Тридцать любовных романов Чехова

                «ТРИДЦАТЬ ЛЮБОВНЫХ РОМАНОВ» ЧЕХОВА

                От «дамы с собачкой» к «адской красавице»

       Константин Паустовский в предисловии к «Повести о жизни» писал:
       «По существу творчество каждого писателя есть вместе с тем и его автобиография, в той или иной мере преображённая воображением. Так бывает почти всегда».
       Антону Павловичу Чехову было о чём писать… Некоторые исследователи и биографы с уверенностью заявляли и заявляют, что у Чехова на протяжении жизни было не менее тридцати романов. Впрочем, романов ли? Точнее, всегда ли это были романы?
       Посмотрим, что он писал в своих письмах к друзьям. Так, Алексею Сергеевичу Суворину, малоизвестному писателю, театральному критику и драматургу, но, безусловно, известному издателю Чехов весьма подробно рассказывал о своих любовных приключениях, особенно тех, что случались в Москве:
       «Я… прожил две недели в каком-то чаду. Оттого, что жизнь моя в Москве состояла из сплошного ряда пиршеств и новых знакомств, меня продразнили Авеланом. Никогда раньше я не чувствовал себя таким свободным. Во-первых, квартиры нет – могу жить где угодно, во-вторых, паспорта всё ещё нет и… девицы, девицы, девицы…»
       Вполне понятно, что отношения с «девицами» романами назвать можно только с очень большой натяжкой. И вряд ли эти девицы стали прототипами литературных героинь писателя, разве что самых отрицательных.
       Ну и, пользуясь общепринятым по отношению к писателям правилам, попробуем отыскать в произведениях ответы на вопрос, были ли серьёзные увлечения у Антона Павловича? Первое же что сразу приходит на память – рассказ «Дама с собачкой», написанный в 1898 году и опубликованный в двенадцатом номере журнала «Русская мысль» в 1899 году.
       Если кратко – главный герой рассказа Дмитрий Гуров приезжает отдыхать в Ялту и там встречается с Анной фон Дидериц. Вскоре завязывается роман, хотя и он, и она – люди семейные, а у героя к тому же трое детей.
       Откуда взялся такой сюжет? Конечно, курортные романы и в девятнадцатом веке были не внове. А всё же?
       Выясняется, что Чехов взял в прототипы героини Елену Шаврову, с которой у него действительно был роман, да и себя тоже – правда, лишь отчасти.
       С Еленой Шавровой Антон Павлович познакомился, когда ей было пятнадцать лет, а ему двадцать девять. Но не будем спешить записывать его в растлители малолетних. Просто пятнадцатилетняя Леночка Шаврова принесла Антону Павловичу рукопись написанного ею рассказа. Чехов прочитал и дал хороший отзыв, причём заявил, что девушке необходимо продолжать литературные опыты. Выйдет из этого толк.
       А юная писательница буквально с первого взгляда влюбилась в Чехова. Что ж, он был молод, хорош собой. Отчего не влюбиться? Да вот только как сказать о своих чувствах, она не знала. Видимо, понимала, что признание пятнадцатилетней девчонки не может показаться серьёзным солидному, по тогдашнему её представлению, человеку, да к тому же известному уже писателю.
       Она продолжала свои литературные опыты, но, если и видела иногда Чехова, ничего из этих свиданий не вырастало. Через пять лет она, потеряв надежду, вышла без любви за некоего Юста, чиновника из Петербурга и покинула Москву.
       Продолжая писать рассказы, она во время приезда в Москву к родственникам в 1897 году, вновь обратилась к Чехову. Антон Павлович снова высоко оценил её творчество, но на сей раз обратил внимание и на саму писательницу. И его внезапно озарила любовь к ней. Вот тут-то и закрутился, завертелся роман, да какой! Чехов увёз возлюбленную в Крым, в Ялту. Там, под южным солнцем, на берегу моря чувства достигли апогея.
       Юрий Александрович Бычков, который в 1994-2004 годах был директором Государственного литературно-мемориального музея-заповедника А. П. Чехова «Мелихово» отметил, что переписка писателя с Еленой Шавровой была очень интенсивной:
       «За 12 лет Антон Павлович отправил ей 68 посланий – больше, чем кому-либо из возлюбленных. Подлинники хранятся в Ленинской библиотеке. Я держал их в руках. От писем до сих пор исходит еле уловимый аромат французских духов».
       Но, ничто не вечно – они расстались, и потому-то с такой грустью описано расставание героев «Дамы с собачкой».
       Многие руководители творческих семинаров в Литературном институте учат студентов – будущих литераторов, а, быть может, и будущих писателей, простому на первый взгляд принципу: «Когда пишешь рассказ или повесть, когда создаёшь художественные образы героев, «скалывай с себя», «скалывай с себя»!
       Принцип не нов. Это становится ясно, когда накладываешь произведения на биографию того или иного писателя – серьёзного, настоящего писателя девятнадцатого века, а не иного нынешнего «члена союза писателей». Если взять любое художественное произведение, нетрудно будет найти прототипы героев, если поискать их в окружении автора. Особенно это хорошо просматривается в любовной прозе.
       Известно, кто стал прототипом в рассказе «Дама с собачкой». А если проанализировать знаменитую Чеховскую «Чайку»? Название-то какое выбрано – «чайка». Морем пахнет – Чёрным морем, да может и Азовским, на котором стоит Таганрог?
      
       Первая сцена. Ещё не нарисовался любовный треугольник, пока ещё говорится о любви Константина Треплева, начинающего литератора, к Нине Заречной, к красавице Нине!!! Ещё только на горизонте возникает знаменитый писатель Тригорин, который женат.
       Итак, сцена:
       Медведенко (учитель, обращаясь к Маше, дочери Шамраева). Да. Играть будет Заречная, а пьеса сочинения Константина Гавриловича. Они влюблены друг в друга, и сегодня их души сольются в стремлении дать один и тот же художественный образ.
       Но так ли это?
       Маша Шамраева – богата, Константин Треплев – небогат. Он только начинает входить в литературную жизнь, а литература долго не кормит начинающих. Ну, разве только исключение происходит с теми, кто врывается в неё стремительно с невероятным напором.
       Откуда берёт Антон Павлович Чехов образы героев пьесы? Открываем его биографию…
       Однажды в 1889 году сестра писателя Мария Павловна привела в гости свою коллегу по учительской работе в гимназии. Представила:
       – Лидия Мизинова… Просто Лика.
       Лика уже была знакома с творчеством Чехова. Рассказы его пользовались большой популярностью, а повесть «Степь» отмечена высшей литературной наградой Империи – Пушкинской премией.
       Но достатка ещё не было – на руках у Антона Павлович остались после исчезновения отца братья и сёстры. Шестнадцатилетним он приехал в Москву, но отец скоро разорился и скрылся от кредиторов. С большим трудом Антону Павловичу удалось получить образование, стать врачом, начать публиковаться.
       Он был высок ростом, хорош собою. Но весной и осенью проявлялись уже в 29 лет симптомы опасного заболевания – чахотки – практически неизлечимого в то время. Только совершенно особый, весёлый нрав, только любовь к юмору позволяли держаться.
       Мы видим в «Чайке» небогатого, начинающего писателя. Мы видим и богатую дочь помещика. Вот и в жизни находим её. Лидия Мизинова – Лика – из богатой семьи. Никаких материальных забот. Преподавала в гимназии не для того, чтобы заработать средства на существование, а просто так, ради развлечения, даже сказать трудно, было ли хотя бы малое влечение к учительской профессии. Она могла внезапно прервать работу и уйти учиться. Она брала уроки музыки, вокала. Она мечтала о сцене. Она была красива, женственна, стройна. Образование получила великолепное по тем временам.
       К чему стремилась? Её влекло к звёздным людям, к успешным писателям, композиторам, словом, к творческим натурам.
       Ей импонировало знакомство с Чеховым – всё-таки уже почти знаменитость, да и то ли ещё будет. В Чехове чувствовался огромный творческий потенциал.
       Чехову Лика понравилась – скоро он «уже не скрывал, что его совершенно по-особому тянет к этой сероглазой девушке. Когда они были окружены людьми – искали друг друга глазами и, казалось, хотели очень многое сказать».
       Вопрос только в том, что хотела сказать она ему, и что хотел сказать он ей. Вопрос обоснован – Чехов к женитьбе особенно не стремился. Ну а вниманием женским обделён не был.
       Первое время после знакомства они часто бывали в театрах, на выставках. Лика иногда помогала Чехову в работе, собирая вместе с его сестрой Машей сведения об острове Сахалин. Чехов собрался на Сахалин, чтобы посмотреть всю огромную Россию и побывать на её восточной окраине.
       Антон Павлович всё более привязывался к Лике и даже подарил ей свою фотографию с надписью: «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос. P.S. Эта надпись ни к чему меня не обязывает».
       Лика не осталась в долгу. На обороте своей фотографии, вручённой Чехову, она начертала строки из стихотворения Апухтина, на которое уже была написана музыка романса Чайковским.

«Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь загубя,
Знаю одно, что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы –
Всё для тебя!»

       Чехов называл Лику своей невестой. Она провожала его в поездку вместе со всеми его домочадцами – казалось, Антон Павлович сделал выбор, и Лика отвечает взаимностью, казалось, что недалёк тот день, когда она скажет «да» на его предложение…
       Поездка продолжалась около восьми месяцев – и путь не близок, да и транспорт был ещё не слишком скорым. Чехов писал письма Лике, но не получал ответов. Это, конечно, беспокоило его, но он, наверное, как-то по-своему пытался объяснить молчание.
       Лика встретила Чехова, как ни в чём не бывало, словно и не было восьми месяцев, на протяжении которых вряд ли вспоминала его. Неожиданно она предложила ему бросить всё и уехать на Кавказ. Но у Чехова, вероятно, просто не было средств на второе большое путешествие. Лика же стала вольничать с художником Левитаном, видимо, стараясь вызвать ревность.
       У Чехова, естественно, стали появляться сомнения. Он даже написал Лике:
       «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня!»
       Он всё чаще стал иронизировать, называя Лику то «перламутровой блондиночкой», то «адской красавицей».
       Но забыть её сразу не мог, не мог выбросить из сердца и неожиданно снова писал:
       «Позвольте моей голове закружиться от ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже набросили мне на шею».
       Лика же то ли играла, то ли оставляла решение на потом, а жениха – про запас. Она отвечала Антону Павловичу:
       «Ах, как бы я хотела, если бы могла, затянуть аркан покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везёт!»
       Вот это не везёт, не могло не вызвать некоторых сомнений. Ну почему же не везёт? Сама восемь месяцев молчала, не прислав письма.
       Чехов не торопился делать предложение. А между тем время шло… Вот уже четвёртый год знакомства – пора бы и определиться.
       Первый конфликт произошёл уже вскоре после возвращения Чехова из поездки на Сахалин. Он был связан с художником Левитаном. Левитан завёл роман Софьей Петровной Кувшинниковой, женщиной замужней. Муж её служил полицейским врачом. Роман получил огласку, но Кувшинников, будучи флегматичным, равнодушным ко всему окружающему человеком, словно бы не замечал того, о чём знали все. Судачили сплетники – как это может быть? Что ещё за роман молодого художника с замужней женщиной, да не молодой? Кувшинниковой исполнилось сорок два года.
       А между тем Кувшинникова решила отправиться с Левитаном на этюды. Поездка планировалась не близкой – ехали на Волгу. Софья Петровна взяла в поездку мужа. К компании решила присоединиться Лика… И Левитан написал об этом Чехову весьма иронично и грубо:
       «Пишу тебе из того очаровательного уголка, где всё, начиная с воздуха и кончая, прости Господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею – божественной Ликой! Её ещё пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета».
        Антон Павлович сделал вид, что не обратил внимания на дерзость. Но писатель есть писатель. Писатель не прощает обид, тем более для воздаяния обладает мощнейшим оружием. В журнале «Север» вскоре появился рассказ «Попрыгунья». Героиня была списана с Лики, мало того, писатель подарил ей судьбу Софьи Петровны. И это не всё – события несколько изменены и подправлены. Левитан превращён не в человека, влюблённого в зрелую женщину, а в развратного художника, соблазнившего молодую женщину, недавно вышедшую замуж. Выписан герой весьма ядовито. Чехов умел это делать… Рассказ засуживает того, чтобы остановиться на нём подробнее…
        Герои «Попрыгуньи» узнаваемы с первых страниц рассказа. И если главная героиня Ольга Ивановна вначале только названа по имени, то муж её весьма походил на супруга Софьи Петровны Кувшинниковой, служившего полицейским врачом.
       «Её муж, Осип Степаныч Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой – прозектором. Ежедневно от 9 часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и всё».
       То есть, он выписан большим тружеником. Чехов сообщил читателям некоторые важные детали, лишь немного изменив род трудовой деятельности, но оставляя неизменной профессию.
       Ну а далее постепенно перешёл и к друзьям Ольги Ивановны, через них показывая и её саму:
       «…А между тем Ольга Ивановна и её друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды…»
       Перечислив нескольких друзей, Чехов перешёл к главному герою. Он сообщил, что в компании было «несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей….»
       Видимо, тут содержатся какие-то прямые намёки на результаты деятельности Левитана. Ну и, конечно, сказано с иронией о «педагогических» устремлениях – «он поправлял Ольге Ивановне её этюды и говорил, что из неё, быть может, выйдет толк….» Ну и многие другие творческие молодые люди говорили примерно то же, убеждая Ольгу Ивановну в её разносторонних талантах и стремясь обучать её…
       Показана роль самого супруга Ольги Ивановны во всей этой компании, в среде которой «Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах. Казалось, что на нём чужой фрак и что у него приказчицкая бородка».
       Дымов выполнял роль мужа, обеспечивающего лёгкое и беззаботное порхание по жизни супруги Ольги Ивановны.
       Вот Дымов спешит на дачу со свёртком еды, мечтая поужинать… «И ему весело было смотреть на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица».
       Но Ольга Ивановна отправляет его в город за платьем – по всему видно «якобы за платьем». Он просто не нужен на даче, потому что за ней ухаживает художник Рябовский, прототипом которого, по мысли автора, и является Левитан.
       Саркастические замечания даются вскользь, но очень метко…
       «Дымов быстро выпил стакан чаю, взял баранку и, кротко улыбаясь, пошёл на станцию. А икру, сыр и белорыбицу съели два брюнета и толстый актёр...»
       Сильный удар по обжористой компании. Читатели помнят, как проголодавшийся за день тяжёлой работы Дымов, мечтал поужинать на даче. Но… вынужден «спасать» жену. Ей на следующий день обязательно нужны наряды. Отправив мужа, Ольга Ивановна отправляется на пароход вместе с художником, ухаживания которого становятся всё настойчивее… И вот они одни.
       «– Я безумно люблю вас... – шептал он, дыша ей на щеку. – Скажите мне одно слово, и я не буду жить, брошу искусство... – бормотал он в сильном волнении. – Любите меня, любите...
       – Не говорите так, – сказала Ольга Ивановна, закрывая глаза. – Это страшно. А Дымов?
       – Что Дымов? Почему Дымов? Какое мне дело до Дымова? Волга, луна, красота, моя любовь, мой восторг, а никакого нет Дымова... Ах, я ничего не знаю... Не нужно мне прошлого, мне дайте одно мгновение... один миг!
       У Ольги Ивановны забилось сердце. Она хотела думать о муже, но всё её прошлое со свадьбой, с Дымовым и с вечеринками казалось ей маленьким, ничтожным, тусклым, ненужным и далёким-далёким... В самом деле: что Дымов? Почему Дымов? Какое ей дело до Дымова? Да существует ли он в природе и не сон ли он только?
        «Для него, простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил, – думала она, закрывая лицо руками. – Пусть осуждают там, проклинают, а я вот на зло всем возьму и погибну, возьму вот и погибну... Надо испытать всё в жизни. Боже, как жутко и как хорошо!»
       – Ну что? Что? – бормотал художник, обнимая её и жадно целуя руки, которыми она слабо пыталась отстранить его от себя. – Ты меня любишь? Да? Да? О, какая ночь! Чудная ночь!
      – Да, какая ночь! – прошептала она, глядя ему в глаза, блестящие от слёз, потом быстро оглянулась, обняла его и крепко поцеловала в губы».
      Ну и, как водится, добившись, говоря Бунинскими словами, «последней близости», художник сразу потерял интерес к своей пассии. После всего что произошло между ними «за чаем Рябовский говорил Ольге Ивановне, что живопись — самое неблагодарное и самое скучное искусство, что он не художник, что одни только дураки думают, что у него есть талант, и вдруг, ни с того, ни с сего, схватил нож и поцарапал им свой самый лучший этюд. После чая он, мрачный, сидел у окна и смотрел на Волгу… Он «думал о том, что он уже выдохся и потерял талант, что всё на этом свете условно, относительно и глупо и что не следовало бы связывать себя с этой женщиной...».

      А что же сама Ольга Ивановна? Как она оценивала свой поступок, своё поведение?
      Пока «соблазнитель» пил чай, она «сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне, то в кабинете мужа… А Дымов? Милый Дымов! Как кротко и детски-жалобно он просит её в своих письмах поскорее ехать домой! Каждый месяц он высылал ей по 75 рублей, а когда она написала ему, что задолжала художникам сто рублей, то он прислал ей и эти сто. Какой добрый, великодушный человек!..»
       Каждый эпизод добавляет к образу художника всё новые и новые детали. Вот уже ясно, что он и альфонс… Задолжала сто рублей? Каким образом? Ведь мы видели в рассказе, что вся орава друзей Ольги Ивановны пила и ела за счёт Дымова и в Москве, и на даче, даже не постеснявшись воспользоваться его ужином, принесённым в свёртке.
        И вот мы видим, что связь с молодой замужней женщиной, соблазнённой им, уже не по душе, и она прямо упрекает его в этом. Она плачет и на его вопрос о причине слёз, отвечает…
      «– Тысячи причин!... Самая главная причина, что вы уже тяготитесь мной. Да! – сказала она и зарыдала. – Если говорить правду, то вы стыдитесь нашей любви….»
     Ольга Ивановна настаивает:
      – Но поклянитесь, что вы меня всё еще любите!
      – Это мучительно! – процедил сквозь зубы художник и вскочил. – Кончится тем, что я брошусь в Волгу или сойду с ума! Оставьте меня!
      – Ну, убейте, убейте меня! – крикнула Ольга Ивановна. – Убейте!
      Она опять зарыдала и пошла за перегородку. На соломенной крыше избы зашуршал дождь. Рябовский схватил себя за голову и прошелся из угла в угол, потом с решительным лицом, как будто желая что-то кому-то доказать, надел фуражку, перекинул через плечо ружьё и вышел из избы».
       Представьте, какое впечатление произвели сцены рассказа на совершенно явно высвеченных прототипов, если учесть, что их окружение, многие знакомые сразу поняли, о ком рассказ.
       А дальше – больше. Героиня доходит до унижения. Когда художник вернулся, она «молча поцеловала и провела гребенкой по его белокурым волосам. Ей захотелось причесать его.
       «– Что такое? – спросил он, вздрогнув, точно к нему прикоснулись чем-то холодным, и открыл глаза. – Что такое? Оставьте меня в покое, прошу вас…»
      Но она не сдавалась…
      «Потом она начинала умолять его, чтобы он любил её, не бросал, чтобы пожалел её, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без её хорошего влияния он собьётся с пути и погибнет…»

       Она разыскивала его у знакомых дам, сначала «ей было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что в один вечер она объезжала всех знакомых женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все понимали это».
      О муже она говорила, что он гнетёт её своим великодушием!
      Она всё ещё надеялась на что-то, но однажды застала у него другую женщину – «в мастерской что-то тихо пробежало, по-женски шурша платьем, и когда она поспешила заглянуть в мастерскую, то увидела только кусок коричневой юбки, который мелькнул на мгновение и исчез за большою картиной, занавешенной вместе с мольбертом до пола черным коленкором. Сомневаться нельзя было, это пряталась женщина. Как часто сама Ольга Ивановна находила себе убежище за этой картиной!»
      Это стало финалом их отношений, а финалом рассказа Чехов сделал трагедию – умер муж Ольги Ивановны…
      И тут Чехов показывает, каков это был человек, чем наносит окончательный удар по героине, а через неё по тем, кто явился прототипами рассказа. Вызванный к умирающему его сослуживец Коростылёв, говорит о Дымове:
       «Умирает, потому что пожертвовал собой... Какая потеря для науки!.. Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем!... Господи, Боже мой, это был бы такой учёный, какого теперь с огнём не найдёшь… А какая нравственная сила!.. Добрая, чистая, любящая душа – не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой учёный, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти... подлые тряпки!
       Коростелев поглядел с ненавистью на Ольгу Ивановну, ухватился за простыню обеими руками и сердито рванул, как будто она была виновата…»
       Прочитав рассказ, о котором говорили уже все в его окружении, Левитан разбушевался, пытался доказать, что всё не так, всё неверно. Но что либо доказать сложно – фамилии-то вымышленные. А общественный резонанс был обеспечен самой связью художника с Кувшинниковой. Кувшинникова же, прочитав рассказ, билась в истерике, чувствуя, что стала посмешищем.
       Чехов же только руками разводил и деланно поражался, говоря:
       «Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине «Попрыгуньи». Главная улика – дама пишет красками, муж у неё доктор, и живёт она с художником».
        А вот Лика, хотя, казалось бы, и её досталось в рассказе, радовалась тому, что Чехов ясно показал, как она ему дорога. Она решила, что на рассказ натолкнула ревность Антона Павловича. Но радуясь, что Чехов не хочет терять её, она, однако, поглядывала вокруг – поиски выгодной партии продолжались.
       В гостях у Чехова Лика часто встречала известного в ту пору писателя Игнатия Потапенко. Он-то и стал в «Чайке» прототипом модного писателя Тригорина. В литературной истории России великое множество вот этаких писателей, которые популярны в среде не лучшей, в смысле не самой образованной и культурной части читателей, но имена которых начисто вычёркиваются временем. Потапенко не обладал литературным талантом, но в компаниях был заводилой, будоражил всех, веселил, а потому и Чехов охотно поддерживал с ним дружеские отношения.
       Лика часто общалась в Потапенко, когда бывала в гостях у Чехова в Мелехове, где он купил дом после возвращение из Сахалина.
       В 1893 году на Рождество среди гостей снова оказались Лика и Потапенко.
       Чехов написал в письме к приятелю: «Приехали Потапенко и Лика. Потапенко уже поёт. И Лика запела».
       А потом они исчезли. Не сразу Чехов узнал, что его друг-приятель из писательского клана и несостоявшаяся невеста укатили в Европу, в путешествие.
       Впрочем, хоть Чехов и переживал – это понятно, каждый бы переживал в такой ситуации – вряд ли бы он мог точно ответить, хотел или не хотел жениться на Лике. Вот его признание:
       «Жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света, так же неинтересно, как с любой Анфисой или Акулиной. Так же пахнет утюгом, пудрой и лекарствами, те же папильотки каждое утро и тот же самообман».
       Впрочем, у Чехова были своеобразные взгляды на брак. Он писал:
      «...Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день: оттого, что женюсь, писать не стану лучше».
       Его отношения к прекрасному полу переживали разные времена – были всплески восторга, были и разочарования. В моменты разочарований он писал:
       «Женщина всегда была и будет рабой мужчины... Она нежный, мягкий воск, из которого мужчина всегда лепил всё, что ему угодно. Господи, Боже мой, из-за грошового мужского увлечения она стригла себе волосы, бросала семью, умирала на чужбине... Между идеями, для которых она жертвовала собой, нет ни одной женской... Беззаветная, преданная раба!»
       Он признавался, что больше всего его пугает слово «навеки». Чехов пытался вообразить это самое «навеки» с одной, пусть даже любимой, женщиной, и... в его представлении это выходило слишком похоже на рабство. А ведь недаром Антон Павлович говорил, что «всю жизнь по капле выдавливал из себя раба».
       Современники едины во мнение, что Чехов был привлекательным, совершенно не обделённым вниманием женщин. Располагал к себе и приятной внешностью, был высок, статен. Серые глаза искрились насмешливостью, голос звучал приятно. Обладал чувством юмора и умел скрасить компании.
       Многие читательницы и почитательницы буквально сгорали от любви к нему. Биографы прозвали таковых «антоновками». Было ли их около тридцати? Вряд ли кто-то считал – это невозможно. Им увлекались и он увлекался. Были среди героинь его любовных романов женщины разных профессий, были и писательницы, были и просто женщины… Он же вёл себя предельно осторожно и с достоинством. Разговоров о браке не любил.
       И в отношениях с Ликой Мизиновой он был неровен. Но отчего же Лика вела себя столь вольно и неосмотрительно? Не виноват ли в том сам Антон Павлович? Сколько же лет можно ждать предложения? Да ещё в России той поры, когда девушки выходили замуж очень рано.
       Некоторые биографы полагают, что Чехов однажды всё-таки решился сделать предложение Лике. Но перед тем как пойти на окончательный шаг, поддался на ухаживания Татьяне Щепкиной-Куперник и актрисы Лидии Яворской, которые буквально преследовали его. Как говорится, совершил этакий последний холостяцкий подвиг. И Татьяны, и Лидия давно уже были увлечены Чеховым. Погуляли отменно. Это всё получило широкую огласку и больно ранило Лику. Она как будто бы без вины виноватая. Но, тем не менее, все перешёптывались за спиной, что ещё хуже, нежели когда говорят правду в лицо. Лика даже написала Чехову гневное письмо:
       «За что так сознательно мучить человека? Неужели доставляет это удовольствие? Самое горячее желание моё – вылечиться от этого ужасного состояния, в котором я нахожусь, но это так трудно самой. Умоляю Вас, не зовите меня к себе, не видайтесь со мной».
       Чехов не принял всерьёз упрёки:
        «Вы выудили из словаря иностранных слов слово «эгоизм» и угощаете меня им в каждом письме. Назовите этим словом Вашу собачку».
       И вот Лика сбежала с Игнатием Потапенко, который, как оказалось, был женат. Узнав о том, Лика написала Чехову в отчаянии:
      «Я прожигаю жизнь, приезжайте помогать поскорее прожечь её, потому что чем скорее, тем лучше. Вы когда-то говорили, что любите безнравственных женщин, – значит, не соскучитесь и со мной. Я гибну, гибну день ото дня».
       Вскоре горе-любовник Потапенко бросил Лику. Мало того, он оставил её беременной вдали от России, в Швейцарии. Она родила, но вскоре ребёнок умер.
       Чехов, узнав обо всём этом, сделал предложение. Но тут же опомнился и предложил жениться через год. А через пару дней написал, что женится на ней через два, а лучше – через три года.
 

                Чехов в Её жизни!

       Но кого же Чехов любил по-настоящему? Была ли в его жизни такая любовь, которая вдохновляла его?
       В 1953 году Иван Алексеевич, работая над книгой о Чехове, внёс изменения в уже написанное ранее, точнее, он отметил свои слова в книге: «Была ли в его (Чехова – Н.Ш.) жизни хоть одна большая любовь? Думаю, что нет». И вот на нижнем поле страницы, как вспоминала Вера Николаевна Муромцева-Бунина, он «твёрдым почерком» написал:
       «Нет, была. К Авиловой»
       А далее пояснил:
       «Воспоминания Авиловой, написанные с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом, были для меня открытием.
       Я хорошо знал Лидию Алексеевну, отличительными чертами которой были правдивость, ум, талантливость, застенчивость и редкое чувство юмора даже над самой собой.
       Прочтя её воспоминания, я и на Чехова взглянул иначе, кое-что по-новому мне в нём приоткрылось. Я и не подозревал о тех отношениях, какие существовали между ними. А ведь до сих пор многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства. Так думал когда-то и я.
       Теперь же я твёрдо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой.
      Чувствую, что некоторые спросят: а можно ли всецело доверять её воспоминаниям? Лидия Алексеевна была необыкновенно правдива. Она не скрыла даже тех отрицательных замечаний, которые делал Чехов по поводу её писаний, как и замечаний о ней самой. Редкая женщина! А сколько лет она молчала. Ни одним словом не намекнула при жизни (ведь я с ней встречался) о своей любви. Её воспоминания напечатаны через десять лет после её смерти.
       В восьмидесятые годы в Советском Союзе вышел небольшой по объёму сборник неизвестной широкому кругу читателей Лидии Авиловой. Главным произведением в нём были воспоминания «Чехов в моей жизни». Названо смело! Да и начало захватывающее – указывающее вместе с заглавием, что читателей, несомненно, ждёт увлекательное путешествие в страну Любви!
       Именно эти воспоминания так потрясли Ивана Алексеевича Бунина, именно о них он рассказывал в своей книге «О Чехове». Она вышла в свет с подзаголовком: «Незаконченная рукопись»
       О Лидии Алексеевне Авиловой – поистине необыкновенной женщине – Бунин писал:
       «Авилова (в девичестве Страхова, родная сестра толстовца), была как раз одна из тех, что так любил Чехов, употреблявший для них слово мне всегда неприятное: «Роскошная женщина». Таких обычно называют: «русскими красавицами», «кровь с молоком» (выражение для меня несносное, ибо что может быть хуже этой смеси – «кровь и молоко»?) И когда говорят так: «русская красавица» – чаще всего относят таких женщин к купеческой красоте. Но у Авиловой не было ничего купеческого: был высокий рост, прекрасная женственность, сложение, прекрасная русая коса, но всё прочее никак не купеческое, а породистое, барское. Я знал её ещё в молодости (хотя уже и тогда было у неё трое детей) и всегда восхищался ею (при всей моей склонности к другому типу: смуглому, худому, азиатскому).
       Я любил с ней разговаривать, как с редкой женщиной, в ней было много юмора даже над самой собой, суждения её были умны, в людях она разбиралась хорошо. И при всём этом она была очень застенчива, легко растеривалась, краснела...»
      Впрочем, подробнее об Авиловой и её любви к Чехову будет рассказано в материале, посвящённом Лидии Алексеевне…
               
                Жена Чехова

       И всё-таки Чехов женился. Не всем его близким, друзьям, знакомым, да и просто знавшим и любившим его людям было понятно, что же произошло? Ведь он был яростным противником брака… Его избранницей стала Ольга Леонардовна Книппер! Актриса МХаТа…
       Тогда ещё не произносили либерастически-непривычно эМ-ХаТэ, придумав такое произношения разве что ради того, чтоб по-своему. Что ж, может они и правы, теперешние шуты сцены и всё то, что теперь называется спектаклями, уступает тому, что было при Чехове как, скажем, коровья лепёшка прекрасной розе…
       Ещё в двадцатом веке театр держался на таких, как Книппер-Чехова, но теперь не на ком держаться…
       Книппер родилась 21 сентября 1868 года и прожила долгую жизнь. Умерла она 22 марта 1959 года на 91 году жизни.
       Происходила Ольга Леонардовна из обрусевшей немецкой семьи. Её мать, Анна Ивановна была профессором Московского филармонического училища. Старший брат, правда, выбрал, как и отец, инженерную профессию, но младший – Владимир Нардов – стал известным оперным певцом.
       Судьба улыбнулась Ольге Леонардовне уже в юности. Не попав в студию Малого театра, она оказалась в 1898 году в Музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества, причём в свой класс принял её знаменитый Владимир Иванович Немировича-Данченко. А после окончания училища Константин Сергеевич Станиславский взял её в труппу Московского художественного театра.
       Будучи не только актёром, но и театральным режиссёром, педагогом и реформатором театра, Станиславский создал свою теорию сценического искусства, целью которой было достижение перевоплощения актёра в образ. Станиславский добивался того, чтобы актёры на сцене испытывали искренние переживания того героя, роль которого они играли, чтобы в буквальном смысле жили на сцене.
       Станиславский учил актёров: «Каждый момент вашего пребывания на сцене должен быть санкционирован верой в правду переживаемого чувства и в правду производимых действий».
       Ольга Книппер дебютировала на сцене в трагедии Алексея Константиновича Толстого «Царь Фёдор Иоаннович». Она исполнила роль царицы Ирины. Репетиции трагедии А.К. Толстого проходили почти одновременно с репетициями Чеховской «Чайки». Ольга Книппер в Чеховском спектакле получила роль Аркадиной. На репетициях, которые проходили 9, 11 и 14 сентября 1898 года Чехов впервые обратил внимание на актрису. Антон Павлович заметил:
       «Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хорошо, что даже в горле чешется… лучше всех Ирина. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину».
       Не осталась равнодушной и Книппер. Она вспоминала о первом впечатлении, произведённом Чеховым во время репетиции «Чайки»:
       «Мы все были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности, его простоты, его неумения «учить», «показывать»… Антон Павлович, когда его спрашивали, отвечал как-то неожиданно, как будто и не по существу, как будто и общо, и не знали мы, как принять его замечания – серьёзно или в шутку… С той встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни».
       Чехову было 37 лет, Книппер – 29.
       Сначала была переписка. Сохранились 443 письма Антона Павловича и более 400 писем Ольги Леонардовны. Это были письма и добрачные и супружеские. Письма, письма, письма. А вот встречами судьба их не баловала. Авилова, узнав о женитьбе Чехова на Книппер, сказала своей сестре по поводу того, может ли Книппер бросить сцену ради Чехова, если у того ухудшится здоровье: «Я уверена, что он этого и не допустит».
     А со здоровьем давно уже были нелады. Вот что писал сам Антон Павлович А. С. Суворину 1 апреля 1897 года:
        «Доктора определили верхушечный процесс в лёгких и предписали мне изменить образ жизни. Первое я понимаю, второе же непонятно, потому что почти невозможно. Велят жить непременно в деревне, но ведь постоянная жизнь в деревне предполагает постоянную возню с мужиками, с животными, стихиями всякого рода, и уберечься в деревне от хлопот и забот так же трудно, как в аду от ожогов. Но всё же буду стараться менять жизнь по мере возможности, и уже через Машу объявил, что прекращаю в деревне медицинскую практику. Это будет для меня облегчением, и крупным лишением. Бросаю все уездные должности, покупаю халат, буду греться на солнце и много есть.
       Велят мне есть раз шесть в день и возмущаются, находя, что я ем очень мало. Запрещено много говорить, плавать и проч. и проч…».
       И он снова в работе…
       В Петербурге «Чайка» с треском провалилась. Об этом провале рассказала в книге Лидия Авилова. Чехов же писал о нём Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко уже из Мелихова:
       «Да, моя «Чайка» имела в Петербурге, в первом представлении, громадный неуспех. Театр дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я – по законам физики – вылетел из Петербурга, как бомба. Во всем виноваты ты и Сумбатов, так как это вы подбили меня написать пьесу!
       Здоровье моё ничего себе, настроение тоже. Но боюсь, что настроение скоро будет опять скверное: Лавров и Гольцев настояли на том, чтобы «Чайка» печаталась в «Русской мысли» – и теперь начнёт хлестать меня литературная критика. А это противно, точно осенью в лужу лезешь».
      Но в Москве, во МХАТЕ, у «Чайки» был удивительный успех, подлинный триумф. Чехов понял, что в этом, конечно, немалая заслуга Книппер. Именно Ольге Леонардовне суждено было найти ту изюминку в чеховских героянях, которую не находили до неё актрисы, исполнявшие роли «чеховских женщин». Сказалась школа Станиславского. Ольга Леонардовна не просто играла роль – она проживала её на сцене. Критики отмечали особую, «аристократическую манеру исполнения», что сразу же отметил и Антон Павлович Чехов.
       Она играла главные или по крайней мере ведущие роди в чеховских спектаклях. В 1898 году блистательно исполнила роль Аркадиной в «Чайке», в 1899 году роль Елены Андреевны в пьесе «Дядя Ваня», в 1901 году она играла Машу в «Трёх сестрах», Сарру в спектакле «Иванов» и Раневскую в знаменитой пьесе «Вишнёвый сад»
       Интересно, что знакомству Чехова и Книппер предшествовал можно сказать мистический случай. Книппер ещё ранее, до появления Чехова в её жизни, соперничала с другой талантливой актрисой, Марией Андреевой. И вот однажды решили пошутить – разыграли фанты: кому из них и кто из наиболее знаменитых писателей достанется. Андреевой достался фант, на котором значилось «Горький», Книппер – «Чехов». Спустя несколько лет Мария Фёдоровна Андреева стала любовницей Алексея Максимовича Горького, ну а Книппер – супругой Чехова.
       Чехов не планировал связать свою жизнь с актрисой супружескими узами. Достаточно вспомнить, как он затягивал решение вопроса с Ликой, как он, даже сделав ей предложение, назначил венчание сначала через год, но уже на следующий день попросил перенести дату на два года или даже на три.
       Ольга Леонардовна гостила у Антона Павловича в Мелихово, приезжала и в Ялту. Интересно, что Чеховские романы отличались одной особенностью. У него были женщины для удовлетворения определённых плотских потребностей, а вот возлюбленных, в том числе и Ольгу Леонардовну, он держал на дистанции, не переходя грань, и мог сказать по-Бунински – «совсем близки мы с нею не были».
       Чехов даже ухитрялся уезжать в путешествия, оставляя Ольгу Леонардовну на своих домочадцев. А она использовала время, чтобы войти в дом, в семью, покрепче там обосноваться. Она занималась домашними делами, она сдружилась с матерью Чехова и с его сестрой Марией Павловной. А уж расположение Марии Павловны завоевать было не так просто – она вела себя словно телохранитель брата, оберегая его от всяческих нежелательных знакомых.
      У Книппер была своя цель – она понимала, что став супругой уже достаточно знаменитого драматурга, и в театре займёт одно из ведущих мест. Руководство театра приветствовало этот роман, полагая, что Чехов, привязавшись к актрисе, ещё более привяжется и к театру. В то время искали таланты, в то время искали истинных драматургов, а не фантиков с большой разбойной дороги демократии. Искали драматургов с большой буквы, а не дряннотургов-невежд, переносящих на сцену лексику «народного творчества», известного нам по заборам, стенам подъездов и стенкам лифтов.
       Ольга Леонардовна, видимо, быстро раскусила Чехова и поняла, что романтические отношения так и завершатся романтикой. Но она сумела переломить Антона Павловича. Она всё-таки стала его любовницей, а вскоре после того он решился на женитьбу.
       Иван Алексеевич Бунин, которому Чехов поведал свою тайну, впоследствии вспоминал:
       «В сумерках я читал ему «Гусева», дико хвалил его, считая, что «Гусев» первоклассно хорош. Он был взволнован, молчал. Я ещё раз про себя прочёл последний абзац этого рассказа: «А наверху в это время, где заходит солнце, скучиваются облака; одно облако похоже на триумфальную арку, другое на льва, третье на ножницы». Как он любит облака сравнивать с предметами, – мелькнуло у меня в уме. – «Из-за облаков выходит широкий зелёный луч и протягивается до самой середины неба; немного погодя рядом с этим ложится золотой, потом розовый... Небо становится нежно сиреневым. Глядя на это великолепное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке назвать трудно».
       «Увижу ли я когда-нибудь его?» – подумал я.
       Индийский океан привлекал меня с детства...
       И неожиданно глухой тихий голос:
       – Знаете, я женюсь...
       И сразу стал шутить, что лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее, и ребёнок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой...
       Я, конечно, уже знал о его романе с Ольгой Леонардовной Книппер, но не был уверен, что он окончится браком. Я был уже в приятельских отношениях с Ольгой Леонардовной и понимал, что она совершенно из другой среды, чем Чеховы. Понимал, что Марье Павловне нелегко будет, когда хозяйкой станет она. Правда, Ольга Леонардовна – актриса, едва ли оставит сцену, но всё же многое должно измениться. Возникнут тяжёлые отношения между сестрой и женой, и всё это будет отзываться на здоровье Антона Павловича, который, конечно, как в таких случаях бывает, будет остро страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе. И я подумал: да это самоубийство! Хуже Сахалина, – но промолчал, конечно.
      Разве нормально было так легкомысленно относиться к своему кровохарканью, как он относился с 1884 года, а в 1897 году, несмотря на болезнь, поехал в Москву, чтобы повидаться с Л.А. Авиловой?..
      Гиппиус уверяет, что Чехов «нормально» ухаживал за женщиной, если она ему нравится.
      Гиппиус находит, что и женитьба его была нормальна. А я нахожу, что это было медленным самоубийством: жизнь с женой при его болезни – частые разлуки, вечное волнение уже за двоих, – Ольга Леонардовна была два раза при смерти в течение 3-х лет брачной жизни, – а его вечное стремление куда-то ехать при его болезни. Даже во время Японской войны на Дальний Восток и не корреспондентом, а врачом!»
       Часто цитируют слова Чехова: «Моё святое святых это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода».   
       Чехов так к своему телу, к себе не относился. Главным для него было писательство!
       Они венчались 25 мая 1901 в небольшой церкви на Плющихе. Венчание – вечно… мы помним, как он боялся этого «навечно». Но он был врачом, а потому понимал, что для него «вечность» очень и очень ограниченна.

                «Буду жить так, как жил до сих пор…»
    
       Течение болезни неотвратимо приближало развязку. Её можно было оттянуть, но оттянуть очень ненадолго.
       Возможно, пока он был полон сил, его совсем не устраивало супружество из-за необходимости постоянства, из-за того, что ограничивается свобода, а свободу творчества он любил не только в писательстве, но и в амурных делах. Но болезнь прогрессировала, накатывалась слабость. Силы были уже не те, и, вероятно, он уже не так дорожил свободой, которую ограничивали бы супружеские узы. К тому же Ольга Леонардовна не собиралась бросать сцену, да он от неё того и не требовал. Ему было достаточно сознавать, что женат, что есть семья, что переписывается он не с какой-то очередной возлюбленной, а именно с супругой. Причём с такой супругой, о которой мечтал. Вспомним его слова: «...дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моём небе не каждый день. Счастья же, которое продолжается от утра до утра, я не выдержу».
       Сестре Марии Павловне Чеховой он писал:
       «О том, что я женился, ты уже знаешь. Думаю, что сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни и той обстановки, в какой я до сих пор пребывал. Мать, наверное, говорит уже, Бог знает что, но скажи ей, что перемен не будет, решительно никаких, всё останется по-старому. Буду жить так, как жил до сих пор, и мать тоже; и к тебе у меня останутся отношения неизменно тёплыми и хорошими, какими были до сих пор».
       В письме к одному из знакомых признался:    
       «Ну-с, а я вдруг взял и женился. К этому своему состоянию, то есть к лишению некоторых прав и преимуществ, я уже привык, или почти привык, и чувствую себя хорошо».
       Быть может, Чехов поначалу не очень спешил связать свою жизнь с Книппер, поскольку знал, что она прежде была любовницей Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Но вот она стала его супругой. Но он жил в Ялте, а она – в Москве. И Немирович-Данченко был её режиссёром! Мы не знаем, что по этому поводу думал Чехов, но в письмах своих до женитьбы он нет-нет да касался «шелковых муаровых отворотов на сюртуке Владимира Ивановича…»
       Ну а мнение его по поводу супружеской неверности известно было и ранее:
       «Изменившая жена – это большая холодная котлета, которой не хочется трогать, потому что её уже держал в руках кто-то другой».
       Правда, после венчания он уже в этом плане о Немировиче-Данченко не упоминал. Он с грустью писал:
       «Жена моя остаётся в Москве одна, и я уезжаю одиноким. Она плачет, я ей не велю бросать театр. Одним словом, катавасия».
       По-иному теперь он смотрел на своё супружество. Ольге Леонардовне из Ялты писал:
       «Мне кажется, что если бы я полежал хоть половину ночи, уткнувшись носом в твоё плечо, то мне полегчало бы, и я перестал бы кукситься. Я не могу без тебя, как угодно. Милая собака Олька, отчего я не с тобой?»
       Ольга Леонардовна понимала, конечно, что всё не так в их семейной жизни. Она отвечала:
       «Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? Раз я на сцене, я должна была остаться одинокой и не мучить никого».
       А в другом письме:
       «Тебе, верно, странно думать, что где-то далеко есть у тебя мифическая жена, правда? – вопрошала Книппер в письме к Чехову. – Как это смешно. Целую и обнимаю тебя много раз, мой мифический муж».
       Не нам судить об искренности чувств актрисы. Лидия Авилова передаёт в воспоминаниях мнение своей сестры Надежды, сообщившей её о женитьбе Чехова: «Нет, это не брак. Это какая-то непонятная выходка. Что же ты думаешь, что Книппер им увлечена? С её стороны это расчёт. А разве он этого не понимает?»
      Ну, хорошо, допустим, главного она достигла – стала ведущей актрисой МХАТа. Конечно же, тому содействовало новое её звание – звание супруги Чехова! Но более 400 писем! Более 400 с момента завязки романа и до ухода в мир иной Антона Павловича.
       Семейные отношения были своеобразны. Антон Павлович и Ольга Леонардовна очень редко бывали вместе. Станиславский и Немирович-Данченко отпускали её в Ялту, но не могли делать этого слишком часто – театр буквально узурпировал жизнь актёров. Два – три раза в год. Как же это мало. Но тут уж ничего не поделаешь. Каждый вечер МХАТ, как и другие театры, собирал зрителей. И конкуренция была, и битва за зрителей. Всё было. Ну а от великого драматурга требовалось одно – писать, писать, писать и выдавать на гора новые шедевры, поскольку количество премьер тоже играло на авторитет театра.
       Чехов и сам приезжал в Москву к супруге, но делать это становилось всё труднее и труднее.
      Виделись редко – таковы обстоятельства. Чехов ведь сам был категорически против того, чтобы она бросала сцену, а она и не могла этого сделать – театр был её жизнью. Но всё же повторим – четыреста писем. И каких.
       Она во многих письмах писала, что скучает, что рвётся к нему:
       «Я на будущий сезон устрою себе дублёрок на каждую роль, чтобы можно было удирать к тебе».
       Или:
       «Антонка, я тебя часто злила? Часто делала тебе неприятности? Прости, родной мой, золото моё, мне так стыдно каждый раз. Какая я гадкая, Антон».
       Она переживала, что у них нет детей:
       «А как мне, Антонка, хочется иметь полунемчика! Отчего я так много прочла в твоей фразе: «полунемец, который бы развлекал тебя, наполнял твою жизнь?»
      Антон Павлович писал жене и обращения были самые тёплые:
       «Здравствуйте, милая, драгоценная, великолепная актриса! Здравствуйте, моя верная спутница на Ай-Петри и в Бахчисарай! Здравствуйте, моя радость!»
      Иногда он касался её театральной жизни:
      «Ваше дело работать исподволь, изо дня в день, втихомолочку, быть готовой к ошибкам, которые неизбежны, к неудачам, одним словом, гнуть свою актрисичью линию, а вызовы пусть считают другие. Писать или играть и сознавать в это время, что делаешь не то, что нужно – это так обыкновенно, а для начинающих – так полезно!»
      И прибавлял:
      «Мне уже наскучило моё одиночество. Я Иоганнес без жены, не учёный Иоганнес и не добродетельный».
       А Ольга Леонардовна спешила жить на сцене. Она ждала новых и новых работ мужа, торопила его. Особенно торопила с завершением «Вишнёвого сада». Его уже с нетерпением ждали. И Чехов старался, работал, насколько позволяли силы. Но здоровье становилось всё хуже и хуже. Закончив пьесу, он отдался в руки врачам, которые отправили его в Германию к лучшим врачам, к врачам, которые уже именовали чахотку по-современному, туберкулёзом. Сказать, что было упущено время, не верно. Упустить уже ничего было нельзя и нельзя давно. Чехов стремился завершить очередную работу, понимая, что немедленное прекращение её и поездка на лечение, уже практически ничего не даст или даст очень немного.
        Но что же Авилова? Как она пережила женитьбу Чехова?
       В книге «Чехов в моей жизни» она написала:
       «Я узнала, что он один в Ялте, а Книппер в Москве, и я сделала вот что: я написала записочку, в которой передавала просьбу нашей общей знакомой, А.А. Луганович, переслать её письмо П.К. Алехину, адрес которого Антону Павловичу, наверное, известен. Письмо Луганович я положила в отдельный конверт. Луганович писала Алехину, что узнала об его женитьбе и горячо, от всего сердца желает ему счастья. Она писала, что и сама успокоилась и, хотя вспоминает его часто, вспоминает с любовью, но без боли… Она счастлива и очень хотела бы знать, счастлив ли также и он.
       Потом она благодарила его за всё, что он ей дал.
       «Была ли наша любовь настоящая любовь? Но какая бы она ни была, настоящая или воображаемая, как я благодарю Вас за неё! Из-за неё вся моя молодость точно обрызгана сверкающей, душистой росой. Если бы я умела молиться, я молилась бы за Вас. Я молилась бы так: Господи! пусть он поймет, как он хорош, высок, нужен, любим. Если поймёт, то не может не быть счастлив».
       И Анна Алексеевна получила ответ от Алехина через моё посредство.
       «Низко, низко кланяюсь и благодарю за письмо. Вы хотите знать, счастлив ли я? Прежде всего я болен. И теперь я знаю, что очень болен. Вот Вам. Судите, как хотите. Повторяю, я очень благодарен за письмо. Очень.
Вы пишете о душистой росе, а я скажу, что душистой и сверкающей она бывает только на душистых, красивых цветах.
       Я всегда желал Вам счастья, и, если бы мог сделать что-нибудь для Вашего счастья, я сделал бы это с радостью. Но я не мог. А что такое счастье? Кто это знает? По крайней мере, я лично, вспоминая свою жизнь, ярко сознаю своё счастье именно в те минуты, когда, казалось тогда, я был наиболее несчастлив. В молодости я был жизнерадостен – это другое.
       Итак, ещё раз благодарю и желаю Вам и т.д. Алехин».
       Таким вот замысловатым способом удалось в предпоследний раз написать Чехову и получить от него ответ. Было и ещё одно её письмо, и был его ответ уже в 1904 году, но там речь шла о благотворительной деятельности во время войны с Японией.

       Чехов ушёл из жизни 2 июля 1904 года.
       Казалось, вся Москва пришла проститься с великим писателем и драматургом. Рассказывали, что даже матери Чехова и его сестре с большим трудом удалось пробиться к гробу. Приходила и Лика Мизинова, но ей удалось проститься с Антоном Павловичем лишь издалека. Тогда она уже была замужем, но, кажется, не слишком удачно.

       Существуют разные мнения о женитьбе Чехова на Книппер.
       Их брак способствовало Книппер успеху в театре, хотя все признают, что она была, безусловно, очень талантливой актрисой. Она пережила мужа на 55 лет. Известно, что у неё было несколько продолжительных романов, но замуж она больше так и не вышла.
       После смерти Антона Павловича актриса получила статус вдовы великого русского писателя, не приложив к тому никакого труда. Но… Посмотрим на всё это глазами самого Антона Павловича. На эти слова в рассказе «Дама с собачкой» обратил внимание Иван Алексеевич Бунин, когда писал книгу о Чехове. Вот они:
       «У каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая интересная жизнь».
       Иван Алексеевич отметил, что во время написание книги он эти слова «по-новому понял».
       После революции Ольга Леонардовна Книппер-Чехова продолжала свою жизнь в театре. Творчество Чехова было признано Советской властью. Хотя как можно поручиться, что он, если бы дожил до революции, принял её столь же безоговорочно, как эта власть приняла его. Ведь мы забываем, что были разные, почти диаметрально противоположные периоды. Быть может, и Иван Алексеевич Бунин не уехал, если бы всё было так, как в предвоенные, военные и послевоенные годы.
       Книппер советскую власть приняла. Во многом потому, что власть приняла её как вдову Чехова, записанного чуть ли не в революционные писатели. Она много и горячо работала на сцене, создавая великолепные образы, и в 1943 году стала Лауреатом Сталинской премии. За свою театральную деятельность Ольга Леонардовна Книппер-Чехова была награждена Советскими правительством четырьмя орденами, два из которых – ордена Ленина – являлись высшей наградой СССР.

       Многих интересует вопрос, оставил ли Чехов потомство? По официальным данным – нет. Попытка завести ребёнка с женой закончилась тем, что беременность прервалась, и Ольга Леонардовна больше уже не могла иметь детей.
       Известно, что у Чехова было немало романов, причём, иногда они возникали с барышнями, которые, как оказывалось, влюблены были в писателя с детства, когда он их просто не мог воспринимать. Так случилось и с дочерью директора первого в России частного тетра Фёдора Абрамовича Корша.
       Когда двенадцатилетняя Нина Корш влюбилась в Чехова, ему было 27 лет. Естественно, он обратил на неё внимание лишь через годы, когда она подросла. Причём, подрастала она буквально на глазах Антона Павловича. Причём, внимание обратил уже тогда, когда познакомился с Книппер и даже подумывал о женитьбе на ней.
       В 1898 году состоялась премьера «Чайки» во МХАТе. Нина специально приехала на неё. Вот тогда-то Антон Павлович и заметил, что из знакомой ему девчонки выросла очень привлекательная барышня. Роман был тайным. В 1900 году Нина забеременела и родила дочку, которую назвали Татьяной.
Нина скрыла беременность и роды – Чехов был уже женат. Обошлось без скандалов. Корши воспитали внучку. Потом была эмиграция. Татьяна уже в Париже получила образование и стала врачом.
       Остаётся ответить на такой вопрос – было ли всё-таки 30 романов? И что это были за романы? Считается, что роман, это когда наступает полная близость в физическом понимании этого слова. Но вот что писал Чехов о подобных вариантах близости:
       Роман с дамой из порядочного круга – процедура длинная. Во-первых, нужна ночь, во-вторых, вы едете в Эрмитаж, в-третьих, в Эрмитаже вам говорят, что свободных номеров нет, и вы едете искать другое пристанище, в-четвёртых, в номере ваша дама падает духом, жантильничает, дрожит и восклицает: «Ах, боже мой, что я делаю?! Нет! Нет!», добрый час идет на раздевание и на слова, в-пятых, дама ваша на обратном пути имеет такое выражение, как будто вы её изнасиловали, и всё время бормочет: «Нет, никогда себе этого не прощу!» Всё это не похоже на «хлоп – и готово!». Конечно, бывают случаи, когда человек грешит, точно стреляет – пиф! паф! и готово, – но эти случаи не так часты, чтобы о них стоило говорить. Не доверяйтесь вы рассказам! Верьте храбрым любовникам также мало, как и охотникам. Помните пословицу: «кто чем болит, тот о том и говорит»; кто много постил, тот больше всех и с большим удовольствием говорит о любовных приключениях и 33 способах.
       Никто так не любит похабии, как старые и вдовы, у которых ещё нет любовника. Писатели должны быть подозрительны ко всем россказням и любовным эпопеям. Если Золя сам употреблял на столах, под столами, на заборах, в собачьих будках, в дилижансах, или своими глазами видел, как употребляют, то верьте его романам, если же он писал на основании слухов и приятельских рассказов, то поступил опрометчиво и неосторожно».
       
       Антон Павлович Чехов ещё до встречи с Книппер, писал брату:
      «Жениться интересно только по любви: жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это то же самое, что купить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша. В семейной жизни самый важный винт – это любовь, половое влечение, едина плоть, всё же остальное – не надежно и скучно, как бы умно мы ни рассчитывали. Стало быть, дело не в симпатичной девушке, а в любимой; остановка, как видишь, за малым».
       Была ли у него настоящая любовь с Ольгой Леонардовной, судить не нам, но, если бы обстоятельства сложились так, что ему удалось бы соединить свою судьбу с Авиловой, наверняка был бы в их жизни это «самый важный винт».