В гостях у тётки

Посвящается Анне Елизаровне Лоскутовой


   Анюта закончила четвёртый класс уже в другой станице. Несмотря на то, что за год она поменяла три школы, отметки были отличные. В ту пору ей мечталось водить поезда. Ну, а сейчас – каникулы, конец июня, жара…все чем-то заняты, и до неё никому нет дела. Поскучав, Анюта стала проситься погостить у тётки на хуторе. Мать, на редкость, легко отпустила девочку на хутор, до которого было около двенадцати километров.
   Рано утром, принарядившись, Анюта выбежала из дома, крикнув на ходу матери:
-Мам, я пошла!
-Ты бы хоть молочка попила в дорогу, - всплеснула руками мать, но девочка уже не слышала её.
  Солнце только взошло и, осветив округу, ещё не жгло, а только ощупывало лучами макушки деревьев. Анюта шла быстро, иногда весело прокручиваясь вокруг, срывала придорожные ромашки и плела венок. Станица постепенно уменьшалась в размерах, наконец, исчезла за поворотом. Дорога уходила в лес, и когда солнышко начинало припекать, девочка скрылась под его сенью.
  Сзади что-то заскрипело. Анюта оглянулась. Её обгоняла подвода, в которой сидела молодая женщина с ребёнком. Возница, чернявый мужик, похожий на цыгана, даже не взглянул на девочку, а женщина, светловолосая и светлоглазая, придерживая ребёнка, чтобы не свалился, с любопытством оглядела её и спросила:
-Куда ж ты идёшь, милая?
-На хутор, к тётке, - ответила Анюта, обозначив название хутора.
-Садись, подвезём. Всё равно мимо ехать, - подвигаясь, пригласила женщина.
  Анюта вскочила на продолжающую двигаться подводу. Ребёнок тут же протянул к ней ручонки. Она, посадив его на колени лицом к себе, стала играть с малышом. Женщина, расслабившись, сидя задремала.
  Через некоторое время, подвода остановилась. Мужчина, не проронивший до этого ни слова, сказал:
-Слезай. Вот по этой тропинке, ещё километра три, и выйдешь, в аккурат, на хутор.
  Ребёнок заплакал, лишившись, няньки. Потянувшись всем тельцем к девочке, он едва не свалился. Мать подгребла малыша к себе поближе и стала баюкать.
-Спасибо. – Поблагодарила девочка, но семейство, похоже, мгновенно забыло о ней.
  Тропа уходила по склону вниз. Лес тут рос и гуще, и выше, и от этого даже днём здесь было сумеречно. Поёжившись от необъяснимого чувства, девочка побежала с горки. Внезапно лес кончился. Взгляду открылась степь. Отсюда уже был виден хутор, слегка прикрытый редкой рощицей.
  В полдень девочка приблизилась к хутору. Оставалось пройти совсем немного, как вдруг, с громким лаем из рощицы, выскочила свора собак. Анюта застыла в ужасе. Собаки тоже остановились, и теперь глухо, но грозно рычали. Навстречу, спокойно, медленно, вышел мальчуган, лет девяти. Ухмыляясь щербатым ртом и щурясь, спросил:
-Ты кто?
Анюта боялась шелохнуться. Он отогнал собак, громко прикрикнув на них:
-А ну, п-шли отсюда! Кому сказал!.. К кому пришла? – не сбавляя тона, обратился он к девочке.
-К тётке я, к Настасье Елизаровой…
-А… проведу. Не бойсь, собаки не тронут. Без меня чужого не пропустят, - уже более миролюбиво сказал  девочке.
Вошли в хутор.
-Вон дом тётки Насти, - показал мальчишка на третью хату от края. – А я пойду. Некогда мне…
Рыжеволосый и конопатый, он так старался придать своему лицу деловой вид, что, глядя ему вслед, Анюта улыбнулась.
 Только подошла она к тёткиной хате, из-за плетня, появилась сама тётка.
-Теть Насть, - радостно кинулась к ней Анюта, - теть Насть, а я к вам, в гости…
Тётка скользнула взглядом по девочке и, не говоря ни слова, прошла мимо. Анюта растерянно стояла у калитки. Настасья, медленно повернувшись, проговорила:
-Я хлеб сажать. Скоро приду.

   Тётка Настя вышла замуж поздно, за местного овдовевшего казака. Своих детей у неё не было, а его, четверо, теперь уже взрослые, работали. Приготовить на всю семью, было её заботой. Она пекла хлеб и сейчас шла «сажать» его в печь.
  Девочка продолжала стоять у калитки. Во двор её не пригласили и, озираясь по сторонам, она лихорадочно думала: уйти сейчас же обратно, или всё-таки, подождать возвращения тётки…
   Из соседнего двора появилась девчушка, лет пяти-шести. Белокурая, в линялом сатиновом платьице, она подошла к Анюте, взяла её за руку, и только тогда спросила:
-Тебя как звать?
-Аня.
-Пошли на речку.
-Пошли.
По дороге Анюта узнала, что девочка приходиться внучкой Григорию Степановичу, мужу тётки, а, следовательно, и внучкой тётки Настасьи.
   
  Солнце в зените жгло во всю мощь. Горная река искрила всеми цветами, слепила глаза. Вода в ней никогда не бывала теплой, освежала и бодрила, но воздух раскалился так, что всё плыло в мареве…
  Искупавшись, возвратились к дому. Девчонка, сказав: «щас приду», шмыгнула в свою калитку, а Анюта, всё же решилась войти в тёткин двор.
  Настасья уже вернулась. Дверь в хату была открыта.
-Тёть Насть, - вновь окликнула тетку Анюта.
В горнице что-то скрипнуло. Она вошла и увидела тётку. Огромная, толстая, она лежала на кровати, доставала из сумочки висевшей на стене карамель, разворачивала и, отправляла в рот, смачно причмокивая. Анюту давно уже поташнивало от голода, но тётка не обращала на неё никакого внимания. Казалось, что она её даже не видит. Продолжая поглощать конфеты, с полузакрытыми глазами спросила:
-Чё мать?
Жуткая отрыжка, вдруг, вырвавшаяся из тёткиной утробы, испугала девочку и вывела из исступления.
-Ничего…а ты, теть Насть, что? Заболела?
 Настасья ничего не успела ответить. В комнату влетела внучка, и громко нудно заныла:
-Баб, есть хочу…хлебца дай.
-Отстань. Мать придёт, поешь.
-Баб, хлеба дай! – продолжала конючить девочка.
Анюта сглатывала слюну, накапливающуюся только при мысли о еде. Настасья медленно встала, что-то пробурчала себе под нос, достала из шкафа огромный круглый хлеб, отрезала маленькую горбушечку, зачем-то порезала её  еще на меньшие кусочки, и положила на стол перед девочкой.
-Баб, чё, один хлеб? Дай ещё что-нибудь.
-Нету ничего,- проворчала Настасья. – Мать придёт, накормит.
-Баб, а селёдка ж есть, - не унималась девчонка.
Настасья полезла в стол, достала из банки селёдку, величиной с кильку, тоже её порезала, бросила  на хлеб, повернулась и вышла. Девчушка улыбнулась Анюте:
-Ешь.
-Я не хочу, - соврала та.
-Ешь. Я без тебя не буду.
Анюта положила на кусочек хлеба кусочек селедки и, проглотила.
-Спасибо. Мне домой надо…
 
  Тётка сидела на лавке, прислонясь спиной к плетню. Плетень покосился. Казалось, он вот-вот рухнет под тяжестью хозяйки. Анюта попрощалась с тёткой. Та, то ли кивнула, то ли вздремнув, случайно качнула головой…
Домой, домой, - стучало в висках. Ужасно хотелось есть. За последней хатой, перед рощицей, поднялись подсолнухи, и кое-где уже распускались небольшими соцветиями. Анюта срывала зелёно-желтые головки, разламывала их пополам, и жадно выгрызала белую пористую мякоть. Отчего-то, сами собой, потекли слёзы, подсаливая подсолнушки…
  В роще, услышав грозное рычание, Анюта вспомнила о собаках. Остановилась, вытерла кулачком слёзы, размазывая грязь по щекам. Снова, непонятно откуда, появился рыжий парнишка.
-П-шли! – крикнул он на собак. – Погостила?
Анюта кивнула. Мальчик молча провёл её через рощу, и пошёл назад. Собаки, виляя хвостами, побежали следом.
 
  Солнце садилось, когда Анюте пришлось идти по тропе через лес. Здесь уже совсем стемнело. Ветер качал деревья и некоторые, постанывали. Сердечко у девочки бешено колотилось, но бежать не было сил. Анюта, на сколько смогла, прибавила шаг.
  На большой дороге было не так страшно, но всё же не то, что днём. Днём, она словно на крыльях, летела к тётке, и столько хотела ей рассказать…
 
   Домой вернулась поздно. Мать не спала, но не спросила ни о чём. Молча поставила на стол молоко, положила большой ломоть свежего душистого хлеба, но чувство голода, от усталости, притупилось, и Анюта, свернувшись на топчане калачиком, забылась беспокойным сном…