Возвращение

   

                Деревне Макарово, что в Пестяковском районе,Ивановской области, посвящаю.

   Тихо, спокойно летом в деревне. Утром разбудит тебя соловей. Днём выйдешь в поле – ромашек охапки, синь колокольчиков, неба простор. Медленно речка несёт свои воды мимо ракиты, склонившейся к ней. Здесь мы купались, ловили гольянов, прыгали в омут с холодной водой.
Вновь я, как в детстве, тропинкой знакомой в милую рощу спешу. В рощу вошёл, к берёзке прижался, слышу, как дятел стучит вдалеке. В этих кустах объедался малиной, здесь первый ландыш нашёл. Здесь мы влюблялись, любили, прощались…
Здесь наше детство прошло.

   Кейс отброшен в сторону, шляпа повисла на кустах разросшегося тёрна. Усталость на лице, в движенье рук, во взгляде. Вот сделал к тополю два шага, припал к стволу  и,в задыхе рванув брызнувший пуговицами ворот, прошептал:
   – Стоишь? Когда ж ты вырасти успел?
   Подставил грудь под ветер, нёсший прохладу, и с замиранием в сердце вдыхал запахи, так мучившие много лет. Дышал и слушал, что тополь говорит. Смотрел, не узнавая. Там был амбар; здесь сад, с туманом по утрам и комариным звоном; здесь улица, с мычанием коров и щёлканьем бича. Всё было: и звонкая молочная струя, и первый удивлённый взгляд соседки босоногой, в конопушках…

   Но как  всё изменилось! Где был усад с травой по пояс, теперь лишь иван-чай да заросли крапивы. Терновник буйствует вокруг. Лишь луг вдали остался прежним. Но нет! И он берёзками зарос. Ещё несколько шагов вперёд – и вот оно, крыльцо с резной верандой. О Боже! Вместо дома лишь куча мусора, заросшая крапивой. Он сделал шаг и, как подкошенный, упал. Лежал, надеясь вновь услышать скрип ступенек, но, кроме шелеста листвы, не слышал ничего. Хотел увидеть мать, спешащую ему навстречу с простёртыми руками. Отца хотел он видеть. Нет, не того, не вставшего из-за стола, не сделавшего шага, чтоб сына проводить.
   – Бежишь, сынок? Ну-ну, беги, – сказал тогда и замолчал. Ни слова больше не промолвил. А мать, прижав к губам платочек, стояла, к печи прислонясь, печально глядя то на мужа, то на сына. Она давно отплакала своё.
   – Храни тебя Господь, сынок, – шептали её губы.
   – Прости, отец. За всё прости.
   И вдруг тяжёлая рука отца, та, что ласкала в детстве, легла на голову ему. Под тяжестью её согнулся, не в силах выпрямиться, встать.
   – Не у меня проси прощенья. У матери проси.  Прощения проси у матушки-земли, которую ты предал. А я тебя, сынок, давно простил. Прости и ты меня, коль сможешь, – прошелестело и пропало.
   – Отец, я дома. Я приехал, – хотел он крикнуть, но не смог. Дыханье вдруг перехватило.
   Солнечный луч в последний раз вонзился в небо, скользнул по гладкому стволу. И было непонятно: в ушах звенит,  иль  песня жаворонка славит жизнь.

   Эпилог
   Нашли его на третий день. Нашли случайно. Он словно плыл в безбрежном васильковом «море», куда сбежал ещё мальчишкой.