Куда уходят киты

Очнулся Алексей засветло. Сквозь неплотно прикрытые шторы, за окном виднелась четырнадцатиэтажка, и ее верхние четыре-пять этажей были покрыты оранжево-розовым одеялом утренних лучей. Слышались далекие шаги, редкое полаивание собак, шорох шин автомобилей, въезжающих и выезжающих из двора.

Слева от Алексея лежала Тамара, левой щекой плотно вмявшаяся в подушку. Прядь каштановых волос скатилась ей на кончик носа, она недовольно фыркнула и продолжила мерно сопеть.

До поездки в офис оставалось еще часов пять – ему всего-то требовалось заехать и захватить документы, поставить пару подписей у бухгалтера, проверить на всякий случай еще раз рабочий ноутбук, взять нивелир. Предстояла обычная командировка, в полутора тысячах километров на юго-восток. И, напомнил себе Алексей, нужно первоочередно положить в сумку сапоги, специально купленные вчера около Обводного канала, теплые и непромокаемые -это здесь было начало реальной весны, а там, вдали, все было белым-бело, и ближайшие пару недель, как показывал опыт прошлых поездок, выше минус 10 температура на вряд ли поднимется.

Тело приятно постанывало, пробуждаясь, пора за порой, сустав за суставом. «Удивительно, что голова не болит» - подумал он. Вчерашний вечер и ночь сохранились в памяти, но, оставляли чувство обрывочности. Стоило последовательно прокрутить в голове все события и выяснялось, что все переходы от одной сцены к другой Алексей прекрасно помнит: вот, он и Тамара, в начале шестого встретились с Антоном - приехавшим на пару дней в город старым товарищем, около метро. Вот, товарищ рассказывает, с каким трудом он отыскал в округе вегетарианское кафе – он, сколько его помнил Алексей, был веганом и испытывал не фанатизм, но явные симпатии к индуизму, кришнаитсву, в общем, ко всему индийскому эзотерическому, религиозному. К счастью, Антон не был из разряда тех веганов, что, увидев, как при нем кто-то ест что-либо с содержанием мяса, подбежал бы разъяренный, с выскочившими на лице венами, с бешеными, остервенелыми глазищами и вопил или гневно выдавливал из себя тирады о том, какой же этот человек, поедающий плоть невинноубиенных – мерзавец, подонок, не лучше прилипшего к подошве дерьма.
Вот, они втроем гуляют по округе, сплошь застроенной трех- и четырехэтажными зданиями с украшенными скульптурами фасадами. Выходят к реке, шляются по набережной. Направляются к бару, который Антон хвалил всю прогулку.
Заказывают по пшеничному пиву. Он и Тамара берут на закуску кальмаров, Антон – картофельные шарики с острым соусом. По телевизору крутили хоккейный матч. Пиво, еще пиво, самбука, Б-52, А-52, еще пиво – Алексея провожали в командировку, в царствие снега, измерений, еженощного корпения над чертежами. Антон под конец вечера что-то рассказывал о Лао Цзы, доказывая – так, будто с ним кто-то спорил, - что тот – безбожная скотина.

За полночь вышли из бара. Вызвали такси. Добрались до дома. Антон пошел спать в гостиную. Алексей пошел в ванную. Вместо того, чтобы, как обычно, принять душ, зачем-то – дивясь своему внезапному желанию, - налил теплую ванную. Сел в нее. Стал щелкать пальцами под водой. Точно сгусток, вода прозрачным потоком скользила по запястью, исчезая у груди. Водяной пригорок, превращающийся в ямку, растягивающуюся в кольца, разбивающиеся о стенки ванной. Раз за разом. Раз за разом.

Отчего-то, Алексей, бездумно и заворожено глядевший до того на последствия щелчков, подумал: «А что происходит с китами, когда они умирают? Они всплывают на поверхность? Идут ко дну?». Алексей представил всплывшего мертвого гиганта, медленно покачивающегося в океане, серым брюхом кверху и тут же прогнал эту картину, сочтя ее нелепой.  Вернее сказать, картина была столь угнетающей, что, чтобы она исчезла, лучше всего было заставить себя счесть подобное – полнейшим абсурдом.

Алексей вышел из ванной, направился в спальню. Тамара листала новостные ленты, повернула к нему ноутбук. На экране была какая-то лазурная гавань, обильно застроенная высокими домами, песочно-коричневатого цвета. Тамара сказала, что по форме гавань похожа на сердце, Алексею же казалось, что она скорее похожа на джойстик от Play Station.

Пока Тамара была в ванной, - по журчанию воды было ясно, что она, в отличие от Алексея, принимала душ, - он опять стал представлять, лежа на кровати, глядя в потолок и покусывая щеку, что же происходит с китом, когда тот умирает. Думал скорее по инерции, остаточными обрывками, больше концентрируясь на линиях света, отбрасываемых лампой.

Далее – Тамара вышла из ванной. Поцелуи, касания, - чуть неуклюжие, алкоголь не мог пройти совсем уж незаметно, - соитие, похрустывание матраса, сбивчивое, но после, размеренное дыхание. И сон – тут же. Никаких «11 минут» по Коэльо. Сплошное темное полотно, и никаких снов, - сколь разных, столь и почти что до противного одинаковых, - где ему снилась одна и та же незнакомая квартира, мужчина в очках в темной оправе, чаще всего носящий клетчатую бело-синюю рубашку, женщина с темно-русыми волосами и круглым лицом. Ничего страшного в этих снах не было – все сплошь какие-то сцены из повседневной жизни: обед, совместный просмотр телевизора, какие-то разговоры. Судя по всему, в этих снах эти двое были его друзьями или родственниками. О чем шли разговоры, понять было сложно – слов Алексей или не слышал, или, как это бывает со снами, забывал их, стоило открыть утром глаза и побыть в приятной неге, когда кажется, что ты – мог бы стать, кем угодно, - хоть птицей, хоть папоротником, хоть китом, - стоит лишь чуть свести глаза, представить, кем ты хочешь стать, задержать образ, глубоко вдохнуть, спокойно выдохнуть, и – вуаля, готово. Алексей помнил тембры голосов: у мужчины он был спокойным и уверенным, к тому же, мужчина говорил практически басом, мягким и приятным, у женщины голос тоже был приятным, но говорила она как-то суетливо и, что неудивительно, такова уж зачастую женская природа, раза в три больше мужчины.

В начале десятого, так и не сумев уснуть, Алексей вышел вместе с Антоном, - того похмелье смачно поцеловало в засос в обе глазницы и разлизало щеки коровьим языком  - в направлении метро, до которого было минут пятнадцать пути средним шагом.

Оба болтали о том, о сем, вспоминали вчерашние разговоры, их совместные приключения многолетней давности, какие-то походы, гулянки, старых товарищей. Алексей, когда они шли по солнечной стороне дороги, и, наконец-то, попали под тень, повернулся вправо, рассеяно, - легкое эхо вчерашней посиделки проносилось от макушки до затылка мягкими раскатами, точно стая насекомых стремительно перебирала многочисленными ножками,  - разглядывал недавно построенное многоэтажное здание, настолько массивное и высокое, что оно отбрасывало тень на первые пару этажей блочной многоэтажки, стоящей от него на солидном расстоянии – их отделяли не только тротуары и дорога, как то бывает в центре города, а еще и автостоянка по одну сторону и длинная лужайка, - по другую.

Здание стало меняться: выложенные плиткой серые и бежевые прямоугольники, расположенные в шахматном порядке, слились и стали темно-древесными. Хотя, нет, весь камень, все плитки и стали деревом, покрытым лаком. Здание превратилось в шкаф, гигантский шкаф, чуть ли не подпирающий небо, как атланты в древних мифах. Рельефные выступы, две резные ручки на каждой дверце. Казалось, что и в ветре, несущемся в сторону Алексея, пахло древесиной.

Алексея трясли за плечо. Он несколько мгновений часто поморгал, огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где он и что произошло. Никакого шкафа больше не было. Было все то же новое, огромное здание, в чьей тени он стоял вместе с Антоном, который и тряс его за плечо.

— Чего это с тобой? Чего залип? – спрашивал Антон.

— А, нет, ничего, - отмахнулся Алексей, чуть улыбнувшись.

— Похмелье? – спросил Антон.

— Да, да, похмелье, - ответил Алексей, Антон рассмеялся, хлопнул его по плечу и они, как и до того странного, кратковременного превращения дома, или мимолетной галлюцинации, прошли до метро.

Нечто подобное случалось и ранее, уже несколько раз, начиная с осени. Сиюсекундные метаморфозы происходили всегда с чем-нибудь огромным. В первый раз подобный, как казалось Алексею, приступ, произошел в октябре. Он собирался съездить в область, на дачу, собирать грибы, порыбачить – в общем, заняться древним, традиционным и медитативным отдыхом. Он приехал заранее на вокзал, - удобнее всего добираться до дачи, было на электричке, к тому же, путь от станции до зеленого деревянного домика, которого он панически боялся в детстве из-за полумрака, будто сошедшего из произведений По, в середке которого бултыхалось что-то, плясавшее в старом сериале фон Триера, проходил по лесу, а это была дополнительная возможность подышать воздухом, полным хвойной прохлады и приятного уху мягкого скрежета земли и шороха травы. Алексей достал сборник рассказов Брэдбери, проверил по заглавиям, что он успел прочитать, а до чего пока не добрался. Кинул мельком взгляд поверх книжки, тут же, уткнулся обратно в страницы, но читать не мог. Что-то в увиденном поверх книги, в это мгновение, его смутило. Он убрал сборник рассказов в сторону. Стены в здании вокзала исчезли, потолок, похожий на громадные вафли из-за рифленой поверхности, стал ровным и поменял цвет с серого на коричневый. По углам, поддерживая крышу, стояли четыре огромных столба, Г-образной формы в сечении. Вокзал превратился в исполинский стол. На стыке ножек и столешницы виднелись металлические уголки, в которые плотно упирались шестигранники гаек. На мгновение сомкнутые и разомкнутые тут же, веки, и здание вокзала вернулось на место.

Второй случай произошел спустя недели 3-4. День был прохладным, но солнечным, что было довольно необычно для осени. Алексей разглядывал со своего балкона облако, огромное, размашистое, плотное, точно упиравшееся и трущееся о голубой подмятый навес неба, втихаря от Тамары выкуривая сигарету – он обещался бросить, но, это оказалось не так-то просто. Облако резко стало плоским и свернулось в широкую трубочку, похожую на старинный рупор или на ободок, который крепят на шею псам, чтобы они не могли разгрызать себе заживающие раны на теле. Но нет, то не было рупором или ободом: в центре выскочила громадная грушевидная лампочка, выше появилась светлая спираль, точно телефонного, провода, растворявшаяся в пустоте повыше. Обычная, не считая размеров, лампа. На несколько секунд казалось, что весь двор, да и вообще все, что только мог охватить взгляд Алексея, освещалось не солнцем, а конусом электрического света, падавшего от лампы. Лампа исчезла, электрический свет заменился солнечным.

Однажды, сразу после Нового Года, весь асфальт на остановке гипермаркета превратился в бордово-кофейного цвета, ковер, - ноги Алексея увязли в ворсе чуть выше щиколотки; и, предпоследний случай, произошедший за месяц до метаморфозы здания, - когда небо вдали, за грядой одноэтажных магазинов и ларьков, превратилось в стену, оклеенную обоями, - такие завитушки и приевшиеся цветочки встречаются только на обоях.

Наступил день командировки. Алексей попрощался с Тамарой. Направился на вокзал, - к счастью, поезд выезжал после полудня, можно было выспаться, и не попасть в давку метро в час-пик.

Купе. Нижнее место. Из соседей у него был лишь один человек – худощавый высокий мужчина, полностью седой. Несмотря на это, выглядел он лет на сорок – не более.

— Вы думаете, что эгоцентризм – это только «Я»? Не-ет, бывает, довольно часто, что один из видов эгоцентризма – это «мы». Эт-то, - Дмитрий, сосед Алексея по купе икнул, - ой, извиняюсь, это как было в этих, мультфильмах Рене Лалу, там, «Хранители времени». Хотя, там они, эти безликие, даже, скажем, безлицые, с крыльями, и говорили, что нужно отказаться от «я», нужно слиться воедино всем и испытать блаженство, видимо, подразумевая блаженство от «мы», противопоставляя «я», этому, как ныне говорится «мимими» - так ведь величают нынешнее поколение, да? – но, «мы» - это тоже эгоцентризм, когда «я» - это «мы», а «мы» - это я. Кажется, это похоже на какую-то ужасную песню, ее пел какой-то казах. Или нет? Но, не суть. А что будет, если соединить «я» и «мы»? А получатся «ямы». А ямы, если их много и в ряд – это могут быть траншеи или окопы, или оросительные системы, или вырытые могилы, которые будут курганами, скажем, или, если постараться и рядом будет водная масса – канал, река, - Дмитрий откинулся назад, уперевшись в стену.

— Эм… Кажется, вы как-то странно смешали все. Это катит, это склеивание «я» и «мы» в «ямы», как углубления, да, только если речь идет об особенностях или случайностях русского языка, что ли, - Алексей сказал это, предварительно глубоко вдохнув и сконцентрировавшись.

— Ну, да, да, я знаю. Но неплохо же звучит, не думаете, - новый знакомый вяло моргал, мерно и глубоко дыша, - Пожалуй, Алексей, лягу-ка я спать. Прошу простить великодушно, - сказал он и лег поверх заранее постеленной кровати.
Была примерно полночь. За прошедшие часы, Алексей и Дмитрий, как это заведено, стали добрыми товарищами, - по крайней мере, до того момента, как оба сойдут из вагона поезда и не разойдутся в разных направлениях. Они сыпали историями, откровениями, мыслями. Алексей успел рассказать Дмитрию выдуманную на ходу историю о прямой взаимосвязи того, что в вагоне поезда традиционно 54 места и того, что рулон туалетной бумаги имеет длину 54 метра. Хотя, как знать, возможно, его выдумки обо всем этом – не такие уж и небылицы.

Выяснилось, что Дмитрий работает инженером и едет к родственникам. Седина, - он это рассказал чуть ли не после первой стопки, сам, не дожидаясь возможных расспросов, - появилась у него четыре года назад. «Автомобильная авария, стресс» - сказал он, давая понять, что рассказывать о случившемся во всех подробностях он не желает. Алексей настаивать и не собирался.

На столе стояли две бутылки – у Алексея с собой оказалась бутылка водки, у Дмитрия – коньяка. Сейчас же они обе были пусты.

«Если поглядеть на нас просто, по-житейски, мы находимся в положении пассажиров, попавших в крушение в длинном железнодорожном туннеле, и притом в таком месте, где уже не видно света начала, а свет конца настолько слаб, что взгляд то и дело ищет его и снова теряет, и даже в существовании начала и конца нельзя быть уверенным. А вокруг себя, то ли от смятения чувств, то ли от их обострения, мы видим одних только чудищ, да еще, в зависимости от настроения и от раны, захватывающую или утомительную игру, точно в калейдоскопе. «Что мне делать?» или «Зачем мне это делать?» не спрашивают в этих местах» - проговорил Дмитрий, зевнул и вскоре тихо захрапел.

«Где-то я слышал это» - подумал Алексей, кутаясь в белое одеяло. «Видим только чудищ?» - проговорил он про себя. И ему стали представляться чудища – не химеры с хвостами, не плюющиеся огнем драконы, не оборотни, с мордой в кишках и крови, - нет, он представил себе стоящих в кружке теток лет 50, сплетничающих о соседях и не только, перемывающих косточки всем и питающихся этими историями, нередко выдуманными и сильно приукрашенными, а, вернее сказать, изуродованными, чтоб объект рассказа-сплетни был втоптан в помои еще поглубже. Но, тут же картина в голове Алексея дополнилась: около женщин появились священники, с огромными крестами и кадилами. Они, вполне оправдано, конечно же, решили, что женщины эти – бесноваты и срочно требуется провести что-то вроде обряда экзорцизма, дабы спасти их души. И вот, выкрикивая молитвы или просто крича басом: «Гаси их!» священники начинают бить этих мегер наотмашь, кто – крестами, как герой Лиама Нисона в «Бандах Нью-Йорка», кто - кадилами, используя их как нунчаки. Вот, пухлые морды бесноватых обагрились и посинели. И, тут, откуда ни возьмись, появляется, мчась к экзорцизному побоищу, монах-францисканец, с выбритым кругом на макушке, вооруженный опасной бритвой, замахивается ей, целясь в бабищ-сплетниц и начинает орать: «Не плодите сущностей! Не плодите сущностей, суки!». Доброй половине священников приходится удерживать его, и повторять раз за разом: «Оккам, успокойся, все хорошо».

И Алексей, с улыбкой на лице, уснул.

Утром у Алексея слабо, но гудела голова. Дмитрий, пожелавший ему доброго утра, сидел напротив, поставив на стол граненый стакан, маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью, две пластиковые  упаковки из-под аспирина и маленькую картонную коробку яиц. Сначала он наполнил на четверть стакан прозрачной жидкостью – это был уксус, этот запах сложно с чем-то спутать. Далее, Дмитрий достал из коробки яйцо, разбил его – оно оказалось сырым, - в стакан, насыпал по щепотке содержимого коробочек из-под аспирина: в одном была поваренная соль, в другом – черный перец. Глубоко вдохнув, Дмитрий выпил залпом получившуюся бурду, на несколько секунд задержал дыхание и крепко зажмурился, а после – выдохнул с облегчением.

— Прекрасно помогает от похмелья, - сказал, явно приободрившись, Дмитрий, - Хочешь, могу и тебе сделать?

— Нет-нет, спасибо, мне чаю попить – и пройдет, - сказал Алексей.

— Ну, как хочешь, - пожал плечами Дмитрий.

За окном все было сплошь в снегу. Часто виднелись кучи бревен, сложенных в огромные, практически треугольные, горы. Вскоре появились малоэтажные домики, выкрашенные сплошь в яркие цвета: сиренево-салатный, оранжево-голубой, розово-пурпурный, лимонно-бирюзовый. Казалось, что из этих домов вот-вот выйдет толпа умпа-лумпов и начнет вести хороводы.

Алексей выпил чай, поглядел еще рассеяно в окно. Подумал несколько раз о том, чтобы попросить Дмитрия приготовить чудо-коктейль. «За» говорил внешний вид  Дмитрия – он выглядел полным жизни и бурлящей бодрости, «против» - сопельно-рвотный вид коктейля. Пока что Алексей решил, все-таки, потерпеть.
Он вышел в тамбур покурить. После, пошел к розетке около бойлера - у туалета она была занята чьим-то телефоном. Нужно было хоть немного подзарядить смартфон, чтоб позвонить Тамаре.

Длинное и узкое окно сбоку от розетки, было приоткрыто. Прохладные порывистые потоки воздуха потрепывали ему волосы, прыгали по щекам и шее.
Через минут двадцать пять, когда поезд миновал пару небольших поселков или деревень, и приближался к мосту над рекой – он был виден издали, из-за того, что находился за плавным поворотом вправо, поезд резко затрясло, послышался оглушительный грохот. Алексей опешил, стал оглядываться по сторонам.
Поезд изменился: исчез бойлер, стены поменяли цвет с мутно-бежевого на светло-серый. Алексей заметил, что он намертво вцепился в горизонтальный поручень около окна. Он чувствовал, что поезд падает, - его тело, все нутро, тянуло куда-то вправо. Алексей сжал зубы, и глядел в сторону окна. Казалось, что время неимоверно замедлилось. Он увидел за окном какую-то громадную фигуру. То был невообразимых размеров человек. То был… мальчишка, подросток, судя по лицу  – лет 12-14, в желтой майке коротким рукавом, с короткой стрижкой. Алексей смотрел, не моргая, на него и, казалось, что и мальчик, этот великан, тоже смотрит на него, - испуганно-растерянными глазами. Челюсть Алексея перекашивалась, нечто, вроде вопля, плотно застряло на подступах к кадыку, хребет, казалось, трещал и выворачивался. Время шло все так же медленно, но Алексей чувствовал в те мгновения, что оно вот-вот ускорится и это будет – конец. Смерть ли, эфемерный шаг в не менее эфемерную или вполне сформировавшуюся и очерченную темноту, гребаное ничего – не известно. Конец – и все.

Время словно разделилось на множество нитей, путей, отрезков, которые, практически тут же, превратились в своеобразные поршни, карусели, маятники, пружины, на которых он сидел, в которые был втиснут или, за которые держался сам, как держался за горизонтальный поручень. На одних он плелся, скакал или крутился со скоростью микрон в сто лет, по другим он несся на запредельных скоростях, должно быть, между сверхзвуковой и скоростью света, на других он мерно покачивался. Все разделялось и соединялось снова воедино, из раза в раз. Мучительная, устрашающая и манящая бесконечность, сжатая в мгновения, длящиеся не дольше пары морганий век. «А веки – это могут быть века» - думалось ему.
Алексей продолжал глядеть на подростка, а подросток – на него. В глазах Алексея потемнело, или, скорее даже, порябело, замельтешило какое-то марево. Казалось, что ему налили в открытые глаза мазут и перед глазами перелистывали книгу, резко, с первой по последнюю страницу, десятки раз в тысячную долю мгновения. Его охватило и поглотило ощущение, будто бы он скользил в повороте в трубе в аквапарке, только вместо воды по трубе текло масло, смешанное с жидким тестом, полным комков и мелкого песка. Казалось, что его проталкивают по этой трубе, а он все буксует и застревает в маслянистых комках с песком. Казалось, его тело распадается и собирается заново через каждый метр, - хотя, какие тут могут быть расстояния?

Чувство, будто бы он резко затормозил за рулем машины на скорости под шестьдесят километров в час. Легкое головокружение, пощипывание и холод в затылке.

Время, время, время…

Голова его была, точно взболтанная банка с илом, чернилами и керосином, какую он мастерил в детстве, прочитав в журнале, что, так якобы можно сымитировать морской прилив. Неприглядная бурда в стеклянном цилиндре головы стала разделяться, и каждый слой вставал на свое место.

Он стоял напротив огромного стола, стоящего на бордово-песочного цвета ковре. На столе была игрушечная железная дорога, - даже была маленькая станция, холмы, видимо из папье-маше, пластиковые деревья. На полу лежал игрушечный поезд – сломанный, немного даже покореженный. Кусочки пластика по всему ковру, какие-то блестящие, скорее всего, металлические штырьки.

Звук приближающихся шагов за спиной. Алексей повернулся. В комнату вошел мужчина в клетчатой бело-синей рубашке, в очках с пластиковой оправой.

— Ну-у-у, сынок, я ж говорил, что не стоит на всю мощность включать, - сказал раздосадованно, мягким басом и мужчина.

«Сынок?!»

«…А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего
Не страшно?
Да?!»

НЕТ!

Алексей, спокойный наружно, и, лихорадочно тревожный внутренне, глядел по сторонам. Деревянный шкаф. Лампа, как ободок для собак, чтоб те не разгрызали раны. Дурацкие обои с завитушками и цветочками.
На нем почему-то был не джемпер, который он надел утром, а желтая майка, коротким рукавом.

Из-за открытой двери, за которой виднелся светлый коридор с парой темных дверей, одна из которых была открыта настежь, был слышен поставленный женский голос – такой голос характерен для дикторов и ведущих. Женщина сообщала о страшной трагедии с неизвестным пока точным числом жертв и пострадавших. Поезд, весь состав, рухнул с моста: часть вагонов оказалась в реке, часть упала на берег.
Алексей – Алексей ли? – не слушал и не вслушивался в сообщения ведущей. Он двигал пальцами рук. Они двигались, но как-то не так. Воздух шел через ноздри – тоже как-то не так. Все было как-то не так.

Мужчина, сев на ковер, покачивал головой и тяжело вздыхал, разглядывая разбитые вагоны игрушечного поезда, бормоча что-то, прикидывая вслух, как можно – если это возможно, - починить все.