Старик и дерево

Столетний дом помнил немало разных событий, в его стенах выросло несколько поколений. В 60-е к торцовой стене сделали небольшую пристройку и провели капитальный ремонт, а спустя десятилетия он пережил нависшую опасность возможного сноса, но эта беда обошла его стороной. Дом заботливо ремонтировали: это были и основательные, и совсем скромные, косметические обновления. Вот и сейчас хозяин не то что-то ремонтировал, не то что-то мастерил. Приставив к стене высокую лестницу, он забрался на чердак и доставал из его недр деревянные бруски и листы фанеры. 

На скамеечке возле дома устроился прадед Степан Ефимович: грел на солнышке свои старые кости и вырезал из дерева какую-то безделицу. Это был худощавый, но крепкий на вид старик с окладистой бородой, которую он время от времени поглаживал морщинистой рукой.

Закончив свою работу над безделицей, старик кликнул правнука.
— Садись-ка, внучок, погутарим.
— Деда, а что такое лапти? — не замедлил с вопросом Димка, обращаясь к прадеду.
— Обувка такая из лыка плетенная. Вот попроси отца, пущай с чердака снимет, где-то там валялись. Откуда взялись – и сам не знаю, в нашей семье носили обувь кожаную справную.
— А лыко это что, деда?— сразу же последовал очередной вопрос любознательного правнука.
— Материал такой из  липовой коры изготовляли, потом-то и лапти из него плели.
— А ты умеешь?
— Чего не умею, того не умею, не обучен. Да и надобности такой никогда не было. Это в старые времена бедный люд в деревнях носил.
— А что ты умеешь?
— Дороги строил, плотничал, дом ремонтировал, вот, деревья сажал, — старик махнул рукой в сторону приютившейся у сарая яблони. Всего и не перескажешь.

Рядом с домом на четырех сотках действительно разросся роскошный сад. Совсем недалеко от центра города за домами, выходящими на тихую улицу, скрывался удивительный оазис фруктового рая: яблони, груши, сливы, черешни. Высоченная груша и раскидистая яблоня были уже старые, посадил их Степан Ефимович, еще будучи  в расцвете сил, но они исправно плодоносили, наверное, чувствовали свою ответственность перед девяностолетним стариком.

Ефимыч, так по-дружески и немного фамильярно звали его старожилы-соседи, особенно гордился невысоким деревцем кизила, который был посажен еще в конце 40-х, после войны. В марте, когда едва-едва начинает таять снег, и природа еще находится в полудреме, смелое кизиловое дерево обильно покрывается желтыми звездочками мелких цветочков, которые ярко и настойчиво заявляют о весне. Лишь только потом, когда эти звездочки бледнеют и отцветают, на дереве появляются нежные листочки.

Правнук не унимался с вопросами, они сыпались как из рога изобилия.

— Деда Степа, а что такое патефон?
— Музыкальный такой чемодан. Крышку откроешь, пластинку ставишь, ручку покрутишь, значит – заведешь механизм,  музыка заиграет. Отца попроси, пущай на чердаке поглядит, лежит там где-то, пылится. Бывало, гости соберутся, самовар твоя прабабка на стол водрузит, а я его, этот самый патефон заведу, ноги так и просятся в пляс.

—  Ой, деда, деда, а самовар это что?
— Посудина такая, в ней воду кипятили, да чаи гоняли. Вот и самовар на чердаке без дела покоится.
— А как можно чай гонять, дедуля, это же не мячик?
— Да так говорят, когда люди за столом собираются и чаек чашку за чашкой с бубликами али с пирогами пьют, смакуют да разговоры всякие разговаривают.
— А-а-а… потянул понятливо Димка.

Старик всегда терпеливо отвечал на все вопросы правнука, никогда не отмахивался. Родителям все некогда, а ему куда спешить? Да и терпению за долгую жизнь научился. А мальчуган благодарно слушал, иногда забравшись на руки, иногда присев рядом на скамейке, а зимой пристроившись на старом уютном диване.

Ответы прадеда на вопросы подогревали интерес мальчика к загадочному помещению под крышей. Сейчас на чердак зиял таинственный вход, и семилетний Дима с любопытством поглядывал в его сторону. Для него чердак представлялся каким-то музеем древних и загадочных вещей. Однажды мать водила его в музей природы, и он хорошо помнил чучела птиц и животных. Были там и баночки с заспиртованными змеями и жабами, которые произвели на мальчика огромное впечатление.

Посматривать на таинственный вход мальчик с любопытством посматривал, но только залезть и заглянуть туда хоть одним глазком  не решался, знал, что получит от отца хорошую взбучку.

                ***

Соседний участок, что межевал с садом семьи Степана Ефимовича, был запущен: деревья неимоверно разрослись, вытянулись. За ними никто не ухаживал. Но была в них какая-то своя особенная красота, вечером деревья вырисовывались причудливыми силуэтами на фоне темнеющего неба, протягивая к нему ветви, словно в молитве. Но эти молитвы небесами не были услышаны.

Однажды в саду зажужжали бензопилы, территорию взялись расчищать, деревья одно за другим беспомощно падали, как сбитые оловянные солдатики. Оказалось, старый соседский дом продали, и новые хозяева развернули масштабное строительство. Первым делом стали возводить двухметровый кирпичный забор. Сначала он вырос, отделив участок с улицы, затем приступили к строительству на меже.

Раньше между соседскими участками забор не ставили, не было в том нужды, жили просто, спорные вопросы решали полюбовно. А вот с новыми соседями не сложилось договориться. Как на грех, дерево кизила, которое лелеял Степан Ефимович, росло почти на меже и мешало возведению соседской ограды. Когда старик увидел рабочих с пилой у своего любимца, взмолился, чтобы пощадили, не пилили. Когда понял, что не достучится до их сердец, сел под деревом, не подпуская.

Сидел весь день, словно сторожевой пес, не покидая свой пост. На уговоры родных не поддавался. Пришлось ему и обед принести, и ужин, да аппетита у старика не было: волновался больно. Однако вечером, как только стемнело, пришел в дом, уставший, и завалился на кровать. Но утром – едва рассвело, вновь отправился в сад сторожить.

— Чтобы супостаты не спилили дерево, — объявил внучке, которая проснулась, заслышав скрип входной двери и покашливание деда. 

Бдения Степана Ефимовича под шелестящей кроной кизила длились почти целую неделю. Утром он исправно заступал на свой пост, вечером, когда совсем темнело, с облегчением возвращался на заслуженный отдых. Но его старания оказались напрасными. Предприимчивые хозяева перехитрили старика. И ночью, осветив дерево фарами своих машин, спилили.

 Поутру, когда старик увидел пень на месте любимого дерева, сердце его защемило, а по старческим морщинистым щекам покатились слезы. Он долго стоял, как вкопанный, беззвучно глотая слезы, потом дрожащим голосом запричитал: «Варвары, супостаты…».  Вернувшись в дом, прилег на диван, да так и пролежал весь день. Родные не трогали его, не пытались успокаивать, знали, что только рану будут бередить.

                ***

Есть у этого рассказа два разных финала: один для тех читателей, которые настроены пессимистически, другой – для тех, кто неисправимый оптимист и верит всегда в лучшее, несмотря на… и вопреки…

Итак, финальная часть рассказа для скептиков и пессимистов.

С тех пор старик занемог, жизнь, словно стала покидать его. Он ни на что не жаловался, просто потерял ко всему интерес, и даже любимый правнук Димка не мог расшевелить прадеда своими вопросами.

Однажды Степан Ефимович подозвал внука и попросил выполнить его просьбу.

— Слазь на чердак да сними патефон, самовар и лапти поищи. Пущай хозяйка поставит пузатую посудину, а ты посмотри, может старый механизм не откажется старику пластинку покрутить. Да Димку покличь, пущай поглядит. Спрашивал, интересно сорванцу будет на старину эдакую поглазеть.

— Хорошо, дед, сниму твои раритеты.

—  Да, еще хочу попросить, коли помру, не кручиньтесь больно. Я-то на свете белом немало пожил, хоть в ней-то особых радостей  было мало, горя поболе. Так вот, распоряжение даю. В день декабрьский именин Степана, да в день моей смерти ставьте самовар на столе, да патефон заводите. Мне на том свете будет приятен таков помин.
Жаль только, что кизилового варенья к чаю тепереча не будет, вкусное оно да полезное.

— Что ты, дед, распоряжения раньше времени даешь. Вот осенью поеду в питомник, саженцы привезу, с Димкой высаживать будешь.
—  Знаю, что говорю. А твое дело слушать да к сведению принимать, — закончил, как отрезал Степан Ефимович и отвернулся к стене.

Знал старик, чувствовал, что исчерпал жизненные силы, отпущенные ему на этой земле, знал, что кизиловое дерево ему уже не посадить. Знал и то, что два раза в году в стенах родного столетнего дома на столе будет пыхтеть старый пузатый самовар, чай будет источать удивительный аромат, а древний патефон вертеть шипящую пластинку со скоростью 78 оборотов в минуту.
         

                ***

А теперь окончание рассказа для неунывающих оптимистов, которые всегда верят в удачу и любят литературные и кинематографические сюжеты со счастливым концом.

Два дня старик лежал на диване, отказываясь выйти во двор, да изредка вновь начинал еле слышно причитать: «Варвары, супостаты…». Даже вечерние новости по телевизору не смотрел, отказавшись от своей многолетней привычки. Домочадцы забеспокоились. Димка не теребил прадеда вопросами, а с какой-то настороженностью и недоумением поглядывал в его сторону.

На следующее утро старик проснулся рано. До его слуха доносились негромкие, но безотрадные жалобные звуки. Степан Ефимович неспешно по-стариковски добрался до окна, выглянул, но не увидел никого, кто бы мог издавать бередящие душу обертоны.
— Видать, померещилось, — прошептал про себя старик.

Когда в комнату заглянул Димка, прадед подозвал его и велел прислушаться. Мальчик  весь превратился в слух и через мгновение различил едва доносящееся мяуканье. Он тут же выбежал во двор и принялся искать животное. Маленький пушистый котенок забился под куст гортензии. Дима тут же извлек его и побежал в дом показать прадеду.

— Выкинули животину, нелюди, – констатировал Степан Ефимович, — неси блюдце да молоко из холодильника вынь.
— Ой, деда, мама ругаться будет, – забеспокоился мальчик.
— Пущай поругается маленько, опосля остынет, а мы с тобою станем на защиту подкидыша. Вот кизиловое дерево перед супостатами не защитил, а его беднягу приголубим, отогреем, защитим. Имя коту, внучок, придумай.
— А давай его Кизилом назовем, — предложил Дима.
— Кизил, забавно придумал! Первый раз за последние дни на лице Степана Ефимовича появилась добрая улыбка и такие знакомые внуку хитринки в глазах.
— И так хлопот полон рот, — действительно поначалу возражала внучка, однако почувствовала, что прикипел сердцем дед к этому пушистому комочку, ожил словно, да и сын упрашивал со слезами на глазах. Сдалась.

Теперь Степан Ефимович вновь ежедневно сидел на скамеечке, грея косточки, а на его коленях иногда, свернувшись клубочком, дремал подрастающий котенок, ставший всеобщим любимцем.