Старики. Анна Стефановна

Однажды на перекрестке я обратила внимание на старушку, которая не успевала его перейти. Медленно шаркая ногами, она несла тяжелую сумку с продуктами. Оглянулась и быстро вернулась за ней, почти вырвала из её рук нелегкую ношу: «Держитесь за меня!» – крикнула я на шумной дороге, утянув её с проезжей части. Старушка мне показалась такой беспомощной, что я предложила донести её покупки домой. По дороге мы познакомились и разговорились. На мои расспросы Анна Стефановна поведала, что живет одна, хотя и дочь, и сын есть, и внуки, правнуки уже взрослые, да все заняты, работают и беспокоить по пустякам их не хочет. По хозяйству ещё сама справляется, а прибраться в доме на выходных кто-нибудь из родных приходит. Когда узнала, что бабульке 93 года, то была удивлена, для такого возраста она выглядела просто молодцом. Она ласково обращалась ко мне: «Милое дитя!», а мне уже за 50 лет.

Старушка уговорила зайти к ней в гости и непременно попить чаю с вареньем. Я никуда не торопилась, а моей новой знакомой уж очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Невысокая, худая, одета почти во всё тёмное, но опрятная, Анна Стефановна, преодолев с легкостью несколько ступенек крыльца, пригласила в дом. Он оказался ещё послевоенной постройки: мебель, ковры, обои были настолько старенькими, что, казалось, даже запах был каким-то специфический, с первого взгляда понятно было, что жизнь здесь остановилась примерно в конце 70 годов прошлого века.
 
Старушка сразу захлопотала на кухне, и принялась готовить травяной чай из липы, что росла в палисаднике перед домом. А я, мельком оглядев многокомнатный дом, зашла в зал и с интересом принялась рассматривать старинную фотографию на стене. В большой раме портрет молодой девушки с уложенной толстой косой на голове. По мягким, нежным чертам лица узнавалась Анна Стефановна и рядом строгий с сосредоточенным видом в военной форме мужчина.

– Это мой Фёдор, – слегка улыбаясь, сказала старушка, – послевоенная фотокарточка. А это моя дочь, это её дети. – И она принялась подробно рассказывать, кто изображен на многочисленных снимках, аккуратно расставленных на невысоком стареньком серванте, в современных рамках, расхваливая свою многочисленную родню.

– А это что? – я показала на большую открытую тетрадь, исписанную мелким почерком. На столе лежало стопкой ещё несколько тетрадей.

– Это я сюда всё записываю, что я делала за целый день. А потом всё дочери рассказываю. Вот сегодня и про тебя, милая, напишу, какая ты добрая, – она опять искренне, мягко, по-стариковски улыбнулась.

– И про войну помните? – почему-то спросила я. И она маленькой сухой рукой показала на несколько тетрадок, лежавших отдельно от остальных, на секунду задумалась и закивала головой. – А что помните? – не унималась с расспросами я.
– Тебе, милая, правда, интересно? – усаживая меня в старенькое, уже проваленное кресло, Анна Стефановна расположилась напротив и посмотрела вопросительно из-под толстых очков.

– Мои дедушки с войны не пришли, а когда бабушки умерли, только потом одумалась, что не нашла минутки расспросить, как они жили до войны и как после. Может, молодая была, глупая, казалось, что все живы как-нибудь потом поговорим о прошлом, а, может, нами сегодня тема войны ещё острее воспринимается, – сказала я, а у самой ком к горлу подобрался.

Старушка кивала головой, похлопывая рукой по тетрадям, тихо произнесла: – Моим родным тоже всё некогда поговорить со мной. А я всё записываю, что помню. Скучно, делать всё равно нечего, телевизор гляжу редко, – она словно оправдывалась за такую, казалось бы, никому ненужную работу, но для неё очень важную. – Зато когда меня не станет, возможно, правнуки почитают. Может, им будет интересно?! – Она задумчиво посмотрела на настенный портрет мужа и губы её вздрогнули.

– Федя учился в городе на шофёра, а я на медсестру, – начала свою историю Анна Стефановна.

Действительно, какая память, удивилась я?! Она подробно рассказала, как познакомилась с будущим мужем, о его и своей многочисленной семье. Как ей, ещё неопытной медсестре, во время войны, осенью 1941 года пришлось принимать роды у сестры мужа. Сынишке суждено было появиться на свет, когда его отца уже не было в живых. Как в 1942 накануне нового года из-за одной спрятанной в сарае курицы сама могла погибнуть, окажись немец любопытней да проворней, так расстреляли бы её как партизанку, ведь казнили же девушку в соседнем селе. Затем она мельком рассказала, как 1943 всем селом расчищали дорогу от снеговых заносов, чтобы скорей прошли наши танки по дорогам и гнали врага с нашей земли.

Я с интересом слушала Анну Стефановну, боясь пошевелиться, чтобы не отвлечь её от душевного рассказа. Она всё описывала в подробностях, как будто это было только вчера. Я смотрела и думала: какой удивительный, интересный человек эта маленькая старушка! Её лицо было покрыто мелкими мягкими морщинками, а маленькая фигура, доброе улыбчивое лицо, и особенно сухие, с выпуклыми венами руки напоминали мне мою бабушку по папиной линии.

В её доме со всеми удобствами есть всё самое необходимое, и ей ничего не надо, кроме того, что было куплено ещё при муже, которого нет уже почти 30 лет. Похвасталась Анна Стефановна, как она лихо владеет чудо техникой – сотовым телефоном, подаренным любимым внуком. Потом уже с грустью говорила, что давно умерли её подружки, и даже на улице не с кем поговорить. А из родных семи сестёр осталась только одна Марфа, и та живёт на Украине. – Много племянников и их внуков, да только уже никто никому не нужен в этом возрасте, – с грустью подытожила она.

Давно уже остыл липовый чай, который из-за разговоров не удалось попить. Уже стемнело. Мы нежно попрощались, расцеловались, как давние подруги, и я пообещала, как будет время, навестить её, и уж тогда обязательно выпить чаю и ещё поговорить. Почти три часа я общалась с Анной Стефановной, с чужой бабушкой. И как только я закрыла ворота её дома, почему-то хлынули из глаз солёные колкие слёзы. Я подумала: что-то дорогое, важное в моей жизни прошло мимо меня и теперь не исправить, не у кого спросить и узнать о моих родственниках, которых уже нет. А я, когда была маленькой, на каникулах каждое лето приезжала в деревню то к одной, то к другой бабушке, и никогда не заходил разговор у нас о том, как раньше жили, чем занимались наши прародители. Даже когда со своими взрослыми детьми приезжала в гости проведать бабушку, привозила гостинцев, поговорила мельком о буднях, и никогда так долго по душам не разговаривали ни с одной, ни с другой родной бабушкой, как только что общалась я с чужой чьей-то мамой, бабушкой, прабабушкой. Если бы можно было хотя бы на часок вернутся в прошлое, я бы расспросила обо всём, хотя бы выяснила их даты рождения, их отчества. Может, зная о них побольше, нашла бы сведения в интернете, где и в каком звании воевали, как погибли? Может, узнала бы, где похоронены, то обязательно поехала бы хоть на край света, чтобы положить цветы и поклониться. Мои родители своих отцов не видели: так совпало, что они родились в начале войны. Поэтому и рассказать ничего толком не могли, а, может, не принято было об этом говорить. Не знаю, по какой причине, но сведений о дедушках и бабушках у меня мало.

На следующее утро в храме я поставила свечки. И батюшка в поминальной молитве среди многих имен произносил имена моих дедушек, погибших на войне: Михаил, Павел, и моих бабушек: Евдокия и Иулиания.