Аспергер

                Людям на букву А. посвящается


                I

Пятница.


-Тихо.
-Тихо, - согласилась Тишина.
-Темнеет.
-Да.
Вера щёлкнула настольной лампой, и на потолке образовался аккуратный кругляшок жёлтого света. Желтизна сползла вниз по стенам, по пути обнажив на обоях беззащитные цветы герани. Наткнулась на шкаф, покрыла подоконники.
Из полумрака, один за другим, выныривали предметы.
Вера знала, что если опуститься на четвереньки и посмотреть с высоты роста собственной собаки, то там, на полу, всё приобретёт плотность. И Тишина станет почти осязаемой. Как пыль, она сейчас лежит на вещах, на мебели. Изредка её поднимает вверх какой-то шорох,  и она потом долго оседает – так делает песок в реке, который взбаламутили чьи-то ноги.
- Слышишь? – спросила Тишина.
- С улицы доносится.
- Нет, - запротестовала Тишина, но снова воцарилась.
Короткий звонок в дверь насквозь пробил комнату. В комнате зияла дыра, как от снаряда.
Начался прилив. Комнату затапливало, в глазах резало от поднимающегося со дна песка. Стол, стулья ушли под воду. Вера, вперемешку с книгами, выпавшей из шкафа одеждой, посудой, натыкалась на них, как на подводные скалы. Свет остался где-то далеко вверху. Вере заложило уши, но это не была прежняя Тишина. Она ничего не слышала, как не могли бы слышать вы, среди тысячи звуков, как не можете различить цвета в чёрном. Эта Тишина была однородной чёрной массой звуков, она оглушала.
Вера собрала последние силы, и толкнула дверь. Поток воды вырвался на лестничную клетку, неся в себе обломки мебели. Уровень воды спустился до пояса. Вера снова ощутила под ногами дно.
- Здравствуй.
Тяжело дыша, Вера втолкнула топчущуюся фигуру в дом, не разбирая, кто перед ней стоит.
Вода уже совсем сошла, когда Вера подняла глаза на пришедшего.
Гера ходил по ещё совсем недавно затопленной кухне, доставая столовые приборы из шкафа. Позвякивая чашками, накрывал на стол.
Вера прижалась к стене, затерявшись в россыпи цветов на обоях, но звуки её нашли и здесь.
- Вера, ты ужинать будешь?



                II
Суббота.


Слова коченели под льющимся с неба потоком. Вера смотрела, как Гера пытался что-то ей объяснить, яростно бил носком ботинка по траве, отходил на несколько метров и тут же возвращался. Ей было холодно, одиноко. Она бы с радостью сейчас променяла это место на что-нибудь менее сырое, но ливень, кажется, не оставил сухим абсолютно ничего. Проник и оставил маленькую лужицу на каждой точке этого города. Город растёкся, как-будто чернила. Оставалось только угадывать в этих бесформенных пятнах предметы и держать в поле зрения Геру, превратившегося на этот момент уже в дроблёную геометрическую фигуру. Так бывает, когда едешь в трамвае, снаружи идёт дождь, и ты рассматриваешь прохожих через  мокрое стекло на заднем сиденье. Вода преломляет, уродует изображение и на стекле образуются удивительные картины из людей, их частей, как в детском калейдоскопе. Потом дождь усиливается и всё исчезает. Вот так же сейчас пропадёт и Гера.
Под дождём развивается близорукость. Каждый погружается в себя, и если в это время человека не отвести в укрытое от дождя место, он рискует потерять связь с окружающим миром. Но сейчас дождь, похоже, утихал.
- Послушай, - обратилась она к Гере, - ты не мог подвинуться, я стою в луже.
Гера удивлённо посмотрел под ноги, как-будто всё это время не замечал, какая погода сейчас. С его лба всё ещё стекали струйки воды, разоблачённые джинсы приобрели тёмный синий цвет. Гера неуверенно сделал полшага вправо, посмотрел на Веру с досадой, а затем резко развернулся на пятках и зашагал в сторону центра.
Вере не хотелось идти за ним, но желание сменить вид этого напрочь промокшего неба на что-то более сухое потянуло её следом. Так они прошли несколько дворов: он шёл впереди, не оглядываясь и лишь изредка замедляя шага, чтобы повыше задрать воротник пальто – он тоже замёрз.
Холод их сблизил. В такую погоду не хочется идти в одиночку, и Гера позволил себя догнать. По улице Гречникова они уже шли плотным гуськом, а ближе к центру – вообще сравнялись.
- Разбитое зеркало вновь стало круглым, - Вера вспомнила недавно прочитанную китайскую идиому и не удержалась. – Приятно быть круглым.
- Приятно. – Гера всё ещё мрачно смотрел впереди себя, но было видно, что он уже не злится.
На набережной, которая полукольцом охватила совершенно чёрную из-за заплывшего тучами месяца, реку, было безлюдно. Они с трудом прорезали эту, казалось, сгустившуюся массу ночи и пустырями вышли к дому.
- Гера!
У подъезда Вере пришлось сделать рывок вперёд, чтобы не дать прогулке закончится раньше времени. Очутившись между ним и дверью, она положила руки на герины плечи, как это делают матеря перед своими сыновьям, когда хотят сказать что-то особенно важное, и быстро произнесла:
- Как только ты принимаешь своё одиночество, оно начинает составлять тебе компанию.
Гера кивнул, он так делал всегда, когда не понимал её. Но не смотря на это, Вере стало спокойнее.
               

                III

Воскресенье.


Не обладая собственными голосовыми связками, Темнота каждый раз звучит по-разному. Она вынуждена принимать то звучание, которое создают погружённые в неё предметы. Но у неё потрясающая акустика. Она в тысячи раз усиливает любой произведённый в ней звук. Вера лежала с закрытыми глазами. Когда будильник прозвонил в третий раз, Гера по-театральному раскинул руки и произнёс: «Занавес!». Глаза распахнулись.


                IV

Понедельник.


Вера заглянула в герины глаза, как заглядывают в оркестровую яму любопытные зрители между актами спектакля.
- Всё имеет свою тональность. В тебе целый оркестр, послушай.
Вера склонила голову и прикрыла глаза.
- Слушай!
Но Гера лишь помотал головой – он ничего не слышал.
Они сидели у фонаря. Свет доставал до окон, вгрызался в первые этажи, и Вере казалось, что стены обглоданы им, как кости бродячими собаками.
- Молодая москвичка, – начал после паузы Гера, - среди всех этих подворотен, гаражей, больше не находит ориентиры,  натыкается на безысходность. Ломает себе ключицу, в попытках её пробить. Начинает читать труды экзистенциалистов, убеждается в необратимости существования…
- Безысходность. – Повторила Вера задумчиво.
-…пытается бросить, но “Тошнота” уже не отпускает.
Фонарь стремительно рос, был где-то далеко вверху и уже не имел никакого значения.
- Нет. – Вера неожиданно поднялась с парапета и решительно зашагала по длинной освещённой аллее.
- Смотри, - крикнула она уже издалека и вскоре скрылась за поворотом.
Гера смотрел на то, как Вера борется с безысходность. Пройдёт ещё немного времени, и её силуэт возникнет на дальнем конце аллее, так и не найдя выход из этого склепа, комка неупорядоченных человеческих эмоций.
Прошло полчаса. Вера не возвращалась.

Гера брёл знакомыми улочками. Небо заросло звёздами, и ему было легко находить себя среди одинаковых бетонных зданий, выстроенных, казалось, ловкими детскими ручками, которые в песочнице лепят длинные ряды аккуратных и похожих одну на другую пасочек.
Дома Веры не было. Одиноко болталась задетая лампочка под потолком. Россыпь цветов на обоях поредела. Гера занял кресло напротив обеденного стола.
- Здравствуй. – Поздоровалась с ним Тишина.