот, она протянула ему книгу. Это был сборник минских рассказов. Тот самый, что он здесь посеял.

- Да-да, в жизни много удивительного, - смеясь, произнесла она, поднимаясь со стула и направляясь к выходу. – Видеть это удивительное – талант. И у вас он есть. Всего хорошего!

Максим застыл в растерянности. Было ощущение чего-то невозвратного: он понял, что уходит она навсегда. Затем машинально открыл книгу.

На форзаце синела беглая, стремительная надпись: «Дорогому Максиму Довнару от автора с пожеланием творческих успехов. Наблюдательность – важное качество и для разведчиков, и для писателей». И подпись. Но имя было совсем не то, что на обложке. Максим положил томик в карман и медленно вышел из кафе.