Рисунок карандашом

У меня нет моих фотографий того времени, когда я пил. Ни одной фотки - ни в бумажном виде, ни в электронном. Некому и незачем было запечатлевать мой образ в те годы. Хотя однажды меня снял на телефон в наркологии один сосед по палате, по прозвищу Доктор. Доктор был спившимся интеллигентом, с медицинским образованием и реально бывшим врачом (отсюда и прозвище). В наркологию попал впервые и побаивался нас, бывалых пациентов, прошедших огни и воды алкогольно-уличной жизни. У него был хороший телефон с камерой – это в то время, когда даже простой мобильник был далеко не у каждого. Было много денег, он покупал хорошие продукты и курил дорогие сигареты. И никогда никому ни в чём не отказывал. Поэтому пачка дорогих сигарет кончалась у него за два похода в курилку, а пакет продуктов – за два открывания тумбочки.

Мы как могли ограждали Доктора от наглецов из других палат. Хотя сами стреляли у него и сигареты, и продукты, но всё же старались не наглеть. Доктор давал мне воспользоваться своим телефоном – позвонить родителям, друзьям. Узнав, что в телефоне есть камера, я попросил меня сфотографировать и отправить фото товарищу ММС-кой. Тогда такие сервисы, как ММС, были ещё диковинкой, но у меня был один собутыльник с таким телефоном. Ему я и отправил это фото: на фоне казённых кроватей и обшарпанных стен, а на заднем фоне в кадр попал лысый затылок Сашки Медведя, ныне покойного. Я тоже был лысый – в отделение кто-то принёс машинку, и стриг всех желающих за сигареты. А так как насадок у машинки не было, стрижка была возможна только одна. В итоге больше половины отделения ходили, как новобранцы в армии. На свободе не очень-то пострижёшься – не на что, вот и пользовались случаем.

Но эта фотография не сохранилась нигде. Доктор уточнил, может ли он удалить её из своего телефона, и я сказал, что да – она теперь есть у моего собутыльника. А собутыльник пропил телефон раньше, чем я вернулся из наркологии, предварительно удалив с него всё что там было. Когда срочно надо похмелиться – не до сохранности чужих фотографий сомнительной ценности. А Доктора я больше не видел. Он сорвался и запил ещё там, в больнице, и был выписан досрочно. Я даже имени его не помню. Так навсегда пропало моё единственное изображение тех страшных лет.

Зато у меня есть нечто более ценное, чем фото – рисунок карандашом. И хотя он сделан кое-как, на скорую руку, я вижу в нём очень многое. Гораздо больше, чем увидит любой другой человек.

Меня тогда отпустили из милиции. Нас забрали с каким-то случайным собутыльником, с которым я познакомился только что перед этим, и закинули в разные обезьянники. Продержали там около двух часов, а потом вывели, дали расписаться в протоколе - то ли появление в нетрезвом виде в общественном месте, то ли распитие спиртного в этом самом месте, не помню. Я традиционно написал, что выпил 100 граммов водки, претензий к сотрудникам милиции не имею, и получил пакет, в котором лежала почти полная бутылка водки. Купленная тем, кого забрали вместе со мной. Мне-то покупать было нечего и не на что – я находился в чужом городе, без денег, без возможности уехать домой, и скитался по различным алкашным блатхатам. Иногда просто ночевал на скамейке – благо было жаркое лето.

Я поинтересовался, где мой напарник, с которым меня задержали, на что мент гаркнул: «Вали отсюда!» Пришлось валить.

Помню, я выпил половину содержимого бутылки, стрельнул у прохожего сигарету и нагло вытащил аж три штуки из протянутой пачки. После чего вышел на площадь и пошёл к ближайшей скамейке. У меня не было цели, не было планов даже на ближайшие пять минут, не было никаких мыслей в голове. Мне не было ни хорошо, ни плохо – меня просто не было в этом мире. Я знал, что имею очень хорошие шансы умереть в этом запое. А если выживу в этом – погибну в следующем, какая разница. Страха не было. Для того чтобы бояться потерять эту жизнь, нужно как-то себя с ней ассоциировать. А я был уже вне её.

На углу площади сидели молодые люди с какими-то подставками и рисовали. Рисовали они, судя по всему, то, что видели перед собой – перед ними открывался прекрасный вид на старинные постройки исторической части города. Хотя один молодой человек, помню, рисовал сидящую перед ним девушку. А кто-то вообще не рисовал, а только перебирал карандаши, видимо, собираясь начать. Они рисовали карандашами.

Не знаю, что мне стрельнуло в голову. Я подошёл к одной такой девушке и попросил нарисовать меня. Вид у меня, был, прямо скажем, не самый добрый, большинство прохожих обходили меня по широкой дуге. Она растерялась, не решаясь просто отказать, и вопросительно посмотрела на ходящего между ними пожилого интеллигентного мужчину в очках. Судя по всему, преподавателя.

Он слышал, что я сказал, и сразу было видно, что нисколько не боялся меня, несмотря на всю свою интеллигентность. С интересом окинул взглядом и кивнул ей:
 
-Попробуй. Очень интересный типаж.

Я присел перед ней на корточки, с сигаретой. Девушка, разумеется, не собиралась делать шедевр, и набросала достаточно быстро. Наверно, она хотела оставить листок себе, но я взял его из рук, посмотрел, поблагодарил и её, и этого руководителя, сложил его вчетверо, сунул в карман и пошёл дальше. Это всё, что я помню сквозь алкогольный туман.

Спустя неделю, когда мне всё-таки удалось попасть домой и выйти из запоя, я, собираясь стирать одежду, нашёл этот рисунок. Улыбнулся, убрал его куда-то и снова забыл. И опять нашёл только спустя несколько лет, вернувшись домой уже на третьем году трезвости. И только тогда смог оценить, сколько заложено в этом простом наброске.

С листа бумаги смотрит не на меня, а куда-то в сторону сидящий на корточках человек. На нём лёгкая потрёпанная куртка, из-под которой виднеются полоски тельняшки, а из-под неё выбился маленький нательный крестик. Почему-то эту деталь – крестик - она нарисовала и жирно обвела, несмотря на то, что рисунок в целом почти не имеет мелких деталей. В одной руке дымится сигарета. Черты лица почти не нарисованы, что-то абстрактное. Но несколькими штрихами, обозначившими лицо, она сумела каким-то непостижимым образом передать моё тогдашнее состояние. Однажды я показал этот рисунок знакомой, кое-что понимающей в искусстве. Она не знала о моём прошлом и я не говорил ей, кто на рисунке. Просто поинтересовался, что она думает. Она сказала: возможно, приговорённый к смерти курит свою последнюю сигарету. Смерти не боится и с жизнью уже попрощался.

Я до сих пор храню этот удивительный набросок неизвестной, но без сомнения талантливой художницы. Глядя на него, я словно заглядываю в бездну. В большую чёрную бездну, из которой не возвращаются. Но я каким-то чудом вернулся и даже прихватил оттуда этот рисунок, как память.

Помню, в раннем детстве – года в четыре – я мечтал прихватить с собой что-нибудь из сна. Просто взять в руки и проснуться с «сувениром из другого мира» в руке. Иногда перед самым пробуждением хватал что-то и уже просыпаясь, вроде как чувствовал в руке… Но проснувшись окончательно, обнаруживал лишь пустую сжатую ладонь. На этот раз, кажется, что-то подобное мне всё-таки удалось.

Спасибо тебе, незнакомая талантливая девочка. Спасибо тебе, мудрый пожилой руководитель. Простите меня за мою наглость. Наверно, не случайно мне стрельнуло в голову попросить меня нарисовать, и не случайно я встретил именно вас. Зачем это было нужно? Да кто же знает. Каждый идёт своим путём, каждый выполняет какое-то предназначение. Вы – своё, а я… Надеюсь, что тоже когда-нибудь что-нибудь выполню.