Мой сынок и дедушка Ленин

В городе моей молодости на центральной площади стоял памятник Ленину.  Как и во всех обычных советских городах, видимо.  Этот памятник был для моего маленького сына когда-то самым главным ориентиром. Мимо центральной площади нам приходилось неминуемо проезжать на автобусе, независимо от того, куда мы ехали: на дачу ли, на вокзал, в педагогический институт, где я училась,  или же просто навестить мою подругу.  Площадь мелькала перед глазами туда-обратно, а вместе с нею и памятник.  Он появлялся в нашей жизни настолько часто, что стал почти членом нашей семьи. Во всяком случае, сынок мой с той самой поры, как только заговорил, – а заговорил этот мальчик очень рано! – называл памятник не иначе, как дедушка Ленин. Нет, конечно, ребёнок не сам до этого додумался, у него были помощники. Вернее, помощницы – обе его бабушки, моя мама и моя первая свекровь.
 
Одна бабушка навещала нас настоящими степняцкими набегами, отличавшимися от монголо-татарских или половецких только тем, что монголо-татары и половцы грабили и собирали дань, а мама везла городской семье всё, что производила в своём сельском хозяйстве.
 
Другая жила вместе с нами. То есть мы вместе с ней, в её квартире. И пока её умная невестка училась, а её трудолюбивый сын работал, сидела со своим ранним по всем меркам внуком.

Обе помогали, как могли, а могли они многое. До сих пор думаю о том, а что бы было с нами, молодыми, «зелёными»  и самонадеянными, если бы не наши мамы?!
Как ни странно, ни одна, ни другая не отличались нужной по тем временам политической зрелостью.  Мама, хоть и проработала всю жизнь учительницей в школе, так и не стала членом партии, как ни уговаривали.  Свекровь была глубоко и искренне верующим человеком. Но именно эти две женщины объяснили маленькому мальчику, как следует называть каменного дядю на площади.
И началось. В очередной раз проезжая мимо, мой ребёнок звонко закричал на весь автобус:
- Смотрите! Смотрите! Вон дедушка Ленин!

И все смотрели. Не столько на дедушку, потому что ну чего на него смотреть, сто раз видели, а всё больше на крутолобого мальчонку в золотистых кудряшках и с не по возрасту твёрдым взглядом синих глаз. Если бы изобрели что-то типа октябрятской звёздочки для детских  яслей, то портрет моего сына мог бы её достойно украсить.

Как-то так получилось, что образ «дедушки» для нашего ребёнка стал вездесущим. Сын узнавал Ленина во всех ипостасях: в кепке, без кепки, с вытянутой в будущее рукой, с рукой, заложенной за лацкан пиджака, в маленьком бюстике и в величественном памятнике. И на всех картинках в политически продвинутых детских книжках или учебниках.

Увидев скульптуру вождя в деревне, где жили мои родители, сынок сначала затаил дыхание,  а потом едва выдохнул:
- Ой, а здесь дедушка Ленин такой красивый, такой  блестящий...
(«Дедушку» совершенно недавно покрасили к празднику серебрянкой.)
 
- А почему  это он у вас без кепки? – приставал малой к настоящему своему деду, моему отцу.
- У нас слишком жарко, зачем ему кепка! – отмахивался папа.
-  Ты, деда, хитрый, сам всегда кепку носишь! А у вашего дедушки Ленина нету! Давай ему твою кепку наденем! – не унимался малец.
Отец испуганно поглядывал на маму. Видимо, представлял, какие объяснения и где им пришлось бы давать, если бы народ обнаружил небезызвестную в деревне кепку на памятнике Ленина.

Тем временем свекровь моя собралась уезжать. Насовсем. Предполагалось, что мы последуем, но было неясно, когда. В душах наших царил полнейший хаос – от необходимости принимать трудные решения, от страха предстоящей разлуки, от боязни перемен. Такой же хаос был в квартире. Свекровь не собиралась увозить всё, но не хотела оставлять годами собираемую библиотеку и потому решила отправить дорогой, по нашим меркам, контейнер. Повсюду стояли ящики с книгами. Ждали заказанную машину.  Взрослые, усталые и подавленные, не замечали маленького мальчика. А он сосредоточенно взбирался на ящики и вновь слезал . Пока не нашёл самый высокий. И вот на нём сын встал в известную позу – рука и взгляд направлены вперёд, подбородок гордо приподнят – и замер.
- Сладкий мой, что ты там делаешь? – очнулась от своей тихой печали свекровь.
- Тихо, ома, ты же видишь – я дедушка Ленин!
И тут наша сдержанная и всегда спокойная ома-бабушка расплакалась в голос.

А через полгода уезжали мы. Сначала нужно было добраться  поездом до  Москвы через Омск, так было много быстрее. Моя мама нас провожала. Отца оставили на хозяйстве – он бы просто не вынес этих проводов.  Было начало декабря, Омск засыпало снегом. Я ещё не знала тогда, как буду скучать  по настоящему снегопаду  все последующие годы . Билеты уже были у нас на руках, ожидание поезда тянулось бесконечно, мы с мамой решили прогулять ребёнка по железнодорожному вокзалу. И в одном из залов обнаружили – ну разумеется, как же иначе! – немаленьких размеров бюст Ильича на внушительном постаменте. У нас, взрослых, не было ни малейшего шанса предотвратить то, что случилось потом, ибо неумолима детская реакция узнавания самого дорогого!
Звонкий голос моего сына перекрыл вокзальный шум и гул:
- Мама! Бабушка! Смотрите! Это же дедушка Ленин! Мой любимый дедушка Ленин! Скорее поднимите меня! Дайте, я его поцелую!
И не менее отчётливо прозвучал откуда-то из затенённого угла хрипловатый мужской бас:
- Правильно. Поцелуй его. За всё, что он для нас сделал.

Первые полгода в Германии совершенно оглушили нас новизной, необычностью и острым ощущением чужбины. Всё, всё было здесь другим: люди, климат, жильё, еда, язык... Это было интересно – и трудно. Сложнее всего приходилось нашему сыну.  Неверно, что маленьким детям при переезде проще, чем взрослым. Да, малыши быстрее приспосабливаются к новой жизни. Но дольше взрослых осознают причину происшедших перемен. Ну как объяснить ребёнку трёх с половиной лет, почему здесь все так непонятно разговаривают?! Мальчик мой, светловолосый и синеглазый, постянно становился объектом внимания немцев.
- Was f;r ein  h;bscher kleiner Junge! – восхищались прохожие. Некоторые, пожилые, пытались угостить его сладостями. А неблагодарный «хорошенький маленький мальчик», спрятав руки за спину (родители настрого запретили что-либо брать у чужих!), отвечал на чистейшем русском :
- Говорите, пожалуйста, нормально!
Я краснела и извинялась, не переводя.

В тот день мы отправились в парк. Просто погулять. Завидев детскую площадку, ребёнок мой сорвался, как щенок с привязи, и помчался покорять все эти горки-песочницы... Я оглядывала малознакомые окрестности  - здесь мы были впервые. Ну да, типичный немецкий парк, очень зелёный, цветущий, весь аккуратно подстриженный.  Тот небольшой памятник, почти скрытый кустами, я не сразу и увидела. Подошла, чтоб разглядеть, поближе. Действительно, памятник . Высокий постамент. Позеленевшая бронза в каких-то подозрителных потёках.  Надо же, как его голуби засидели! А вот у нас никогда не засиживали! Или я не замечала?  Табличка на постаменте гласила: «Otto von Bismarck».  Бисмарк, значит. Лысоватый дядечка с вислыми усами, одет в какой-то френч, на плечах эполеты, на боку шпага. Или сабля?  Но лысина...Но усы... Какое-то смутное сходство... Узнавание этого сходства закрадывалось в моё сознание вместе с каким-то непонятным опасением... И именно в ту долю секунды, когда я вдруг поняла причину опасения, мой раскрасневшийся и запыхавшийся от бега сын закричал, как мне тогда показалось,  на весь немецкий городок:
- Ой, мама, смотри, у них тут тоже есть свой дедушка Ленин!

В каком далёком прошлом всё это осталось. Мой сын уже не золотоволосый мальчик, а почти взрослый мужчина с совершенно тёмными кудрями. И истории с дедушкой Лениным слушает как нечто, не с ним происходившее. А я, созерцая новомодную тёмную бородку на его – увы! - совсем уже не мальчишеском лице, теряюсь в догадках: а не рассказывает ли  ему кто-нибудь истории о дедушке Марксе?