Стихия. Глава 5

Через несколько дней Ева поправилась. Болезнь её растаяла. А недуг Даниэля только каменел и упрочнялся. Исхудалое личико её стало светлее, взгляд – тише и степеннее. На ресницах её нежно спала печаль. Её комната была словно уединённая келья, словно ладанное облако посреди пустоты. За это время у Дани возникло ощущение, что всякий раз, когда он заходил к ней, чтоб проведать, он приравнивался к путнику, что ступил за порог спокойного и мирного приюта. И всякий раз он уходил обратно, когда незримая рука натягивала цепь. Он возвращался обратно – в ветра и безмолвные свинцовые раздумья. И Ева понимала, что-то буквально оттаскивает его от неё, уводит. Часы их долгих разговоров на заднем дворе, на лоне юного благоухающего мая, между строк оттенялись недосказанностью. У каждого из них был секрет, но имя его одно – желание отдаться влюблённости. Два сердца мученически бились от невозможности этого.
 
Вот же она перед ним – сама того не подозревая, ворожит куртизанскими завитками своих локонов, зовёт в тайны своей женственности, олицетворяет собой жизнь и готовность жизнь дарить. Она - полная до краёв чаша, к которой можно приникать до бесконечности. Только бы ему позабыть о своей чёрной крови, о неизбежном рабстве перед Мидианом. Но возможно ли позабыть? Всё так коварно и хитро сплетено, что козни грянут в любой момент, даже если вычеркнуть из памяти то, что ты Велиар.
С Евой не будет скоротечного романа. С ней – что-то большее. Иначе Даниэль её не воспринимал. Однажды он вовлёк Адели в свои сумрачные дела. И это закончилось трагедией. И пусть он не мог убить в себе чувства к Еве, но он мог заставить их немотствовать. Похоронить в себе долгожданные и воскресшие песнопения любви. И унести в могилу вместе с собой и кандалы, и проклятия, и Седвига. Гибель маячила перед ним, пророча о скорейшем исходе. Впереди простирался могильный мрак.

И вот в день, когда Ева уже чувствовала себя отлично, и у неё не было высокой температуры и слабости, в особняк приехал Фелли Берг. Люм тоже хотел повидаться с Евой, но у него сегодня не получилось выбраться в Мидиан. Ева была счастлива появлению Берга по-дружески. Но то, что Даниэль увидел в Филиппе, было вовсе не приятельским отношением к ней. Мой герой быстро различил в этом юноше очарование этой девушкой, как бы он не пытался скрыть проявления. В его взгляде, в его лице и жестах проскальзывало и любование ей, и неловкость, и огромная нежность. Эти сокровища сердца были утаены в груди, но золотистый блеск клада пробивался через всё. Даниэль приметил в нём эти ноты, потому что сам сейчас был им не чужд.
Сначала его хлестнула ревность. Но он присмирил её рост, не позволяя делать себе никакие выпады. И глядя на них, юных и радостных, он заразился одной идеей, согласно которой и действовал. Конечно, против своей воли.

Малиновые реки, которыми исходило катящееся за горизонт солнце, сладким нектаром полнили мир. В бархатных сумерках природа оделась в тёмно-зелёное, начала манить в свои волшебные тени, где распускались невиданные цветы, где щебетали птицы. Сиреневой нимфой восходила луна, намекая ласковой тверди о грядущей ночи. Бездонно-розовое и лиловое. Прекрасное. И по-своему печальное. В такой заре только целовать, отдаваться нежности. Такая заря горела не для Даниэля, не для Евы и не для Берга.

Когда ночь спустилась на беззвучных тёмно-синих крыльях, Фелли перед отъездом решил с Даниэлем кое-что обсудить. Они находились в беседке. Вокруг серебрилась вода. Берг был очень серьёзен. Он говорил:
 
- Ты ведёшь себя противоречиво. Ты сморишь на Еву особенно. Но оставляешь её со мной, придумывая себе неотложные дела. Точно ты желаешь затушеваться на отдалённом плане и не мешать. И всё это себе же наперекор. Возможно, она не замечает. Но я замечаю. Теперь рассказывай.

Даниэль спросил у него, уже зная его ответ:

- Ева же тебе далеко не безразлична, так ведь?
- Да, - Берг не стал лгать или извиваться, уходя от ответа. Даниэль пытался говорить бодро и легко, но внутри его коробило:

- Отлично, Филипп.
- Фелли.
- Не хочу читать морали, но ты живёшь под именем Филипп, хоть оно тебе не нравится и ты придумал себе другое. Хотя мне было забавно мальчиком петь в церковном хоре и помогать что-то делать в алтаре под фамилией Велиар - истинно гармоничное сочетание... Но, дорой мой Филипп, если Ева тебе так симпатична, значит, у вас всё получится. Я люблю тебя - ты буквально мой воспитанник, я вкладывал в тебя только хорошее. Всё складывается лучше, чем можно мечтать. Чуть что - и ты унаследуешь особняк, да и она не останется в убытке. Будете жить и припевать. И я за неё в этом случае спокоен. Утрата роднит. Взять к примеру Скольда и Алессу. Они сошлись на почве сочувствия мне, когда не стало Адели. И теперь они ждут второго ребёнка.

- Это всё неправильно. Это всё как-то…я даже не знаю, как сказать, - будучи в
замешательстве промолвил Берг.
 
Крыша беседки скрывала от их обзора окно комнаты Евы, что в эту минуту незаметно для них отворилось. Вместе с чарующими ароматами ночи донеслись и их голоса. Ева не хотела подслушивать их личные разговоры, но вышло так, что она стала их безмолвной свидетельницей. Сначала прозвучала реплика Берга, смущённая и изумлённая:

- Ты хочешь отдать Еву мне?
 
Он действительно не мог уложить в своей голове этот волнительный и деликатный факт. А после Ева разобрала каждое слово, что сказал Даниэль довольно сухо и блёкло:
 
- Приезжай сюда чаще. Проводи с ней больше времени. Я отступлю. Она сама не заметит, как привыкнет к тебе. Это всё мне в тягость, конечно. Надоело.
И она закрыла оконные створки, чтоб более ни одна фраза их не ранила её. У неё возникло впечатление от услышанного куска их беседы, что они ей торгуются, что она Даниэлю наскучила и он хочет отвести её от себя. Ведь ему «надоело». Она ему не нужна. И разумеется ей было больно. Вот, что она выстроила для себя.
Даниэль после паузы выдавил с тоской:
 
- Надоело это отсутствие неустроенности и счастья. Я очень скверно поступаю, что за спиной её решаю что-то. Но надо, чтоб всё было плавно. Необходима осторожность. Я однажды заглянул к ней в комнату, чтоб узнать встала ли она. Она спала. Как ангел, как ребёнок. Разве нужно нарушать её покой бессонницами в жестоких раздумьях?
 
Но в жестоком раздумье был Берг. С одной стороны он хотел быть с Евой невероятно. А с другой… Фелли рассуждал разгорячёно:
 
- Что ты делаешь? Ты впервые в жизни так нелепо предусмотрителен? Это не ты сейчас говоришь, как это на тебя непохоже!.. Абсурд! Ты сковываешь расчётом стихию – жизнь! Ты не пророк, не оракул… Ты не можешь всё ведать наверняка. Как всё сложится, как всё повернётся. Жизнь – это необъятное, а каждая предстоящая секунда – загадка. Что бы тебе не угрожало или не тревожило тебя, будь здесь и сейчас, в этом моменте. Будущее только грядёт. Прошлое – за спиной. А в настоящем у тебя есть Ева. И ты это знаешь лучше всех. Когда-то ты научил меня жизни. Теперь – мой черёд тебя направить. Отбрось свои страхи и предостережения, как бы тебя не тревожили твои предчувствия. Не слушай их. Они пришли извне, чтоб отнять у тебя драгоценные мгновения. Слушай себя.

И он замолчал. В последних изречениях его было всё: и ответ на прагматику Даниэля, и стремление помочь ему, и желание Еве лучшего для неё. И Даниэль понял, что всё проще, гораздо проще, чем ему казалось. Истина элементарна. И он огляделся. Ночь. Царственная майская ночь, где всё, даже мерцающая звезда и глоток тёплого воздуха, - невероятно. И стоит ли отрекаться от весны? И стоит ли сужать жизнь неестественными берегами и иссушать русло её? Будь что будет.
А под этим звёздным небом ему лишь хотелось, лёжа на спине на дне старой лодки и глядя в завораживающую высь, подчиниться течению своей судьбы.

...Кристиан не замечал мая и благодатной ночи, как и сменяющих друг друга сезонов, как и заходящих или восходящих светил. Для него не  существовало времени. Он держал курс в Вечность, одиноко стоя у штурвала и внимая бездне. Та, что заменяла ему луну и солнце, лежала в хрустальном гробу. Прозрачное её ложе сейчас казалось высеченным из голубого льда. И вся она – фарфор, звёздные огни и северное сияние. Верный её красоте, он смотрел на её профиль. Он думал об одном: скоро он не сможет прийти к ней, чтоб лишь увидеть. Скоро его не станет, и он покинет её усыпальницу навсегда. Невозможность её наблюдать его мучила. Это единственное, что его терзало. Но, всматриваясь в её лик, он понял, что она, её существо, не здесь, не в этих реалиях. И он со страстью и болезненностью, уловил невесомый дух надежды, что они ещё встретятся.

Они ещё встретятся.