Забыть Лилс Уилсон. Глава 7

На биологии Патрик сидит за соседней партой справа от меня. Незнакомая мне девушка сидит передо мной и поправляет свои длинные светлые волосы, отбрасывая их на спину. Патрик словно зачарованный наблюдает за ее действиями. Я, неосознанно пропускаю, свои короткие темные пряди через пальцы на секунду жалея, что у меня уже нет длинных волос.

— Ты что пялишься на нее? — шепотом спрашиваю у Патрика.

Патрик быстро поворачивает голову в мою сторону и проводит рукой по лицу, убирая с лица это мечтательное выражение.

— Что? Нет.

— Нет, ты пялишься на ее волосы, — подтруниваю я его шепотом, чтобы девушка, сидящая впереди нас не услышала.

— Отвянь, Лилс, — просит он и переводит взгляд на доску, случайно, совершенно случайно проведя взглядом по ее спине.

— Ты определенно на нее смотришь, — шиплю я ему, пытаясь не засмеяться над его нелепостью.

Я замолкаю и показываю Патрику на нее указательным пальцем, стараясь сдержать улыбку, и приподнимаю брови. Патрик качает головой и жестикулирует, чтобы я не смела этого делать, но меня уже ничего не остановит.

Я стучу ее по спине, привлекая ее внимание. Девушка оборачивается, сводя брови на переносице от удивления. Черт, она и вправду хорошенькая. Ее светлые волосы переливаются в свете ламп и солнечных лучей падающих из окон.

— Привет, я Лилс.

Патрик втягивает в себя воздух, задерживая дыхание.

Ее зеленые глаза сужаются, она внимательно осматривает меня, пытаясь понять, шучу я или нет.

— Я знаю, кто ты, — говорит она, но в ее голосе нет ни капли злости или ненависти.

— И на том спасибо, — улыбаюсь я, стараясь, выглядеть дружелюбной, но краем глаза поглядываю на сидящего рядом Патрика.

Он сидит и с непроницаемым лицом и смотрит на доску.


Я продолжаю.

— Так как проходит твой день? — спрашиваю я у нее, складывая руки на столе.

Девушка удивленно смотрит на мою улыбку. Возможно, я слишком перестаралась, привлекая ее внимание.

— Я завалила тест по политике, но в основном нормально.

— Оу! — хлопаю в ладоши, привлекая внимание учеников и Патрика. Он смотрит на меня, пригвождая меня к месту, моля чтобы я замолчала.

— Ты будущий политик? — спрашиваю я, с воодушевлением клацая пальцами.

— Нет, — отвечает она неуверенно, переводя взгляд на учителя и на остальных учеников в классе.

— Но ты изучаешь политику, — не отступаю я.

Она снова поворачивается обратно спиной ко мне, надеясь прервать наш разговор, но через несколько секунд я снова стучу ее по плечу.

Она поворачивается и выжидающе смотрит на меня, но ничего не говорит.

— Ты не представилась, — напоминаю ей.

Патрик шумно вздыхает и вмешивается в наш разговор.

— Прости ее, — обращается он к незнакомке с длинными светлыми волосами. — Она, — говорит Патрик, показывая на меня, — совершенно не знает норм приличия.

— Как будто ты их знаешь, прерывая нашу дружескую беседу, — шиплю я ему сурово.

Он вытягивает свою ногу в проход между нашими партами и наступает мне на ногу под столом.

— Ничего, все в порядке, — отвечает девушка.

— Да, в порядке, — повторяет Патрик, зачаровано смотря на нее.

Да что с ним такое? Влюбленный Патрик для меня в новинку. А влюблен ли он в нее?

— Да, все в порядке, — повторяю я в третье за ними.

Незнакомка смотрит на Патрика, и уголки ее губ дергаются в улыбке.

— Давайте поговорим о наших именах, — предлагаю я, воодушевлённо.

— Твое, – говорю я, указывая на нее, но она молчит, лишь подозрительно сдвигает брови. — Ладно. Я первая. Лилс, — представляюсь я, показывая на себя пальцем. — Это Патрик. А ты кто?

— Марго, — представляется она, скорее всего Патрику, а не мне, что безгранично ранит меня, потому что я первая заговорила с ней.

— Да ты прямо как Марго Шпигельманн! — восклицаю я шепотом.

Но ни Патрик, ни Марго–не–Марго не принимают мою шутку, тогда я пробую зайти с другой стороны.

— Марго, это твой настоящий цвет волос? — спрашиваю я, внимательно смотря на светлые корни ее светлых волос.

Она смущено проводит пальцами по прямым волосам и кивает.

Марго поворачивается к своей парте, записывая за учителем конспект с доски, в то время как Патрик шипит мне:

— Что за хрень? Зачем ты это сделала?

— Ты должен благодарить меня, я узнала для тебя ее имя. И я первая с ней заговорила, а не ты. Так что...

— Я знаю её имя, она ходит со мной на геометрию.

Упс.

— Ну, тогда сейчас она наверняка точно запомнила тебя, — подбадриваю я Патрика, показывая ему кулак.

Но он не хочет бить по нему, он отворачивается и ворчит.

— Она наверняка запомнила тебя.



Во вторник перед первой парой ко мне в коридоре подходят Сэм и Патрик. По их вальяжной походке и звонким голосам, доносящимся до меня с конца коридора ясно, что настроение у них отличное. Я бросаю книги в шкафчик, наслаждаясь грохотом, который они создают.

— Как дела? — спрашивает Сэм с не перечисленной радостью в голосе, явно хотя добавить что-то еще.

— Я словно невидимка. Словно закадровый голос, который разъясняет для всех ситуацию. Тот, который говорит: «И жили они долго и счастливо». А после этого идет свою квартиру, снятую на последние деньги и уже успевшую провонять сигаретами и п;том, и заваливается на кровать. Заваливаюсь на кровать и думаю о том, сможет ли мое тело уместиться в ржавой ванне, чтобы утопиться. Утопление – хоть какая-то новинка для меня.

Тяжело вздыхаю, заправляя пряди волос, которые падают на глаза, за уши.

— Мне кажется, ты все перекрутила, — говорит Патрик успокаивающим голосом, пытаясь сдержать улыбку.

— Думаешь?

Сэм решает, что это идеальный момент для его выхода на сцену.

— Думаю, что тут и думать и не надо, — Сэм кладет руку мне на плечи и улыбается. — Конечно, тело уместиться.

Я, шутя, бью Сэма по руке. Патрик смеется над тем, как Сэм охает от боли.

— А что такое? — возмущается Сэм несчастным голосом. — Просто подсчитать твои параметры и ширину ванной...

— Хватит. Хватит! — говорю я им обоим. — Хватит это делать.

— Ты чего? — спрашивает Сэм, позабыв о своих ранах, нанесённых моими ударами.

— О вас. И о вашей дружбе с Ханной и Адамом. Что вы делаете тут со мной, если у вас есть настоящие друзья.

— Поправочная! — восклицает Сэм, складывая руки на груди своей джинсовой рубашки. — Когда я давал вам думать, что вы мои друзья.

— Чувак, ты все время с нами тусуешься, но при этом говоришь, что ненавидишь нас. Ели мы не твои друзья, то иди к своим настоящим друзьям. Что еще за поправочная?
 
Сэм тяжело вздыхает, закатывая рукава рубашки и говорит Патрику:

— Пошли в класс. Уже невозможно это терпеть.

— Перемену? — спрашиваю я, сверяясь с часами на руке.

— Нет, вас. Вас невозможно терпеть.



— Сегодня мы сделаем то, что не удалось сделать Питеру Уиру, — объявляет мистер Линч, впрыгивая в класс.

— Мы говорим про «Шоу Трумана»? — спрашивает Дэйв, пытаясь перекричать тяжелые вздохи учеников от новой навязчивой идеи их эксцентричного учителя.

— Или про «Бесстрашного» с Джеффом Бриджесом? — спрашивает Лина и дает сидящему возле нее Алексу пять, громко хлопая своей ладонью по его.

— Никто из вас не верен, ни один из вас не прав. Мне стыдно, что вы до сих пор не знакомы с Джоном Китингом.

Сидящий недалеко от меня Патрик тяжело вздыхает.

— Итак, внимание! Нам нужны: Тодд Эндерсон, Чарли Далтон, Нилл Пэрри, Нокс Овэрстрит, Ричард Камерон, Джерард Питтс и Стивен Микс.

Алекс хмурится и непонимающе спрашивает:

— Это ведь просто персонажи фильма.

— Ничего ты не понял, непонимающий Алекс! Это не просто фильм. «Общество мертвых поэтов» это вам не какой-то там просто фильм. Три номинации и один заслуженный Оскар.

Я усмехаюсь, потирая руки в ожидании зрелища.

— Нам нужны семеро, — мистер Линч усмехается, внимательно рассматривая сидящих. Его взгляд на мгновение останавливается на мне, но тут же быстро пробегает мимо.
 
— Лина, Алекс, Энн, Джо, Эштон, прости, но не сегодня, ты больше похож на директора Нолана академии Уэлтон, чем на бесстрашного Чарли Далтона.

Эштон безразлично пожимает плечами, не понимая, наверное, потому что он не смотрел фильм или же смотрел и решает проигнорировать слова мистера Линча о том, что он похож на чопорного директора, которого невозможно отличить ни в легкости общения, ни в эксцентричности, ни в беспричинной радости.

— Колтон, Мэтт и Трусиха. Добро пожаловать в мир, куда вы попали с помощью моих ключей от этой серой ограды. Добро пожаловать в тайну Общества. Добро пожаловать в Голос в безликом хоре. Добро пожаловать в Мир, где есть пренебрежение к правилам.

— А как же правила хорошего тона? — спрашивает Эштон, поднимаясь на сцену.

Я прохожу мимо оставшихся сидящих, включая Патрика. И не могу не заметить его угрюмое выражение лица связанное с тем, что мистер Линч опять им пренебрёг. Если бы он только знал, как мне жаль, что его не будет со мной на сцене.

Команда «Общества мертвых поэтов» в полном сборе стоит в один ряд на сцене.
Мистер Линч спускается к своему столу и начинает рыться в лежащих бумагах. Мы стоим и переглядываемся, посылая друг другу удивленные взгляды, и почему-то именно эти удивленные взгляды значат для нас намного больше, чем слова, которые мы не в состоянии друг другу сказать.

Энн и Джо –сокращенно от Джоан– которые странно посматривали на меня и перешептывались между собой в первый день моего присутствия на занятии мистера Линча, теперь корчат безумные рожицы за спиной старика, и я прикрываю рот рукой, чтобы не засмеяться в голос. Они оказались намного лучше, чем я успела о них подумать сперва.

Мистер Линч вскрикивает, как будто пугается чего-то ужасного, но на самом деле находит в столе нужные листки и, прыгая до сцены в три шага, оказывается возле нас и раздает нам слова.

— Стойте, это еще не все. Нам нужны стулья, чтобы быль стала реальностью, — хлопает в ладоши мистер Линч и кидается к стульям стоящим при входе в зал. Патрик и Дэйв спешат помочь ему.

— Это не быль, а фильм. Он уже реален, — говорит ему Энн, но мистер Линч лишь отмахивается от нее, перенося стулья на сцену.

Когда перед каждым из семерых оказывается стул, мы все становимся на него.

— Эти стулья пережили лучшие времена, — шепчет мне Лина, стоящая возле меня и я замечаю, что мой стул тоже пошатывается.

— Надеюсь, что мы не сломаем себе шею, падая с него, — отвечаю ей я, в душе надеясь об обратном.

— А я надеюсь, что все же сломаем, — смеется она.

— Внимание да начнется Игра.

— Игра Престолов? — выкрикивает Дэйв из зала.

— Это вам не Голодные Игры, — отвечаю я старику, набравшись смелости.

Патрик и Дэйв из своих мест в зрительном зале свистят мне в знак поддержки, словно они это весь мой Дистрикт 12.

— Сейчас процитируют вам Тодда Эндерсона, а ваша задача набраться смелости и противостоять. На листах напечатаны цитаты, которые вы позже прочтете. И ваша задача заставить нас, — мистер Линч плюхается на свой зад возле Патрика, и Патрик незаметно отодвигается от него подальше, приподнимая брови, чем смешит стоящих на сцене. — Заставить нас поверить в то, что есть и поверить в то, чего нет.

Я вздыхаю, пробегая глазами по цитатам, большинство которых принадлежат Джону Китингу.

— Он, ты составишь мне компанию? — спрашивает у Патрика старик.

— Не очень-то хочется, — отвечает парень обижено, скрещивая руки на груди.

— Отлично, твоя очередь. Давай, Он

— Ладно. Ладно, — бурчит он, хмурясь, но мистер Линч пихает его в плечо, и Патрик, заваливаясь на бок, сдается.

Патрик поднимается на ноги и подпрыгивает, изворачиваясь от руки мистера Линча, который хочет ударить его по ноге.

— Не в этот раз, мистер Линч.

— Ну ладно, ладно. Прошу, — говорит мистер Линч, протягивая руки и обводя руками класс.

Я чувствую себя неимоверно глупо стоя на сцене на стуле. На стуле, который к тому же, может не выдержать мой вес. Если сейчас кто-то зайдет, неважно, ученик или учитель не представляю, как он отреагирует на этот цирк.

— Правда – это короткое одеяло, одеяло, под которым всегда мерзнут ноги. Его можно натянуть, завернуть, но его всегда не хватает. Можно ворочаться, брыкаться, но укрыться им нельзя. И с рождения до самой смерти оно закрывает только наше лицо, искаженное плачем, воплем и визгом.

Голос Патрика натянут. Рука, не держащая листок с текстом, согнута в кулак, так что костяшки его пальцев побелели. Его хмурое лицо выражает сосредоточенность. Он выглядит ужасно. В смысле, может он выглядит со стороны и хорошо в своих низко сидящих джинсах, кедах красного цвета и футболке с изображением звезды Солнца. Но то, как он сдержан. То как он сосредоточен, замкнут и перенапряжен, говорят мне о том, что, на самом деле, он ужасно устал от всего этого.

Мистер Линч лениво хлопает и ученики, сидящие в первом ряду перед учителем, поворачивают голову в его сторону.

— Лина, прошу.

Лина возле меня тяжело вздыхает, и наспех пробежавшись глазами по цитатам на листке, поднимает голову навстречу свету ламп и старику.


Когда наступает моя очередь все мысли, кажется, вытекают у меня из головы.

— Здесь не хватит места, чтобы можно было вздохнуть полной грудью, здесь не хватит места, чтобы разогнаться и взлететь. Здесь не хватит места, — я смеюсь горьким смехом, вызывая мурашки на своей коже. — Чтобы засмеяться горьким смехом. Они только и привыкли, что слушать его. Их глаза остекленели от выпивки. Их голоса потрескались от курева. Кто-то введет мне инъекцию морфия? Я так осточертел окружающим. Эти глаза, — безразлично показываю на свои глаза, — Больше не могут видеть. Я слышу чьи-то скрипы и тихие вздохи в соседней комнате, но разве это имеет смысл. Покров ночи смывает эту бездомную грязь с улиц. Пускай же ночь смоет с моего лица это выражение безразличия. Безразличия! — восклицаю я, я поворачиваюсь по сторонам, обращаясь не только к сидящим в зале, но и к стоящим ученикам возле меня. Я кажусь самой себе сумасшедшей. Чокнутой! И я наслаждаюсь каждым мгновением этого!

— Вы можете себе это представить! Безразличие! Я не могу остановиться думать об этом. Все эти скучные дела. Безмятежность. Безразличие. Ваши лица созданы для того, чтобы наряжать ваши тела в скучные черно-белые костюмы, а руки, чтобы считать, считать, считать, считать и  загребать деньги. Остановись. Вздохни. Тебе не удастся подняться вверх. Вам не стать моим Ромео. Вам не стать моей кожей. Мои губы не созданы для Ваших поцелуев. Не смейте оставлять синяки взглядов на моей коже. Я словно в дурмане. Я словно перевязанный крест-накрест Икар. Мне предназначен вольный полет. Я заслушиваюсь словами Дедала, отца своего, не зная, что скоро буду мертв. «Взмахивай руками спокойно и ровно, не спускайся слишком низко к волнам, чтобы не смочить крылья, но и не поднимайся высоко, чтобы лучи солнца не опалили тебя. Лети за мной следом». Я одурманена полетом. Выше. Выше. Еще выше! — я становлюсь на носочки на стул, лишь на мгновение, боясь, что смогу свалиться с него. — Вверх к самому солнцу. Ничего не удержит меня здесь. Я исчезну в глубине моря.

Я  на мгновение закрываю глаза, наслаждаясь тишиной. Мои легкие разрывает от недостатка воздуха. Мой мозг перегружен. Я не совсем понимаю, что я только что сделала? Выставила себя идиоткой? В смысле, черт. Черт. Кажется, что мистер Линч с его театром делает меня сумасшедшей –что мне безгранично нравится– но также вытягивает из меня все самое худшее. То, что скрыто за створками сознания. То, что припрятано под кожей и зудит время от времени. Но оно не лезет наружу, нет. Но мистер Линч дает мне руки нож и говорит: попробуй! все будет хорошо! И вот она я, захлебывающаяся в море крови вокруг себя.

Мистер Линч внимательно смотрит на меня и как только он открывает рот, я уже знаю, что мне не понравится то, что он скажет. Возможно, мне только кажется, но он смотрит на меня с долей отвращение в глазах.

— Я попросил показать мне сердце не обремененное дерзкими мечтами, но ты, Трусиха, сделала все наоборот. Ты выпотрошила перед всеми свою душу. И посмотрите на сцену! Вы не видите эту лужу крови, оставшуюся после нее. Нельзя открывать свою собственную душу, если ты не хочешь, чтобы роль тебя поглотила. Ты можешь свято верить в то, что говоришь, но не смей говорить то, во что ты веришь. Ты можешь выставлять свои мысли за мысли чужого, но не смей вставлять чужие мысли себе в голову.

— О чем, черт побери, вы говорите? — спрашиваю я, в край рассерженная, стараясь сдержать подступающие слезы. И почему его всегда не устраивает именно то, что делаю я? Он просто странный искалеченный временем человек.

— Всегда смотри на всё новыми глазами, глядите на мир собственным взглядом, вырабатывайте собственное видение, — нарушает появившуюся тишину Энн, читая цитату из «Общества мертвых поэтов», написанную на листке.

Я подавляю желание улыбнуться, в то время как Патрик даже не пытается скрыть своего веселья и звонко хохочет.

Мистер Линч поворачивается к нему с угрюмым лицом, но Патрик не замечая этого, продолжает смеяться. Я улыбаюсь, но улыбка тут же меркнет, когда Джо –темнокожий симпатичный парень, с очаровательными кудряшками, в зеленой футболке нашей школы, которого я встречаю на каждом уроке немецкого– тоже присоединяется к нам цитируя фильм.

— Лишь в мечтах свободны люди! Всегда так было и будет!

Голос Джо тихий, тише моего, когда я выкрикивала «Безразличие», тише смеха Патрика, тише голоса Энн, но звука его голоса достаточно, чтобы улыбка сползла с моих губ, а на лице мистер Линча появилось задумчивое выражение лица не предвещающее ничего хорошего.

— Я понял ваш намек! — восклицает старик, щелка пальцами. — Спасибо вам. Вы хотите, чтобы я был как Джон Китинг. Что ж, а мне это по душе.

— Вы не можете выбирать, кем Вам быть. Вы не можете стать Робином Уильямсом, — восклицаю я, не понимая как наши цитаты из «Общества мертвых поэтов» подтолкнули его к тому, чтобы стать одним из героев драмы 1989 года.

— Хорошо?! Хорошо! Называйте меня просто Капитан, а не Благословленным Поэзией, — предлагает мистер Линч, восхищаясь собственной идеей.

— Вас так кто-то называл? — спрашиваю я, хмурясь. Этот диалог выходи з-под моего контроля. Этот урок выходит из-под моего контроля. Хотя к чему ложь, я никогда и не контролировала ни одно занятие мистера Линча.

— Да. Моя мама, — старик хватается рукой за сердце и прикрывает глаза. — Моя покойная мать.

Я перевожу неуверенный взгляд на Дэйва, сидящего в зале, но тот лишь пожимает плечами, мол, я сам не знаю, что происходит.

Мне становится неловко. На меня накатывает волна раскаяния, и сожаление расцветает на моем лице, а мистер Линч, складывая руки на груди, начинает хохотать надо мной. Начинает заливаться смехом, и я понимаю, что все, что он сказал, было выдумкой. И тогда все происходящее злит меня еще больше.

— Спасибо за еще одно напоминание о моей ненависти к Вам, — говорю я и, спрыгивая со стула, спускаюсь со сцены, поднимаю свой рюкзак с пола и направляюсь к выходу.
Я слышу застывшую тишину за своей спиной и мне так, и хочется обернуться и посмотреть на их лица, особенно посмотреть в бесстыжие глаза мистера Линча, но я упрямо следую к выходу.

Мистер Линч собравшись с духом, кричит мне в спину:

— Я знал, что у тебя нет сердца! Ну и уходи, Трусиха. Ты лишь подтверждаешь свое прозвище.

Не оборачиваясь, отвечаю ему:

— Вот поэтому я и ухожу!



По дороге из школы я вспоминанию цитату из «Общества мертвых поэтов».

«Рвите розы, пока не поздно. На латинском эта фраза звучит как carpe diem. Дословный перевод – лови мгновение».

Рвите розы, пока не поздно. Рвите розы, пытаясь исколоть как можно больше пальцев. Рвите розы, пытаясь сломать их. Рвите розы, пытаясь насладиться тем моментом, когда они погибнут от ваших рук. Рвите розы, клянясь себе, что вы пытаетесь защитить их, сохраняя для себя их красоту. Рвите розы, даря их кому-то, потому что неважно будет ли человеку приятно, розы все равно умрут.

Рвите свои розы быстрее. Потому что мне кажется, что мои розы уже кто-то сорвал за меня.



В обед следующего дня Сэм-спаситель ждет меня у входа в столовую, и когда мы стоим в очереди за сэндвичами и картошкой, на меня накатывает волна меланхолии. Я морщусь, когда кто-то проходит и задевает меня плечом, и мне хочется убить всех, особенно, когда мимо нас проходит девушка в одежде черлидера.

— Ты только посмотри на эти ноги, — говорю я угрюмо Сэму, указывая подносом, который держу в руках, на девушку, которая садиться на колени своему парню.

— Шикарные ноги, — соглашается Сэм, задерживая взгляд на ее бедрах. — Даже когда они не одевают одежду команды поддержки, им удается выглядеть идеально. Идеальный загар. Босоножки. Супер короткая юбка. Декольте. Ноги.

— Это все уже начинает превращаться в клише, — говорю я, следуя взглядом за девушками из команды, и мысленно проигрываю им в битве сравнения с собой.

— Чертовски привлекательное клише.

— Смотри не закапай слюной пол, — советую я ему, и бью его по руке, привлекая его внимание. Сэм наигранно быстро моргает, словно просыпаясь ото сна. — Это не смешно, это то, что происходит во всех школах? Во всем мире? Почему это чертова, так называемая, иерархия должна происходить?

— Лилс, успокойся, это всего лишь группа поддержки.

— Это всего лишь начало, — говорю я, умерев свой пыл. — Дальше нас ждет университет, только если я поступлю туда, и мне не придется весь год собирать урожай возле реки Миссисипи. Да меня и мама не отпустит на сбор урожая. А я так мечтала получать три доллара за сто фунтов собранного хлопка, — скулю я.

— Ты немного отошла от темы, — смущенно напоминает Сэм, прерывая мой монолог.
 
— Да, так о чем это я?

— Клише. Университет.

— Точно, — соглашаюсь я и, проходя вперед, заказываю сэндвич с курицей и сыром, а потом поворачиваюсь обратно к Сэму, заказывающему фри и картофельные чипсы. — Нежели в университете что-то поменяется? В смысле там ведь тоже будут суки и бабники, так что неужели то клише, которое создается в школе, будет преследовать тебя всю жизнь, и только герои его будут меняться? Что думаешь?

— Думаю, что тебе нужно реже посещать мистера Линча, потому что раньше тебе это не заботило.

Мы проходим к свободному столику у ярко выкрашенной в синий стены. Сэм внимательно смотрит на меня и в его глазах горит любопытство.

— Он сказал тебе, верно? — провожу руками по волосам, закрывая лицо.

— У нас с Патриком нет секретов друг от друга, к тому же, почти все кто был там, могли мне тоже сказать об этом. Я в отличных отношениях с Алексом и Мэттом. Мы можно сказать лучшие друзья!

— Лучшие друзья? Я думала, что мы твои лучшие друзья? Лучшие друзья? Ты всегда кричишь на них на уроках, когда они отвечаю неправильно. Эти парни ненавидят тебя, Сэм. Об «этом»? Ничего такого не произошло.

— У тебя снесло крышу и все из-за чего? Из-за того, что мистер Линч захотел быть каким-то там Посвященным? И кстати, это я их ненавижу, а не они меня.

— Ты же только что сказал, что они твои лучшие друзья.

— Я сказал, что они мои лучшие друзья, до того как узнал, что у меня есть еще один лучшие друзья. И это вы! Поэтому я списал их со счетов, или как говорите вы, театральные люди, выбросил за борт тех своих лучших друзей.

— Что-то я не помню, чтобы так кто-то говорил. Старик не просто захотел стать Посвященным он захотел разорвать наши души и станцевать на них менуэт.

— Да ты только послушай себя, хохма, что...

— Что еще за «хохма», так никто не говорит.

— Я так говорю, этого достаточно. Так вот: хохма, что старый одинокий учитель с мертвой матерью...

— Она не мертва, это была шутка, — возражаю я Сэму, перебив его. — Он пошутил на счет ее смерти.

— Да нет, же, она мертва. Хватит, слушай. Старый...

— Понятно, старый, одинокий учитель, — повторяю я вместо Сэма желая, чтобы он уже высказал свое мнение, а не продолжать характеризовать мистера Линча.

— Старый, одинокий, бедный учитель захотел научить вас... Чему он там хотел вас научить?

Я потираю лицо руками.

— Не знаю. Но это не имеет значение. Он хотел унизить меня своими словами о том, что я прочла, а когда мне на защиту стали Энн и Джо, он захотел, чтобы я сама унизила себя, поэтому провернул весь бред со своей мертвой матерью.

— Ты шутишь, верно?

— Нет, клянусь, все так и было.

— Я отказываюсь верить в это, — Сэм складывает руки на груди, жуя чипсы.

— Но теперь это не имеет значение, потому что я готовлю месть...

— Ты не шутишь?

— Какие уж шутки, если я вооружилась листиком бумаги, карандашом и смелостью?



Когда я прихожу в среду в «М.М.» Патрик встречает меня за браной стойкой своим смехом.

— Если я скажу, что мне жаль, что все так произошло вчера, в моих словах будет достаточно сарказма чтобы задушить лошадь?

— Небось целый день придумывал эту шутку, — говорю я скучающе, садясь за высокий стул напротив него.

— Нет, не знал, что ты придешь сегодня, так что пришлось импровизировать.

Мэриан встречает меня поцелуями и объятиями и мне становится грустно, что я не нахожу больше времени, чтобы проводить его с ней.

Я одеваю поверх джинсов и футболки фартук и принимаюсь за работу. И на удивление моя меланхолия проходит. Я принимаю заказ у пожилой пары, слушая их рассказ о том, что они каждую неделю выбираются в новое местечко в городе. И о том, что они женаты уже сорок семь лет. Он гладит ее по руке, а она не может перестать смеяться над его шутками и мне становится теплее на душе.

И я тоже смеюсь. Я смеюсь. Смеюсь рядом с Патриком, когда он рассказывает мне о том, как прошли первые три дня новой недели. И о том, что учудил Сэм на уроке испанского. И о том... С ним легко. С ним легко смеяться. А большего мне пока и не надо. И этого смеха достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой. Или мне просто достаточно Патрика?



Финн ловит меня у шкафчика в четверг, протягивая мне букет полевых цветов.

— Привет, красотка.

— И тебе привет, — улыбаюсь я, забирая у него цветы и прикасаясь к его пальцам.

— Как дела?

— Отлично.

— Я слышал, что произошло...

— О Нептун, и ты тоже в курсе. Это ужасно, что все всё знают.

— Перестань, я даже рад, что показала ему чего ты стоишь.

— Главная битва еще впереди.

Он смеется, и я засматриваюсь на том, как около его глаз образуются маленькие морщинки, которые тут же исчезают, когда он замечает, что я подсматриваю.

— Есть планы на завтра?

— Нет, но догадываюсь, что у тебя они есть, так что как говориться moi aussi.

— Французский? — удивляется Финн. — Я думал, что ты учишь немецкий.

— Так и есть, — застенчиво улыбаюсь я, произношу. — Ich auch.

— Yo tambli;n, — говорит Финн на испанском и прежде чем уйти его губы дотрагиваются до моей щеки.

Когда звук его шагов смешивается с какофонией звуков в коридоре, я отворачиваюсь к шкафчику, пряча почти что в нем лицо, прикладываю левую руку к своей горящей щеке, которая еще сохранила прикосновение его губ, сжимаю в руке маленький букет, который еще хранит в себе прикосновение его пальцев.



«Рвите розы, пока не поздно. На латинском эта фраза звучит как carpe diem. Дословный перевод – лови мгновение».

Именно это я и делаю в пятницу. Рву свои розы, пока не поздно. Лову мгновение и стараюсь наслаждаться им.

Как только мистер Линч выходит из-за кулис в своих ярких спортивных штанах цвета индиго и с кружкой дымящегося напитка, его глаза округляются, корда он видит меня стоящую на сцене. И где-то внутри меня расцветает радость. Малая, но все же радость: мне удалось его удивить. Он останавливается и складывает руки на груди в ожидании моего взрыва. Я усмехаюсь всем присутствующим, и только Патрик не выглядит удивленным.

— Капитан был убит на своей палубе семь дней назад. Палуба его корабля была расколота многочисленной славой. Порт, в который они шли, был изувечен шумом и струями радости. Звон золота перекатывается словно эхо. Кровь будет литься, затекая в уши и в носы. Сон не сморит салют. Флаги будут подняты и грозы трубачей будут слышны, даже не смотря на то, что кровь будет затекать в глаза их. Фляги будут наполнены выпивкой, но все будут заглушать крик душ белой водкой. Венки, букеты. Кто их принесет на его свежую могилу. Тело остывшее и ледяное. Якоря брошены и пыл погашен. Слезы осушены. Поцелуи сорваны с губ. Одежда сброшена на пол в углу комнаты. И души обнажены. Курок спущен. Дыра в черепа сделана. Трупы выброшены за борт. Можете смеяться. Но я сначала помяну покойного слезой. Капитан заслужил эту славу. Но если Вы хотите жить с чистого листа, то давайте! Чего вы ждете! — я, повышая свой голос, вкладываю в свои слова всю душу.

— Но если вы хотите танцевать на его могиле. То мне придется остановить вас. Ваши палубы буду залиты кровью ваших матросов. И когда кровь окрасит воду около вашего корабля в алый, я засмеюсь самым чокнутым смехом. Я засмеюсь, потому что я заслужила смеяться. Смеяться так, как вы смеялись над смертью моего Капитана.

Я поднимаю голову от своего листка и, не дожидаясь особой реакции, сбегаю со сцены и уверенным шагом иду к выходу. Мне хватило прошлого занятия. И я точно не покажу мистеру Линчу, что ему удалось сломать меня. Мне плевать на то, что он скажет.

Уже у входа я оборачиваюсь и все, включая мистера Линча, смотрят мне в след.

Мистер Линч открывает рот, чтобы что-то сказать –как же приятно видеть растерянность на лице старика, а гордость на лице Патрика заставляет меня сделать последний ход и выиграть эту партию – но я перебиваю его.

— Да, я Трусиха. А Вам пора признать, что Вы не наш Благословленный поэзией.

И с чувством собственнического триумфа ухожу прочь.



Его руки держащие руль слишком сильные, мускулистые, слишком широкие плечи обтягивает черная рубашка. Финн обходит машину, подавая мне руку, чтобы помочь мне выйти. Его рука большая. Его ладонь теплая. Я делаю глубокий вздох, прежде чем ступить на бордюр. Он нажимает на кнопку на ключах брелка и когда машина издает писк блокировки, мы двигаемся с места. Финн не отпускает мою руку, когда мы идем по вымощенной из камней дорожке к суше-бару. Он обнимает меня левой рукой за плечи, направляя ко входу. Я сжимаюсь, втягивая голову в плечи, чувствую прикосновение его пальцев сквозь ткань куртки.

Официантка уходит, принимая наш заказ, а я комкаю салфетку в своих руках. Но все оказывается легче. Как будто кто-то вкалывает мне в вену сыворотку делающую меня кем-то другим. Она ;я?; смеется. И я чувствую себя Джульеттой, находящейся возле своего Ромео.

Только я не согласна умереть.


Мы выходим на улицу, когда солнце крадется к закату. Мы переполнены смехом, и я чувствую, словно энергия радости передается из нас друг другу через прикосновения. Мы останавливаемся возле его машины. Кажется, я не замечу даже лунного затмения или падения моста, если мы и дальше будем смотреть друг другу в глаза. Финн открывает для меня дверь пассажирского сидения, но я не спешу заходить. Лишь улыбаюсь тому, как солнце играет лучами в его светлых волосах.

Финн наклоняется ко мне. Очень близко. Его тело слишком близко. Его лицо слишком близко. Мне хочется убежать, потому что я боюсь близости. Но я остаюсь стоять на месте и вглядываюсь в его лицо. Вглядываюсь. Я могу рассмотреть крапинки в его зеленых глаза. Дьявольски зеленых. Кошачьи зеленых. Ведьмацки зеленых.

Мои руки висят параллельно телу. Что я должна сделать? Положить их ему на грудь? Дотронуться до его лица? Запустить в волосы? Мои ноги подкашиваются, когда я понимаю, что сейчас Финн действительно поцелует меня. Но этого не происходит, он обнимает меня за плечи, зарываясь лицом в волосы, и я чувствую его горячее дыхание на своей шее. Я обнимаю его в ответ, удобно устраивая свои руки в его волосах, а свою голову на воротнике его футбольной куртки.

— Мне так жаль, — шепчет Финн, обнимая меня за плечи.

Я нахожу в себе слова, чтобы заговорить: я слишком одурманена его туалетной водой.

— Не стоит. Это произошло, и ничего уже не изменишь.


Второй остановкой нашего свидания –я не знаю ликовать мне от слова свидание или поскорее закрыться в подвале. мое сердце скачет по девятибалльной шкале –из девяти целых пяти десятых возможных– магнитуде Рихтера – становится кинотеатр драйв-ин.

Мы не выходим из машины. На экране идет «Влюбись в меня, если осмелишься», и несколько парочек в соседних машинах уже начали целоваться. Я складываю руки на коленях, не зная, что делать.

— Ты знаешь, что оригинальное французское название «Jeux d`enfants» переводится как игры детей, но это уже американские дистрибьюторы перевели фильм, как «Влюбись в меня, если осмелишься».

Финн ничего не говорит, но его стиснутые зубы должны мне сказать намного больше чем его молчание. Но, к сожалению, я не понимаю этого языка.

Девушка официантка ходит от машины, к машине принимая заказ. Я покупаю банку колы, и, открывая ее в тишине, чувствую между нами в замкнутом пространстве комок напряженности, который продолжает расти.

— Мне так жаль. Я не должен был оставлять тебя. Я должен был находиться возле тебя все время. Я не должен бы позволить тебе сесть за руль. Должен был забрать ключи. Не знаю. Должен был... Не должен был отвлекаться...

Голос Финна дрожит, но я не смею повернуть голову в его сторону.

Я кладу руку поверх его руки и медленно поглаживаю.

На экране маленькая Софи во время похорон матери Жульена Жанвье на кладбище забирается на склеп и поёт песню «La Vie en rose».

— Перестань. Это произошло. И ничего уже не изменить.

— Мне так жаль. Ты не представляешь себе. Как мне жаль. Я не хотел, чтобы так получилось.

— Перестань. Это не твоя вина, — настаиваю я, не выпуская его руки из своей.

— Конечно моя. Это я виноват. Я...

— Что произошло в тот вечер? — спрашиваю я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Что ты имеешь в виду? – спрашивает Финн подозрительно.

— Из-за чего я уехала? Как вообще проходил вечер?

— Я предложил заехать за тобой, но ты сказала, что не поедешь. Хотела остаться дома и подготовиться к тесту по химии. Но ты все же приехала.

Я хмурюсь, отводя взгляд от экрана и от прекрасной Марион Котийяр.

Сосредотачиваюсь на словах Финна.

— Зачем я приехала? Я не сказала зачем?

Если бы я не приезжала, то все было бы в порядке. Все было бы как прежде. Только вот, как «как прежде»?

— Нет. Ты просто сказала, что не будешь пить.

Пить. Я не буду пить.

— Так, а вечеринка?

— Я пришел раньше. А потом когда нашел тебя, ты разговаривала с Патриком. И я решил не мешать вам и поэтому пошел к парням.

— О чем я с ним разговаривала?

— Не знаю. Но кажется, вам было обоим весело.

Я хмурюсь.

Весело.

Гийом Кане и Марион Котийяр целующиеся на экране уже интересует меня не так как слова Финна. К тому же, я помню сюжет этого фильма.

— Как ты относился к тому, что я общалась с ним?

— Ты думаешь, что я ревновал?

Сразу же жалею, что спросила об этом. Зачем нужно было об этом спрашивать.

— Мне бы хотелось так думать.

— Конечно, я ревновал. Он уже давно влюблен в тебя.

— Что? — я поднимаю голову, чтобы лучше видеть его лицо. Патрик что? — Он не влюблен в меня, — отмахиваюсь я.

— Может, и нет, — пожимает плечами Финн, — Но мне не нравилось то, что вы общаетесь.

Отец Жульена говорит ему, что пора заканчивать заниматься ерундой и престать общаться с «этой полькой».

— Ты был с парнями, когда я ушла?

— Не знаю. Наверное, — говорит он неуверенно. — Мне позвонила Ханна, чтобы сказать что случилось.

— Стой. Я думала, что мы не очень общались с ней.

— Да. Так и есть. Вы поссорились еще в конце прошлого учебного года. Я тоже был удивлен, когда она мне позвонила.

— И... — нетерпеливо спрашиваю я, желая услышать продолжение.

— Я был в стельку пьян, — говорит он, поспешно добавляя. — О чем я жалею. Я просто разозлился.

— На меня?

— И, да и нет. Просто этот Патрик и ты. Я увидел вас вдвоем. И взбесился. И... Парни предложили затянуться. И я просто плюнул на все.

Меня передергивает при слове затянуться. Черт.

— Так как долго мы встречаемся?

— Мы начали встречаться в марте, — признается Финн, смотря на экран.

— Восемь месяцев это достаточно долго.

Мы погружаемся в тишину, которую нарушает лишь наше дыхание, игра сверчков и реплики персонажей фильма. Эта тишина уже не душит меня. Она давит на меня, заставляя задумываться, но, по крайней мере, я могу спокойно дышать.

Пока что могу.


Я думаю о своей жизни, как о киноленте. Я бы не отдала и лишний доллар на эту чертову драму. И даже сверхъестественная сила не превратила бы этот фильм в ужасы. Сопли, да и только!

Только посмотрите на нас. Мы молоды. Мы убийственны. Мы хороним воспоминания. И эта наша жизнь.



Обычное утро уже обычного для меня воскресенья. Сначала мы с Патриком заезжаем в «Синтаксис». Я поспешно обнимаю Сал, в этот раз поверх ее шорт и футболки перекинут фартук с логотипом кофейни. Я заказываю свой обычный –по словам Сал и Патрика– горячий двойной капучино с карамелью и пробую –новый для меня– мокко со льдом и взбитыми сливками. Патрик покупает себе кусок яблочного пирога, половину которого я съедаю, сидя за столиком – который освещают несколько лампочек, спускающихся вниз по лентам – возле барной стойки, пока Сал и Патрик дружески болтают. Сал включила только несколько ламп над баром и лампы над столиком, за которым я сижу, и создается впечатление, что я сижу на сцене под светом прожекторов.

Поздним утром мы паркуемся на дороге возле центральной дорожки его дома. Я смотрю через окно на роскошный дом семейства Блубэри. Кажется, что с тех пор, как миссис Блубэри угощала меня печеньем в младшей школе, дом стал еще краше. Патрик и я одновременно выходим из машины, хлопая дверцами. Я разглядываю входную дверь, отдаленную зеленой лужайкой и вымощенной из камня дорожкой, и из маленького окошка в прихожей кто-то наблюдает за нами. Занавеска дергается и вскоре маленькая девочка выбегает и бежит к нам на встречу. Я поворачиваюсь к Патрику с немым вопросом, застывшим на моем лице. Он лишь смущённо улыбается.

Я успела забыть, что у него есть сестра. Да я и не вспомнила бы об этом. Сколько ей? Девять?

Я ожидаю увидеть, как ребенок бросается его обнять. Но вместо этого, она прыгает с объятиями на меня, и повисает на моей шее. Я отступаю назад, не ожидая её «нападения», но когда её тело начинает съезжать и она сильнее цепляется руками за мою шею, я обхватываю ее рукой за спину. Через секунду девочка отпускает мою шею, но все равно продолжает обнимать меня за талию. Я паникую. Не знаю, куда девать свои руки. Так что я невольно путаю её светлые кудрявые волосы на затылке.

Она отлепляется от меня, и я, не успев ничего сказать, чувствую, как маленькая ручка сжимает мою и тянет в дом.

Я, повинуясь ее порыву, иду за ней. Патрик идет чуть поодаль за нами, но я немного притормаживаю, чем вызываю еще больший порыв у ребенка, и как только Патрик догоняет нас, я хватаю его свободной рукой за запястье. Теперь она уже продолжает тянуть нас обоих. Я послушно иду за ней, тяну за собой Патрика, одновременно с этим бросая на него злые взгляды.

Я бросаю на него какого–черта–ты–не–напомнил–мне–что–у–тебя–есть–сестра взгляды и она–ведь–твоя–сестра? взгляды.

Его сестра заталкивает нас на кухню, и из-за того, что я резко останавливаюсь в дверном проеме, Патрик натыкается на меня.

— Посмотри, кого я нашла на улице? – говорит девочка, обращаясь к женщине стоящей к нам спиной и подбегая к ней, дергает её за подол её юбки.

Миссис Блубери поворачивается и улыбается мне той улыбкой, которую я запоминала еще с детства. Теплой. Доброй. Ее улыбка обещает обеспечить тебе крышу над головой в любой ситуации, кроме этого она обещает вставать каждую ночь и проверять не упало ли на пол одеяло.

Она вытирает руки об полотенце, перекинутое через ее плечо, и протягивает ко мне руки. Я падаю в ее объятия, чувствуя тепло. Чувствуя благодарность. Не знаю, почему, но мама Патрика всегда вызывала во мне только одно хорошее. Мы отодвигается друг от друга, и я не могу не заметить седые пряди в ее волосах, линии старости вокруг глаз и когда она посылает мне легкую улыбку, в основании ее рта появляется множество морщинок. Но, не смотря на это, она становится одной из тех женщин, которым возраст становится к лицу. Но мне все равно грустно, что время ее не щадит.

— Как ты, дорогая? – спрашивает она, поймав меня за разглядыванием.

— Привыкаю, — говорю я, не знаю, куда смотреть под ее пристальным взглядом. Я посматриваю на Патрика, который стоит, прислонившись к стойке сцепив руки на груди.

— Это было ужасно, — говорит она.

— Я...

— Ты очень сильная. Ты хорошо выглядишь. И эта прическа. Ты молодец.

— Мам, ну хватит её нахваливать, — говорит Патрик со своего места.

— Перестань, — отвечает она ему, бросая на него взгляд.

— Мы поднимемся ко мне. Пойдем, Лилс...

— Ты останешься на обед? – спрашивает у меня миссис Блубери.

— Я не думаю, что.. — начинаю я, одновременно с Патриком:

— Она не думает, что..

— Отлично. Буду рада, что ты останешься.

— Хорошо, мэм, пускай будет по-вашему, — улыбаюсь я девочке, стоящей возле окна и смотрящей на меня с широкой улыбкой.

Меня охватывает трепет, когда я называю маму Патрика «мэм». Потому что каждым днем мне становится все неловко. Я не знаю как вести себя с людьми, которые были близки мне ненастоящей. Я не знаю, как обращаться с ними, чтобы избежать неловких пауз и ненастоящих смешков. Как избежать притворства, если я должна каждый день вставать и идти в школу притворяясь, что меня не пугает все это. Что меня не пугает эксцентричный мистер Линч. Что меня не пугает мой парень и мои друзья. Что меня не пугает Патрик и то, какие отношения нас связывали. Притворяться что смерть дедушки не стала самой ужасной новостью с момента того как проснулась в больнице.

Я готова расплакаться, когда она слегка сдавливает мое плечо и говорит:

— Называй меня Элизой, ладно?


Я поднимаюсь за Патриком по ступенькам, слыша, как Элиза что-то запрещает своей дочери.

— Мира, перестань.

Его комната просторная и убрана. Но что поражает меня больше всего это то, что все стены, все свободное пространство обклеено картами. Я вхожу, не спрашивая разрешения, и подхожу к письменному столу. Огромные карты Вены, Лондона, Сан-Франциско, Москвы, Праги, Венеции, Рио-де-Жанейро, Токио, Нью-Йорка, Сиэтла, Вегаса и других городов. Я протягиваю ладонь и провожу по незамысловатой линии, обозначающую улочку Берлина и чувствую что-то странное. Удивление. Смущение и волнение.

— Я влюблена в твою комнату, — признаюсь я, осматривая книжные полки заставленные до потолка и застеленную кровать.

— Знаю, — говорит Патрик, садясь в кресло у окна, и наблюдает за тем, как я хожу, туда-сюда рассматривая все его карты, которые он использовал вместо обоев. Я ищу свободное место на стенах комнаты, где еще нет карт, и нахожу его только у двери (какие-то жалкие 50x30) и потолок.

Я останавливаюсь, рассматривая его книжную полку и удивляясь собранию его комиксов. Это действительно впечатляюще.

— И ты их все-все прочитал? — спрашиваю я, осматривая корешки, и провожу пальцем по надписи «Марвел».

— Конечно, как и ты свою мангу.

Я поворачиваюсь к нему, удивленно приподнимая брови.

— Ты шутишь?

— Даже не было в мыслях.


Мира прибегает в комнату и плюхается на кровать старшего брата со словами, что пора обедать. Патрик говорит с наигранной серьезностью, чтобы малявка быстрее слезла, и когда девочка, отвечает, что не будет этого делать, Патрик подхватывает ее под мышки и несет на кухню, словно тряпичную куклу. Я иду за ними, смеясь, и мой смех смешивается со звуком смеха Миры, которой вполне нравится то, что её несут по лестнице вниз.

Я сразу примечаю то, что накрыто на четверых, включая меня, а не на пятерых, но ничего не говорю.

Мира не в состоянии усидеть на месте, все тянет меня пойти во двор и прыгать на скалке, но Элизе все же удается уговорить ее поесть. В перерыве она спрашивает у меня, пойдем ли мы зимой кататься на коньках, как я обещала.

Если страх и проскальзывает на моем лице, то я стараюсь его тут же скрыть.

— Конечно, — а сама думаю, что еще много всего может случиться за два месяца.


— Твой отец работает? — шепотом я спрашиваю у Патрика, наклоняясь к нему в конце обеда.

— Потом, — отвечает он, напряженно отводя взгляд.

Я рассматриваю их гостиную, ненадолго задерживая взгляд на фотографиях в рамке стоящих на каминной полке.

Мои воспоминания о Клинте Блубэри ограничиваются детством, и может, пару раз я видела его у бабушки в кафе или просто встречала в магазине. Его отец банкир и кажется, работает в дорогом банке на берегу озера Мичиган. Но что-то внутри меня обрывается, когда я понимаю, что не видела ни его одежды или обуви в гостиной ничего связанного с ним в гостиной. Я думаю, что возможно он переехал. Возможно, родители Патрика развелись, но потом также думаю, что нет, вряд ли, его отец не поступил бы так со своей семьей. Он не смог бы. А что если смог? Я облокачиваюсь на стол, чувствуя, что тону в своих раздумьях.


После длительных объятий (Мира) и прощений (Элиза), мы все-таки выходим из дома семейства Блубэри и я начинаю разговор, пока мы идем к машине.

— Ты не сказал своей сестре, что у меня амнезия? — спрашиваю я у Патрика, разглядывая свои кроссовки.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы согревать своими лучами, но холодный ветер не дает расслабиться.

— Я не хочу, чтобы она потеряла свою подругу.
 
Признание того, что я подруга девятилетней девочки почему-то греет мне душу.
 
— Где мистер Блубэри? Он ушел от вас? — спрашиваю я затаив дыхание, боясь подтверждения своих слов.

— Нет, все еще хуже. Он умер.

Я останавливаюсь на середине лужайки, в то время как Патрик доходит к машине и, стуча по ее капоту, говорит:

— Это не машина, а предмет моего воздыхания.

Я стою еще несколько секунд, в то время как Патрик без проблем садиться в машину и заводит мотор, ожидая меня.

Я залезаю в машину на пассажирское сидение, громко хлопнув дверью: Патрик морщится, но молчит.

— Ты ублюдок, — говорю я Патрику.

Патрик выезжает на перекресток, мы стоим на светофоре, он поворачивается ко мне.

— А как ты себе это представляла? Эй, привет, у тебя амнезия, но ок. Знаешь, у меня тут отец умер. Ну, лады, пока.

— Ты мог бы сказать хоть как-то. Хватит делать из меня сахарную принцессу. Я не сломаюсь, если ты мне скажешь о чем-то плохом.

Он горько смеется, проводя рукой по волосам, лишь сильнее спутывая их.
 
Молчание душит меня, но я не собираюсь ничего говорить первой. В голове не может уложиться, что его отец умер, а он ничего мне не сказал. Ходил тут со мной, смеялся, но даже и словом не обмолвился.

— Даю доллар, — предлагает Патрик, бросая на меня взгляды и понимая, что я все еще злюсь.

— Зачем он мне? — интересуюсь я, не отрывая взгляд от простирающейся перед нами дороги.

— Я плачу тебе за твои мысли.

— Я что какая-то проститутка?

Он смеется.

— Нет, серьезно целый доллар. Посмотри в бардачке.

Любопытство сильнее, поэтому я тянусь к бардачку и вынимаю смести с диском для классики еще бумажный конверт, и сложенный листок.

В бумажном конверте оказывает приличная стопка долларовых купюр. А на потрепанном листе написаны различные виды кофе.

Средний капучино с двойной порцией пены
Большой ванильный латте со льдом
Обезжиренный латте
Соевый латте с лесным орехом и сахаром
Ванильный капучино со льдом
Горячий макиато с карамелью
Мокко с белым шоколадом
Печенье
Шоколадный латте со вкусом ирисок
Ореховый латте со вкусом шоколада
Мокко со льдом и взбитыми сливками

Патрик повествует, пока я внимательно рассматриваю содержимое его бардачка.

— Меня утомляет иногда следить за дорогой. Она, кажется, никогда не закончится. И, кажется, что мы никогда не приедем туда, куда направляемы. И тогда фраза «дорога куда лучше, чем пункт назначения» меркнет. И от потухших лампочек начинает вонять дымом.

Он молчит, отвечая своим молчанием на мое, но потом...

— Все что угодно лучше, чем «Пункт назначения», особенно лучше второй части.

Я не смеюсь.

— Я не смеюсь, — признаюсь я, но поспешно добавляю. — Надеюсь, что ты все же довезешь меня домой, не погрязнув в своей дороге.

Мне жаль. Мне, правда, жаль, ту которой я являюсь. Мне жаль ее предубеждения. Ее мысли и ее надежды. Она похоронена своими сожалениями и вряд ли кто-то сможет вытащить её из этого пепла.



31556926х2 + 2629743.83х4 +86400х7

2168118516 секунды ДО


Я проезжала на машине по Бак Эйв и увидела, как Патрик сидел на остановке, смотря прямо перед собой. Выглядело слишком интригующе, чтобы просто проехать мимо. Я остановилась в метрах двадцати от него и наблюдала за ним. Его лицо было полностью сосредоточено. Он переводил взгляд то на автобусы, проезжавшие мимо него, то на людей, которые окружали его, на дома, заполненные людьми. Он просто сидел.

— Зачем ты здесь сидишь?

Патрик поднял голову, выглядя удивлённым увидев меня возле него. Но лишь кивнул, приглашая сесть рядом с ним. Час близился к обеду, но весна в Иллинойсе в этом году была холодной. Я сильнее куталась в теплое пальто, которое совершенно не защищало от ледяного ветра.

— Это мое место раздумий, — произнес он, пожав плечами.

Но его слова вызвали у меня еще больше вопросов, поэтому он продолжил.

— У каждого человека должно быть место счастья. То, куда он мог бы приходить, потому что воспоминания вели бы его туда. Или это случилось бы неосознанно. Ты идешь по той же улице, или едешь и наблюдаешь за людьми, идущими по той же улице, и вспоминаешь, как ты сам ходил там и это высвечивается в твоей голове как кинокартина. Вот ты смеешься. Вообще это не важно. Главное, что те чувства хоть на мгновение, но отражаются в твоей голове. Эти воспоминания накрепко связаны. А это мое место. Но я пока еще не знаю, место это счастья или раздумий.

В его словах была истина. Но, к сожалению, у меня не было моего места, чтобы понять слова Патрика.