Сталин и Булгаков. Перед знаменитым звонком

Версия с иллюстрациями и гиперссылками: http://samlib.ru/b/baranow_p_a/sbp.shtml

Когда говорят о взаимоотношениях Сталина и Булгакова, обычно ограничиваются знаменитым письмом писателя в ЦК с просьбой отпустить его за границу или дать ему работать. И не менее знаменитым телефонным звонком Сталина Булгакову, в котором Сталин обещает Булгакову помощь в устройстве на работу в МХТ. И обещание своё держит.
Но взаимоотношения Сталина и Булгакова начались задолго до их телефонного разговора. Это были отношения заочные, однако от этого не менее интересные. Итак, 8 октября 1927 г. В Политбюро ЦК ВКП(б) поступает записка следующего содержания:

Просим изменить решение ПолитБюро по вопросу о постановке Московским Художественным театром пьесы "Дни Турбиных". Опыт показал, что во 1) одна из немногих театральных постановок, дающих возможность выработки молодых художественных сил; во 2) вещь художественно выдержанная, полезная.
Разговоры о какой-то контрреволюционности ее абсолютно неверны.
Разрешение на продолжение постановки в дальнейшем "Дней Турбиных" просим провести опросом членов ПБ.
С коммунистическим приветом
А.Смирнов

На записке члена Оргбюро ЦК Смирнова стоит резолюция Ворошилова: «В основном присоединяюсь к предложению т. Смирнова. 8.Х.27. Ворошилов»

Уже через два дня, 10 октября, Политбюро ЦК ВКП(б) издает постановление, в котором говориться: «Отменить немедля запрет на постановку "Дней Турбиных" в Художественном театре».
«Дни Турбинных», – пожалуй, самая скандальная пьеса того времени. После октября 17-го прошло ровно десятилетие, гражданская завершилась всего 5 лет назад, а тут – такая идеализация «белогвардейщины». Одновременно с разрешением «Дней Турбинных», вернее с отменой её запрета, который был установлен надзирающими за литературой органами, созданными и укомплектованными ещё в первой половине 20-х, руководство страны запрещает ставить пьесу Левидова «Заговор равных». В пьесе Левидова в завуалированной форме (под видом деятелей французской революции) прославляются внутрипартийные оппозиционеры и обличаются Сталин и его «термидорианцы». В то же время запрещают к печати роман Васильченко «Не той стороной» – ещё одно антисталинское проявление внутрипартийной борьбы. А «белогвардейцу» Булгакову новое руководство страны явно симпатизирует!
Тенденция не могла не насторожить будущих «зиновьевцев, бухаринцев, рыковцев». Ведь если Репертком, детище Луначарского, систематически запрещает пьесы Булгакова, то Политбюро столь же систематически их разрешает! То в виде исключения, как «Зойкину квартиру» , то и вовсе велит «немедля» отменить запрет на постановку «Дней Турбиных». В этой ситуации немалое число как партийных деятелей, так и деятелей искусства требовало крови Булгакова. Они буквально кричали «распни его». Характерным проявлением этого является откровенно угрожающее по тону письмо деятелей искусств, в котором Сталину почти открытым текстом говорится, что защищая Булгакова, он тем самым ставит под удар себя самого. Текст письма на 4/5 посвящён Булгаковским пьесам. Булгаков в конце 1928-го года оказывается в эпицентре внутрипартийной борьбы между группой Сталина и группами оппозиции.
 
ПИСЬМО ОБЪЕДИНЕНИЯ «ПРОЛЕТАРСКИЙ ТЕАТР»
И.В.СТАЛИНУ Москва, декабрь 1928 г.
Уважаемый товарищ Сталин!
Целиком доверяя Вам как выразителю определенной политической линии, мы, нижеподписавшиеся члены творческого объединения «Пролетарский Театр», хотели бы знать Ваше мнение по следующим вопросам, волнующим не только специальные круги, но, бесспорно, и имеющим обще-культурное и общеполитическое значение:
1. Считаете ли Вы, что констатированная партией правая опасность в политике, питаясь теми же корнями, просачивается и в область различных идеологических производств, в частности, в область художественной литературы и театра? Относятся ли к проявлениям правой опасности такие факты, как нашумевший конфликт во МХТ-2 (где советская общественность пока победила), как «головановщина»  (не ликвидированная до конца в Большом театре, но поднявшая голову в консерватории, где на ее сторону встала... партийная ячейка!), как поощрение Главискусством сдвига вправо МХТ-1 (где советская и партийная общественность пока бита)?
Считаете ли Вы марксистским и большевистским заявление т. Свидерского (опубликованное в «Рабочей Газете») о том, что «всякое (?) художественное произведение уже по своей сущности революционно»? Считаете ли Вы марксистской и большевистской художественную политику, построенную на таком утверждении?
2. Находите ли Вы своевременным в данных политических условиях, вместо того чтобы толкать такую крупную художественную силу, как МХТ-1, к революционной тематике, или хотя бы к революционной трактовке классиков, всячески облегчать этому театру соскальзывание вправо, дезорганизовывать идейно ту часть мхатовского молодняка, которая уже способна и хочет работать с нами, сбивать ее с толка, отталкивать вспять эту часть театральных специалистов, разрешая постановку такой пьесы, как «Бег» Булгакова, – по единодушному отзыву художественно-политического совета Главреперткома и совещания в МК ВКП(б), являющейся слабо замаскированной апологией белой героики, гораздо более явным оправданием белого движения, чем это было сделано в «Днях Турбинных» (того же автора)? Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на крупнейшей из московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на «Голгофе».
3. Почему, имея дело с сухой и схематичной агитацией белых газет, мы не полагаемся на "иммунитет" широкого читателя и конфискуем случайно проникающие к нам экземпляры этих газет, отнюдь не думая восстанавливать свободу печати для буржуазии; а имея дело с тою же, по существу, агитацией, но при том искусно замаскированной высоким художественным мастерством «художественников», тем самым во сто крат усугубленной в своей впечатляющей силе, во сто крат более тонкой, действенной и опасной, – благодушно уверены в... «иммунитете» зрителя и щедро тратим народные деньги на подобные инсценировки? Возможно ли, чтобы в какой-нибудь буржуазной стране (например, в Англии), не находящейся в социалистическом окружении, буржуазная диктатура не только смотрела сквозь пальцы на аналогичные проявления пролетарской идеологии, но и щедро субсидировала их из госбюджета? Имеем ли мы дело в данном случае с проявлением более высокого в принципе типа советской демократии или же, попросту, с неуместным прекраснодушием?
4. Как расценивать фактическое «наибольшее благоприятствование» наиболее реакционным авторам (вроде Булгакова, добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих, в лучшем случае, на среднем уровне)? О «наибольшем благоприятствовании» можно говорить потому, что органы пролетарского контроля над театром фактически бессильны по отношению к таким авторам, как Булгаков. Пример: «Бег», запрещенный нашей цензурой, и все-таки прорвавший этот запрет!, в то время, как все прочие авторы (в том числе коммунисты) подчинены контролю реперткома.
Как смотреть на такое фактическое подразделение авторов на черную и белую кость, причем в более выгодных условиях оказывается «белая»?
В чем смысл существования Главреперткома, органа пролетарской диктатуры в театре, если он не в состоянии осуществлять до конца свою задачу (что, повторяем, происходит отнюдь не по его вине)?
5. Если все вышеприведенное позволяет говорить о том, что в области художественной политики «не все благополучно», то достаточно ли интенсивна и действенна, по Вашему мнению, та борьба, которая ведется с этим «неблагополучием», и в развитии которой нам приходилось слышать ссылки наиболее последовательных представителей правого «либерального» курса на Ваше сочувствие? Соответствуют ли истине подобные ссылки, которые мы никак не можем отождествить с хорошо известным нам политическим курсом, представляемым Вами? Все эти вопросы (особенно последний), как Вы знаете, не могут не волновать широкие круги партийной и советской общественности, интересующейся вопросами культурной революции, и мы просили бы Вас дать на них такой же прямой и четкоориентирующий ответ, какой мы привыкли слышать от Вас по другим вопросам
Члены объединения "Пролетарский Театр" В. Билль-Белоцерковский (драматург), Е.Любимов-Ланской (режиссер, директор театра им. МГСПС), А.Глебов (драматург), Б. Рейх (режиссер), Ф.Ваграмов (драматург), Б. Вакс (драматург и критик), А.Лацис (теаработник и критик), Эс-Хабиб Вафа (драматург), Н.Семенова (теаработник и критик), Э.Бескин (критик), П.Арский (драматург).
По поручению членов группы: В. Билль-Белоцерковский, А.Глебов, Б.Рейх.

Как видим, Сталину прямо-таки угрожают! И это неудивительно, Сталин никогда не был всесилен.  В 1928-м году он и подавно не обладал всей полнотой власти. В той опасной игре, которую он вёл, каждый неловкий шаг мог привести его и его товарищей к падению в пропасть. Сталину недвусмысленно намекают на то, что, защищая Булгакова, он может «оступиться».
Формулировки, содержащиеся в этом письме, тоже надо сохранить в памяти. Когда либеральные литературоведы ужасаются и истерят вокруг начавшейся через 20 лет кампании против «низкопоклонства перед Западом», они забывают о том, кто начал первым. А первыми начали именно будущие жертвы этой кампании. Именно они в 20-х 30-х били на убой Булгакова или Голованова, превратив идеологию в дубину. Сталин просто по принципу айкидо направил их же оружие против них самих: латунских, ариманов, лавровичей из «Мастера и Маргариты» и билль-белоцерковских, глебовых, рейхов из жизни.
Стоит обратить внимание и на разницу в оценках пьесы Булгакова «Дни Турбинных». Ворошилову, в прошлом Луганскому слесарю, а после – полевому командиру Гражданской войны, который против этих царских офицеров воевал и сам ходил на них в атаку, «Турбины» понравились. Получается, что ему, революционеру, рабочему и солдату, классового чутья не хватило. А вот товарищи из «Пролетарского театра», едва ли что-то, кроме театральных подмостков, видавшие – те сразу встали на защиту интересов пролетариата.
Думал ли об этом Сталин или нет, но, выдержав паузу, он дал Билль-Белоцерковскому ответ. Адресуя письмо исключительно тов. Белоцерковскому, Сталин как бы даёт понять, что он отлично понимает, кто в объединении «Пролетарский театр» является инициатором травли Булгакова. Дескать «не надо, тов. Белоцерковский, прятаться за спину других товарищей. Мы вас отлично видим и за их спинами». Отвечая на письмо, Сталин по-прежнему даёт понять, что он будет горой стоять а Булгакова.

ПИСЬМО И.В. СТАЛИНА ДРАМАТУРГУ В.Н.БИЛЛЬ-БЕЛОЦЕРКОВСКОМУ
7 февраля 1929 г.
т. Билль-Белоцерковский!
Пишу с большим опозданием. Но лучше поздно, чем никогда.
1) Я считаю неправильной самую постановку вопроса о «правых» и «левых» в художественной литературе (а значит и в театре). Понятие «правое» или «левое» в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно – внутрипартийное. «Правые» или «левые» – это люди, отклоняющиеся в ту или иную сторону от чисто партийной линии. Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр. Эти понятия могут быть еще применимы к тому или иному партийному (коммунистическому) кружку в художественной литературе. Внутри такого кружка могут быть «правые» и «левые». Но применять их в художественной литературе вообще, где имеются все и всякие течения, вплоть до антисоветских и прямо контрреволюционных, – значит поставить вверх дном все понятия. Вернее всего было бы оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка, или даже понятиями «советское», «антисоветское», «революционное», «антиреволюционное» и т.д.
2) Из сказанного следует, что я не могу считать «головановщину» ни «правой», ни «левой» опасностью, – она лежит за пределами партийности. «Головановщина» есть явление антисоветского порядка. Из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться, что он не может освободиться от своих ошибок, что его нужно преследовать и травить даже тогда, когда он готов распроститься со своими ошибками, что его надо заставить таким образом уйти за границу .
Или, например, "Бег" Булгакова, который тоже нельзя считать проявлением ни «левой», ни «правой» опасности. «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белое дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» эксплуататоров, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно.
3) Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбинных» – рыба. Легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое не есть самое хорошее. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес пролетарского характера. А соревнование – дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться формирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы. Что касается собственно пьесы «Дни Турбинных», то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбинных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?
4) Верно, что т. Свидерский сплошь и рядом допускает самые невероятные ошибки и искривления. Но верно также и то, что Репертком в своей работе допускает не меньше ошибок, хотя и в другую сторону.
Вспомните "Багровый остров", "Заговор равных" и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра.
5) Что касается «слухов» о «либерализме», то давайте лучше не говорить об этом, – предоставьте заниматься «слухами» московским купчихам.
И.Сталин

Суть этого письма можно свести к трём пунктам.
1) сводить литературные счеты, прикрываясь политикой, мы вам не дадим.
2) вместо того чтобы критиковать Булгакова, научились бы писать как он.
3) по части политически неоднозначных постановок у вас у самих рыльце в пушку. И кстати, до ваших таировых (Камерный театр) и мейерхольдов мы всё равно доберёмся.

Грубый тон Сталина и едва прикрытая угроза были вызваны не только угрожающим тоном письма Белоцкровского со-товарищи, но и событиями вокруг пьесы Булгакова «Бег», которые произошли между письмом «Пролетарского театра» и ответом Сталина. Если «Дни Турбиных» Сталину удалось отстоять, то спасти совершенно белогвардейский «Бег» через считанные годы после окончания гражданской было просто невозможно. Окрылённый успехом пьесы и нежданной поддержкой ЦК Булгаков явно вышел за рамки не только своих возможностей, но и возможностей Сталина.
В начале января, вскоре после письма из «Пролетарского театра» П.М. Керженцев, зам. зав. Пропагандистским отделом ЦК составляет длинную справку о содержании и «идейно-художественном своеобразии» Бега. В ней, в частности сказано:
«Конечно, нелепо было бы требовать от автора, чтобы он характеризовал представителей белого движения как разложившуюся пьяную банду мешочничающих, грабящих и насилующих офицеров. Врага нам нужно показывать на сцене сильным противником, и меньше всего мы заинтересованы в том, чтобы видеть в нем колосса на глиняных ногах. Но всегда мы должны требовать правильного политического критерия к излагаемым фактам.
Если в "Днях Турбиных" Булгаков демонстрировал частный эпизод из гражданской войны, к тому же вымышленный, то в "Беге" он берет целый исторический этап ее и сознательно его искажает.
Ведь, чего стоит одно противопоставление Корзухина всем остальным белогвардейским персонажам в пьесе. Корзухин – "сволочь", генералы – каждый по-своему, герой. Корзухин – представитель финансово-промышленной буржуазии, т. е. той, которая делала политику в гражданской войне, которая продавалась по очереди интервентам различных мастей, породила корниловщину и держала в своих руках вооруженные силы контр-революции. Автор же противопоставляет Корзухина белогвардейскому движению. Одна из основных классовых движущих сил реакции в гражданской войне оказывается просто накипью, сволочью и слякотью в стане белых. По автору, финансисты-промышленники предали Россию, а кадровое офицерство и генералитет были истинными сынами и патриотами единой и неделимой.
При таком подходе вся классовая сущность белогвардейского движения выхолащивается. Оказывается, вооруженная борьба с большевиками на определенном историческом этапе была не общей политической задачей отечественной и международной буржуазии, а подвигом какой-то группы рыцарей без страха и упрека, быть может заблудившихся, но честных идейных противников.
Итак, белое движение в пьесе дано в абсолютном искажении его клас-совой природы…»

Вскоре после этого Политбюро создаёт комиссию во главе с Ворошиловым. И Ворошилов, спаситель «Турбиных», «Бег» спастись уже не решается. 29 января он пишет в Политбюро  короткую записку: «По вопросу о пьесе Булгакова "Бег" сообщаю, что члены комиссии ознакомились с ее содержанием и признали политически нецелесообразным постановку пьесы в театре.
К. Ворошилов»

А 30 января Политбюро постановляет «Принять предложение комиссии Политбюро о нецелесообразности постановки пьесы в театре».
Однако, даже смирившись с тем, что Бег поставлен не будет, Сталин продолжает буквально грудью защищать Булгакова от латунских-белоцерковских. Вот что он говорит на встрече с украинскими писателями в феврале 1929-го.

«…Или взять, например, этого самого всем известного Булгакова. Если взять его "Дни Турбиных", чужой он человек, безусловно. Едва ли он советского образа мысли. Однако, своими "Турбиными" он принес все-таки большую пользу, безусловно.
КАГАНОВИЧ: Украинцы не согласны (шум, разговоры) .
СТАЛИН: А я вам скажу, я с точки зрения зрителя сужу. Возьмите "Дни Турбиных", – общий осадок впечатления у зрителя остается какой? Несмотря на отрицательные стороны, – в чем они состоят тоже скажу, – общий осадок впечатления остается такой, когда зритель уходит из театра, – это впечатление несокрушимой силы большевиков. Даже такие люди крепкие, стойкие, по-своему честные в кавычках, как Турбин и его окружающие, даже такие люди, безукоризненные по-своему и честные по-своему в кавычках, должны были признать в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь. Я думаю, что автор, конечно, этого не хотел, в этом он неповинен, дело не в этом, конечно. "Дни Турбиных" – эта величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма.
ГОЛОС: И сменовеховства.
СТАЛИН: Извините. Я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения. Для беллетристической литературы нужны другие меры – не революционная и [контр]революционная, советская – не советская, пролетарская – не пролетарская. Потребовать, чтобы и литература была коммунистической – нельзя. Говорят часто: правая пьеса или левая, там изображена правая опасность. Например, "Турбины" составляют правую опасность в литературе. Или, например, "Бег", его запретили, – это правая опасность. Это неправильно, товарищи. Правая и левая опасность – это чисто партийное. Правая опасность – это, значит, люди несколько отходят от линии партии, правая опасность внутри партии. Левая опасность – это отход от линии партии влево. Разве литература партийная? Это же не партийная, конечно, это гораздо шире литература, чем партия, и там мерки должны быть другие, более общие. Там можно говорить о пролетарском характере литературы, об антипролетарском, о рабоче-крестьянском характере, об антирабоче-крестьянском характере, о революционном, не революционном, о советском, антисоветском. Требовать, чтобы беллетристическая литература и автор проводили партийную точку зрения, – тогда всех беспартийных надо изгонять. Правда это или нет?
Возьмите Лавренёва, попробуйте изгнать человека, он способный, кое-что из пролетарской жизни схватил и довольно метко. Рабочие прямо скажут, пойдите к черту с правыми и левыми, мне нравится ходить на "Разлом" и я буду ходить, – и рабочий прав. Или возьмите Всеволода Иванова "Бронепоезд". Он не коммунист, Всеволод Иванов. Может быть, он себя считает коммунистом (шум, разговоры). Ну он коммунист липовый (смех). Но это ему не помешало написать хорошую штуку, которая имеет величайшее революционное значение, воспитательное значение бесспорно. Как вы скажете – он правый или левый? Он ни правый, ни левый, потому что он не коммунист. Нельзя чисто партийные мерки переносить механически в среду литераторов…»

Как видим, Сталин до последнего сопротивлялся натиску «латунских», но в итоге был вынужден уступить. Сладить с агрессивной массой не удалось, и Булгакова пришлось отдать на съедение. Дальше было отчаянное письмо Булгакова Сталину. Звонок Сталина Булгакову и конкретная «адресная» помощь ему. Но постоянно заниматься судьбой писателя и продавливать каждую его пьесу, ставя себя под удар и ломая сопротивление через колено, Сталин больше не стал. Был ли у него другой выход – вопрос по истине пилатовский.
Но так или иначе, дальнейшие события известны всем. Сталин умыл руки и отдал Булгакова на растерзание «синедриону». Затравленный Булгаков один единственный раз в жизни смалодушничал и написал пьесу «Батум», решив, по-видимому, что виновник всех его бед – Сталин, и если подлизаться к нему, то можно получить прощение. Пьеса, напоминавшая крик га-ноцри «Не бей меня», не могла вызвать у Сталина ничего, кроме раздражения.
«Самый главный порок это трусость». Эту точку зрения разделяли с одной стороны Булгаков и Сталин, а с другой – Иешуа и Пилат.

Булгакова уничтожили вопреки Сталину. Причём, уничтожили именно те, кто сегодня наиболее громко кричит о том, что вождь затравил писателя из зависти и жестокости. Понятно, что на том свете разберутся. Однако разберутся не только на том свете. На этом тоже успеют.