ХХ век в истории вятской семьи

ХХ ВЕК В ИСТОРИИ ВЯТСКОЙ СЕМЬИ

Человека с родиной связывает множество нитей – видимых или незримых. Мы сами порой не знаем, когда эти нити натянутся, задев тонкие струны человеческой души. Эти моменты надо ждать, надо помнить о них и быть готовым к этим удивительным встречам. Эти рандеву происходят, где бы ты ни работал, сколько бы лет тебе ни было. Они происходят и заставляют в очередной раз удивиться богатству милости Божией, крохотности нашей великой отчизны, неповторимости переплетения человеческих судеб.

Нечаянный музейный дар
В январе 2014 года в Воркутинский музейно-выставочный центр поступил домашний архив Галины Васильевны Савкиной, фельдшера воркутинской городской больницы скорой помощи. Удивительная история России и вятского края, ярчайшие события двух мировых войн бушующего ХХ века, увиденные и записанные членами ее семьи, хранится в этих пожелтевших от времени документах, записных книжках, письмах и календарях.
По всему было ясно, что это необыкновенный дар. На территории Республики Коми, города Воркуты, как и в подавляющем большинстве других, активно обживаемых сегодня северных регионах страны, не происходили самые знаменательные события ХХ века. Постоянных жителей эти края, зачастую не имели вплоть до 30-х годов ХХ века, в силу чего дарители, их судьбы, сами предметы, поступающие в музейные фонды местных краеведческих музеев, имеют ряд особенностей. Такие коллекции передают в музей лица, их наследники или законные представители, прибывшие в республику или Воркуту после войны, очень часто спустя много лет.
Так вышло и с коллекцией Ивана Поликарповича Вотинцева, которую передала в музей его внучка Галина Васильевна Савкина. Г.В. Савкина прибыла в Воркуту в 1976 году. Коллекция была передана ей после смерти деда и хранилась в ее семье более 30 лет. Коллекция Вотинцева охватывает временной промежуток с 1916 года по 1977 год и состоит из 54 предметов. Среди них – памятные записи Вотинцева о Первой мировой войне; свидетельства о переломе, который переживало крестьянство в 1930-х годах; письма сына, извещение о его гибели на фронте; различные советские, профсоюзные и колхозные документы 1940-1960-х годов.
Беглый взгляд на коллекцию давал возможность оценить важность этого собрания, внушительный исторический и культурный потенциал, скрытый в его записях и документах

Иван Вотинцев на войне
Иван Вотинцев родился 29 апреля 1893 года (по старому стилю) в деревне Шабалинской Нолинского уезда Вятской губернии. Это была небольшая деревенька в два десятка дворов в 23 верстах от уездного города. В последней четверти XIX века в Шабалинской проживало около ста жителей [1].
Ваня был старшим ребенком в семье его родителей Поликарпа и Анны. Кроме него в семье Вотинцевых воспитывались еще трое детей: сын Николай и две дочери.
К сожалению, неизвестно где и какое Иван получил образование. Однако все его записи и памятные книжки живо свидетельствуют, что человек имел прочные познания в грамматике русского языка, хорошо знал правила орфографии, неплохо пунктуации. Очень редко его даже фронтовые или другие беглые записи имеют ошибки в этих непростых отраслях русской словесности.
Как любые дневники, страницы исписанные рукой Ивана Вотинцева содержат записи, которые на первых порах изучения казались как минимум замысловатым шифром, а по большому счету своеобразной тайной этого человека.
«58-108, 78 вст. 52 об. 88 по.
44-100, 21-85, 47 об.»
И с какой стороны не подберись – все не то. Записи о состоянии здоровья? Откуда у него прибор измерить, пусть ту же температуру. Чтение на каждый день из Нового Завета? Так там нет таких глав и стихов. Тайна!
Крохотный блокнот, затертый больше других, стал, некоторое время спустя ответом на этот, мучивший исследователей вопрос. Иван Вотинцев владел портновским ремеслом. Видимо обучение этому ремеслу, жизнь в селе Лудяны, а может быть даже в городе Нолинске стали фундаментом его незаурядной образованности. После этого, проживая с родителями в деревне, занимаясь простым крестьянским трудом, он всегда имел весомый приработок. Особенно он возрастал в зимний период, который по традиции наступал в вятском краю, как и во всей российской провинции с окончанием осенних полевых работ.
Самыми старыми в коллекции стали дневники Ивана Поликарповича или как он сам называл – памятные книжки, которые относятся ко времени Первой мировой войны 1914-1918 годов. Он начал их вести за несколько недель до призыва на военную службу осенью 1916 года и вел практически до самой смерти.
В начале XX века существовало две формы исполнения воинской повинности, которая была введена в Российской империи в 1874 г. – действительная служба и состояние в ополчении. Из всех подданных империи, достигших призывного возраста (20 лет), с помощью жребия призывались на действительную военную службу около 1/3.
Все мужское население, способное по состоянию здоровья носить оружие и не числящееся в войсках (на действительной службе или в запасе), составляло обязательное государственное ополчение. Они именовались: ратники ополчения и офицеры-ополченцы. Внутри ополчения ратники делились на 2 разряда: 1 разряд для служб в полевой армии, 2 разряд для службы в тылу [2, 278-280]. Видимо эти особенности призыва на действительную военную службу и значительный запас мужского населения на начало войны не позволил Ивану Вотинцеву встать в строй ранее конца 1916 года.
Дневники свидетельствую, что накануне призыва Иван не сидит, сложа руки. Понимая, что он на неопределенное время оставляет отца и мать Иван усиленно работает – шьет. Шьет все, в чем испытывают потребность его земляки. Непосредственно перед отправкой на службу он исполнил более восьмидесяти заказов односельчан. Брюки, пиджаки однобортные и двубортные – вот основной ассортимент, выполняемых им изделий. Первые несколько страниц дневника пестрят уже знакомым нам «шифром» сельского портного:
«56-108, 79 вш., 52 об., 105 п.
60-112, 80 вш., 53 об., 95 пояс.»
Но вот выполнен последний заказ. Можно подсчитать вырученные за работу деньги. Часть из них Иван оставляет отцу и матери. Что-то берет собой на службу. В его дневнике появляется первая запись, которая открывает новый, еще не изведанный этап его жизни. Сколько этих этапов было начато в это переломное время российской истории? Сколько из них навсегда канули в Лету?
Иван Поликарпович, которому к этому времени уже исполнилось 23 года, делает первый армейский шаг.
«12 октября 1916 года. Меня взяли на службу» - помечает он в своем дневнике. Надо сказать, что его записи, кроме правописания, отличаются еще и достаточной чистотой почерка. Единственной особенностью, которая, скорее всего, перешла к нему от отца, стало написание буквы «с». Существенной проблемой для исследователей было написание им цифры «7», которую очень часто можно было принять за «1». И если при чтении дат дневника это не рождало каких-то затруднений, то при определении номеров воинских частей имело принципиальное значение.
 «1916 года 17 октября в 2 часа утра я выехал из дома в Нолинск на высылку на службу» - так начинается, по-настоящему, большая жизнь новобранца Вотинцева. Дневники Ивана Поликарповича – жителя Вятской губернии и России сохранили свидетельства о повседневной жизни россиян и жителей вятского края в начале ХХ века. Сегодняшнего читателя удивит развитость водного транспорта. Вятка – красавица и гордость нашей земли была одной из самых востребованных транспортных артерий края в те года. Поэтому не случайно, что убывает Иван к первому месту своей службы на пароходе. Возвращаться домой он тоже попытается водным путем.
В полночь 19 октября на пристани в поселке Медведок их эшелон погрузился на пароход «Отец». Недолгий путь вниз по Вятке и Каме завершился в Казани утром 22 октября. 25 октября они прибыли в город Сызрань.
Военную службу Иван Вотинцев начал относительно недалеко от дома в городе Сызрани в 1 батальоне 119 запасного пехотного полка.
«8 го ноября перевели во 2-ю роты 179 го полка 2-й взвод и обмундировали» - пишет он. Здесь, в армии, рядовой Вотинцев скорее всего не в первый раз получает профилактические прививки. «3 ноября. Опять уколы от оспы». Иногда, по старому, Иван называет прививки – проколами.
«12 ноября приезжал ком. войсками Казан. воен. округа ген. Сандетский».
Генерал от инфантерии Александр Генрихович Сандетский, стал, пожалуй, самым высокопоставленным военачальником, которого встречал солдат Иван Вотинцев за те несколько месяцев своей воинской службы. А генералу Сандетскому оставалось жить чуть больше двух лет. Он будет расстрелян в конце 1918 года в Москве в Бутырской тюрьме.
Через несколько недель службы Иван возвращается к столь знакомому и привычному для него занятию. «19 го ноября я ушел шить подгонять шинели» - помечает он в своем первом дневнике. Этому ремеслу, судя по всему, была посвящена большая часть его военной службы, которая прошла в городе Сызрани.
За несколько месяцев ему пришлось подогнать внушительное число шинелей. Им были сшиты шинели, френчи, гимнастерки и брюки не только офицерам роты, но и своим товарищам солдатам. Как-то даже пришлось обшивать кожей ножны шашки прапорщика Тырышкина. За все свои труды Вотинцев получал пусть небольшие, но значительные для солдата деньги.
Наступало время тотальных войн, но многие солдаты русской армии по старинке занимались в полках и на батареях своим гражданским ремеслом. Шили одежду, тачали сапоги, соревновались в искусстве приготовления каш двадцатью различными способами. Проходившие в запасных частях занятия и сама жизнь этих воинских частей имели мало общего с буднями будущей Великой Отечественной войны. Лозунг «Все для фронта, все для победы» еще не был известен солдатам русской императорской армии. А лозунги и призывы того времени, как-то таяли под тяжестью начинающегося политического брожения, расслоения общества и быстро меркнувших идеалов.
 «22 го ноября Ходили стрелять уменьшенным зар. 3 патрона дали, я попал все» - нехитрые будни и первые успехи солдат давно ушедшей русской императорской армии. Внимательно записывает рядовой Вотинцев, в ходе занятий словесностью, фамилии ротного, полкового и дивизионного командиров. Его записи свидетельствую, что без удивления, рефлексии и стресса солдат воспринимает будни службы, их тяготы. Когда надо пишет «дневалил у винтовок». По воскресеньям, очень часто бывал в городе, в увольнении посещал церковь. Так шло время вплоть до завершения первичного воинского обучения, в конце марта 1917 года.
Страницы дневником Ивана Вотинцева сохранили для нас детали повседневного быта, порядка и правил русской армии начала ХХ века.
«26 ноябр выдали за белье и амуничн. 3 р 41 коп» или «14 декаб получил 2 руб. 24 к. за носку своих сапог».
Дневниковые записи солдата позволяют увидеть особенности боевой подготовки, которая существовала в русской армии в это время. В своих записях Иван Вотинцев подробно отмечает все свои траты и денежные поступления. После чего не сложно сделать вывод о порядке финансового и материального обеспечения солдат, особенностях из бесхитростного быта в тылу и на передовой.
Спустя примерно месяц после начала военной службы и обмундирования наступил важный для каждого солдата день. «1 го декабря, нам была присяга», как-то, неожиданно буднично и ровно упоминает в своем дневнике это событие рядовой Вотинцев.
Проходит еще несколько недель и уже как заправский солдат Иван пишет: «17 го январ. Ходили на стрельбу из винторей и из берданок». Курс обучения, который прошел за это время Иван Вотинцев, включал в себя изучение пулемета и миномета, как называли его в то время – бомбомета. Молодых солдат окуривали газом, подготавливая их к встрече с этим беспощадным изобретением Первой Мировой войны. Как и положено были у солдат и церемониальный марш, и поражающий нас сегодня своей бесцеремонностью телесный осмотр.
Интересная запись появляется в дневнике молодого солдата под самый новый год. «31 дек. 1916 года был смотр км. бригадный Сычев. 31 дек. Ходили в баню». Вот откуда эти традиции, волнующие наш народ уже многие десятилетия.
За пять месяцев проведенных в запасном полку в Сызрани Иван 5-7 раз был в церкви. Бывал он и в городском соборе Казанской иконы Божией матери и в Вознесенском мужском монастыре. Старался бывать на праздничных службах – Рождества Христова, Крещения Господня. По традиции, ожидая чего-то теплого и домашнего провел Масленицу в городе, но остался ею не доволен. В дневнике отметил «12 фев Ход в Собор Масленицу провел всю плохо в Сызрани». На следующий день он пишет: «13 февр. Чист. Понедельник в Сызр. холод 33 градуса реом.». Как методичный летописец, Вотинцев становится свидетелем, одной из самых низких температур когда-либо зафиксированных в Сызрани. В этих края ниже 41,3 градуса Цельсия мороз опускался очень редко.
Особо отмечает Иван начало второй седмицы Великого поста. Эту седмицу и воскресенье Церковь называет седмицей и неделей светотворных постов, и молит Господа о благодатном озарении постящихся и кающихся. В своем дневнике он так отмечает этот день «20 февр. говели вся рота». Как немного пройдет времени и страна услышит: «Распни, распни» бывших постников в погонах.
Приближалось время государственных потрясений. Вот как дневник Ивана Поликарповича сохранил эту память.
«2 го марта 1917 года. Нам объявили, что у нас новое правительство, на службе. 3 го марта 1917 г. ротный объявил, что государь отказался от престола».
А дальше по известной всем и привычной схеме деградации государственных и общественных институтов.
«4 го марта. Наш 119-й полк манифестовал, ходили по Сызрани, музыка играла Марселиезу. 5 го марта освободили с гауптвахты всех. 5 го мар. Ходил в город, на вокзале ел молоко дни свободы 6 го марта шить не пошел, послал письмо домой».
Вот они нотки настоящей свободы. Даже шить не пошел!
Какие-то новые слова приходят и в содержание его дневником со свержением монархии: «10 го марта 1917 года был парад в память бойцов павших за свободу».
 Или вот еще одна значительная запись. Однако важность первой ее части диссонирует со второй частью воспоминания, посвященного этому дню.
«16 го мар. была присяга новому правит. и купил часы за 9 руб.».
Видимо молодому деревенскому парню еще сложно представить разновеликость этих событий, оценить эти два факта для будущего своей судьбы и страны. Пока еще его интересуют другие заботы.
«17 мар. Ходили в город, купили трои часы Шивареву, Федяеву и ». Крестьянская сметка берет свое. И через несколько дней появляется новая запись: «22 мар. Я разыграл часы за 12 руб.». Правды ради стоит отметить, что это единственное предприятие такого рода, которое встречается в многочисленных, длящихся десятилетиями записях Ивана Поликарповича.
К этому времени относятся и первые потери, к счастью, вполне мирные. Видимо имевший слабое здоровье возвращается домой земляк Ивана Вотинцева – Михаил Лазарев. С ним и его семьей Вотинцева будет связывать обширная переписка во время Мировой войны и долгие годы общения после возвращения домой.
Живо интересуется Иван и той стороной жизни, которой был лишен у себя в Шабалятах. Не раз и не два он посещает в Сызрани постановки театров и спектакли в офицерском собрании. Сдержанный на эмоции он ни как не откликается на эти представления. Лишь сухая строчка дневника отмечает, что: «15 го марта ходил в город в еврейский театр».
В Сызрани 12 марта Ивана навестил отец – Поликарп Григорьевич. Он застал сына в лазарете, куда он попал из-за простуды. Погостив у Ивана несколько дней, отец возвращается на родину.
Само собой дневники Ивана Поликарповича являются хранилищем интересных бытовых подробностей, фактов и цифр. Эта информация, безусловно, может быть интересна для краеведов, историков, людей, которые интересуются подробностями жизни русской провинции в годы Первой мировой войны.
«18 го ноября послал посылку домой за 65 к
16 го янв. занимались и купил карандаш хим. 21 к
4 го февраля 1917 года я снялся на открытки 3 и карт. и 12-ть визитных 3 р 25 к
10 го мар. Я продал 1 фунт сахару за 1 р. 25 к.».
Через пять месяцев подошло к концу время пребывания в запасном полку, время первичной воинской подготовки молодых солдат. Наступает время выступления на позиции. Именно так – «на позиции» – говорит об убытии на передовую Иван Яковлевич. В его дневниках почти нет такого привычного нам по истории священной войны слова «фронт». Так же удивляет негативная окраска самого события. «Гнать на позицию» - только такое словосочетание сохранились в памятных книжках русского солдата.
Надо сказать, что дневниковые записи первых трех-четырех месяцев воинской службы Ивана Поликарповича до обидного скупы. Одно, в лучшем случае два предложения. Он подстраивается к новым условиям жизни, находит свое место в строю. Первая, по-настоящему внушительная запись относиться ко времени убытия из Сызрани. Вот каким он запомнил этот весенний день.
«24 го марта в 7 часов вечера мы покинули сызранские казармы на станции Сызрань нам был молебен и собрались делегаты всех учреждений и все граждане г. Сызрани. Масса ораторов говорили речи, три оркестра духовой музыки все время играли. Толпа с фонарями и флагами устроила нам торжественные проводы. Торжество кончилось в час ночи».
На следующий день утром их воинский эшелон тронулся в путь. Не погружаясь в подробности, стоит отметить неплохую скорость движения эшелона. Она, как это ни удивительно, вполне соизмерима со скоростью движения современных пассажирских поездов по центральной части страны. Еще более удивительным открытием стала скорость доставки почтовой корреспонденции, которую отмечают все многочисленные пометки Ивана Поликарповича. В ходе путешествия Иван успевает делать пометки о состоянии природы. Вместе со всеми воинами они стали свидетелями половодья и разлива реки Цны.
Выпадает на долю рядового Вотинцева и небольшое приключение. Не удивительно, что произошло оно 1 апреля. Но тот факт, что для него самого оно не имело никаких дисциплинарных последствий – приятно поразило. Вот как об этом пишет он сам:
«1 го апреля приехали в г. Орел ночью. в 4 часа утра. Я ушел в город и отстал от эшелона. Орел гор. хороший и вокруг него прекрасная местность. В 10 час 46 м я был на поезде 3 го класса и догнал эшелон на станции Карачево».
В воинском эшелоне Иван Вотинцев встретили главный праздник – Воскресения Христова. Особая теплота чувствуется в его коротких записях посвященных празднику праздников. Несколько раз, радуясь, он записывает в дневнике это слово – Пасха. Как смог он постарался украсить его, наполнить свой стол чем-то праздничным.
«2 го Апр. В Пасху  9 час утра на ст. Новозыбков, купил 2 ф. хлеба серого и полф. сала. 2 го Апреля Пасха в 1 ч. дня приехали в Гомель там обедали из Гомеля выехали в 8 ч. утра 3 апреля. 3 го Апрел. в 10 часов утра переехали через Днепр. На станции [неразборчиво] плясали в Пасху, в Гомеле мы пировали».
6 апреля, через 12 дней пути, воинский эшелон с маршевыми ротами прибыл к месту своего назначения в город Тарнополь (современный Тернополь). Здесь воинов разместили на вольных квартирах – такая забытая, в наше время, форма жилищного обеспечения военнослужащих. Потекли будни воинов в городе прифронтовой полосы.
«7 го Апреля 1917 года в Тарнополе нам был смотр и ходили в баню, белье сменили… Написал письмо домой и Коле. 8 го Апр. выгружали винтовки и я ходил в театр».
Следующий дневник Иван Поликарпович начал вести в городе Тарнополе 13 апреля 1917 года, находясь в составе уже 48 Сибирского стрелкового полка. Никогда, ни до, ни после у него не будет такого отличного дневника. Разлинованная крупная строчка, ледериновая обложка в три обхвата с кармашком для отдельных листков. И сегодня, спустя сто лет, эта записная книжка выглядит достойнее всех других предметов этой многочисленной коллекции. Вот как он отметил это событие:
«13 го Апр. объявили, что завтра отправят на позицию. Купил записную книжку, от. 85 к».
Неизвестно где и как солдат добыл наборный штамп. Но многие страницы этого дневника отмечены его именем, которое было проставлено очень редкой для того времени, тем более для фронтовых условий, манерой – каучуковым наборным штампом.
Новая записная книжка открывается записью, которая связывает многие поколения русских солдат. «Вотинцев Иван стрел. 4-й роты 48 го Сибирского полка». И самое важное для русского солдата со времен Бородина и Тарутинского сражения – номер по штату и номер оружия: № шт. 1139115, № вин. 7020991.
На всякий случай записывает Иван и свой адрес на родину:
«Лудяно-Экономическое почтовое отделение Вятской губернии Нолинского уезда  д. Шабалинская Поликарпу Григорьевичу Вотинцеву».
Через несколько дней их переводят ближе к фронту, ближе к передовой. 14 апреля стрелковый полк, в котором служит Иван Вотинцев переводят в город Коломыя. В пути он впервые встречается с новым родом войск – авиацией.
«14 го апреля 1917 года в 111/2 часов утра покинули гор. Тарнополь. Едем на фронт. В 10 часов утра над гор. Тарнополем появились два немецких аэроплана по которым выпустили 50 снар.».
То, что передовая находится в каких-то 100-120 километрах, ни как не отражается на жизни поселян и всего городка Коломыи. Все работает, действуют все учреждения и заведения городка.
«16 го апреля, находимся в Коломие на квартире у одной русинке, играли в 66, сижу в халупе, скучно. В Коломые я нашел Ивана Шмыкова ходили в театр и пили чай и обедали» - помечает в записной книжке Иван Поликарпович. Через несколько дней он посетит в Коломые кинотеатр.
Немного прожив в этом уютном украинском городке, со всем пополнением стрелок рядовой Вотицев выдвинулся в свой 48-й Сибирский полк. В это время он стоял в городке Обертынь. Здесь для него продолжаются привычные солдатские будни.
«24 го Апр. на утро выпал снег. С обеда я заступил дневальным у винтовок
26 апреля 1917 г. я назначен в караул в офицерское собрание, был патрулем. 26 го Апр. я написал 3 письма домой, к Беляевым и Д-е».
С той же, незавидной, регулярностью, что и в Сызрани продолжаются воинские занятия.
«1 го Мая 1917 го года. Ходили на занятте, занимались с пулеметом после обеда был полковой митинг. 1 го Мая 1917 года Я получил погоны с трафаретом 48 го Сиб. Ст. полка. 1 го марта пришли 4-ре марш. роты из 119 го полка в м. Обертынь и я видел много знакомых: Редькина, Тер. и много кадра своей роты».
Ничто, ни в действиях не в ритме жизни подразделений не выдает близость передовой: «3 го Мая 1917 го Я в местечке Обертынь; утром вышли на занятие и играли в чехарду, вдруг пришел ко мне Николай Димитр. и меня ротный уволил с занятия. Целый день мы с ним прогуляли и он ушел в 6 часов вечера в 47 Сиб полк. Ходили с Николаем Дим в поле, стреляли из винтовок. я проводил его за село».
С каждым днем в записях Ивана Поликарповича, все чаще и острее отмечаются явления политизации и последовавшей за ней деморализации армии. Один за другим происходят митинги, свидетелем которых становится рядовой Вотинцев.
«25 го Апр. я кончил дневальство и 9 часов утра ушел в 47-й Сиб полк в мест Бортники на митинг, вернулся уже ночью. 25 го Апр. 1917 г. на митинге решили не выпуская из рук оружия требовать у временного правительства приступить немедленно к мирным переговорам».
8 го Мая утром мы забастовали и на занятия не пошли винтовки мы забрали себе 8 го Мая был полковой митинг на котором предпочитали наступать. тут были офицеры 443 Соснин. полка и  пригласили нас на митинг к себе 9 го мая.
9 го Мая 1917 года утром мы пошли на митинг в Герасимовку 443-й соснинский полк. Там существует братство между солдат и офицеров. Говорились речи на тему войны и мира. решено вести войну энергично пока не заставим Германию просить мира. Соснинцы нас хорошо приняли, угостили обедом. Я пообедал лежу и отдыхаю в садике под яблонями. Сад прекрасный посредине протекает речка, потом напились чаю и пошли домой.
15 го Мая ходили в баню после обеда ходили на стрельбу и был митинг решили идти вперед».
Бесхитростная ретроспектива дневниковых записей Вотинцева дает представление о том, как изменяется отношение солдат к войне. Несложно проследить, как от раза к разу, от митинга к митингу падает боевой дух воинов. Нечасто подмечает Иван в своих дневниках, кто становится инициаторами митингов. Однако когда он их упоминает можно представить несложную картину расстановки политических сил на фронте и в тылу в России летом рокового 1917 года.
«19 го Мая я лежу на поляне в лесу. На празднике единения солдат и офицеров нам был устроен прекрасный обед и чай. гостей было: вся 12-я дивизия и делегации от Черноморск флота и от 13-й и 19-й Сиб стр дивизий и я виделся с Алексеем Сер. Начальника дивизии барона фон Хельнца отставили от командования дивизией.
21 го Мая в Троицу. Настроение солдат очень возбужденное. Они не хотят идти на позицию. Хотели собрать митинг, но не состоялся.
22 го Мая в 91/2 часов утра собрался митинг, солдаты выслушали доклад командира полка спокойно, но потом пошли обсуждения и в конце митинг закончился довольно бурно, решили не выступать, а требовать еще отдыха и послать делегатов Петроград и в соседние полки. 13-я дивизия решила не идти, но только всему корпусу вместе.
22 го Мая я купил пачку конвертов и 26 лис почт. бумаги».
Но в череде этих потерь были о приобретения, о которых нельзя промолчать. Встретив в соседнем 443 Соснинском полку непривычную атмосферу единения солдат и офицеров Вотинцев сокрушается об разобщенности, которая на его взгляд присутствует среди военнослужащих, и даже офицеров его полка. И вот через несколько дней страницы дневника фиксируют долгожданный для него момент.
«12 го мая 1917 года в Обертыни при закате солнца состоялось братание офицеров с солдатами родного 48 го Сиб полка. Мы метали офицеров. Офицеры нас. Меня метали шесть офицеров, потом пили чай с офицерами. Как по волшебству на площади появились столы и стаканы и началась братская пирушка под оркестр полковой музыки, как приятно было видеть братски открытую душу офицеров и их лобзание с солдатами».
Все эти, безусловно, знаменательные социальные явления в дневниковых записях Ивана Вотицнва соседствует с «важными» событиями солдатских будней, заботами о «хлебе насущном».
«14 го Мая мы ходили охотится на кабанов я, Грухин и Туманов, но кабанов не встретили.
23 мая мне дали фуражку…».
В такой же фуражке Иван Поликарпович и запечатлен на единственной из дошедших до нас фотографий. Она сделана, скорее всего, вовремя службы в запасном полку в Сызрани. Только тогда, в своем дневнике Иван делает отметку «Я снялся на открытки 3 руб. 25 коп., три картинки и 12 визиток». С этого снимка на нас глядит симпатичный солдат Русской Императорской армии в солдатской гимнастерке с погонами без шифровок. Правильные черты лица, внимательность и сосредоточенность выдают уверенного в себе человека, спокойного и взвешенного, твердого в своих поступках и мыслях.
Молодому солдату очень важно выглядеть красиво. Поэтому через весь дневник проходит линия трепетного отношения Ивана к своим усам. Вот он их отпустил, а вот сбрил. Вот опять отпустил, а через некоторое время опять сбрил и у себя и у своего товарища, отмечая что «у Руднева сбрил хорошие усы».
Природная наблюдательность и живость ума подталкивает Ивана к изучению и сохранению в памяти всего нового и интересного для него.
«18 го мая день жаркий. Ходил на плац, почитали. Я был на свадьбе одного русина в Обертыни. Обряд древний поют песни очень монотонно» - отмечает Вотинцев новые для себя впечатления. Через некоторое время, снявшись с полком из Обертыни, он приходит в местечко Доброводы, где его внимание надолго притягивают, такие редки в ту пору аэропланы.
«27 го Мая я ходил на авиационную станцию и смотрел Аэроплан «Истребитель» в Доброводах. 28 го мая в Доброводах  я смотрел, как поднялись и спустились два аэроплана» - первые впечатления простого русского парня от самолетов, которые только через несколько десятилетий станут привычной повседневностью.
Все ближе и ближе к позициям приближается 48-й Сибирский стрелковый полк рядового Вотинцева. «Из Добровод вышли в 28 го мая в 8 часов вечера, ночью пришли в Подгаице и ночевали в Костельном саду» - помечает он в своем дневнике. Почти каждый день теперь Иван станет заносить в дневник привычные понятия реалий передовой: канонада, окопы, вражеские аэропланы, артиллерийская перестрелка. Начинается самый ответственный отрезок воинской службы Ивана Поликарповича.
Начиная с 3 июня, стрелок Иван Вотинцев будет на передовой с незначительными перерывами.
«2 го июня получил жалование 10 руб и выдали каску. 2 го же июня каску здал Ив. Буйских, купил на 1 руб папирос. 2 го июня напис. письмо [неразборчиво] и Мише Лаз. 2 го июня вечером мы вышли из леса у Божаковки на позицию. Ночь 3 июня была темна, шла артиллерийская перестрелка В 2 часа утра 3 июня мы заняли позицию на лугу, а в 3 часа утра перешли вокопы.
3 го июня в ночь на 4-е, я был в дозоре для связи между караулом до 1 часа утра. Ночью шла редкая канонада, а на утро перед восходом солнца начал враг крыть нас минами и снарядами».
С каждым днем впечатления от увиденного на передовой будут все острее и ярче.
«6 го июня утром мы перешли на первую линию окопов, окопы плохия, заграждений нет, растояние от немецких окопов 30 шагов за брусвером гниют трупы. в ночь на 7-е июня ранили Ив. Буйских и еще фельдфебеля Мальцева и Копанева в 1-м взвода. 6 го июня вечером я ходил за обедом расстояние более 3 верст и шел под проливным дождем.
8 го июня я в окопах Всюду смерть следит за нами, чай кипетим под пулями, за супом идем под снарядами. Всюду преследуют вражьи пули и снаряды 8 го июня ждем смены в полковой резерв, слухи идут, что сегодня начнет бить артиллерия. Скучн, сидеть, знакомых нет, сижу один в землянке. 8 го июня в 9 часов вечера ранило Иванцова в правую руку».
9 го июня в 3 час. утра нас сменил 2-й батальон из окопов у сопки при р. Золотой липе. 9 го июня я сменил белье и купался в р. Золотой липе, куп. первый раз в 1917 г. Написал письмо домой, Ник. Дим. и к [неразборчиво], Иванцову. 9 го июня получил письмо от Ник. Димитр. и написал к Беляевым. В ночь на 10-е июня ходил на работу в окопы».
К этим переживаниям у Ивана добавляются волнение о судьбу его близких. К этому времени в армии служит родной брат Ивана Вотинцева – Николай. Судя по дневникам, Иван частенько переписывался с братом. О его судьбе писал на позиции Ивану зять. Не добрую весть принесло одно из писем из дома:
«14 го июня я послал домой 2 письма и письмо зятю, и Никол. Димитр. письмо эти дни, дни великой скорби для меня: из дома пишут тревожно, тятю скоро возьмут в солд., и здесь готовимся к наступлению и знаем что бесполезно и идем на явную смерть».
К этому времени относиться одно из двух сохранившихся писем, которые Иван Вотинцев получал от своих родителей – Поликарпа и Анны. Оно начиналось словами родительского благословения, которое «навеки нерушимо». По традиции наполненное приветствиями и поклонами от родных и близких оно не в пример дневниковым записям Ивана сумбурно и несвязно. Единственное, что можно вынести из его содержания, что родители искренне переживают за судьбу сына, жалуются на свою непростую долю.
Прорастают всходы революционной пропаганды, с которой среди солдат 7 армии Юго-Западного фронта особенно преуспели матросы Черноморского фронта.
«16 го июня с утра правее горит Дзике ланш идет усиленная кононада. 16 го написал письмо домой известил, что послал денег 20 руб. 16 го июня наша рота решила не наступать. и отказались идти в окопы. 17 го июня часа в 3 утра мы ушли три роты к кухням. 17 го июня Трудные минуты жизни приходиться переживать. сидим в овраге на фронте сильная кононада, а мы отказались идти в наступление и ждем, что будет дальше. 17 го я надел крест Василисков» - признается в своих дневниках русский солдат.
Однако долг берет свое, солдаты снимаются со своих мест и идут вперед.
«18 го июня 1917 года Воскресенье идет сильная кононада уже третьи сутки все сопки покрыты сплошным дымом весь фронт горит. 18 го июня мы пошли на сопку Дзик ланш, часа в 4 вечера там было настоящее побоище. В ходах сообщения масса трупов. нами было взято пять немецких линий. На 19 го июня ранило ротного командира Иваненка. 19 го июня мы сидим под огнем артиллерии. 19 го июня я достал немецкую карту военных действий, и лампочку и ели немецкий мед» - четко фиксирует дневник успехи и неудачи, потери и нехитрые приобретения русского воинства.
После нескольких дней исключительного напряжения и ратного труда наступают моменты отдыха.
«22 го июня мы остановились у дер. Рыдники, и разбили палатки, отдыхаем. 22 го июня я сижу в палатке, вдали слышны раскаты пушечной стрельбы, гудит, немного отдыхаем после долгих боев и бессонных ночей.
23 го я ходил к вечерне. служба совершалась в храме, выстроенном из веток и листьев в лесу. 23 го июня получил квитанцию на 20 р, котор я послал домой.
24 го июня была обедня в лесу я написал письмо домой…
26 го июня мы еще в лесу в корпусном резерве».
Вместе с отдыхом приходит и осознание происходящего: «25 го июня ходил к обедне в лесу послал письмо домой. Самыя лучшие дни молодости мы проводим под страхом смерти вдали от отчизны и от родины».
Эти переживания, скрепленные пропагандой, вновь рождают предательские мысли в солдатской среде.
«27 го июня я в лесу в резерве, жизнь скучная, писем неполучаю. о брате ничего не знаю, жизнь нелегкая. 27 го июня  я получил письмо из дома, от Паши, от Ив. Андр. и от Ник. Дим. и написал письмо домой и к Буйским. Нам приказали идти на позицию, но мы отказались. 28 го июня я написал письмо домой, к беляевым, Ив. Андр. Ник. Димитр. 28 го июня был комиссар, наши и тогда отказались идти Положение безвыходное».
События этих дней станут пиком эмоциональных переживаний солдата за весь период военной службы, верхом деморализации его полка.
В следующий раз он продолжает:
«29 го июня сегодня «Петров день» но мы здесь в лесу на фронте К нам в Сибирские части пополнение нейдет, считая наши части, полками смерти. На фронте часто получаются недоразумения: артиллерия часто бьет по своим».
И словно подтверждая наш вывод на следующий день, Иван доверяет своему дневнику целую череду значительных выводов и мыслей:
«30 го июня погода дождливая Трудная жизнь под открытым небом, под дождем и под снарядами трудные дни на Руси. 30 го июня 1917 года я в лесу в резерве. идет дождь товарищей нет, скучно и тяжело на душе. 30 го июня я написал письмо домой. Одну из самых трудных минут жизни я переживаю в настоящее время 30 го июня я получил письмо от Миши Лаз. и Ник. Дим.».
Преодолев все свои тревоги, полки 12 Сибирской стрелковой дивизии выдвигаются в направлении передовой позиции.
Иван Поликарпович продолжает вести самодеятельный журнал боевых действий своего полка и даже дивизии.
«4 го июля мы ночевали в лесу у Божниковки подошли очень близко к позиции, опять к той гор. Дзыке-Ланш.
4 го июля погода ясная стоим в лесу, скучно
4 го июля Приезжал дивизионный [командир] на смотр
4 го июля, к нам пригнали пополнение две маршевые роты из Новониколаевска
4 го июля я получил письмо из дома от Анастасии
4 го июля получали подарки, сухари.
5 го июля 1917 года я написал письмо домой и купил 1 фун сала за 1 р. 40 к. и папирос 15 к.
5 го июля на 6-е, мы ходили в первую линию окопов на работу и шли обратно попали под газовую вол. под которой шли версту в масках
6 го июля, наш полк принимал, новый командир полка, полковник стоим в лесу у Божниковки
7 го июля я написал домой письмо
7 го июля нам приказ дали идти на Дзике-Ланш сменять 46 и 45-й полки
7 го июля получил письмо от зятя Василия Димитр., что занят на фронте
7 го июля вечером был митинг, были делегаты из Петрограда Привезли нам красное знамя
7 го июля мы пошли сменять 46-й полк нас из роты пошли 4-е человека
8 го июля в 3; часа утра расположились у линии ж. д. у Дзик-Лан
8 го июля сегодня Казанская дома, хорошо, а здесь Мы страдаем. Воюем и не знаем, за что и не знаем, полезна ли война
8 го июля нам принесли на позицию обед, нас всего 6 человек, как отрадно было, что товарищи хотя и не пошли с нами, но не забыли на
8 го июля 1917 года мы отступили от Дзик-Лан верст 6-ть в Божник. лес и окопались отступить заставил его прорыв с правого фланга немец движется на Тарнополь
9 го июля мы окопались в лесу и ждем немца, а артиллерия средка стреляет наши все склады припасы жгут и взрывают».
Как-то обыденно сообщает Иван Вотинцев о применении немецкими войсками отравляющих газов. Выручил опыт, который уже был в русских войсках к лету 1917 года и маски, которые солдатам полка выдали еще 4 июня.
Не пройти мимо того факта, что одним из немногих рядовой Вотинцев решился выступить на передовую, заменить соседний полк. Совестливый, искренне верующий в Бога, Иван поднимается над своими страхами и идет вперед ведомый чувством долга.
В эти напряженнейшие дни отступления русской армии по несколько раз на день Иван обращается к дневнику, делая 4-5 и даже больше записей ежедневно. Можно предположить, что это занятие, невольно, становится средством психологической разрядки для человека.
Далее в своей памятной книжке Иван Поликарпович продолжает фиксировать перемещения своего полка.
«10 го июля в 3; час. утра мы отошли из леса и пошли на Подгайце т.к. немец нас окружил с фланга в Мужиловском лесу нас враг обстреливал с фланга. Подгайце горели сплошным пламенем Мы прошли Подгайце окопались  на сопке, чтобы обстрелять Подгайце и обстреливали с 7; часа утра до 3 час. вечера. в 3 часа вечера после взрыва моста мы отошли и в 9 час. вечера заняли укреплен. линию в 3-х верстах от Гниловодов, но ночью противник снова сбил с правого фланга утром 11 июля опять пришлось отступать до Куи. пришли сюда в 10 часов 11 июля и расположились на сопках  С сопок отступили в 4 часа вечера 11 июля, сначала шли цепью но кто-то крикнул, что кавалерия немецк. и мы пошли колоннами, и ночевали в поле, в немецких окопах.
12 го июля в 4 часа утра мы вышли из окопов и снова начали отступать. По шоссе шла масса обозов и отступающие части, в 9 час. остановились в N, где была наша кухня и тут пообедали. и выступили в 5 час. веч. заняли позицию у дер. Редодубы выставили три пол. караула но в 3 час. утра 13 го июля нас сменил Гвард. полк и мы снова отошли. в гор. Чорткове был привал на 1 час. потом  остановились около м. Копычинце стояли 5 час. 13 го июля, и потом пошли дальше спали в поле часа два и пошли дальше».
После этих напряженных маневрирований наступает небольшой отдых, а через несколько следует до боли знакомое:
«18 го июля утром заняли позицию блисз села Ольховец, сменили 10-й Финляндск. Полк
18 го июля отбили немецкую атаку и сами ходили в атаку, но тоже неудачно. 18 го вечером я ходил поводу. Ночь на 19-е готовились к атаке, но атак не было».
Простому русскому солдату Ивану Вотинцеву было непросто представить размах всех событий, которые разворачивались вокруг него и участником, которых стал. А между тем это было крупное наступление германской и австро-венгерских армий, которые они предприняли 16-18 июля 1917 года против войск русского Юго-Западного фронта генерала Л.Г. Корнилова в районе реки Збруч.
В своем сообщении Ставка отмечала «железный дух» Литовского и Волынского полков гвардии, и особенно 10-й Финляндский полк, который упоминается и в дневнике рядового Вотинцева.
20 июня становится роковым для Ивана Поликарповича днем. Вот как он вспоминал его несколько дней спустя:
«20 го июля сидим в окопах, воздух очень тяжелый перед окопом масса лежит трупов и гниет
20 го июля сегодня говорят пойдем в атаку.
20 го июля вечером в 8; ч. вечера мы пошли в атаку на Гусятинския укрепления, наш взвод шел первым за разведчиками и мы с неболь. потерями заняли первую линию окопов, но тут не много задержались, птом завладели 2-е укрепление и ход сообщения и я снова пошел в перед где я был ранен осколком в бедро на вылет сначала меня несли на плечах, потом на носилках до околодка из околодка на лазаретной линейке до дивизионнаго лазарета тут лежал сутки».
Рядовому Вотицеву судьбой было суждено стать участником последнего наступления русской армии – сражения при реке Збруче в июне-июле 1917 года. В своих дневниках Иван Поликарпович пишет это название на русский манер – Сбруч. Это сражение историк русской армии А.А. Керсновский назвал «славным делом русского оружия, оставшимся в тени» [3, С. 295]. Потери неприятеля в сражении на Збруче, по признанию австрийского Генерального штаба, были «немалые». Антон Керсновский определял их в 25 тысяч человек. Только по отрывочным данным известно, что были взяты в плен 7 офицеров и 300 солдат, нашими трофеями стали 4 пулемета взятые в бою у Выгоды и 9 пулеметов при штурме Гусятинских укреплений, в ходе которого и был ранен наш герой.
Эвакуируемого в тыл Ивана Вотинца эти первые дни после ранения уже не очень интересовали дела на фронте и повседневные собственные нужды. Осталось, на некоторое время, в стороне все, что раньше его живо интересовало.
Остались где-то в прошлой жизни уже ставшие историческим памятником записи Ивана:
«27 го апреля я пришел из караула и ходил на ротное собрание Здесь дороговизна, булка 1 /4 фун. 25 коп, сороковка молока 30 коп. яйцо 10 коп»
«29 го Мая в Подгаице, я купил 11 булок по 15 коп и вышли в 9 часов утра из Подгайце в 10 часов утра пришли в Мужиловку и там ночевали. 30 го мая я ходил Подгаице, купил 8 булок по 15 коп. папирос и булку за 20 к. и за 10 к
2 го июня я купил ; фун конфет за 1 р. 13 коп.».
Дневниковые записи солдата позволяют увидеть особенности боевой подготовки, которая существовала в русской армии в это время. В своих записях Иван Вотинцев подробно отмечает все свои траты и денежные поступления. После чего не сложно сделать вывод о порядке финансового и материального обеспечения солдат, особенностях из бесхитростного быта в тылу и на передовой.
23 июля 1917 года датировано одно письмо, которое Иван написал своим родителям, а по возвращении домой сохранил в своей коллекции. Написано оно по завершении первичной эвакуации в вагоне санитарного поезда.
Вот как рядовой Вотинцев описал родителя свои последние бои и обстоятельства получения раны.
«Здравствуйте мои дорогие родители
Тятя и мама и дорогие сестрицы
Уведомляю Вас, что я слава Богу жив
Мы с 8 го июля отступали немец как зашел со всех сторон и мы отступали сами задами и тогда кого ранило хотя и легко но подбирать было некому и все попадали к немцу но немец в плен не берет а раненых добивает, но тогда Бог спас не ранили но когда пришли в свою старую границу и мы остановились, и немец на нас не напирал. Он не когда на Сибирцев не лезет, но левее нас финляндские полки здали ему свои окопы и более двух верст своей земли Тогда нас потребовали дуда, чтобы взять что здали финляндцы и прогнать немца с Русской земли. Мы 17 июля ночью сменили финляндцев но немец незнал и 18 го июля днем пошел на нас в атаку Он думал, что мы, испугаемся  и убежим, как финляндцы, но нет, мы их покрошили здорово и они убежали но 20 го июля, в Ильин день в 8 часов вечера мы пошли в атаку и выбили немца из окопов и погнали их за границу, ну и положили их много, но и нам тоже досталось, у нас в полку незнаю осталась ли пятая часть, потом вдруг меня ударило в бедро и сразу упал и думал, что у меня отлетели ноги я полежал немного и полны брюки налились крови, потом один солдат маленько перевязал рану мне и дотащил меня до санитаров и санитары несли меня версты 3-и до перевязочного пункта. Кровь не могли остановить больше двоих суток. Рана очень тяжелая ранило осколком не могу ни сидеть и не поворотиться.
вот наложили под спину подушек и пишу письмо стараюсь уповодь на слава Бога хотя руки целы. Сейчас сижу в вагоне, едем в россию может Бог приведет повидаемся, адреса еще нет
До свидания сын Иван. 23 го июля 1917 г.».
Письмо, отправленное родителям, несколько отличается по тональности от содержания непосредственно дневника. Придя в себя в госпитале, поняв, что жизни уже ничего не угрожает, можно в лучшем свете подать родным, заслуги и отличия своего полка. «Финляндцы сдали, а сибиряки, смогли отстоять родную землю!»
Однако рядовой Вотинцев действительно получил тяжелое ранение бедра осколком на вылет. В течение короткого времени он был госпитализирован на 182-м полевом военно-санитарном поезде Всероссийского земского союза. Его высадили на станции Калинковичи, где он более трех месяцев находился на излечении. Здесь, в первые дни пребывания, дневниковые странички фиксируют его усталость от войны, непонимание ее целей, скуку и апатию.
«29 го июля лежал на койке скука страшная.
30 го июля лежу на койке сегодня воскресение, а мне очень скучно. О Боже мой я прикован к кровати на долгое время, дождусь ли того дня когда я буду ходить раны мои болят  и смутныя мысли тревожат меня. скука, скука и скука».
И раньше не отличавшийся каким-то особенным оптимизмом и легкостью восприятия жизни, в эти дни Иван становится особенно мрачным и апатичным.
Но вот появляется лучик света: «31 го июля я в лазарете пишу письмо в Верхотурье 31 го мне старушка сестра дала два яблока и две груши». Именно это тепло, эта материнская и сестринская забота персонала госпиталя станут главным средством возвращения Ивана Поликарповича к нормальной жизни.
Какой-то особенно острой и пронзительной становиться запись от 2 августа. Прошло две недели после ранения и видимо эти дни становятся переломными в настроениях молодого человека.
«2 го августа я сижу на койке в лазарете смотрю на дорогу и на станцию. Боже мой на свободе, какая красота природн, прекрасное голубое, со светлыми облаками небо и светлый, легкий ветерок, шелестя, играет листочками деревьев и я должен лежать как прикованный к койке, как жестокий преступник искупая свой грех в древней Бастилие, но я не преступник, я бедный страдалец, я жертва беспощадной войны. Я страдал на позиции в окопах, страдал в боях, и страдаю от ран в лазарете. И когда покажется? солнце юности в моей жизни? Когда я вернусь на родину? Когда я увижу родные поля и леса? И когда я услышу говор родных ручейков? И увижу прелесть пурпурных милых вечеров? Сестра дал 2 яблока.
2 го августа 1917 г. Душа болит и сердце рвется пожить на родине своей, но на вопль ни кто не отзовется, души истерзанной моей. Меня ни кто не пожалеет среди чужих мне палат и когда пойду, тогда лишь кинет сестра больничный мне халат».
Но все чаще в его записях проблескивает лучики надежды и хорошего настроения:
«6 го августа лежу на койке день ясный.
6 го августа я написал письмо домой.
6 го августа вечером дождь и солнце сияет
6 го августа мне Августа Николаевна дала два яблока и старушка дала два яблока и Ева дала грушу.
6 го августа я написал письмо домой».
Молодость и крепкий организм берут свое. Не проходит трех недель после ранения и Иван записывает:
«11 го августа я написал письмо Ник. Дим. и Прапор. Денксу
11 го августа я впервые на перевязку ходил сам на костылях».
Проходит еще несколько дней:
«20 го августа исполнилось месяц, как я ранен я в Калинковичах в лесу сижу думаю одиноко о своем положении и грустно припомнить, все что прожито, а впереди хорошаго тоже не предвижу. Эх жизнь моя, эх война злополучная
 20 го августа я получил письмо от Николая Дим. и Колин адрес. Это первое письмо в лазарете
 20 го авгус. вечером пишу письмо брату Коле».
Окрепнув, Иван предпринимает дальние прогулки, расширяя круг своих знакомств в лазарете.
«29 го август. я ходил в прачечную, прачки литовки пели для меня песни и очень хорошо и дали мне два яблока, и наряжали меня сестрой в лазарете. Ходил в лес принес палку для ходьбы
30 го августа. я ходил в лес уже без костылей и с палкой и у палки обделал собачью головку и получил из дома два письма».
Со временем Иван становится центром общения в госпитале. Его заметная образованность и строгий внешний облик, видимо становятся той притягательной силой, которая заставляет волноваться многих девушек в госпитале. Чувствуя это, он делает интересные пометки, которые наверняка услышал от окружающих.
«Чтобы овладеть волей других: нужно дерзко идти вперед, и сознавая свои силы, высоко держать голову упорно глядеть на толпу говорящим взглядом укротителя».
В дневнике появляется стихотворная заметка:

Теперь я вольный сын зефира
Возьму в надзвездные края
И будешь ты царицей мира
Подруга вечная моя

На следующий день он делает еще более смелую запись: «3 го сентяб я получил из дома письмо Маня сидела со мной в санитарной и ласкала меня, как самого горячего любовника. Я окружен ореолом любви от всех здешних девушек. Чтобы найти верную любовницу нужно зажечь к себе первую любовь молодой девушки. Это будет уже настоящая любовь».
Спустя несколько дней в дневнике появляются первые записи, сделанные на латинице, которые, по мнению автора, должны скрыть самые тонкие подробности его отношений.
«8 го сент. я написал письмо домой. Сегодня у нас в палате гитара, мы пели и я ходил в лес, сидел с Franei. Я часто получаю цветочки от сестер и от девушек сегодня подарили две розы сегодня я взял у Aniuti platok y prazski литовки.
9 го сентября Анюта литовка взяла мой платок стирать. У меня два букета георгинов на которые даже позавидовал доктор».
Этот нехитрый способ он использует еще не раз. В дневнике появятся, целы предложения, выполненные этим «секретным шифром». Со временем Иван делает важные отличия в нравах местных жителей и его вятских земляков.
«10 го сентяб. я ходил в лес сидел с Маней из общежития, а потом с Малашей. Мне очень интересно, что здесь девушки так свободно гуляют парочками с кавалерами по лесу.
11 го сент. я получил письмо от Анастасии Я удивляюсь почему все мне оказывают предпочтение и меня признают образованным человеком и skloniaiutsa predomnoi.
12 го сентября день провел за чтением книги Пути к карьере И Маруся [неразборчиво] меня celowala. Один товарищ сказал: Я когда пришел в лазарет, то сразу вижу всех, кто  какой есть. И ukosaw на menia skasal: a etogo ia srasu usnal что eto szelovek obrasowannji.
15 го сентяб. menia wse prisnaiut oczen umnjim szelovekom, i wse sluzcaiut menia
 15 го сент. День ясный, гуляю. Доктор сказал что: «Votincew oczen horocsij szelovek. Я его liubliu».
Такое отношение приносит первые положительные плоды, которые явно идут на пользу выздоравливающему солдату.
«16 го сентяб. Меня еще оставили на неделю в лазарете, ходил в лес и брился.
23 го  сент. меня утром выписали на комиссию, но за неимением одежды оставили еще на неделю Вечером смотрел как анатомировали девушку. Товарищи Зрелик и Новоселов пришли за мной, говорят: что им скучно без меня. Пленный австриец рассказывал, как наш снаряд попал в канал ихней пушки и разорвал ее».
А затем все уже знакомое:
«25 го сент. я ходил в прачечную сидел с Franej и Aniutoj, они oczen liubiat menia и я считаю развлечением ходить к ним, они очень хорошие девушки.
26 го сен. ходил в амбулаторию, делал порошки. Сестра Дина давала курить, а после обеда сидел на кухне с новой сестрой-хозяйкой, она  otnositsa joczen intimno и liubezno. Потом ходил в прачечную. А после чаю ходил к сиделкам виделся с коменданшей и разговаривал. Она советует беречь здоровье говоря, что ваше здоровье будет кому-нибудь полезно и дорого а сама многозначительно улыбалась».
Однако время разлуки с персоналом и девушками госпиталя в Калинковичах неотступно приближалось. Оставшись один без друзей, Иван еще с неделю пробыл в госпитале. После чего был отправлен на комиссию.
«30 го сен. меня выписали на комиссию Когда я пришел на кухню, то Маня было запела разлуки и заплакала и 3 раза celowala. Доктор объяснялся из за одежды. наговорил мне много комплиментов. Вечером дезинф. сказал мне что доктор находится под моим влиянием. Авг. Николаевна дала мне три яблока, хлеба белого и сахару.
1 го октября в 3 часа утра мы выехали в Гомель. Приехали в 101/2  час. 1 го октября Здесь нас положили, комиссия завтра.
1 го октяб. гулял по Гомелю, на 2-е ночевал на 35-м эвакуационном пункте».
Для памяти Иван Поликарпович навсегда записывает в дневник имена этих душевных сестер милосердия и просто милых девушек, которые поддержали его в трудную минуту жизни:  Августа Николаевна Гудина, Лиза Кидсярова, Наталья Конобеева и доктор Жолкверт.
И вот, наконец, долгожданная комиссия, которая должна решить судьбу солдата на ближайшие несколько месяцев.
«2 го октября 1917 года в Гомеле была комиссия, назн. меня на эвакуацию». Видимо ранение и последствия были серьезными. Рядового Вотинцева отправляют в Москву.
6-8 октября по маршрут: Брянск-Рославль-Смоленск-Вязьма-Гжатск-Можайск, воинский эшелон, в котором путешествует Иван едет в Москву.
Первую ночь он с товарищами провел в лазарете Брянского вокзала. После чего всех солдат отправили в покровские казармы.
«11 го октября по утру мы только хотели пить чай, но нас позвали на перекличку, а потом была комиссия. Меня пустили домой на два месяца на поправку. Сижу в первой палате Покровских казарм ожидаю документы... В 4 часа дня мне выдали документы и мы поехали на трамвае на Ярославский вокзал. Из Москвы выехали в 6 1/2 час. вечера 11 го октября на Максиме Горьком».
В Покровских казармах внимательный взгляд Ивана подмечает надпись, которая чем-то понравилась ему. На стенах казармы было написано: «Чья это грудь так волнуется, бьется? Чей это взор не подкупный прямой? Чья это жизнь так легко отдается за драгоценный России покой».
Возвращение домой длилось чуть дольше обычного.
«12 октяб. в 2 часа дня были в Вологде. вечером были в Галиче.
13 го октября день ясный. Я купил хлеба одну буханку не более фунта. Отдал 1 руб. на ст. Сельча. в гор. Котельниче я был в часа три ходил на пристань. Но пароходы не ходят и пришлось ехать в Полой в Вятку приехал в 9 час. вечера 13 го окт. а в Полой в 10 час. вечера. В Полое напился чаю и вышли за Кстинино и наняли ямщика до Швецова за 2 ру. четверо, а из Швецова до Морян за 5 руб двое».
Оттуда до дома, до родных Шабалят оставалось рукой подать. Без нескольких дней целый год провел Иван Поликарпович Вотинцев в армии. Сражался с немцами и австро-венграми на Юго-Западном фронте, был ранен, лечился в госпитале и наконец-то вернулся домой. Впереди как казалось, была новая жизнь. Но сколько еще предстояло преодолеть нашему герою.
Последним документом, который связывал Ивана с армией стало письмо, написанное, скорее всего, уездным воинским начальником. Вот нехитрое содержание этого документа: «Уважаемый Иван Поликарпович. Сообщаю Вам, что все раненые и больные солдаты уволенные в отпуск на время, как на пример на месяц, на два, на три и так далее должны явиться на комиссию 1 го марта сего года, хотя бы и срок отпуска истек раньше 1 марта, так что вам на комиссию следует явиться 1 марта сего года. Шлю сердечный привет Вам, Николаю Поликарповичу и Поликарпу Григорьевичу. Подпись».
В коллекции, которая поступила в Воркутинский музейно-выставочный центр, скорее всего, содержаться не все дневники Ивана Поликарповича. С последней записи от 13 октября 1917 года до следующего дневника, который можно датировать 7 мая 1932 года прошло очень много времени. В целом, собрание дневников И.П. Вотинцева охватывает следующие года: 1916-1917, 1932, 1934-1935, 1937-1939, 1941-1942, 1945-1946, 1949-1951, 1954-1956, 1961-1977. Значительный разрыв в записях между 1917 и 1932 годами заполняется эпизодическими пометками, на отдельных листках, которые, к сожалению, слабо иллюстрируют детали его жизни в эти годы.
После возвращения с фронта Иван Вотинцев продолжает жить на своей родине. Женится. Берет в жены Марию. Вместе они родили и воспитали четверых детей. Жили как все в трудах и заботах. 
В своих записях Иван Поликарпович указывает даты рождения детей, отмечая, в какой день недели каждый из них появились на свет.
«Костя, 18 мая 1919 года, в субботу,
Тая, 30 сентября 1921 года, в четверг,
Ваня, 21 июля 1924 года, в воскресенье,
Вася, 19 марта 1927 года в пятницу».
Особо он указывает, что все числа даны по «старому стилю».
В разрозненных записях этого времени встречается небольшая заметка по истории села Лудяны. Где-то подсмотренная, эта историческая выкладка может быть интересна и сегодняшним жителям этого небольшого вятского села.
«1661 году основаны Лудяны-Ясашные Ясашная – от слова ясак – т.е. царская подать. Одновременно основана церковь в Суне и Кричане. Окончены основания этих трех сел по другой летописи 1669 году.
Известно из летописей основанье села Лудяны-Монастырской 1678 года.
1679 и 1680 годах, вотчинные крестьяне Трифонова монастыря открыто бунтовали отказываясь платить налоги, которые по случаю постройки первого каменного храма в монастыре были весьма отяготительными, все те земли где мы живем, были пожертвованы государем, Вятскому Трифонову монастырю (царская грамота Трифонову монастырю 1627 г. ян. 23) и были владении монастыря до 1763 года Тогда по указу Екатерины II отписаны в казну в Коллегию госуд. Экономии, от которой и получила свое новое название – Лудяна-Экономическая
Первая церковь деревянная построена 1766 года. Каменная – начата строит в 1807 г. и освящена 1809 г. за работу мастеру платили за тысячу кирпича сложить 4-е рубля и 10 фунтов хлеба».
В эти годы Иван Поликарпович живет в деревне Шабалинской или Шабаляты, как он ее иногда называл. Рядом с ним живет отец. Основным их занятием продолжает оставаться земледелие. Начиная с 1921 года, брат Николай покидает родные места.
На протяжении всей жизни записи памятных книжек Ивана Поликарповича содержат следы его портновской работы. Как-то меньше их становится в 20-е годы, и в годы Великой Отечественной войны. Видимо это занятие в пору «угасания» НЭПа стало причиной нежданной разлуки Ивана Поликарповича с родными и домом.
Вот как его дневник описывает эти события: «1926 год 8 го ноября я выехал в Вятку для отправки в Сибирь». Через некоторое время он оказывается в городе Верхотурье Уральской области.
«1 го декабря по старому 1926 г. я в г. Верхотурье шью на квартире погода ненастная работа неважная писем из дома нет скука».
«1 го февраля 1927 г. Я в Верхотурье в квартире. 31 го января был у Шулакова в гостях Тяжело проводить жизнь вдали от родины, в разлуке с родными».
Там же в Верхотурье Иван Поликарпович получает известие о рождении четвертого ребенка – сына Василия.
К этому времени относится единственное сохранившееся письмо жены Ивана Поликарповича, которое она написала ему из Шабалят в ссылку:
«Дарагой мой Иван Поликарпович я шлю супружеское пачтение и сердечный привет и желаю отгоспода бога доброго здравия и кланеются ваши детки Тая, Костя, Ваня и Вася и целуем дарагого папу очень скучаем  о вас дорогой Ваня почему ничего непишешь нам хотя бы одну строчку написал ябы знала что от тебя твоя рука писала очень я скучаю овас нескем поговорить здоровье слабое мое а хоть не може а надо делать настасья ничего неделает и все хворает уехала к Белям и сейчас уже пришла буйска Анна писать больше нечего дедушка расскажет». Грамотность Марии не в пример хуже, чем у мужа.
Сохранилось в коллекции и одно из писем старшего сына – Константина.
«Здравствуй дарогой папа кланяюсь дорогому папе прошу родительского благословения. Еще кланяется тебя Мама, Кресна, Тая, Ваня, Вася. Больно мы обтебе соскучились. Дедушка приехали да не намного. Эттаже на неделе чужова у нас никого нет кресна не может оправиться все кашляет.
Ваня хварает возили к фельдшеру. Сейчас получше у нас зходятся в деревне две свадьбы ваня андреев берет от ростильников, Пашка идет взамуж к Максимятам.
Еще новое помер Кузя
Папа мы продали твою машину 10 р. больно папа маме трудно в работе все одна. больше писать нечего.
Вотинцев Константин».
Спустя какое-то время Иван возвращается домой. Его дневники практически не рассказывают о событиях 1928-1931 годов. Скорее всего, именно столько лет провел он в разлуке с родными.
Следующий дневник открывают записи с посевной 1932 года. Эта памятная книжка как нельзя лучше раскрывает содержание истинного крестьянского труда – труда непростого, каждодневного и тяжелого. Особенно тягостным его делали события, которые в это время разворачивались в стране. «Великий перелом» переживаемый крестьянством в эти годы тяжелой ношей ложиться на плечи и этой тоже семьи. Но даже без каких-либо «переломов», сам по себе крестьянский труд чрезвычайно сложен. Простая ретроспектива одного рабочего месяца крестьянской жизни заставляет бесконечно уважать терпение настойчивость и истовый труда наших предков.
«1932 год.
7 го мая начали сев я пахал.
8 го мая. Воскресенье
9 го пахал,
10 го боронил
11 го пахал на 2 л.
12 го до обеда пахал, с обеда делали катки.
13 го делали катки.
14 го ходил поправлять огороды Костя боронил Ман. ходил к дорогам
16 го я пахал на 2-х лемешном плуге до 23 го я пахал на 2-х лем. плуге
18 го Костя боронил
22 го выходной я ходил к Кушкам
23 го я сидел писал, Костя с обеду пахал
24 го до обеда пахал, с обеда боронил Костя ходил брать сучья и каменья
25 го я сеял клевер. Маня садила картошки на Никитс. одводе.
26-27 садили свой огород
28 го дождь.
29 го воскресенье.
30 я сеял клевер Маня ходила в лес и сажала картофель
31 го утром возил жерди, а потом сеял клевер. Маня гребли овес
1 го Июня я сеял клевер
2 я в канцелярии.
3 в канцелярии
4 го уехал в Медведок
5 го был в Медведке. Маня садила свеклу.
6 го я приехал из Медведка. С обеда Костя боронил.
7 го я пахал в середнем поле и с обеда пахал на Никитском однодворке. Маня садила свеклу».
Вместе с отцом, практически, на равнее с ним, трудится Константин –
пятнадцатилетний сын Ивана Вотинцева. Не отстает от мужа и жена Мария, или как по-вятски он ласково называет ее – Маня.
Тяжело дается близким Ивана Поликарповича сельский труд. Через год в дневнике Вотинцева появляется запись: «1933 год 30 го августа во вторник около обеда умерла моя жена Маня».
Как человек заметной образованности Иван Поликарпович был активно востребован в общественной и хозяйственной деятельности своей деревни и района, в которых он жил. Так было до существования колхозов, во время войны и в послевоенные годы.
Каждый из его дневников хранит записи подобные этим.
«1934 год 5 го марта я возил инструктора [неразборчиво] и ходил на президиум.
6 го делал ревизию в с/совете.
8 го уехал в Вятку с мясом.
13 го марта приехал из Вятки».
«19 го и 20 го ноября 1934 года делали ревизию в с/совете и инстр. Як. Фадд. Захватаевым».
«1934 г. 27 декабря. Райфо Нолинск. Проверять наличность и поступление квитанционных книжек».
В разное время избирали Ивана Поликарповича делегатом для работы в различные советские собрания и учреждения.
«9 го февраля (1935 год – прим. Ф.К) утром я выехал в Татаурово на районный съезд советов. Председатель Наймушин, зав. райзо Леонтьева, МТС Кулагин, райком Тимофеев. 9 го вечером кончили».
«5 го декабря 1939 г. Я в Нолинске на районном съезде советов. приехал в 10 часов утра. Сходил зарегистрировался. потом остригся в парикмахерской РОККА за 1-20 коп. В час дня пообедал, обед был очень хороший. В 3 часа проводил домой Костю, сейчас на квартире у редькинского человека. В 5 часов начнется съезд в Педтехникуме».
Не редко он в своих дневниках помечает выявленные недостатки, которые, наверное, никогда не изжить в нашей повседневной работе: «7 го апреля 1935 г. Ревизия в с/сов. В квитанционных книжках правятся все выписки. Ст. 145  не выведено в расход 36 коп. На хозяйственные расходы отчетов нет. ден расходуются без учета».

Жизнь от войны до войны
Привитая в родительском доме вера будет с ним всегда, даже в пору самых мрачных гонений на церковь и религию. Из года в год, Иван Поликарпович помечает в своих дневниках «был в храме», «Троицин день», «Духов дней», фиксирует дни Пасхи и свое участие в таинствах Покаяния и Евхаристии. В коллекции сохранились два листа поминовения усопших. В них его уверенным почерком, разделенные, как, наверное, было принято в его семье, на мужчин и женщин, записаны его близкие и родные люди.
Эти религиозные чувства тем более развиваются на фронте, где, как известно «атеистов не бывает». Чаще чем храм Вотинцев за год службы не посещал не один другой социальный или культурный объект. Даже вдали от городов и сел он находит церковь, сделанную из веток и листвы.
«23 го июня я сижу в палатке, вдали слышны раскаты пушечной стрельбы, гудит немного. Отдыхаем после долгих боев и бессонных ночей. Я ходил к вечерне. Служба совершалась в храме, выстроенном из веток и листьев в лесу».
В первые дни после ранения, написав письмо домой, он подмечает, что тот роковой бой и ранение произошли в «Ильин день».
Даже в период самых серьезных притеснений церкви и гонений на людей веры в дневниках Ивана Поликарповича удивительным образом соседствуют, казалось бы, не соединимые понятия и названия.
«11 го февраля (1935 год – прим. Ф.К.) я сушил на сушилке посыпку колхозную», - пишет он, и сразу же продолжает: «12 го праздник трисвятые (Собор вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста – прим. Ф.К.). В мясопустное заговенье я был в Нолинске и уехал к Беляевым с На-ей». Или еще одна крамольная для той поры запись: «1 июля (1938 года – прим Ф.К.). Воскресенье. Ходил к Федосу Буйских на крестины».
Очень многое доверял Иван Поликарпович своему дневнику. Иногда он вспоминал простой способ маскировки своих записей, который использовал после ранения во время лечения в госпитале, в Калинковичах.
Так, например, летом 1935 года смешивая латинские и русские буквы, он почему-то напишет: «30 го июня 1935 г. Мысли: nebratь weru».
Иван Вотинцев, простой русский человек, пройдя по миру в злобный и тягостный отрезок времен, не смотря ни на что, остался человеком. Не предавал, не отрекался, не распинал. Своих детей научил вере Христовой. Соблюдая заповеди Божии, видя их исполнение в судьбах своих близких, сам прожил долгую и интересную жизнь.
В своем последнем дневнике старческой рукой, почерком, который заметно отличался от записей во фронтовых дневниках, он написал простые, но важные для него по жизни слова. «1975 год 17 го декабря. Я ходил на Исповедь и причащался».
Живость ума, заинтересованность в том, что окружает, не оставляли Ивана Вотинцева с юности и до последних дней. Так в годы войны он пытался изучать немецкий язык, сталкиваясь на фронте с австрийскими  пленными.
Как способный и рачительный хозяин он постоянно делает хозяйственные пометки, которые тоже служат ценным источником сведений о жизни в провинции в 1930-е годы. Внимательно записывая все траты, доходы и расходы, очень ответственно и справедливо подходит к каждому просящему.
«Дал в долг.
Лазарею 5 фун. 12 р.
Буйских Степану 5 ф. – 12 р.
Буйских Федосу 5 ф. – 12 р.
Бйских Тиме 44/3 ф. – 11р. 40 к.
Отдельной частью коллекции стали материалы, принадлежавшие старшему сыну Ивана – Константину Вотинцева. Он родился 31 мая 1919 года и стал первым ребенком в его семье. Рос, помогал отцу и матери по дому. В 1927-1931 годах обучался в Лудяно-Экономической четырехлетней школе 1 ступени, о чем свидетельствует удостоверение, непривычно крупных размеров.
В документе отмечалось, что за время обучения Константин участвовал в следующих видах общественно-полезной работы: в литературных отделениях, в постановках спектаклей, проводил беседы в селе, выступал с докладами на собраниях школьного коллектива и населения, проводил читки газет, проводил сборы по различным кампаниям.
После окончания школы Константин становится основным помощником отца.
В 1936 году поступил на учебу в фабрично-заводское училище при депо железнодорожной станции Киров. Сложно судить об атмосфере, царившей в этом заведении, но первое письмо Кости из училища пронизано словами тоски и боли. Ох, как тяжелы они – первые недели разлуки с домом.
«Добрый день.
Здравствуйте дорогие родные папа, дедушка, Крестна и братья Ваня и Вася, передавайте привет и Тае. Папа получили или нет мое письмо которое я посылал 4 сентября, а сегодня уже 8-е и я ответа не получил. Папа здесь дальше я оставаться не могу, в том письме я уже описал но еще говорю что здесь жизнь [неразборчиво]. Токарь бьет молотками по пальцам у меня сильно болит правая рука учить ни чего не учат кроме этого А если остаться, то зимой в самый холод погонят работать в депо. У меня же здоровье плохое, и если я заболею, то кому я больше нужен.
Папа сжалься надомной, выручи меня из этого «Ада». А то я скоро весь высохну.
Папа если сами не приедете то напишите можно ли на автомобиле, а сундук оставить у Ивана Перфилова. Лучше всего напиши телеграмму Что приезжал на машине или жди приеду сам. У меня хоть легче будет на сердце денег у меня осталось 35 рублей, хлеб покупал давно и то все черный. Милый Папа сжалься надомной.
Куда угодно поеду только с тобой. И охота повидать дом и всех вас. Жалейте Крестну не ругайте ее.
Я все время плачу.
Пока до свидания всех крепко целую
Ваш сын Константин Вотинцев.
8 сентября 1936 г. Как получишь письмо так поскорее ответь а если телеграммой то адрес: Ст. Киров Сев. ж. д ФЗУ при депо мне».
И если письмо отцу не возымело действия, то дедушка смело вступился за внука. Поликарп Григорьевич пишет короткую записку сыну – Ивану.
«Ваня  сейчас же пошли Косте письмо, чтобы ехал домой рас здоровие не позволяет какая неволя сходи к Николаю Семеновичу посоветуй как нельзя ли устроить в Нолинском если же эта должность непослильна дак нельзя силом». Иван Поликарпович остался непреклонен.
Молодой человек, впервые оторванный от отца и близких, страдает. Угнетает юношу разлука с домом, пугает большой город, огромный, непривычный коллектив, лязгающие железом локомотивы паровозного депо. Сотни тысяч молодых людей – юношей и девушек прошли этим непростым жизненным путем. Большинство справились со всеми невзгодами - житейскими и личными. Справиться с ними и Константин Вотинцев.

Вставай страна огромная…
Шло время, Константин втянулся в учебу. По завершении трехлетнего обучения в фабрично-заводском училище, а по правде сказать, это было суровое, особенно требовательное заведение, Костя поступает работать в Кировское паровозное депо. Его работа продлиться год, с сентября 1939 года по сентябрь 1940 года. Как помощник машиниста локомотива Константин получал заработную плату от 256 до 558 рублей в месяц. Неплохие по тем временам деньги. В 1940 году в нашей стране можно было купить: мужской костюм за 380 рублей, ботинки за 90, буханку хлеба за 1 рубль 70 копеек и десяток яиц за 6 рублей 50 копеек.
Наступает время, Константина призывают в Красную армию. Он попадает на службу в одно из самых прославленных и почетных соединений нашей армии – ордена Ленина Краснознаменную мотострелковую дивизию особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского НКВД СССР, которая дислоцировалась в Москве.
Прошедший суровую школу ФЗУ, имевший опыт работы в крупном трудовом коллективе, Костя быстро привыкает к условиям армейской жизни. В отличие от прошлой, эта разлука с родными и домом уже не воспринимается им как тягость. Занятому боевой подготовкой ему некогда скучать.
«Добрый день!
Здравствуйте мои дорогие родные: Папа, дедушка, Крестна, Тая, Ваня и Вася. Письмо которое писала Крестна я получил, спасибо Крестна, хотя у тебя и время конечно меньше все но ты  одна только пишешь. Папа совсем видимо время не найдет написать мне письмо. Крестна наконец-то в этом письме я посылаю одну фотографию.
Вчера приехали с тактических занятий, сегодня отдыхаем. В общем испытал уже много чего. Приходится совершать марш километров по 50-60 на лыжах и конечно не просто а нести на себе пудика 2. Ночевать в палатках в лесу. Себя чувствую пока хорошо. Зато как придешь в Москву то есть где отдохнуть. Сегодня выходной. Можно было бы сходить в город, но не пошел, хотя интересно сходить куда-нибудь, побывать на Метро и т.д. Но на это все надо деньги, так что приходится экономить и 13 р. растягивать на весь месяц. Но еще успею на все насмотреться за два года хотя и сейчас вижу много интересного.
Крестна, кормят конечно лучше чем в других частях. Недавно получил письмо от Витьки Федоскиного, он пишет, что живет не важно по сравнению со мной в школе среднего комсостава, так что служить ему еще 25 лет а мне уже 1,5 года. Ну и пока все. Жду ответ поскорей. До свидания, ваш Костя. Пишите чего нового. 2 марта 1941 года».
В коллекции есть особенное письмо. Константин быстро, в 11 строчек набросал его 22 июня 1941 года. Видимо, после сообщения по радио о начале войны, он решил успокоить отца и близких. Еле уловимое волнение все-таки чувствуется в его спокойных и строгих строках.
«Добрый день мои дорогие родные: Папа, дедушка, Крестна, Тая, Ваня и Вася. Всех вас крепко целую. Я вам послал уже два письма, но ответа еще не получал. Сейчас пока не пишите. Напишу сам. Очень не беспокойтесь. Остаюсь жив и здоров. Ваш  Костя.
22 июня 1941 года».
Через несколько дней Константина в составе отдельного подразделения отправляют в Белоруссию. Из Могилева он напишет несколько писем отцу.
7 ноября 1941 года дивизия, в которой служил Константин, участвовала в памятном параде на Красной площади, который был посвящен 24 годовщине октябрьской революции.
Осень 1941 – весну 1942 годов личный состав дивизии провел, защищая столицу страны, выполняя задачи комендантской службы. Следующие в коллекции письма, Константин пишет отцу в июле-августе 1942 года. Он сообщает, что едет в командировку, куда не знает.
«Добрый день!
Здравствуйте дорогие родные Папа, дедушка, Крестна, Тая, Ваня и Вася. Всех вас крепко целую. Пишу это письмо с эшелона. [зачеркнуто военной цензурой]. Сейчас я буду сражаться уже гвардейцем. Часть наша гвардейская артиллерийско-минометная. Думаю, что звание гвардейца оправдаю.
Как будет точный адрес с фронта напишу.
Ну вот пока все.
До свидания. Остаюсь жив и здоров ваш Костя.
20/VII-42. Передайте привет всем родным».
Это был Сталинградский фронт. Константин оказался здесь, в пылающем Сталинграде, в начале сентября.
9 октября 1942 года ефрейтор Константин Иванович Вотинцев погиб, защищая Родину. Он был похоронен на подворье совхоза поселка Котлубань в 50 км от Сталинграда. Среди документов коллекции есть самый скорбный документ тех лет – извещение о смерти. Оно немного отличается от обычной похоронки времен войны. Это извещение Иван Вотинцев – сам солдат и отец русского солдата получил спустя десять лет 30 декабря 1953 года.
Иван Поликарпович посетил место упокоения своего сына двадцать три года спустя, летом 1965 года.

И фронт, и тыл
Дневники Ивана Поликарповича за 1941-1945 года, как обычно, наполнены важными заботами и повседневными нуждами крестьянина.
«1941 год 13 го июня я в Буйском лесу. Погода прекрасная. Это первый день за всю нынешнюю весну. Нынче вся весна холод и дождь. Весенний сев еще неначен, а уже 13-е июня.
16 го июня. Начала цвести черемуха».
Карандашные записи повседневных дел разрывает запись чернилами: «22 го июня 1941 год. В 4 часа утра Германия напала на СССР».
Через несколько дней домой в Шабаляты приходит письмо Константина, то памятное, от 22 июня.
«28 го июня получил от Кости письмо: что писем больше не пишите, пошлю адрес» - снова карандашиком помечает Иван Поликарпович.
В трудах и заботах проходит первое военное лето. Без каких-либо особенностей вятичи делают приготовления к зиме.
«24 го июля я начал косить над Чернушкой. Косим с тятей.
25 го июля с тятей и Васей Вася ушел домой а мы с тятей ночуем на покосе. Поужинали. Я грею чай, а тятя лег спать. 10 часов вечера» - записывает Иван Поликарпович скромные итоги двух июльских дней. Рядом с ним работают его близкие: тятя, которому уже идет восьмой десяток и Вася, которому в марте исполнилось лишь 14 лет. 
Судя по записям, в это время Иван Поликарпович работает в лесничестве. Его дневник пестрит записями о расчистке леса, дач. Кроме того он получает непосредственное задание по обеспечению армии.
«9 го ноября ездил в военкомат. Получил овчин для шитья шуб на армию. До 20 го шил полушубки для армии. 21 го ноября. Ездил в Татаурово сдавал полушубки».
Эти дни приносят новые проблемы и тревоги.
«10 го ноября 1941 год Провожаю Ваню в военное училище Колхоз никто не едет в Киров, в подводе».
Через несколько дней:
«13 го ноября 1941 год. Получил телеграмму из Шварихи, чтобы принимать дела лесничего».
Тяжело жилось нашему народу в годы Великой Отечественной войны. Даже такой скупой на эмоции человек как Иван Поликарпович нет-нет да проронит в своем дневнике слова уныния и отчаяния.
«12 го (июня 1942 года – прим. Ф.К.) утром ходил к тракторам, потом ушел к рублям в лес, водил баб на выработку дров для с/совета. У Буйских в лесу, по небу плывут тучи, надо спешить обмерить участки для трактора, жизнь проклятая, нет покоя ни днем и ни ночью. во время семян недали, а теперь дают, когда уже сеять бесполезно, только семена бросить. 12/VI-42. погода дождливая. жизнь еще хуже».
Еще одно свидетельство нашего прошлого опаленного огнем войны. Акт о приеме дел и должности председателя колхоза «Земледелец» Татауровского района. Им 1 мая 1943 года стал Иван Поликарпович Вотинцев. Без боли, содрогания и слез нельзя читать этот документ. Все отдавшие фронту люди жили впроголодь, работая за двоих, за троих, они приближали победу.
Наверняка приступая к этой неподъемной работе, Иван Поликарпович помнил слова «Сила Божия в немощи совершается». Строки того скромного акта можно и должно было написать на стенах поверженного рейхстага. Именно об этом спустя много лет после войны русский поэт Дмитрий Северкин скажет:

И не понять иноплеменцам, где им,
Уже склепавшим нам могильные кресты,
Что все, раздав, мы вновь разбогатеем.
Богатством нашей русской нищеты.

Заслуживающей внимания, является, на мой взгляд, одна запись сделанная Иваном Поликарповичем в бытность его председателем колхоза. В одном из блокнотов он приводит урожайность сельскохозяйственных культур, которые возделывал его колхоз. В другом месте подробно указывает нормы кормления скота. Можно, пожалуй, сравнить, какие успехи сделаны нашим земледелием животноводством за прошедшие десятилетия.
«Урожайность.
Овощи 95
Рожь 11
Озимая пшеница 10
Яровая пшеница 10
Овес 9
Ячмень 9
Бобов. 9 
Льносемя 2,7
Волокно 2,4
Картофель 95
Силос 120
Клевер семя 2,5
Клевер сено 2,4
Корнеплод 110».
В феврале 1945 года, в ходе укрупнения, колхоз «Земледелец», влился в состав колхоза «Двигатель». С этого времени до выхода на пенсию Иван Поликарпович работал в Татауровском районом профсоюзном комитете. Он не раз бывал в Кирове, принимая участие в работе областных пленумах работников профсоюза местной промышленности СССР.

Страна всем миром
После войны, в 1946 году, Иван Поликарпович женился во второй раз, взяв в жены Анну Родионовну Белкину, которая к этому времени уже имела двух детей.
Скоро в семье Вотинцевых появляется еще двое сыновей – Геннадий и Дмитрий. Когда появился на свет шестой ребенок – Митя – Ивану Поликарповичу шел уже 58 год.
Мама Ивана Поликарповича – Анна скончалась в 1926 году. А отец – Поликарп Григорьевич проживет долгую жизнь и умрет в преклонном возрасте в 1951 году. До конца дней Иван Поликарпович будет уважительно и с любовью обращаться к нему по-вятски – «тятя».
В 1950-1960-е годы Иван Вотинцев много ездил по району и области. Часто гостил у детей, которые разъехались по всему региону. Не раз бывал на отдыхе в Крыму, скрупулезно помечая стоимость проезда к месту отдыха, и путешествий по полуострову.
В пятидесятых годах семья Вотинцевых перебирается из деревни Шабаляты в село Татаурово. Этот период особенно подробно запечатлен в дневниках Ивана Поликарповича. Скромные и незатейливые записи живописуют жизнь простого русского человека и его семьи, с их ежедневными заботами и редкими радостями. Рядом с дневниками сохранилось платежное извещение о размере сельхозналога за 1946 год. Не много немало – 313 рублей 04 копейки надо было заплатить Ивану Поликарповичу в бюджет страны. Притом, что хороший обед с вином стоил 70 рублей.
На склоне лет
Еще в армии можно отметить эту находчивость. Купив химический карандаш. Иван Яковлевич через несколько дней запишет в своем дневнике:
«21 го января получил жалование 50 коп. и нашел чернильницу и сделал чернил химически».
В его коллекции сохранились листки отрывного календаря, которые чем-то заинтересовали Ивана Поликарповича. Это и «Шкала силы ветра» с подробными иллюстрациями самой шкалы. Чем-то заинтересовали его оригинальные «Часы-календарь на 1961 год». Их автор несложными арифметическими действиями, мог узнавать, каким днем недели будет любой день года. Все, изучив и переписав на отдельный листок, Иван Поликарпович на самом листочке написал скептически: «Думаю это не сбудется». Но сам в будущем находит подобные календари для 1962-1964 годов.
Его уже пожилого человека интересовало новое, то что в эти годы активно входило в жизнь.
«1961 год 12 го апреля первый человек летал в космос Гагарин Юр. Ал», - помечает он в своей записной книжке. Заинтересовала старика скорость, с которой распространяется звук и свет. Пометил он, что 1 карат равен 0,2 грамма. Занимательным Иван Поликарпович нашел арифметическую задачу:
«777х143=111111
777х286=222222
и т.д.»
Отмечает и события политической жизни страны.
«1964 года 12 го октября Хрущева сняли с должности».
Очень внимательно относился Вотинцев к собственным тратам, внимательно отслеживал расход баллонного газа, который с начала 60-х годов стал появляться в российской провинции.
Как-то в его дневнике появляется небольшая, но пронзительная запись.
«11 е июня 1971 г. я в Шабалятах Боже мой неузнаю свою деревню и свою усадьбу липы мои спилены похищены сады нарушены дома стоят еще Янин, Андреев и Гаврилов и Алешин но все нарушены». Горестные строки человека, который увидел угасание родных мест, деревни, в которой прошла большая часть его непростой жизни.
Иван Поликарпович прожил большую жизнь и скончался в кругу своих близких в 1983 году в возрасте 90 лет.


* * *

Человека с родиной связывает множество нитей – видимых или незримых. Мы сами порой не знаем, когда эти нити натянутся, задев тонкие струны человеческой души.
Когда эта коллекция попала ко мне в руки, я был просто рад. Моя мама была родом из этих мест. Ее деревню с родиной главного героя разделяло не более пятидесяти километров. Вчитываясь в дневники Ивана Вотинцева, все старался встретить там имена своего деда, своих близких. Не нашел. Но встречаясь с дарителем – Галиной Васильевной Савкиной, получил больший подарок. Она, выпускница Кировского медицинского училища, в 1973-1976 годах работала фельдшером станции скорой помощи поселка Мурыгино Юрьянского района Кировской области. В этом поселке в марте 1974 года я появился на свет. Может быть, именно она отвозила мою маму на сносях со мной в роддом поселка. Все может быть.
После того, как я узнал этот последний факт, и коллекция, и Галина Васильевна и, конечно же, сам Иван Поликарпович Вотинцев стали мне еще ближе. Еще крепче стали те душевные нити, которые заставляют раз от раза приезжать и возвращаться в родные места.



Источники и литература
1. http://rodnaya-vyatka.ru/snm1873/item/8328
2. Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. – СПб.: «Блиц».
3. А.А. Керсновский История русской армии. М.: Голос. Т. 4