Алькина месть
Положение Сашки стало щекотливым после того, как он стал командиром оперативного отряда, одной из задач которого была борьба с неправильным поведением отдельных представителей молодежи. И хотя "нормальная добрачная жизнь", как выражался Дима, не была в большом притеснении, но доступ посторонним после двадцати трех ноль-ноль был теоретически запрещен, а практически серьезно ограничен. Ограничение проводилось не формально, а «с учетом сексуальной опасности», как говорил Дима.
Алька тоже жила в этом общежитии пока ее не отчислили за неуспеваемость. Она очень переживала потерю полноценной студенческой жизни, потом сняла где-то комнату и постоянно приходила сюда к друзьям и подругам. Высокая, стройная, привлекательная и разбитная, она пользовалась успехом у тех и других. Ее знали все. Нельзя сказать, что она не была причастна к мелким безобразиям – о ее похождениях ходили разные легенды, конечно, приукрашенные, - в сущности, она была доброй, бескорыстной, в чем-то по-женски неудачливой. «Мужики» нашего круга относились к ней отечески. Невзлюбил ее только Сашка.
Однажды – было уже за полночь – Сашка встретил ее в коридоре и, насупясь, спросил:
- Мадам, вы что здесь делаете?
«Мадам» в устах Сашки означало высшую степень раздражения, и Алька знала об этом. На мгновение она замерла, потом удивленно глядя на него, пропела:
- А тебе что?
- А то, - сказал Сашка веско и холодно, - чтоб после двадцати трех ноль-ноль я тебя больше не видел.
Алька вспыхнула и ушла. Наутро она прибежала в нашу комнату злая и спросила:
- Он что, того у вас? – и покрутила пальцем у виска.
Мы пожали плечами. В тот день она рассказала об этом подругам. «Девочки» не на шутку разозлились, много кричали и, распаляясь, решили объявить ему, а также прочим «мужикам», войну. «Мужики» посмеивались и в войну не верили, хотя Дима громогласно заявил: «Беда, быть нам женатиками».
С того дня ровно в двадцать три ноль-ноль Алька выходила из корпуса, трогательно прощаясь со своими девочками на пороге. Сашка молча сносил ехидные взгляды и реплики наиболее острых на язык «дам» и уходил к себе. Его взгляд выражал мрачную непреклонность. Однако и девушки вдруг продемонстрировали редкую для себя солидарность. Откуда-то из глубин сознания они извлекли такие приемы, которые составили грозную силу, недооцененную нами вначале. Сашке досталось больше всех. Девушки открыто указывали на него пальцами, шушукались, загадочно улыбаясь, рассказывали вполголоса небылицы о его несостоятельности и на его замечания отвечали хором: «Товарищ не понимает». Благосклонность лучших представительниц слабого пола резко упала. Недопустимо низко упала и кредитоспособность. Сашка недоумевал больше всех. Иногда его черные глаза, дурея, останавливались на какой-нибудь вертихвостке, но вертихвостка подчеркнуто равнодушно отворачивалась – и все. Сашка не понимал, злился и все чаще употреблял свое негодующее «мадам».
Наступил день Восьмого Марта. Как-то само собой решилось на этот день прекратить конфронтацию и, как это было принято раньше, в Сашкиной комнате собралась добрая компания. Девушки пришли нарядными, и мы млели от соблазнительных глазок, ножек, модных причесок и по-птичьему нежных голосов. В гаме и шуме Алька появилась тоже. Одета она была празднично, но держалась скромно, тихо и оттого выглядела более красивой и загадочной. На ней была тонкая шерстяная кофта с глубоким вырезом, очень короткая по тогдашней моде юбка и на ногах какие-то особенные узорчатые с зеленоватым оттенком чулки. Сашка было насупился, но ничего не сказал. Она тихо сидела в углу, робко, глазами провинившейся школьницы посматривала на Сашку, царственно разливавшего по стаканам, и тщетно пыталась тонкими ладонями натянуть юбку на прекрасные зеленые колени. Что-то было в ней смиренное и домашнее, от чего мы, «мужики», стали проявлять рыцарские чувства и наперебой ухаживали за ней. Она лишь грустно улыбалась, поводя чуть прищуренными глазами. «Ну, что ты, Алька! – кричали мы наперебой, сидя на низких, неудобных для сидения кроватях. – Не горюй, жизнь наладится!» Мое рвение стимулировалось и географическим положением напротив Альки: под крышкой стола в матовом блеске от тонких шпилек до края юбки хорошо просматривались великолепные алькины ноги.
Скоро шум и веселье стало малоуправляемым. Алька тоже стала улыбаться и рассказала какой-то не очень приличный анекдот. Количество бутылок и недопитых стаканов на столе приближалось к критическому, еще больше бутылок, уже пустых, стояло на полу. Глянув под стол, я вздрогнул: алькины ноги были обнажены полностью, их великолепный зеленый блеск уходил в тонкое, узорчатое, бесстыдное. Я хотел крикнуть Альке, чтобы она не очень увлекалась анекдотами, но Дима схватил меня за руку. «Не суетись», - шепнул он и указал глазами на Сашку. Тот сидел мрачный, но черные глаза его беспокойно бегали и то и дело блудливо ускользали под стол.
- Поздно, - шепнул Дима, наклоняясь к моему уху, - оставьте слова, уже говорит главный калибр.
Время летело как сумасшедшее. На меня с девушкой Таней напали разнообразные желания, и мы удрали в темноту для их воплощения в жизнь. Наше пятиэтажное здание в этот день охало, стонало, скрипело и стихло уже совсем под утро. Утром я встал поздно и побрел в танину комнату, как преступник на место преступления. В комнате полукругом сидели растрепанные и страшненькие вчерашние феи и, раскрыв рты, слушали Альку. Она в своем поблекшем наряде, лохматая и возбужденная, блестела глазами и, дергая сбивавшуюся набок юбку, рассказывала:
- Сидит, гад … Вижу, под стол смотрит. Думаю, ну, черт, ты у меня попляшешь. Стала ногами подбрасывать …
Девушки, увидев «мужика», дружно и громко закричали. Я ретировался и побрел к Сашке. Дверь в его комнату была приоткрыта, окно распахнуто. Сашка возил по полу большую мокрую тряпку и, увидев меня, отвернулся и толчком ноги захлопнул дверь. Вот те на! По коридору уже начиналось редкое малоустойчивое движение. Большой Дима с полотенцем через плечо появился из своей комнаты и пошел к умывальнику, общему на этаж. Он остановился.
- Вы видели Сашека? – спросил он. – Так расстроить человека. Они думают, им все можно. Человек пытается честно выполнить свой долг – охранять покой граждан от них самих. И над этим издеваться. Так бесчестно обесчестить командира оперативного отряда. Просто бесстыдное нападение без письменного предупреждения. Заходите сегодня.
Вечером я снова заглянул к Сашке. В комнате было чисто, проветрено и прибрано. Сашка сидел за столом и невозмутимо пил крепчайший чай. Братва валялась по кроватям, дрыгала ногами и заикалась от хохота. Дима, набросив на толстые медвежьи колени носовой платок, показывал в лицах, как Алька двигала ногами, стараясь подбросить юбку повыше, и как полный самых мрачных предчувствий сидел за столом Сашка.
А недавно я встретил Альку. Жизнь ее сложилась неплохо. Вышла замуж, родила и, как принято у интеллигентных людей, развелась, живет недалеко от работы. От того самого института, из которого была когда-то отчислена за неуспеваемость.
А Сашки уже нет. Так распорядилась судьба, и она отдала предпочтение Альке.
Свидетельство о публикации №215080200662