Житие чиновника. Гл. 18, 19

                ФИЛОСРФИЯ УПАДКА 

       Генерал Селивёрстов – хороший мужик. В Администрации – зам АВЭО. Должность тоже хорошая. В том году ему 60 отметили. Нынче – без помпы, но с достоинством. Глава администрации подарил на аппаратной планёрке бывшему генералу  традиционный том Толстого, сказал о заме хорошие слова и глянул в зал. Поднялся Бородин. Виталий Алексеевич – олицетворение добротного чиновника, знающего толк в этикете. Он прочёл свои стихи о генерале и разморозил души коллег славным слогом и чётким смыслом.  Я в этой части считаю себя тоже не дураком, но тут оценил достоинства стиха, порадовался за чтеца и за именинника.  Все дружно аплодировали.

       Когда шум стих, Лебедев выдержал паузу и спросил:
       -  Кто ещё?
       Все скромно промолчали.
       -  Ну, кто хочет сказать ещё лучше?

       Скромное молчание продолжилось и грозило перерасти в неловкость. Лебедев обвёл взглядом кадры и остановился на Любовенко.                Руководитель аппарата, по своей должности обязанный спасать любую ситуацию, не поднимая головы исполнил свою миссию безупречно:
       -  Да вот, - чуть заикаясь по обыкновению, говорит, - вчера что-то весь день сочинял  Сорокин.  Он сейчас и скажет.

       Я даже не успел осмыслить услышанного, только ощутил левой щекой заинтересованный взгляд сидящего рядом Селивёрстова и встал совершенно автоматически. Без моей воли и сознания открылся рот, язык заговорил раньше, чем сработали мозги:
       -  Не знаю, что там заметил вчера Любовенко, и про кого я писал,  - кто-то вежливо засмеялся авансом, а я всего лишь выигрывал время. – Писать можно долго, а сказать (подумалось: нечего!), но…  А сказать можно одно: «Мы тебя категорически любим! Живи больше нас!» Я пожал ему руку, генерал не спорил. А Лебедев смотрел на меня выжидательно. По его мнению, я сказал не всё. А может и не так. И я, с отчаянием олядевшись в поисках вдохновения, обнаружил  рядом с Селивёрстовым зам. по финансам Калмыкову, страстную богомолку и праведницу, и добавил, глядя в её честное лицо:
      -  В общем: «Что было – бог простит, а что будет – я бешено соображал, как избежать повторного упоминания о боге, но не нашёл и закончил пафосно: - А что будет – как бог даст». (Между нами говоря, ему обещалось сокращение с должности - Водолазский допёк!)

       Аплодисменты Калмыковой взорвали зал! Я вздрогнул от испуга, не понимая, что случилось, готовый удрать в ближайшую дверь. Селивёрстов генеральской рукой усадил меня в кресло, а переждавший возникшую овацию Лебедев дипломатично съязвил:
       -  Вот  это завернул!

       Я вздохнул с облегчением: Уже не убьют. Калмыкова, не то с недоверием, не то с любовью, добавила:
      -  Смотри: безбожник, а как про бога -то! А?
      Для меня это был чувствительный удар. Но тут я вспомнил, что сейчас к богу почти все лояльны. Даже - в зависимости. И подумал: «Нечего нос вешать.  Хорошо сказал! Может это афоризм какой, кто проверит (тогда я не был знаком со 100Gramm)? Правда, уходя с планёрки генералу покаялся:
       - Извини, дружище. Любовенко, гад, подставил! Такую чушь впорол…

       Генерал сердечно простил:
       -  Ничего, хуже приходилось слышать. Но, слышь? Аплодисменты были от души! Мне понравилось.
       И я постарался всё забыть как дурной сон.
Но – не дано.

       В обед звонит мне Калмыкова:
       -  Альберт. Да я не вспомню, что ты там утром сказал Селивёрстову?              Так мудро! - Что значит - начитанный! - Вот забыла, повтори.

       Я тщательно забывавший смороженную глупость в течение дня, и не могший её забыть, вдруг забыл напрочь, и снова потерялся. Представилась чудесная возможность реабилитироваться спасительной ложью верующей бабке, и…не помню, что там из меня выскочило утром. Но нашёлся:
       - Эт, знаешь, из религиозной философии. И я, конечно, её немного переврал, но я сейчас вспомню, как оно там звучит, и позвоню.
       -  Ага, звони быстрей. Я у Докучаевой.

       Я стал лихорадочно вспоминать сказанное и облагораживать под «афоризм» и рифму. Но всё «звучало» наивно и пошло. Впрочем, для религиозных девочек могло сойти, они ж в бога верят, а уж в афоризмы…
Да, а вдруг какому человеку покажут?

       Напрягся снова.
       Ни в какую!
Звонок телефона застал меня в трансе:
       -  Давай, Альберт! Тут девки собрались. А то обед кончается…

       И тут из меня посыпалось как из бочки.  Отчитал без запинок. С расстановкой под запись. И положил трубку. Сел и умер. Чего опять напорол? Помню только, что в стихах. Впрочем, вроде, сносно! Да отвалите!..

Но был потрясён финалом. Зайдя к Жданкиной, застал там Калмыкову, которая велела дать мне мой «файл» с распечаткой моей философской хрени. Крупно. В цвете. В рамке:
        «Что прошло – то за порогом
       Не загадывай вперёд.
       За былое – слава Богу
       Впереди – что Бог пошлёт».
       -  Мы его размножили. На юбилее одного хорошего человека пригодится.
       Обалдеть! Мне же и понравилось.


       О НЕЙ ЖЕ
 
        Каждый кабинет в Администрации имел и свою особенность, свой колорит, свой климат. Если у Каланчиной (нач. КУМИ, жена прокурора), всегда стоял дым коромыслом, а она зачастую вся в документах, в споре с посетителем и с папиросой во рту; у Бондаренко стоял гвалт озабоченных коллег, одержимых поиском правых-виноватых (Адм.инспекция: штрафы. взыскания, призывы к порядку), а сам Евгений мотался по этажам с радиотелефоном в кармане; если у Шильниковой (ГорОНО) - вечные заседания, благая педагогическая тишина и дисциплина (я к ней входил как пионер в учительскую), то у Калмыковой всегда кабинет нараспашку, а сама, чем бы ни занималась - с телефоном прижатым к уху, чем прежде всего и памятна. В трёх случаях из пяти она даёт совет, рекомендацию, делится рецептом, хлопочет за незнакомого порой бедолагу. У неё весь город в знакомствах, все ей обязаны за протекцию, сочувствие, за память (всех именинников знала и помнила, меня после ухода на пенсию всегда поздравляла с днём рожденья так искренне, будто я лучший друг - впрочем, всех так же). Причём, она не сидит «нога-на-ногу», как иной говорящий чин, а зрит глазами по сводкам, графикам, балансам и прочим дебетам-кредитам, чертит что-то карандашом, иногда прерываясь совершенно невинно, типа: «Люськ, а Люськ…» в том ещё фильме, и без всяких церемоний продолжая разговор с телефонным приятелем. А вся её команда трудилась под присмотром Надежды Ивановны Докучаевой (ныне - главой в финотделе), и уж промашек, прорех в работе, накладок или упущений - нуль!

 И всё шло как бы само собой. Вот чего не знаю, посредством каких разборок, каких мер она добивалась показательной отдачи подчинённых - но её, кажется, любили и многочисленные её рабыни финансов. А её выступления на рабочих планёрках и спец.заседаниях,  слушались в конце как монологи мать-Терезы, и носили характер приговора, мягкого и человеколюбивого, но  неотвратимого, как судьба.

      -  ...и, миленький  Пётр Павлович, ваш автомобиль в этот раз сэкономил,- ой, гляньте! - вон сколько литров! Помножьте! Спасибочко. Да. Эт я вам его (бензина) и не давала. Ага. А вот телефон - ну, родненький, и куда ж вы столько звоните? Прям - администрация президента. Перерасход против бензина - вдвое! Ну, лапушка! Премиальных не жалко?

       (И их не будет! - знали все и смекали). А Пётр Павлович - ну, первый зам. Всего-то! (Тамбовцев)
       Кстати. За телефон одна "говорунья" и возмутилась:
       -     А сами-то? К вам и не дозвонишься, порой.
       -     Ой, голубушка. Вам на "телефонку" надо (улыбка любви и сожаления). Василь Лексеича спросите, кто кому звонит?

       Кстати, поздравляла, обычно, с домашнего, вечером.  А  Василь Лексеич - начальник РУЭС. Невзоров.
       За бензином я предпочитал ходить к Докучаевой. Та - или откажет, или, скорее - даст. Калмыкова поведёт душевную  беседу, после которой я откажусь устыжённо от бензина вообще.

       Первый раз я к ней зашёл, когда ещё не был "чином". Избирательница бедствовала без угля, а денег нет.  Не веря в свой авторитет (какой к чёрту!), я решил бить слезой. Сам себя растрогал. И был ошарашен реакцией:
       -  Сколько у тебя таких бедных?

       Растерялся, но соврал, на всякий случай:
       -  Трое.
       -  Вот, и врать не умеешь. В ваших краях чуть ни каждый пятый (96й год) "выживает". А людей, я вижу, тебе жалко. Слёзы утри (мы с ней ровесники, кажись). Давай ещё одну бабульку "в прицеп", по 200 килограмм я тебе организую. Не торопись радоваться. С этим мизером до весны ещё и не дотянут (она сама в частном доме жила - не ах!). Но ты узнай, чьи они, бедные? Где работали? И - к директору! Вот там мандат и предъявляй. Найдут! Только там - не плачь. Москва не Калмыкова. Слезам не верит. И учти: администрация для просителей - не резиновая. И рассказала вкратце подробности, как это "государство богатеет".

       По телефонам она денег больше нормы не тратила, шофёра персонального не имела (её готов был отвезти каждый штатный шоферюга - такой был прямо стиль!), а вот время - тратила показательно в своё удовольствие. Могла собрать баб с любого этажа (равных  ли себе по чину или по необходимым способностям)  и провести "собеседование". Ну, там, на предмет "корпоратива", чьёго-то дня рожденья, какой акции помощи неофициальной. Она только  не могла не выйти на работу. А как распорядиться собой в "коридорах власти" - не вопрос. Авторитет и опыт решали дело. Но не было ни одного юбилея у коллег, где бы она не присутствовала и не блистала как Раневская, безучастная к критике её колкостей.  Когда Евгений Павлович Бледных собрал большой банкет на своё 70-летие, она была мало того, что заметна и в почёте не меньше юбиляра, она выигрывала призы , которые разыграл Евгений Павлович, сам чем то напоминавший неординарностью Жириновского, она единственная, кто умудрился сочинить стихотворение на заданные буквы его ФИО, а бывалые стихоплёты, типа Альберта Сергеича, впустую пыжились над рифмой.
       Кстати, на мой юбилей, который помогала готовить тщательно, не пришла. Загадка?...

       Я вспоминаю один эпизод. Меня вызвали на семинар в Подгорное, где был минимум лекций, максимум развлечений и большой (обычное в таких случаях дело) фуршет. Я мог взять с обой экономиста. Взял Антонину Александровну. Она ничего не записывала (проформа, Альберт Сергеевич, подремли - мы туда ехали полночи - дома растолкую понятней). На концерт не пошла, а в Белогорье (меловые храмы) была молчалива и набожна.  Прощальный банкет был "на уровне", в полдень мы выехали домой и я, промучившись часов пять в жаре, прибыв домой, завалился спать. Через час раздался звонок. Звонила Калмыкова:
       -  Сергеич, ты там в багажнике почему ничего не взял?
       -  А что там? - Я думал документы.
       -  Да так, подарки от хозяев. Водку шофёру подари, ты не пьёшь. А он хороший парень.

       Шофер приехал через минуту.
       В большом пакете чего только не было. Шампанское, водка - модная тогда "Гжелка", колбаса, сыр, ....Сыр, правда, от жары скукожился. .Мы на подлодку таких подарков не возили! От весомости пакета душа наполнилась благодарным чувством к хорошей жизни. Я подал водку шофёру:
       -  Возьми, Я не пью.
-  Не, не, не! Калмыкова мне свой пакет весь отдала. А это – ваше.