Уличный музыкант

Смеркалось. Было ветрено, и оттого еще больше хотелось зарыться во что-нибудь теплое и шерстяное. Зябкие плечи немного приподнялись,  подрагивали, не мерзли, нет, скорее боялись замерзнуть и загодя начали дрожать, подавая сигнал об опасности. Город наводнили полосатые люди в бескозырках с голубыми флагами. Праздновали все, даже четвероногие. В темного я увидела старушку, продававшую маленькую черную таксу в тельнике с глазами-бусинами, глянцево блещущими  в темноте. Чуть раньше у реки навстречу мне попалась белая каштанка, разодетая в полосатое. Котам и вовсе не приходилось переодеваться- они матросили по жизни.  У ограждения парка в углу живописно лежал расколовшийся арбуз, спелый ярко красный мякотью – он разлетелся на десятки мелких сахарных кусочков в бело-зеленых полумисках.
Но вот раздались звуки музыки. Где-то впереди заиграла гармонь, точнее аккордеон. Играющим был не характерный для инструмента инвалид и герой русско-японской войны, а мальчик лет четырнадцати, не больше. Кудрявый, в очках- признаюсь, я не сразу даже разобрала, мальчик или девочка. Но позже по тому как он поправлял очки, по твердой отбивки такта правой ногой, по усердным жестам человека, готового отправиться в бой вслед за песней – я поняла: мальчик. Лицо его было серьезное, даже хмурое не по-детски, не покрывшееся еще первым мальчишеским пухом, отчего он был похож на птенца зяблика, упавшего на жесткий парапет откуда-то с ветки.  Одет был совсем просто, во все темное, не утруждая мать частыми стирками. В этой серо-коричневой кожуре давно заношенных вещей его  белое лицо и русые волосы казались еще светлее. Он играл  всем телом, активно раскачиваясь в такт мелодии. Не играли, пожалуй, только глаза – они пусто и  монотонно смотрела в никуда. Если бы не очки, можно было бы подумать, что он слеп. На самом деле на взор его была словно  пледом наброшена пелена неприсутствия: он то ли тонул в мечтах и грезах, то ли прятался от сумрачной реальности засыпающей Москвы. Но эта едва заметная отстраненность не мешала его тонким, но  одновременно умелым и твердыми пальцами барабанить по клавишам в такт движения толпы и раздувать меха вместе с ветром.  Улицу заполнила революционная мобилизующая мелодия припева «Прощания Славянки», разрезающая словно кинжалом дремотную расслабленность воскресного столичного вечера:
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости - прощай, прости - прощай...
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Не все из нас придут назад.
Через пару минут к музыканту подошел сутулый невысокий мужчина с  окладистой жидкой бородой:
-Здорово, Артем. Снова здесь, я смотрю?
-Да, играю вот, Федор Михалыч.
- Много насобирал?
- Да рублей пятьсот, пожалуй, будет.
- Как мать?
- Болела недавно, сейчас вроде лучше, устала только очень. Работает в две смены, когда может.
-Ясно. Ты тоже бледный какой-то...
-Нет, я нормально, мне что.
- Не ел небось весь день.
-Нет, пообедал дома и сюда.
-Ой ли…
-Нет, правда. Суп ел, лавандовый.
-Да ты гурман, как я погляжу. Суп, да еще  лавандовый.
-Да что вы? Это так, название одно. Обычный суп: картошка, лук, морковка, вермишель и кубик бульонный. Машка- сестра моя младшая- вбила себе в голову, что она принцесса. Принесла как-то из парка цветки лаванды и сказала, что принцессы на обед  должны есть лавандовый суп. Мать покрошила цветики в  вермишелевый суп- потом долго животом все маялись, лаванду класть перестали, а суп так и зовем – лавандовый.
- Вот оно что.  Надо же. .. Завтра снова придешь?
-Приду, если менты не прогонят. Сейчас хорошо, тепло, вечера длинные- можно до девяти вечера спокойно сидеть-играть.
-Ну давай, не буду тебя отвлекать, а то  скоро смеркаться начнет. Как-нибудь зайду к вам. Матери поклон от меня.
-Спасибо, Федор Михайлович.
Прохожий кинул несколько монет в  бумажную коробку и двинул в сторону метро, а мальчик вновь заиграл марш.