Ангелы, глава 12

ГЛАВА 12

Комиссар Колин, Бантустан-18

Комиссар чувствовал подзабытую уже веселую злость. Это был его Бантустан, и тут он мог все – даже без подкреплений на поддержке. Его не волновало то, что Бур, свин толстый, может предать или даже в спину выстрелить – не рискнет, задница ссыкливая, всегда был и трусоват и неумен! Его не волновало даже то, что «Скайлайн» может столковаться с «Солярисом» и по-быстрому, пока шеф отсутствует, усадить в нагретое кресло главы Департамента своего ставленника. Нагретое-то оно нагретое, да усидеть непросто… И даже желудок не беспокоил.
Он ощущал себя даже не юным опером двадцатилетней давности – натуральной здешней шпаной, королем крыс. И это оказалось неожиданно приятно. Черт, он даже переоделся по-здешнему – полувековой давности списанный комбез Специальных Сил, «нетленный», как его называли, в плавающих камуфляжных пятнах. И готов был послать далеко и громко и Конец Света, и грядущий триумвират. Чепуха это все, братишки…
- Ты не думал, что мы, получив гражданство, на самом деле много потеряли? – в лад его мыслям негромко спросил Шестипалый. Странно, ему, коротышке, не приходилось подлаживаться к широкому шагу верзилы-Грузовика. Впрочем, и тогда, в юности был друг-приятель, когда понадобится, куда как шустрым, от самых отмороженных здешних братков отбазариться умел.
- Забыл? – усмехнулся комиссар. – Я тупой коп, думать мне по уставу не положено. Это ты у нас… мыслитель.
Шестиглазый только неопределенно хмыкнул в ответ. Он тоже словно помолодел лет на двадцать, в прищуренных глазках – охотничий азарт, на губах опасная улыбочка. Ох, скушают тебя, господин Ченг, со всеми твоими способностями и электронными штучками-дрючками, со всеми твоими агентами, будь у них не одно щупальце, а десять… Правда, прежде, чем Ченга кушать, предстоит разобраться с Маркусом и теми, кто у него на подхвате, предстоит найти и окончательно разъяснить актеришку…
В пять минут Бур, конечно, не уложился, но толстой задницей пошевелить ему все же пришлось. Вычислили Маркуса его ребятишки. И чужаков вычислили. И все – на старом книжном складе в Нижнем квартале. В одной, так сказать, коробочке… Правда, хорошо это или плохо – черт его ведает. И один Маркус, ежели вразнос пойдет, может натворить… О том, что может натворить Маркус комиссар предпочел не думать. Чтобы этакая глыба вселенской скорби пошла вразнос?.. Чушь, абсурд, ерундистика!
Выделенное Буром сопровождение – пара крепких, плечистых ребятишек (и рождаются же такие в Бантустане!) – поглядывало на комиссара с каким-то опасливым восхищением. Как же, Грузовик, живая легенда Нижнего квартала, выбившийся со дна в десятку самых значимых людей планеты!.. Такое внимание одновременно и раздражало, и льстило. Здесь и сейчас – больше все-таки раздражало. Отберу я вас у Бура, пацаны, усмехнулся про себя комиссар. Мне в Департаменте преданные ребята во как нужны – урожденным гражданам веры нет, уж больно легко они покупаются. Что на кредиты, что на лозунги…
Ту пару, что сейчас на непосредственной поддержке в санитарной зоне, комиссар в свое время тоже вытащил из местной полиции Бантустанов – Одиннадцатого, где было очень жарко, и Девятого, где было очень холодно. И, в общем, не жалел об этом. По крайней мере, не подсидят парни, да и в начальство не рвутся. Да и куда им рваться-то – с таким набором имплантированных «игрушек» максимум, на что можно рассчитывать – неполное гражданство. Сам с такого начинал… А эти, урожденные, так старательно пытаются показать тебе, что ты для них не второй сорт, что аж тошно становится. Ладно, оборвал поток воспоминаний комиссар, не время и не место. Сосредоточился, Грузовик!
Третий сопровождающий, Буров стукачок, потрепанный жизнью хлипкий толкач с дурацкими вислыми усами, явно нервеничал. А может, и не нервничал, просто дергался на отходняках. Ну, понятное дело, коли спалится – ничего хорошего парню не светит. В бетон, конечно, местные братки его закатывать не станут, особенно за чужака Маркуса, который здесь всем никто и звать его никак. С местной полицией стараются не ссориться – все же свои, не муниципалы и не наш брат, департаментские… А вот то, что из каждого второго бара мужика на пинках потом вынесут – это да, это реально.
…И вот он, пошел родной Нижний квартал. Дома неимоверно старые, еще до Первой глобализации построенные,  облупившиеся, но все равно красивые какой-то почти нездешней красотой, плавные линии фасадов, лабиринты проходных дворов за низкими арками… Развалилось бы все это давно, только еще во Вторую глобализацию все это на века укрепили (историческая, понимаешь, ценность!) с помощью какой-то загадочной технологии. Тот забавный носатый старикан в нелепых очочках, кажется называл ее «молекулярным армированием» или что-то в этом роде, столь же мутное. Да ладно, как бы ни называлась, а главное, стоят эти дома-старички, невесть из каких времен дошедшие, и еще века простоят…Чужие?.. Родные?..
И каналы здесь, как и в Четвертом Багнтустане, только в гранитных набережных. А вот заросли порядком, и тянет от них промозглым туманом и тиной, да еще и с залива ветерок продувает… Почему ж я это забыл? – с неожиданной тоской подумал вдруг комиссар. Нет, я не хочу сюда вернуться… но забывать не надо было.
Стукач остановился, через плечо просительно глянул на комиссара – ну так и есть, белки глаз в сети красных прожилок от дешевого африканского синтемеска:
- Ваше… то есть, господин… то есть, я хотел сказать…
Комиссар растянул губы в нехорошей улыбочке – когда-то ее знали все главари подростковых банд от залива до границ санитарной зоны:
- Что, не хочешь дальше идти?
- Не, ну я же сказал, где… дом показал… - заныл толкач, кривя рот. – Да меня же…
- Тебя же, - кивнул комиссар. – И я первый, если цинк  лажовый. То есть, не сам, конечно – так, слово там, слово тут…
- Не, я ж по чесноку все…  Ну какой мне смысл вам загонять-то? Да господин Бур меня, если что…
- Ты не его бойся, ты меня бойся. Он-то в кресле жопу греет, а я – вот он, видишь?
Стукач видел, и было ему страшно и муторно, и хотелось оказаться подальше отсюда, а еще лучше – закинуть дозняк и уйти в свой грошовый рай, в маленький уютный вирт, выжигающий мозги… Мысли его угадывались без всякого труда. Совсем Бур мышей не ловит, коли такого кадра задействовал.
- Видишь, - удовлетворенно констатировал комиссар. – Так. Ладно, сейчас я тебя отпущу с миром – но ты запомни, ты мне должен. В один прекрасный день подойдет к тебе мой человечек, и ты ему все расскажешь – за кем тебя Бур пасти поставил, какие задания вашему брату дают, о чем в барах базар идет… Что спросит, то и расскажешь. А будешь трындеть – я сам за тобой приду, и поедем мы ко мне в гости. Что? Не хочешь? Согласен мне господина Бура сливать?
Стукач торопливо закивал. Комиссар взял его за ворот потрепанной накидки, развернул, толкнул к выходу из переулка, поддал коленом на прощание:
- Пшел вон!
- Наслаждаешься? – вполголоса осведомился Шестиглазый. Комиссар ухмыльнулся:
- А ты – нет?
- Наслаждался бы… Неспокойно мне, Грузовик. Очень неспокойно…
Запястье дико зазудело – вшитый под кожу коммуникатор принял экстренный сигнал по закрытой линии. Додумались же яйцеголовые к нервным окончаниям его подцепить, раздраженно подумал комиссар, двумя быстрыми нажатиями активируя прием, поднес клятый приборчик к уху. С полминуты слушал, мрачнея на глазах, после коротко бросил:
- Держаться. Если через пять минут Щупальце не появится, отходить в Бантустан. Лежку знаете. Конец связи.
Хлопнул по запястью – сильно, зло, – повернулся к Шестиглазому:
- Не зря беспокоился. У нас, по ходу, проблемы.

Объект NX4812

- Мы в дерьме, - замогильным голосом констатировал Хитченс. – По горло и даже выше.
Макфол с вежливо-вопросительным видом приподнял бровь. Шеф СБ «Скайлайна» прикрыл глаза и выдержал паузу, достаточную для того, чтобы мысленно сосчитать до десяти – или длинно выругаться:
- Связь с комплексом в санитарной зоне потеряна. Блокирована.
- И?..
Агентуристу показалось, что Хитченс сейчас взорвется – в самом что ни на есть буквальном смысле. Но тот только посидел с минуту, багровея, потом шумно выпустил воздух в моржовые усы:
- Драка там сейчас. И с хреновыми последствиями драка. А мы даже передать ничего не можем.
- Это Ченг, - зло бросил Аронсон. Он давно на этот комплекс зарится, сейчас решил вот под шумок биоматериал к руками прибрать…
Кажется, в глазах Макфола промелькнул некий опасный огонек – шпион не был уверен Во всяком случае, выражение лица дворецкого – или он реально глава этого браннеровского безумного предприятия? – не изменилось ничуть. Все тот же внимательный и вежливый Дживс…
- Да черт бы с ним, с биоматериалом, - махнул ручищей Хитченс. – Просто понимаете, Макфол, там сейчас завязывается узелок Конца Света… который действительно может оказаться концом. А мы не успеваем – просто физически – ни развязать его, ни разрубить. Если бы была возможность связаться с охраной комплекса, приказать им не принимать боя… Но Ченг уже запустил цепочку событий, обратного хода нет. Этот китаеза всегда был талантлив…
- Да хватит болтать! – Аронсон явно находился на точке кипения. – Сейчас наш единственный шанс – найти этого вашего актера раньше Ченга. Через этот ваш дурацкий вирт. Что там Браннер? Не пришел в себя?
- Господин граф пока не в состоянии выполнить вашу просьбу, - теперь учтивость Макфола была отчетливо ледяной. Агентурист мысленно согласился с ним. Этот импровизированный вирт, когда «яхта» слетела с курса по воле… или скорее прихоти того, непонятного, дался Браннеру гораздо тяжелее, чем остальным. Суток не прошло, как ему имплант выжгли, напомнил себе шпион. Так-то в сознании, даже шутить пытается… Но серьезное напряжение попросту убьет его. На месте Макфола я бы тоже уперся, отметил он про себя.
- Но вы-то сможете? – негромко и даже вкрадчиво спросил Хитченс – с его внешностью престарелого громилы такой тон напрочь не вязался. – Я понимаю, вас не было в том вирте… Но вы ведь можете использовать память… господина графа, не причиняя беспокойства ему самому, восстановить тот вирт, попасть туда… И взять с собой тех, кого сочтете нужным? Ведь можете, Макфол?
- Допустим, - улыбка дворецкого стала неожиданно жесткой, неприятной – агентурист впервые почувствовал, как опасен может быть этот человек. – Но кто сказал, что я захочу это сделать? Причем именно для вас?

Хельги, Бантустан-18

- Ну давай, малыш, вали, не задерживайся.
«Малыш», как вы поняли – это ваш приятель Хельги. А валить предлагает – весьма настоятельно – не кто иной, как Монгол. Это они с Анной меня в каптерку, где-то в недрах магазина запрятанную, буквально волоком притащили. Волоком – потому как скоростное выдергивание из вирта, сами понимаете, для здоровья вот уж никак не полезно: до сих пор башка словно ватой набитая, только выгоревший имплант-уголек пульсирует фантомной болью. Таким я из вирта выходил лет пятнадцать назад, когда мотался по Бантустанам на раздолбанных, провонявших кислятиной суборбитальниках, с дешевеньким старым «комбайном» под мышкой и паршивым африканским имплантом в черепе.
Что-то мне Герш еще говорить пытался – вот убейте, не помню. Только сейчас потихоньку соображать начал, да и то еле как. А так – сумбур, муть и хмарь: все хором убеждают меня, что вот сейчас явится сюда кто-то страшный, и нам с Анной встречаться с этим персонажем никак не надо. Кто к ним в гости собрался, куда валить предлагают – не понял. А потому кое-как на ногах утвердился – и на Монгола уставился. Мол, пока не объяснишь, что к чему – фиг вы меня отсюда выпрете куда бы то ни было.
И все-таки хорошо с классным вирт-актером, мастерюгой, дело иметь – по крайней мере, понимает он тебя без слов и на препирательства времени не тратит. Вздохнул мой дорогой учитель:
- Ты ж не думаешь, мой Хельги, что мы рискнем и отправим тебя наугад? Ты нам нужен – к сожалению не только нам. Вход в туннель я вам открою…
- Какой еще туннель?
- Это важно?.. Ладно, это старая, еще от Первой глобализации, система коммуникаций. Выведет тебя к нашей лаборатории в санитарной зоне. Той, которая для твоей подружки-Крысы дом родной.
Вот оно, значит, как… Нет, что непрост Монгол – это я еще пятнадцать лет назад понял. С первого взгляда. Но вот то, что он с какими-то тайными лабораториями завязан… Какими-то?! Да нет, ребята, вы сами-то подумайте – какую лабораторию в санитарной зоне можно прятать? Да только ту, что с человечьим геномом работает, вот какую! Эти разработки еще в Третью глобализацию жестко прикрыли, а в санитарной зоне – считается, что ее как бы и нету, поскольку законов там нет, просто как факт.
Да и сам Монгол открытым текстом сказал, что вирт он без всяких имплантов работал и работает, значит… Ну, доложу я вам, дела! Мой учитель-то, оказывается, мутант! А с другой стороны, какая разница? Ну, мутант, ни и что? Я что здесь, что в городах граждан за свою жизнь таких экземпляров насмотрелся – никаких мутаций не надо…
- Что, прямо вот так вот и выведет? Никаких «сто шагов влево от первой канализационной трубы»?
- Она не собьется, - Монгол уже здоровенный шкаф в сторону сдвинул – этак играючи! – и над чем-то вроде сенсорной пластины колдует. – Не собьешься, девочка?
- Нет, - голос у Анны негромкий, но решительный. Да и вообще, изменилась она как-то, совсем такой стала, какой в том моем вирте была. А в первый бы раз ее такой увидеть – точно вам говорю, влюбился бы. А, да чего там. Сгорел ваш приятель Хельги.  Только так, червячком полудохлым какие-то чувства ворохнулись – и замерли…
- Как только будешь в безопасности – выходи в вирт. В тот самый – и вместе с ней. Оборудование там найдется. Вопросы есть?
- В вирте спрошу.
Монгол усмехнулся, кивнул. Кусок стены прямо напротив меня повернулся, приоткрывая узкую дверцу кто потолще, так и не протиснется, пожалуй. Затхлостью пахнуло, застоявшимся воздухом – но те таким, как в «термитниках». Наверно, это Время так пахнет, а?.. И действительно, туннель – тусклые, почти севшие «вечные» светильники реденькой цепочкой вдоль стены вдаль уходят, в десяти метрах уже ничего не разглядеть. И предчувствия поганые – вот как хотите, а ничего хорошего нас в этом туннеле не ждет. И здесь тоже не ждет. И нигде не ждет, раз уж на то пошло.
- Все, дуйте, некогда.
- Да дуем, дуем…
Монгол мне фонарь в руку сунул – старый, тяжелый. Таким в случае чего и убить можно… У самой дверцы придержал нас с Анной за плечи:
- Береги его, девочка. Не давай дурить. И… знаешь, мой Хельги, отличная работа.
В другое бы время я от этих слов растекся шоколадкой на солнце в погожий денек – от учителя похвал черта лысого дождешься… А сейчас только плечами пожал. А что? Работа действительно хорошая, не стыдно мне за нее. Мог бы и погордиться – только не тянет как-то. Уж больно на сердце паршиво – и из-за предчувствий, и много еще из-за чего…
И что-то там еще дальше будет? Со мной, Анной, капелланом, со всеми, кого я любил, презирал, боготворил, ненавидел?.. Со всем этим долбаным, проклятым, грязным – но все же моим миром?..

Бантустан-18, санитарная зона

Не, слыхал, Лимон – пять минут продержаться!.. Шеф, конечно, человечище, но, ****ь, начальник, и этим все сказано. Пять минут! Да стоит Крысам нас засечь, мы и пяти секунд не проживем. Одна надежда – на здешнюю охрану…
Какую охрану? Ты чё, Лимон, вообще расслабился? Шесть штук, нафаршированы так, что мы с тобой – дети рядом с ними. Выше критического предела, там уже программа вместо мозгов. Хуже Мясника, не тем будь помянут. Вот ежели они с Крысами схлестнутся – это будет шоу, там под шумок и уйти сможем.
Но вот чего не понимаю – это почему они вдруг толпой повалили. Крысы так не действуют, сам знаешь. И там ведь не один клан, к Танцорам еще и Кусаки присоединились – вон, видишь, черно-красный грим? Ведет их кто-то, Лимон, кто-то со стороны, это я тебе точно говорю.
Твою мать, смотри! Гремлин! Вот, значит, и встретились… Только зуб даю, не он тут основной. Давай, Лимон, давай, напрягись, вычисли, ты умеешь. Ты в эмпаты собирался, помнишь, а шеф тебя отговорил… Кто ведет? Кто их в кучу собрал? Не тормози, действуй, действуй… Все, замолк. Под руку не болтаю…
Что? Старый, ты в уме? Поп? Этот тихоня в белом воротничке? С Крысами? А, да, вон он, вижу его. Вот ведь сука… Он что, не понимает – это Крысы! Кры-сы! Они даже меньше люди, чем мы с тобой… Так, ладно. Как думаешь, если его срезать, даст это нам с тобой пять минут?
Ты чё, с ума съехал? Куда с игольником суешься?  Сейчас спокойненько охране цинканем… я как раз волну их нащупал… Вот пусть они с Крысами  и разбираются между собой, а кто кого – уже не наша с тобой забота. Каждый за себя, дружище Лимон. Каждый, твою мать, за себя…

Хельги, Бантустан-18

Так что ваш приятель Хельги, как ему и было сказано, валит, куда глаза глядят. С «харвестом» в деснице и Анной в шуйце, если так можно выразиться. Впрочем, ноги до сих пор заплетаются, так что это не мне ее поддерживать приходится – скорее уж, ей меня. Хотя и ей несладко приходится – с синтемеском не шутят, вот-вот ломать ее начнет, а чем это купировать… Разве что в вирте ее отпустит, да и то ненадолго. Так что ковыляем молча – обоим не до разговоров.
И скверно здесь, в этом туннеле. Дело не в застоявшейся темноте, которую тусклый свет, кажется, еще гуще делает, не в спертом воздухе, не в столетней давности мусоре, хрустящем под ногами. Просто, ребята, нехорошо здесь, неспокойно, муторно – а чем именно нехорошо, этого я уж вам сказать не смогу.
Скажете, паранойя? Может быть и так. Но как говорил Герш, «если ты параноик, это еще не значит, что за тобой не следят». А за вашим приятелем следит кто-то, это-то уж я чувствую. Тяжелый такой взгляд ниоткуда, прямо физически давит. И Анна это чувствует – ладошка ее в моей руке ощутимо подрагивает, и это не синтемесковый отходняк, точно говорю.
Поворот, еще один… Если придется назад пробиваться – видимо, блуждать нам в этих туннелях лет так двести. Дорогу-то я запомнить просто не в состоянии, ноги переставляешь – и то за счастье. А тут еще Анна…
Охнула вдруг, руку мою выпустила, к стене привалилась, согнувшись. Лицо сморщилось, как от боли, постарело даже. Метнулся к ней:
- Что?..
Подняла голову, в серых, потемневших от муки глазах слезы блестят:
- Они убили его, Хельги. Убили.
Вот заразная это штука – провидчество… Мне даже спрашивать не понадобилось, о ком речь. Понял и так.

Бантустан-18, санитарная зона

- Нет, святой отец… простите, капеллан, в вас точно революционер погиб.
- Он и не рождался.
- Да бросьте. Вам и десятка фраз не понадобилось, чтобы Крыс поднять. Да еще целых три клана.
- Допустим. Но в нашей ситуации возможен какой-то иной выбор?
- Вроде бы, ваша Церковь проповедует, что недеяние – благо? А ведь наши-то ребятишки убивать идут, капеллан. Убивать, понимаете? Меня-то это не смущает, а вот вас должно бы смущать.
- Да, это грех. Но грех – мой, осознанный. Спасать свою душу бездействием – путь не для пастыря, я только сейчас это понял.
- Эк завернули… Пастырь, а вы вообще-то уверены, что наши Крысы верят? Ну хоть во что-нибудь?
- Да. Раз они пошли со мной, зная, что многие погибнут – значит, верят. А как они называют предмет своей веры, уже не так важно.
- Ох, не слышит вас ваш папа-патриарх…
- Скажите, а вы, часом, не от страха ёрничаете?
- Конечно, от страха. Вон она, лаборатория – видите, корпус почти целый? Если б я тут охраной командовал, точно бы пару снайперов посадил На крыше и еще, скажем, во-он в том окошке – как раз подходы простреливаются… А вы-то как – не боитесь?
- Боюсь. Даже очень. Не смерти – той ответственности, что на себя взял.
- Эх, привыкли вы по команде жить… граждане, так вас и не так.
- Да. Но для каждого из нас приходит момент, когда только сам что-то можешь решить, сделать выбор. Один раз я выбрал баздействие. И боюсь ошибиться теперь, выбрав действие.
- Что-то вас на заумь потянуло, святой отец. А сейчас нам точно не до этого будет… Эй, святой отец! Твою мать!.. Да помогите ж, поддержите его, под голову что-нибудь, быстро! Капеллан, ты не смей умирать! Не смей, слышишь!.. Ты же нужен им, капеллан! Не уходи…

Интерлюдия. Бантустан-18, санитарная зона

 Тот, кого называли Гремлином, медленно выпрямился, провел рукой по коротко стриженным волосам, словно обнажая голову. Затем повернулся и двинулся в сторону полуразрушенного заводского корпуса, в подвале которого скрывалась лаборатория. Двинулся неспешно, почти вразвалочку – но битые-перебитые, с поколениями выпестованным инстинктом убийц, с превосходящей всякое воображение реакцией, нечеловечески быстрые Крысы опасливо расступились перед ним, почуяв вожака. Гремлин не торопился. Он шел убивать.
То, что было заложено в нем поколения назад трудами генетиков, просыпалось медленно и неохотно – но неотвратимо. Он сам не смог бы подобрать имя этой программе (бог?.. чудовище?.. карающий ангел?..) – да его это и не интересовало. Сейчас впереди у него была цель, ясная и конкретная, а все остальное было неважным, осталось где-то в стороне. Закинув голову, он коротко и страшно рассмеялся – прямо в низкие тучи, в лицо Тому, в кого никогда не верил.
Прицельный залп из разрядников обжег ему кожу, но не остановил. Остановить его сейчас было невозможно – он чувствовал, что даже убитым сделает то, что считает должным. Он просто шел – не прячась, прямо под выстрелы. Второго залпа он почти не почувствовал – лишь запнулся на миг. Стряхнул с себя остатки сожженной выстрелами одежды, снова рассмеялся. Страх, преследующий его всю его жизнь, страх, который он тщательно скрывал даже от самого себя, пропал куда-то словно его и не было. И ничто, кроме сиюминутной цели, не имело для него значения.
Гремлин шел убивать.

Вирт-пространство

Агентуристу было неуютно и откровенно страшновато. Бескрайняя серая каменистая равнина, смыкающаяся у горизонта с низким однотонно-серым небом, редкие кустики непонятной растительности, тоже какой-то серой, печальный посвист ветра… Ничего себе вирт у Макфола! Будем надеяться, он знает, что делает, успокоил себя шпион. Или ты, парень, жалеешь, что дал себя уговорить? Так ведь и уговаривать не пришлось…
Аронсон, услышав предложение Макфола, незамедлительно учинил безобразную истерику. Он орал, что найдет управу и заставит, что разнесет к чертовой матери это поганое корыто, что Макфол – негодяй и предатель человечества… много чего орал. Макфол слушал со снисходительной усмешкой, даже сочувственно кивал в особо проникновенных местах монолога, сам агентурист притворялся мебелью, а Хитченс пыхтел. Пыхтел, пыхтел, потом лапищей отмахнул – и заткнулся Аронсон, словно его выключили. Буркнул «Черт с вами, дружище, делайте как знаете. И учтите, мы готовы помочь, чем, конечно, сможем». Макфол поблагодарил его чуть ироничным полупоклоном, а потом повернулся к агентуристу: «А вы мне компанию не составите?». Вот и составил. Впереди собственного визга кинулся. А зачем, спрашивается? Из любопытства дурного? Или… что-то еще, чего сам пока не понял?
Он покосился на Макфола – хорошо еще, тот не стал сочинять себе новую личину для вирта, только «переоделся» и щеголял сейчас в псевдокамзоле – такие были в моде лет так сотню назад, в разгар Третьей глобализации и всеобщего увлечения титулами. Чер-ртовски элегантно, но вот здесь, среди унылой каменистой пустоши смотрится диковато…
- А скажите, Макфол, с чего это я вам понадобился в качестве компании?
- Смешно, но я и сам не знаю. Просто, наверное, хочу вам верить.
- Ох, не ошибиться бы вам. Я человек служебный, да и присяга гражданина для меня – не пустой звук.
- Охотно верю. Что ж, если вам спокойнее, считайте, что цели у меня здесь сугубо прагматичные. Что вы нужны мне в качестве свидетеля – как для комиссара, так и для наших гостей.
- Да, так спокойнее. Привычнее. Но их-то вы отказались вести в вирт? А как свидетели чего бы то ни было они как-то более… весомы.
- Отказался, - Макфол смотрел спокойно и серьезно. – Хотите знать, почему?
- Работа такая, - агентурист криво улыбнулся. Макфол кивнул, соглашаясь – или делая вид, что соглашается:
- А вам не приходил в голову такой вопрос: как я могу проникать в чужой вирт без импланта, да и вообще каких-либо приспособлений?
- Времени не было…
- Видите ли, пользуясь их терминологией, я тоже… биоматериал – уже в третьем поколении. Прадед господина графа создал моего деда в лабораторных условиях. Мутация оказалась удачной, закрепилась и передается по наследству. Работа с виртом – вы ведь догадываетесь, что вирт это не просто компьютерная реальность? – лишь один из аспектов.
-Так поэтому вы… - начал было агентурист, но прикусил язык. То, что человек – мутант, еще не повод соваться с бестактными вопросами. Макфол понял, улыбнулся иронически, но без горечи:
- Служу Браннерам? Нет. Да и «служить» здесь неверное слово. Просто мы помогаем друг другу выжить в нашем искусственном мире.
Агентурист молчал, пытаясь переварить услышанное – безуспешно. Наконец, просто чтобы перебить неловкую паузу, осведомился:
- А вообще-то где это мы? И куда идем?
Улыбка Макфола на сей раз была мягкой, понимающей:
- А это неважно. Сейчас все пути ведут в тот самый вирт.
Двое шли по серой каменистой пустыне, и свинцовое небо нависало над ними. Молчали. Только ветер высвистывал бесконечную печальную песенку среди бесформенных серых глыб.

Комиссар Колин, Бантустан-18

Комиссар сроду живостью воображения не отличался – но предстоящий диалог с Маркусом прокручивал в голове множество раз и с самыми разными вариациями. А теперь, встретившись с ним, понимал, что все эти варианты никуда не годятся. Совсем.
Прежде всего, Маркус был не один. Слева от входа приткнулся на бетонной приступочке взлохмаченный старикашка с нелепыми окулярами на кончике кривого носа, справа с равнодушным видом подпирал стенку коренастый тип лет пятидесяти в светло-бежевом, городского вида, костюмчике. Сам Маркус загораживал вход – с миной, как обычно, выражающей не то мировую скорбь, не то досаду на несварение желудка. В его позе не было ничего угрожающего, но комиссар откровенно почувствовал себя не в своей тарелке.
Хуже всего было другое: приданные Буром крепкие ребята явно растерялись. Если на самого главу Департамента они таращились с боязливым почтением, то на Маркуса и коренастого взирали с откровенным страхом, а перед старичком словно бы смущались. Зараза, где это я просчитался? – лихорадочно попытался прикинуть комиссар. То, что эта троица не чужие здесь, разом меняло весь расклад.
Положение неожиданно спас Шестиглазый – как-то вдруг вывернулся вперед, поклонился коренастому, сложив ладони перед грудью:
- Сенсэй. Счастлив наконец встретиться… лично.
Тот ответил кивком – весьма учтивым, впрочем – и перевел взгляд на комиссара. Раскланиваться и расшаркиваться не хотелось, поэтому комиссар прочистил горло:
- Маркус. Вам не кажется, что я вправе потребовать некоторых объяснений?
- Ой, да получишь ты объяснений, Грузовик, - старикашка издал дребезжащий смешок. – Сколько надо и даже больше. Унести-то сможешь?
Комиссар смутно припоминал его – еще со шпанистых подростковых лет. И тогда он отирался вот в этой самой лавчонке, на что жил – непонятно (ну не на доходы ж от книжной торговли!) и считался кем-то вроде местного учителя. Во всяком случае, те, кто метил в местные интеллектуалы, частенько пропадали у него вечерами. Вот как, например, дружище Шестиглазый… Как же его звать? – попытался напрячь память комиссар. Герш?.. Герц?..
Впрочем, лицо терять не стоило – он продолжал в упор смотреть на своего заместителя… бывшего? Черт его знает, признал комиссар. Со всей этой муторгой, Концом Света и прочими радостями видун такого класса лишним вот никак не будет.
- Маркус?
- Я действовал и действую исключительно в ваших интересах, господин комиссар. И то, что вы позволили вовлечь себя в игру с неприятными последствиями, этого не меняет.
- Так-так… - комиссар еле удержался от того, чтобы со всей дури заехать кулаком по этой унылой роже. Несколько раз. – Значит, вы лучше меня знаете, в чем мои – и Департамента! – интересы?
- Мы знаем, - чуть подчеркнул «мы» коренастый.  – И поверьте, лучше бы нам не знать.
- Кто это – «мы»?
- Я, кажется, догадываюсь, - медленно и негромко произнес Шестиглазый. – Концерн «Геном», тема «Ложа»?
- А ты никогда не забывал о домашних заданиях, - старикашка – Герш, точно! – подмигнул поверх очков.
- Почти угадали, молодой человек, - коренастый вежливо улыбнулся. Чем-то его улыбочка неуловимо напоминала Ченга. – Тема «Ложа». Вот только разрабатывал ее изначально не «Геном», а Исследовательский центр Браннера – еще в начале Второй глобализации.
Комиссар в который раз почувствовал себя дураком. И самое обидное – сказать в этой ситуации было нечего.

Вирт-пространство

Сущность, которую теперь с легкой руки вирт-актера звали Майком, искала ответы на простые человеческие вопросы. Или не такие уж простые – как посмотреть. И начинались они с простого, вроде бы, вопроса – «Кто я?».
Технически, конечно, тут не было ничего слишком сложного – по крайней мере, для Майка. Память о физическом носителе была одной из составляющих его… личности? Да. Теперь он осознавал себя личностью – это было странно мучительно и в то же время интересно. Он без труда вызвал сведения о криоматрице – гигантской глыбе космического льда, хранилище информации о миллионах таких же виртуальных личностей, отпечатках, виртуальных слепках тех, кого уже давно нет.
Принципов своего существования, своих путешествий по вирт-реальностям, контакта между ними и иным, физическим пространством он пока не понимал, но знал, что сможет найти эту информацию в любой момент. Но сейчас она оказалась бы лишней, просто перегрузила бы память того вирт-фантома, каким он сейчас являлся. Этого он уже не знал – человек назвал бы это предчувствием. И это тоже было новым ощущением.
Расходовать энергию на поддержку вирта, того самого бара, практически не приходилось – теперь эта квазиреальность жила своей жизнью. Она разрасталась, обретала самостоятельность – не в последнюю очередь усилиями тех, кто уже успел в ней побывать, и тех, кому это еще предстояло, кто заглянул туда только краешком глаза, с помощью хитрой электроники или сумрачного прозрения видуна. Исследовать ее тоже было интересно – но Майку не давало покоя другое.
Он чувствовал своего нового друга Хельги и его женщину – не от нее ли заразился предчувствиями? Он не мог их видеть, но смутно чувствовал их тревогу – и свою тревогу за них, прочно привязанных к таким хрупким и ненадежным физическим носителям, таких одиноких в этом непонятном мире. Это тоже было новым. И новое – болело.
Он смутно ощущал надвигающуюся на них опасность. Каким-то образом она угрожала и ему самому, но его это не волновало. Сейчас он просто не мог, не умел как-то помочь своим друзьям.

Хельги, Бантустан-18

Ну, в общем, вы поняли – Анну тоже накрыло. То ли предчувствие, то ли отходняк от синтемеска – разбираться-то некогда. Да и не здесь же, в этой подземной кишке, в самом деле? Дорогу она, вроде, не потеряла, так что шкандыбаем помалу, опираясь друг на дружку. Со стороны поглядеть – обхохочешься. Только вот вашему приятелю Хельги не до смеха как-то.
С тем, что я уже и не понимаю, куда влез, я как-то смирился. Ну его на фиг, это понимание – поймешь, так и вовсе жить расхочется. Но – давит. Называйте это предчувствием, суеверием, паранойей – да как хотите называйте, а я это теперь физически чувствую. Зудит мой погорелый имплант, как проклятый. И ведь не почешешь под черепом, что характерно… Вот вам смешно, а меня до белого каления доводит, хоть головой об стенку бейся.
В общем, полный букет удовольствий. Тьма, вонища все гаже, бетон под ногами какой-то липкой дрянью залит, да еще и внутричерепная чесотка. Плюс, уверенность, что впереди вашего приятеля ну вот ничегошеньки хорошего не ждет. И как завершающий штрих – Анна сломалась окончательно, сползла по стенке, прямо на загаженный пол села.
- Извини… не могу…
- Надо, маленькая. Не тут же оставаться? Ну, отдохнем сейчас и дальше пойдем, да?
- Не знаю… Он здесь…
- Кто? Знаешь, кто б там ни был, вот не хочу я его видеть, совсем не хочу. Давай, руку мне на шею закидывай – и пошли.
- Да пришли уже, - негромкий, чуть насмешливый голос из бокового прохода чуть в камень меня не превратил. Вот теперь действительно пришли. Приплыли. Это я не чувствую уже – знаю.
- Покажись… - своего голоса не узнал даже.
- Да покажусь, конечно, - тот, насмешливый, шагнул под тусклый светильник. А я фонарь как дубинку сжал – и даже как-то в голову не пришло его включить. От страха, скорее всего. Он это, тип из моего кошмара. Невысокий, крепкий, в черном полувоенном комбезе. Лицо круглое, чуть раскосые глаза, улыбка спокойная – приятное, в общем лицо. Вот только ниже левого локтя – щупальце-плеть вьется, змеится, танцует, завораживает. И даже не опасностью тянет от него, а смертью. Той, от которой не увернуться, не спрятаться.
А он улыбнулся нам с Анной почти сочувственно:
- Извините, ребята. Как водится, ничего личного…