Несколько дней из жизни поэта

Она была поэтом и девушкой, что делало ее жизнь намного сложнее. Она умела подбирать слова, выстраивать  из них ритмы, заставлять слова кричать, плакать, улетать  и возвращаться, превращаться в камни и облака.

Но кроме этого ей надо было уметь ходить в магазин, готовить для себя и для мамы  по воскресеньям обеды, учиться в университете, ездить на трамвае, и выходить на нужной остановке. Трамвайная кондукторша не подозревала, что она поэт и требовала приобретать билет на общих основаниях, как и все остальные  пассажиры.         

Катя, так звали поэта, приобретала билет, брала сдачу и выходила на нужной остановке. Потом она шла на лекции в университет, обедала между парами в университетской столовой, а ближе к вечеру надо было возвращаться домой к маме.

Все эти движения было нетрудно выполнять, если бы не одно обстоятельство… Катя совершенно не представляла, когда ей вдруг захочется сочинять стихи. Её, собственно, никто и не спрашивал,  хочет она этого  делать или не хочет. Сама она даже не знала кто этот внутренний человек, подчинявший вдруг ее своей воле.

Просто в определенный момент она начинала чувствовать подступавшее волнение, которое все усиливалось. А потом она внезапно  видела или понимала, как можно превратить дерево, человека, трамвай в строчку стихотворения, найти нужную рифму,  а потом придумать следующую строчку.

Это рождалось где-то внутри и вылезало в самые неожиданные моменты: на лекции, в столовой, в маршрутке. Хорошо если под руками были конспект и ручка, тогда можно было что-то и записать. А в холодном трамвайном вагоне среди пассажиров  или на остановке под дождем,  приходилось твердить и повторять  про себя строчки, чтобы не забыть.

Катя все-таки была девушкой организованной, и когда-то сама себе сказала, что в публичных  местах она за ручку и бумагу хвататься не станет, и никаких нелогичных движений делать не будет. А просто попробует запомнить все, что ей приходит в голову. К тому же стихи иногда являлись не только как строчки, но и в другом виде тоже.

Это могло быть движение, поза человека, его голос, внешний вид, грязная лужа на тротуаре, вынырнувший из-за угла автобус – все эти картинки тянули за собой слова, которые выстраивались парами, тройками, строчками. Иногда вдруг выскакивало слово, которое просто кричало:
- А меня надо зарифмовать, я подойду, я не глагол, а другая часть речи!

Катя соглашалась и начинала подбирать слова, которые можно было поставить впереди или после крикуньи. Сочинялись две строчки, в общем, от всей этой мысленной словесной суматохи  очень скоро начинала болеть голова, и выход был один: записать строчки и тут же о них забыть. Позже, дома за столом, она превращала эти наброски уже в стихи.

Когда Катя склонялась над листом бумаги, начинала писать, зачеркивать, ставить скобки, стрелки, время куда-то исчезало. Часто к концу работы над стихом вдруг оказывалось, что оно, исчезнувшее время, просто убежало вперед, и поджидало Катю возле девятки или десятки, тогда как Катя думала, что еще только восемь часов.

Приходилось срочно бросать тетрадь, идти варить макароны на завтра, делать омлет на ужин, а потом мыть посуду. Между кухонными делами надо было поговорить с мамой, располагавшейся на диване перед телевизором и выслушать последние новости в ее изложении.

Новости делились по важности: на новости дома и двора, новости города и области, и отдельно - президентские. А мама была уже пенсионеркой и поэтому имела обо всем свое собственное суждение.

Начинала мама с наиболее острых новостей, тех которые волновали ее больше всего и которые как-то могли отразиться на их с Катей жизни. Это были цены на лекарство, изменение квартплаты неизменно в одну сторону, скандальные происшествия  с высшими лицами города, либо с членами правительства. Потом шли военные новости: или с Ближнего Востока, или из соседних стран. Но самую последнюю новость вечера  мама всегда заканчивала словами:
- Но президент у нас - молодец!

И дальше она объясняла, почему он – молодец. Обычно в мамином изложении   на интересы страны покушались то японцами, то англичане, то американцы. Но президент-молодец всегда разоблачал происки недругов и не ронял свой авторитет в маминых глазах.

Иногда новости сводились к пересказыванию  старушечьих разговоров на скамеечке перед домом. Оказывается, у бабушек-пенсионерок была довольно насыщенная событиями жизнь, особенно когда было тепло и светило солнце. Тогда Катя узнавала, что к бабушкам приходил некий Вася из крайнего подъезда и начинал «клеиться» ко всем «женщынам» подряд, поскольку был уже вдовцом.   
 
Но женщины  давали ему отпор, и он уходил ни с чем. И тогда пенсионерки набрасывались на Шуру с третьего этажа, которая сомневалась, что наш президент – молодец,  что министр обороны страны наведет порядок в армии, и что  дворники будут, наконец-то, чисто мести двор.

Насчет президента и министра обороны Шуру – уламывали, и она сдавалась, но по дворникам – стояла насмерть и никаким доводам не поддавалась.

Мама пыталась втянуть Катю в разговоры о проблемах, обсуждаемых на лавочке, о китайских новостях, задавала вопросы, но Катя отвечала невпопад и мама все время говорила, что она совершенно не знает жизнь и совсем пропадет без маминых советов.

Но Катю почему-то больше волновало, что пропадут и забудутся  две строчки, которые крутились в голове, пока она слушала мамины размышления.      

А еще у Кати был молодой человек, с которым она встречалась по воскресеньям, иногда среди недели или в субботу, когда молодой человек решал встретить Катю после университетских лекций и проводить  домой. А по воскресеньям они гуляли в парке, и если было тепло и не было дождя, то сидели на скамейке.

Молодой человек научил Катю обниматься и целоваться, и хотел научить еще кое-чему, но Кате это пока было не нужно. Она пыталась научить молодого человека смотреть на небо, облака, траву, но Виталию, так звали молодого человека, это было неинтересно. И после разглядывания какого-нибудь дерева он обычно спрашивал: «И что дальше?» Дальше они вставали и шли на трамвайную остановку и ехали в сторону Катиного дома.

О будущем Катя задумывалась, но мысли пока были какие-то неопределенные: она понимала, что через несколько лет закончит университет, и видимо где-то будет работать. Что возможно выйдет замуж, может быть даже за Виталия. Что стихи будет продолжать писать и, возможно, их однажды напечатают в толстом литературном журнале.

А пока доваривались макароны, Катя смотрела в окно и краем уха слышала диалог мамы с телевизором. Мама знала, что Катя пишет стихи, но особого значения этому не придавала, предполагая, что все девушки в этом возрасте что-то пишут.   

Когда Виталий провожал Катю домой, она брала его под руку, крепко прижималась к руке и поворачивала голову в его сторону, чтобы лучше чувствовать запах кожаной куртки. Ей казалось, что этот кожаный аромат переносит ее куда-то в другое место на Земле, в африканские джунгли или на берег океана лунной ночью.  Чуть искоса снизу она посматривала на лицо молодого человека, и он казался ей сильным и бесстрашным, а его привычка чуть приподнимать нос и подбородок делала его похожим на гордого орла.

Катя не понимала до конца, что ей нравилось в этот момент: или сам Виталий, или ее Катины представления о нем. Когда он молчал, Катя могла разглядеть в нем байкера, молодого охотника, ковбоя или индейца. Когда Виталий поворачивал голову, улыбался уголками губ, и смотрел на Катю сверху вниз, она вдруг видела в нем молодого Джека Лондона, сильного,  умелого, но слегка застенчивого парня.

У нее даже были стихи, связанные с Виталием.

Каждый раз тебя вижу впервые,
Даже если в стотысячный раз.
Фонари, как зимы часовые,
Отдадут узнаванья приказ.

Только голос тебя снова выдаст,
Тонет ключ в хитроумном замке.
Как обычно навстречу я выйду
Босиком,  лишь в платке налегке.

В полумраке сжимается угол,
Сахар, чай, вкус батона с халвой.
А когда мы узнаем друг друга,
Ты уже соберешься домой.


Катя не очень понимала, какое отношение эти стихи имеют к Виталию. Жила она с мамой в двухкомнатной квартире на шестом этаже, окна выходили на солнечную сторону, домой она молодого человека не приглашала, и уж конечно, чаи с ним не распивала. Но, тем не менее, какое-то отношение Виталий к этим строчкам имел.

Облако снова упало на землю
Лужей разлилось, осколками льдин.
Окна не спят, но уже сладко дремлют,
А фонари у высоких витрин,
Как в зеркала для привычных красавиц
Строго, спокойно глядят и молчат.
Словно потребовать с каждого вправе
Слов комплимента, и пусть - невпопад.


Когда сочинялись эти строчки, вдруг выяснилось, что Виталию надо уезжать на неделю в командировку. Он был каким-то знающим компьютерным специалистом, и в другом городе без его помощи никак не могли обойтись.

Кате он сказал, что в филиале от фирмы, в которой он работал, никак не могут разобраться с базами данных, что его коллега, никак не может поехать по семейным обстоятельствам и поэтому посылают его, Виталия, молодого, красивого, умного, легкого на подъем и мало чем обремененного.

Когда они шли по вокзальной площади капал дождь, на перроне дождь пошел еще сильней, и Катя была рада, что Виталий не заметит слезинок, которые вдруг начали катиться из Катиных глаз.

И к тому же, у Кати в голове вдруг запрыгали вдруг, неизвестно откуда взявшиеся слова:
Вокзал короткой передышкой,
Между надеждой и войной…

Катя прекрасно понимала, что нет никакой войны, что молодой человек через неделю вернется, что она, Катя, будет встречать его на этом же перроне, но дождь усиливался, сердце Кати кто-то сжимал сильно и безжалостно, слезы застревали в уголках губ, а она незаметно их слизывала языком.

Виталий двумя ладонями слегка сдавил Катины щеки, чуть пригнулся для поцелуя, но в это время ему за воротник попала здоровенная капля дождя, поэтому он наскоро поцеловал Катю в лоб и боком шагнул на подножку.

В вагонной двери он поборолся со своей большой спортивной сумкой, кое-как протиснулся между проводницей и стенкой, поезд уже плыл вперед, а Катя под дождем осталась где-то сзади.

Дома Катю увидела привычную картину: мама комментировала телевизионные новости и уже, видимо, приготовила президентскую фразу, чтобы вставить ее в нужном месте.

Катя стояла перед зеркалом, смотрела на себя с мокрыми осевшими волосами, мокрыми щеками, потеками туши под глазами и видела лишь маленькую девочку, которая вдруг осталась совершенно одна в целом мире, без  сильного молодого парня Джека Лондона, друга-индейца или молодого охотника. А президент-молодец  в данный момент был далеко, сил и времени у него на всех, пожалуй, не хватило бы.

Два дня Катя ощущала и чувствовала пустоту вокруг, машинально здоровалась с соседями в подъезде, задумчиво сидела на лекциях в университете и старалась не выходить из дома без зонта.

На третий день дожди прекратились, и осень подарила несколько солнечных дней, но было понятно, что это последние  сухие  дни перед окончательным и уже бесповоротно  мокрым периодом  предпоследнего осеннего месяца.

На Катю солнце подействовало благоприятно, она повеселела, избавилась от зонта в руках и смутной тревоги. Тем более, наконец, позвонил Виталий из другого города и сообщил, что у него все хорошо, что он с утра до ночи занимается этими проклятыми базами данных, проверяет работу ключей, что современные базы данных – реляционные, а большинство тамошних людей их плохо понимают, потому что привыкли к иерархическим, что…

А дальше он засыпал Катю терминами, которые она совершенно не понимала, но ей хватило того, что она просто услышала звук его голоса. А конце разговора Виталий сказал, что денька через три-четыре он приедет и пусть Катя его встретит.

А еще у Кати сами собой сочинились стихи, она даже не помнила когда она начала их писать, помнила только, что долго писала последнюю строфу, но так полностью и не смогла выразить словами то, что чувствовала.

Прощай, иди! Часы, вокзал,
Перрон и пять минут молчанья.
С  дождем смешается слеза
И замедляется дыханье.

Шарфом прикрою воротник,
И взгляда выше плеч не брошу.
Допустим, ты поехал на пикник,
Допустим даже ты – хороший!

Но как унять дрожанье рук,
Как перестроить хрипы связок,
Когда твой поезд  дернет вдруг,
И оборвет былые связи.

И я останусь в пустоте
С дождем, перроном и улыбкой -
Гримасой боли на холсте
И прошлогоднею ошибкой.

Ошибкой встречи, и потом
Волной ненужных ожиданий,
Когда осеннее пальто
Зимой напомнит о свиданьях.

Прощай, иди! Вокзал поплыл
В дожде, во времени, в пространстве.
Не стоит сглаживать углы
Привычного непостоянства.

Уезжал Виталий в дождь, а вернулся в солнечную погоду. Он сразу увидел Катю на перроне и еще издали с подножки начал махать рукой. Когда поезд остановился, проводница сказала, что он сумасшедший, чуть под колеса не свалился. А потом прибавила, что нечего было каждые пять минут к окнам бегать, видишь, явилась твоя «краля».

Катя стояла рядом и слушала,  а по лицу Виталия не было видно, что это все про него говорилось, он опять сделался серьезным и гордым.

Она шла как обычно рядом, держала крепко Виталия под руку и мучилась, что уже совсем ничего не испытывает, ни радости, ни восторга. Она думала о том, какое она   чудовище, какая бессердечная, равнодушная и дальше все примерно в таком же духе.

А еще о том, что почему-то пока Виталия не было в городе, она многое воспринимала в полусне и многие привычные движения делала машинально, думая о другом.

Но это другое она никак не смогла уловить, понять что это, образ не возникал, слов не было, мысли не складывались. Она сейчас просто чувствовала усталость, тяжелую, давящую, не дающую нормально дышать.

Виталий просто и гордо нес голову, смотрел вдаль поверх попадавшихся навстречу людей и молчал. Видимо ему было достаточно того, что Катя его встретила, что он сумел с подножки приближающего поезда разглядеть ее маленькую фигурку на перроне, а потом уже когда стоял рядом, что-то еще увидеть и в ее глазах.

Когда они дошли до подъезда Катиного дома все старушки на лавочке были в сборе. Они как обычно о чем-то оживленно разговаривали, но замолчали, когда молодые люди приблизились.

То ли они давно не видели Виталия и забыли о его существовании, то ли разговор был о неприятном, но на молодого человека они посмотрели с раздражением.  А Шура с третьего этажа вообще прошипела под нос, ни к кому не обращаясь, что-то вроде того, что молодежь бросает сигареты и бумажки, где попало, а дворников по городу не хватает.

Перед тем как расстаться с Виталием возле подъезда Катя внимательно посмотрела на старушек и увидела, что они точно такие же, какими были неделю, месяц, полгода назад. А между тем с ней, с Катей, за последнюю неделю произошло что-то такое, что она чувствовала себя совсем другой.

Поэтому на бабушек она смотрела удивленными, новыми глазами. Похоже, что и Виталий остался таким же, потому что он сказал, прощаясь, те же слова, что и всегда, а  ведь они не виделись целую неделю.

Катя поднялась к себе на шестой этаж, вошла в квартиру, прошла на кухню и посмотрела через окно вниз. На противоположной стороне улице виднелась маленькая фигурка, это был Виталий, он почему-то еще не ушел, а просто стоял и все.

Конечно, он знал, где расположены Катины окна, но встал боком и просто стоял и, видимо, смотрел вдоль улицы, и непонятно было, куда он собирался идти или ехать со своей спортивной сумкой.

Перед Катей на подоконнике лежала раскрытая книга стихов. Она читала их вчера вечером, пока готовился ужин.

Страница была раскрыта на стихах, которые назывались просто: «Для школьного возраста»

Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.

Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.*

Катя пробежала машинально глазами строчки и вдруг как-то неожиданно быстро поняла, что когда неделю назад Виталий уезжал, а она провожала его в дождь на вокзале, то нарушилась, сломалась, раскололась ее привычная жизнь.

Оказывается она, эта жизнь, была нежной, хрупкой, воздушной и стеклянной одновременно, и ее легко можно было разрушить. Университет,  мама, старушки на скамейке, Виталий, как молодой Джек Лондон, стихи, дождь, парк – все это было одновременно и весомо-значимым, как камни или кирпичи, и легким и воздушным, как проплывающее облако.  А сегодня все опять сложилось в привычный орнамент  или порядок, и опять стало узнаваемым.

Но Катя за эту неделю стала другой, потому что увидела отчетливо и ясно, как может разрушиться ее стеклянный город и что она могла бы чувствовать при этом.
Когда стеклянных этажей
До неба вырастет громада…


А что будет дальше, что будет завтра, Катя не знала, совершенно не знала. Но ее это сейчас почему-то совсем не тревожило…


Она вдруг представила, что из окна своего шестого этажа вылетит, как птица, пронесется над городом, улицами, над головами прохожих. Бабушки на скамейках подумают, что это был легкий осенний ветерок, а Виталий, наверное, ничего не подумает, а просто вспомнит о ней, Кате.


А она, Катя-птица, увидит людей, мостовые, блестящие трамвайные рельсы так, как никто не видит и все это сольется в одну пеструю, большую, еще и дышащую картину.


Солнце вынырнуло из облаков и стало светить туда же, куда смотрела Катя. А Катя подумала, что по крыше дома гуляет ярко-желтая звезда и протягивает свои длинные руки до самого асфальта, трогает крыши бегущих трамваев, и от этих прикосновений трамваи тихонько позванивают.


Город продолжал жить своей жизнью, и Катя почувствовала, что она тоже часть этой жизни, и что кроме нее никто не сможет рассказать ни о вечернем солнце на крыше, ни о трамваях-улитках, ни о веселых пузатых облаках.


Сзади тихо подошла мама, мягко дотронулась до плеча  и спросила:
- Что ты, Катюша, что?
- Все хорошо, мама, все хорошо!   
   
 
 
* И.Бродский «Для школьного возраста»