Елена Савилова

На   крыльях   ветра

Повесть печатается в сокращении

Посвящается моим родителям.
Отцу, Александру Шаповалову,
украинцу, отважному воину,
потомку запорожских казаков.
И матери, Татьяне Савиловой,
прекрасной и сильной женщине,
потомку российских священнослужителей.
Они встретились в Одессе.
Подарили мне жизнь и вечную любовь к морю.

     Высокая волна стала стеной, отразила на миг в своей темно-синей глубине утреннее сумрачное небо с летящими тенями облаков и тут же с грохотом разбилась о желтые прибрежные скалы.
     – Холодная вода-то, – проговорил Дмитро Ярош, коснувшись пенящейся у его сапог соленой влаги.
     Его друг и побратим, богатырь Назар Бойчук, промолчал. Был он вообще молчаливым и тихим, добрый свет так и лучился в его небольших, широко расставленных темно-карих глазах. Таким его знали его друзья и родные, вообще большинство людей. И лишь немногие видели, как преображался он в бою. Широкоскулое лицо искажалось в беззвучном крике, на покрасневшем лбу выделялся ветвистый белый шрам, глаза суживались до остроты убийственного клинка его верной подруги, казацкой сабли… Да, боялись враги лихого казака Назара. Зато как любили друзья! А больше всех – командир казацкой сотни, характерник, синеглазый Дмитро Ярош.
Дмитро уже срывал через голову вышитую сорочку. Кинув ее на валявшуюся на скале одежду и амуни-цию, разбежавшись, метнул свое гибкое юношеское тело над опасными камнями – в темную глубину… Вынырнув, выплюнул горько-соленую воду, крикнул:
     – Хорошо! Прыгай сюда, Назар!
     Его товарищ, прежде чем раздеться, по привычке бросил взгляд назад, по сторонам, в тень нависших над небольшой бухтой ракушечных глыб. Этот берег смог считаться безопасным совсем недавно, и хотя теперь вокруг были не враги, а друзья, все равно казак ни на миг не терял бдительности, не оставлял не защищенными спины свою и товарища… Дмитро уже размашистыми саженками выгребал из бухты в от-крытое море, где над пологими серо-зелеными валами кружились чайки, а вдали в туманной дымке мель-кали черные спины дельфинов.
      Непривычно соленая вода обожгла холодом. Холодным и неприветливым казалось казакам долго-жданное  Черное море. На миг с болью вспомнилась Назару ласковая теплота родной неглубокой Камы-шанки, знакомые старые вербы, полощущие в ее голубом зеркале с крутого берега длинные ветви… До боли сжал казак челюсти. Нет больше этих верб. И ничего нет. Есть кровавый туман боя, свист сабель, верные друзья рядом, редкий отдых, дым костров, и слезы в глазах – от этого дыма, а не от воспоминаний. Прошлого нет. Настоящее и будущее его с другом – здесь, на этих незнакомых берегах, обдуваемых мор-ским ветром, под этим высоким небом с громадами белых, слегка подсвеченных по краям упрямо проби-вающимся на свободу солнцем, стремительно летящих куда-то облаков!
     Длинная волна приподняла Назара, вынесла на верхушку чуть выдающейся над водой шершавой ска-лы, где уже отдыхал Дмитро, заложив за голову чуть тронутые золотистым загаром, красивые, с выдаю-щимися округлыми бицепсами, руки. Его худощавое крепкое тело высыхало на глазах. Хоть и видел это Назар прежде сотни раз, не мог оторвать зачарованных глаз от испаряющихся с гладкой кожи капелек сияющей влаги, от стремительно сохнущих, вьющихся небрежными колечками, черных волос друга…
     – Чаклун ты, Дмитро! – выдохнул не без легкой зависти в голосе.
     – Характерник! – с лукавой улыбкой поправил Ярош.
     Пенный гребень новой взметнувшейся совсем рядом волны засверкал на пробившемся наконец сквозь тучи солнце. Вокруг заскакали десятки солнечных зайчиков. И тут же все вокруг преобразилось – и по-крытые зеленой тиной скалы, и темный берег вдали, и угрюмое прежде небо, а главное – синее-синее те-перь море! Исчезла туманная дымка, море светилось, будто улыбалось казакам, манило их в какую-то прекрасную даль, впервые за много дней обещало впереди новые дни, в которых было место и борьбе, и безмятежному счастью! Засмотрелся Назар на море. Его суровые губы тронула тень улыбки. Но тут же она исчезла, когда увидел казак страдание на лице товарища. Приподнявшись, всматривался Дмитро в открытое море, куда стремительно уходила стая дельфинов, откуда безостановочно катили длинные, под-свеченные солнцем, тяжелые валы…
     – Оксана… – пробормотал Дмитро. – Кличет меня…
     Назар тоже вслушался, будто мог разобрать среди шума волн, криков чаек и гула ветра далекий зов женщины… Не зависть теперь ощущал он, а боль, что не может услышать, не может разделить с другом нелегкую ношу того – способность слышать за много верст отчаянный призыв любимой. Казалось Назару, что вдвоем бы они сумели разобрать, где же томится бесследно сгинувшая молодая жена Дмитра. И тогда – вмиг добрались бы того места, долетели бы, как эти кружащие над волнами чайки, как несущиеся навстречу утреннему солнцу дельфины! Сабель нет сейчас, да что сабли! Голыми руками разметали бы толпу врагов, разорвали бы их на части, схватили бы Оксану, и прижал бы ее Дмитро к своему сердцу, как когда-то прижимал Назар свою возлюбленную Галинку, пока на свете еще было счастье, и были вербы над Камышанкой, и впереди сияла бесконечная жизнь, полная любви и света!
      – Оксана, золотая моя… – шептал Дмитро. Казалось Назару, что в ярко-синих глазах друга блестят не холодные капли морской воды, а горячие слезы, но не стал упрекать казака за слабость. Знал сам, что значит потерять любимую. И если Дмитро еще верил, что сумеет найти, отвоевать свою Оксану, то ему. Назару, уже не оставалось ничего – ни света, ни надежды!..
     Как статуи, стояли молодые казаки на скале в море, – гибкий и стройный, как тополь, Дмитро, и рядом – широкоплечий богатырь Назар. Стояли плечом к плечу, как все эти годы, с раннего детства, привыкнув вдвоем сопротивляться всем жизненным невзгодам, а потом – и бороться с врагами. Врагов же вокруг хва-тало… Но побратимы росли настоящими мужчинами. Дмитро рано остался сиротой, и его взял к себе степной отшельник дед Охрим, научил всем вековым премудростям, что знал сам, а до него – его деды и прадеды. И стал казак Ярош таким характерником, что совсем молодого его как огня боялись и ненавиде-ли недруги, а друзья – и любили, и уважали, а кто-то и завидовал, и побаивался тоже… В ранней юности повстречал Дмитро красавицу Оксану, тоже круглую сироту, окружил ее заботой и любовью, и обвенчал-ся с ней, как только возраст позволил. Стала Оксана настоящей казацкой женой, готовой идти за любимым хоть в полымя, а если нельзя – верно ждущей любимого хоть до гробовой доски…
     Родители Назара Бойчука вместе с его невестой Галей погибли несколько лет назад, и с их гибелью рухнул для казака не только сияющий мир его детства, но и вся жизнь для него сузилась до предела взма-ха его верной сабли… Смерти искал Назар, смерти и мести, и только крепкая дружба побратима спасла его для будущего, которое казалось казаку ненужным и пустым… Но теперь Дмитру самому требовалась помощь Назара. Кто-то выкрал молодую жену Яроша, и хоть слышал Дмитро – Оксана жива, день и ночь зовет, ждет его, один он не мог отыскать ее следы…
     Зов Оксаны привел молодых казаков на берега Черного моря, где помогли они завоевать турецкую кре-пость Хаджибей. Теперь собирались на том месте строить новый город, и многие казаки из сотни Яроша собирались остаться здесь, служить новому городу верой и правдой. Некоторые собирались привезти сюда свои семьи, а иных, как и Назара, на старом месте ожидало одно пепелище… Но друзей ждал иной путь. Зов Оксаны шел откуда-то из-за моря, и сегодня Дмитро услышал это особенно сильно. Жадно смотрел казак на голубые горизонты. Ноздри его раздувались, казалось вот-вот – и взлетит он белокрылой чайкой, помчится вдаль, обгоняя облака… Но не успел научить его старый Охрим перекидываться зверем или птицей, хотя сам умел! Вспоминал Дмитро, как впервые увидел он своего наставника в образе серого волка на дне высохшей балочки, как заглянул в его нечеловеческие, но и не звериные мудрые глаза, и понял, что отныне вся его жизнь будет неразрывно связана с этим необыкновенным существом. Так и сталось. Многому научил Охрим способного парнишку, но к высшей мудрости предков едва успел прикоснуться Дмитро, как наставника не стало, погиб он, пытаясь защитить своих друзей с хутора на берегу Камышанки… И хотя до сих пор сердце Яроша болело, стоило ему вспомнить того, кто заменил ему родных, больше всего сейчас жгла его печаль, что не научился он летать, не может он на крыльях ветра отправиться на выручку к Оксанке!
   Все же Дмитро сильный характерник, это видно даже сейчас, на скале. Все могучее загорелое дочерна тело Назара было покрыто шрамами, а белая, только чуть тронутая солнцем кожа Яроша, гладкая, как заговоренная! И впрямь, словно заговоренный был Дмитро от любого оружия, поговаривали, пули может руками ловить! Но когда спрашивали впрямую казака об этом, он только смеялся…
     Сейчас было казачьему сотнику не до смеха. Окружала его волшебная красота весеннего моря и неба, но не замечал он ни ярких красок природы, ни крепкого соленого ветра, вольно обдувавшего стоящих на скале друзей. Будто вылиняла непобедимая синева его глаз, и впервые заметил Назар в густом чубе това-рища нити седины… И вновь поклялся Бойчук себе, что сделает все, лишь бы не изведал его верный по-братим той разъедающей сердце тоски, которую невозможно исцелить, ибо спутница она самой главной, вечной разлуки!..   
     Всей душой устремился Дмитро на зов любимой, за море, и потому не услышал он, как кто-то скачет, не увидел появившегося на берегу, высоко над маленькой бухтой, всадника. Спешившись, замахал чело-век руками, призывая товарищей. Заметил его Назар.
     – Кличут нас, Дмитро…
     – Пусть кличут, – равнодушно отозвался тот, продолжая слушать море, пытаясь выделить из тысяч разнообразных звуков и голосов тот, единственный, возможно, наяву не существующий… Больше ничего не сказал ему Назар, вновь скользнул под набежавшую волну и поплыл к берегу. Высоко подняла его волна на своем радужном гребне, и увидел казак среди нагромождения глыб над бухтой черное отверстие пещеры. Запомнил он это, как запоминал все, что могло пригодиться ему с товарищами за эти бесконечные и стремительные годы…
     Он натягивал шаровары прямо на мокрое тело, когда рядом захрустели ракушки, и к нему подошел незнакомый казак.
     – Ты Ярош?
     – Вон Ярош… Я – побратим его.
     – Ну, скажи своему побратиму, что там к Хаджибею море покалеченную дивчину вынесло. Без памяти она. Раз вроде пришла в себя, хлопцы ее расспросить пытались, так она бормочет: «Оксана Ярош…» и больше ничего. Слышали мы, вроде дивчину пропавшую вы ищите? Может, она это и есть?..
     – Дмитро!.. – отчаянно крикнул Назар.
     … Бешеная скачка, грохот копыт, пыль, густым красноватым облаком окутавшая двух всадников. При-скакавший казак отстал в самом начале пути. Но вот застава, удивленные лица солдат, крепостные башни на высоком обрыве. Позади степь, впереди Хаджибей и – море.
     Дмитро безошибочно направил коня в сторону большой белой палатки, стоявшей совсем неподалеку от берега. Подле нее полуголый солдат, кряхтя и чертыхаясь, пытался делать неуклюжие шаги на свежеструганной деревянной ноге. Деревяшка вязла в песке, на искусанных губах солдата алела свежая кровь, по загорелой скуле ползла прозрачная слеза… Проходя мимо, Дмитро слегка коснулся его плеча.
     – Не журись, ждет тебя твоя Евдокия. Даже и не думай, что забыла, днем и ночью молит: вернись, мол, Ванюшка, хоть без рук, без ног, только вернись, желанный!.. Она тебя зовет так – желанный, с первой ва-шей ночки, верно?
     – Верно… – ошарашенно пробормотал солдат, судорожно сглотнул; замерев, уставился вслед прошед-шим казакам. Потом осторожно попробовал ступить, еще раз, еще… Постылая деревяшка, чужая и не-подъемная миг назад, легко подчинялась ему. Показалось солдату – еще немного, и побежит он, легко и быстро, за сотни верст, прямо к родной деревне, где на околице ждет заплаканная, родная, любимая его Евдокия!..
     На ходу Назар сдержанно заметил другу:
     – Не боишься силу-то растрачивать? Вдруг на Оксанку не хватит? Кто его знает, что с ней…
     – На коханую-то всегда хватит… Да не она это, – тихо отозвался Дмитро. – Знаю, слышу – не она. Еще там, в море, знал.
     – Что ж спешили-то так?!
     – Умереть может дивчина… Зачем грех на душу брать? Если помочь могу… И спросить надо, откуда Оксану знает? Вдруг поможет чем…
      Дмитро вошел первый. За ним – Назар. Хоть и сказал побратим, что то не жена его, так колотилось сердце в могучей груди казака, будто под пологом белой палатки ждала то ли Дмитрова Оксана, то ли оставшаяся вечно юной первая любовь его – малышка Галочка… Подивился себе казак. И тут увидел гла-за незнакомой девушки. Как угольки, горели они на бледном–бледном лице ее. Смотрела девушка прямо на Назара, но видела ли его – Бог весть. Черная тень смерти висела между девушкой и казаками. Тело ее, изломанное волнами и скалами, чуть вздрагивало, сухие губы что-то шептали чуть слышно… Дмитро уже сидел рядом с девушкой, держал ее за руку.
     – Возьми ее за вторую руку! – приказал он другу. Назар не удивился, привык он подчиняться Дмитру. Не раз он уже помогал ему в лечении больных и раненых казаков. Неловко опустился он на лавку рядом с девушкой, осторожно взял в свою громадную руку ее маленькие пальчики, и сердце его защемило от жа-лости… Хоть и не был он характерником, как Дмитро, но вдруг почувствовал он боль, испытываемую этой незнакомой девушкой и сейчас, и задолго до того, когда еще не отдалась она на волю морских волн, а была в неволе у злых и страшных людей… 
     – Потерпи, потерпи, милая, – шептал он ей, пока его побратим отгонял смертную тень далеко прочь от этой палатки, в степь, где уже собирались вечерние сумерки. Весь день они пробыли рядом с незнакомой девушкой, и день ушел незамеченным. Также тихо прошелестела мимо степной травой и ночь, а утром, когда над синим морским горизонтом вновь выкатился и стал стремительно набирать силу огненный шар солнца, девушка вновь открыла глаза, и что-то в глубине их, устремленных прямо на Назара, шевельну-лось – девушка узнала его!... Только тогда казак расправил спину свою и плечи, сведенные судорогой за почти суточное неподвижное сидение, попытался забрать руку, но девушка не пустила ее, прошептала:
     – Кто ты?
     – Я? – пожал он плечами. – Назар… А вот тебя как звать?
     – Не знаю… Это ты меня спас?
    – Нет. Это он, – показал казак на Дмитра, который то ли спал, то ли был без сознания, откинув голову на стену палатки. Из его ноздрей сочились струйки крови. Чтобы спасти девушку, отдал Дмитро Ярош сутки жизни и почти всю свою силу. Но сила вернется, было такое уже с характерником, только надо дать поспать ему теперь… Назар это понимал, понял и военный врач, который несколько раз за прошедшие сутки в изумлении пытался заговорить с казаками, узнать, кто они такие, и что они здесь делают, но не мог даже подойти к ним. Будто окружили себя эти трое невидимой упругой стеной… Теперь стена рухну-ла, но доктору почему-то уже не хотелось ничего спрашивать. Молча смотрел он, как неулыбчивый гигант со шрамом на лбу бережно подхватил на руки неизвестную девушку, о которой доктор думал, что не увидеть ей света нового дня, и шагнул с ней через порог… И вместо того, чтобы пойти за ними, врач постарался осторожнее уложить на опустевшей койке крепко спящего худого парня, который казался ему, пожилому и многое повидавшему человеку, самым большим чудом на свете… Рядом застыл одноногий Иван, пожирая глазами измученное лицо парня. Время от времени солдат крестился и что-то бормотал…
     – С нами Пречистая, Господь и все угодники его… – разобрал врач. Строго сказал Ивану:
     – Ты что это, братец? Видишь, человек устал. Иди пройдись, расхаживай ногу. Посмотри, рыбаки нам еще свежей рыбки не приносили?
     – Никак нет! – вполголоса гаркнул Иван. – То-есть, ваше благородие, не человек это!         
     Военный врач, хоть и был особой весьма просвещенной, и считал себя живущим на острие прогресса, почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Старясь увлечь солдата за собой прочь от койки, сказал ему как можно убедительней:
     – Ты, Ваня, того… много крови потерял! Гулять тебе надо больше, на воздухе бывать. Домой скоро, глядишь, поедешь… Лекарь это просто, казацкий лекарь, и ничего больше!
    – Лекарь?! – возмутился Иван. – Чернокнижник он, колдун! Откуда про Дунюшку мою знает, как она зовет меня?! Такое даже мои мамка с тятей не ведали, хоть в одной избе спим!
     Дмитро во сне пошевелился и что-то пробормотал – не по-русски и не по-украински.
     – Слыхали? – обрадовался одноногий солдат. – Самый что ни на есть чернокнижный язык!
     Врач еще раз посмотрел на Яроша, не увидел в нем ничего чернокнижного, хотя и сам ломал голову, как объяснить сей феномен… Но солдата нужно было как можно скорее переубедить, пока тот не разнес весть о колдуне на весь Хаджибей. Ничего хорошего это не сулило никому…
     – Это турецкий язык. Полно ерунду молоть, братец! – проговорил он как можно строже. – Помог тебе человек, и слава Богу! А то вот заберу твою новую ногу, и будешь опять на койке сидеть, пауков в щелях считать!
     – Вот и забирайте, ваше благородие! – сказал Иван задиристо. – На что мне деревяшка-то?! Глядишь, у меня новая нога отрастет!
     – Ну, милейший, это никак невозможно… Таких чудес наука еще не знает!
     – Ваша лекарская наука, может, и не знает, ваше благородие. А чернокнижная знает! Как меня коснул-ся этот… в тот миг я и понял: он все на свете может сделать! Ему ногу отрастить – тьфу, он и голову отре-занную, пожалуй, обратно приставит!   
     Военный врач невольно сам перекрестился.
     – Ты ж не болтай, братец… Дело такое, понимаешь…
     – Нешто я дурак!? – обиделся Иван. – Не дурнее других, ваше благородие! Пусть поспит пока, сил наберется, а я караулить буду. Чтоб никто его не обидел, покудова он без силы, значит!
     – У него товарищ есть…
     – Товарищ вон с девкой любезничает! Да и… один хорошо, а два лучше! Идите, ваше благородие, смотрите, кого надо, а я тут посижу. Да не обижу я его, не бойтесь, право…
     Багряные лучи встающего над морем солнца заиграли на бескровных щеках девушки, отразились в ее затуманенных глазах, неотрывно глядящих на Назара. Она прошептала его имя:
     – На-зар… Назар… Красиво! Иисус из Назарета… А я… Оксана?
     – Не знаю, – мрачно сказал Назар. – Может, и Оксана. Но не Оксана Ярош. Почему ты ею назвалась? Знаешь ее?
     – Оксана Ярош… – пробормотала девушка, словно пробуя это имя на вкус, как перед этом пробовала имя Назара. – Я не Оксана? Нет. Оксана сильная. А я… – она с беспокойством пошевелилась, только те-перь осознав, что лежит у казака на руках. – Почему ты меня держишь? Тебе же тяжело!
     – Очень тяжело, – усмехнулся казак. – Ты, как птаха, весу не имеешь! Я таких, как ты, десяток за три-девять земель унесу! – и он легонько подкинул девушку вверх. Та, вскрикнув, обхватила его за крепкую шею. – Прости! Больно тебе?!
    – Нет, больше нет… – девушка решительно попыталась высвободиться. – Поставь меня, пожалуйста!
     Назар пожал плечами и осторожно поставил ее на большой камень рядом с собой. Неизвестная посмотрела на море, потом – вокруг, хотя из-за массивной фигуры казака смогла разглядеть лишь небольшой участок берега. – Где я?!
     – В Хаджибее. Слышала о таком?
     – Не знаю… А ты, Назар… Кто ты? Ты так странно одет… – и девушка торопливо попыталась пригла-дить руками длинные спутанные волосы. Назар невольно слегка усмехнулся.
     – Казак я, пташка. Запорожский казак! И друг мой Дмитро, что спас тебя, казак. Не верь никому, кто станет говорить о нем плохо, слышишь?! – угрожающе навис Назар над девушкой. Та слегка отпрянула и выкрикнула негодующе:
     – Не собираюсь я плохо о нем говорить! И о тебе тоже не стану никогда! Разве я похожа на такую… чтобы о своих спасателях говорить плохое?!
     – Ну, прости! – сказал Назар мягче. – Всякое на свете бывает. Ты своих слов не забывай!
     – Не забуду, Богом клянусь! А вы… ты с другом… как вы меня спасли? Выловили из моря?
     – А ты что, пташка, ничего не помнишь?
     Девушка задумалась.
     – Волны… Холодная такая вода… я столько ее проглотила… уже не могла плыть… Где же берег? По-том – громадная волна… понесла… темнота… Больше ничего не помню, прости, Назар!
     – А раньше что было? Откуда ты? – допытывался казак. – Оксану знаешь откуда?
     – Оксана… Я должна… – девушка заплакала. – Оксана Ярош… я… не помню! Ничего не помню!
     – Не плачь, – ласково сказал Назар. – Вспомнишь, все вспомнишь. Раз уж жива осталась… теперь все будет хорошо!
     Он зевнул. В глазах все мутилось… Тоже отдал столько сил… И не спал несколько суток…
    – Посплю я чуток, пташка… Прямо тут, возле моря. Друг мой скоро проснется, поговорит с тобой. А ты… посторожи мой сон. Как мы сторожили твой…
     Он опустился на песок под скалой и через мгновение уже крепко спал… Девушка стала перед ним, на границе суши и моря, вытянувшись, как маленький хрупкий часовой. В душе ее все смятенно металось, как носящиеся над водой и с криком ловящие рыбу чайки… Она ничего не помнила, почти ничего не по-нимала. Ужасно… Она словно повисла в какой-то бесконечной пустоте. И стоит разорвать тоненькую нить, на которой висит ее сознание, она сорвется вниз, в ужасную бездну… И только одно спасало ее от этого, одно казалось незыблемым, – этот доверчиво спящий под ее защитой незнакомый огромный чело-век. Ей казалось, что она знала его когда-то, может, всегда… Их роднила бесконечная боль, которой были полны его глаза. Боль и еще – пустота. Такая же, как у нее. Но так было не всегда, не должно быть…
     – Назар… – прошептала девушка. – Я постерегу тебя!
     Она протянула тонкую, всю в синяках, руку и очень осторожно коснулась коротко стриженых русых волос казака. Так нежно его касалась прежде лишь мать… да Галя. И как тень от крыла чайки скользит по черноморской волне, так по лицу Назара пронеслось какое-то непонятное выражение, на миг преобразив-шее строгие, будто вырубленные из камня черты. Словно луч солнца на миг вырвался из свинцовых туч…
***
     Еще много приключений произошло с побратимами на берегах возле Хаджибея. Одолели они немало врагов, но встретили и верных друзей. И самым верным их другом стала Пташка – русская девушка Анна Боголюбова. С помощью Дмитра, который, не щадя своих сил и жизни продолжает помогать людям, вспомнила Аннушка свою прошлую жизнь. Как с помощью Оксаны убежала она от пиратов, похищавших красивых девушек, как поплыла за помощью к далекому берегу… Пташка полюбила сурового богатыря Назара, но ответит ли он на ее чувство? Ведь его сердце полно лишь ненавистью и горем, да желанием помочь своему побратиму!

     – Прощай, Иван! – крепко обнял Дмитро своего первого «крестника». – Не забудешь, чему я тебя учил?
     – Все помню!.. Только… хватит ли силы? Столько зла вокруг!
     – Хватит! А если тяжело придется, у моря силы бери! В нем навечно самая древняя сила хранится. Только надо уметь взять ее…
     Дмитро зачерпнул соленую, как кровь человеческая, воду, поднес к губам…
     – Надо добром у моря силу просить. Оно не откажет…
     Иван постарался сглотнуть застрявшей в горле комок, проговорил с трудом:
     – Мы с Евдокией… никогда тебя не забудем, мы… отмолим все ваши грехи! Может… передумаете все же? Как  представлю… кровь в жилах стынет!
     Дмитро беспечно рассмеялся.
     – Знаешь пословицу, Ваня? Отвага мед пьет! Так и мы с Назаром… будем сейчас пить свой мед! А ты лечи людей. Не забывай почаще ногу в море окунать. И Дунюшка твоя, если здоровых детей хочет, пусть побольше в море купается.
     – Я бы с вами пошел…
     – А на кого мы людей оставим? Ты да Аннушка – вот наша опора на этом береге! Ждите. Мы скоро вернемся, очень скоро… 
     Назар остановился перед сидящей на камне девушкой.
     – Прощай, Пташка…
     – Прощай, Назар, – проговорила она едва слышно.
     – Ты… не грусти. Мы найдем Оксану, спасем девчат и вернемся. Я слово даю… А ты… даешь слово, что будешь ждать и не будешь плакать?
     Анна грустно усмехнулась, покачала головой…
     Дмитро шагнул навстречу набегающей волне, бросил на нее серую рогожку. Легко вскочил сверху…
     – Давай, Назар! Отвага мед пьет!..
     Назар бросил последний взгляд на девушку. Протянул руку побратиму.
     – Отвага мед пьет, Дмитро!
     Застыв на месте, смотрели Иван с Пташкой, как маленькая рогожка со стоящими на ней казаками, всу-перечь всем существующим законам и правилам, поплыла к выходу из бухты. Сначала медленно, потом все быстрей, будто в невидимый парус дул волшебный ветер…
     Дмитро вытащил свою бандуру, запел. Даже чайки перестали кричать, слушали песню вольного казака о том, как он на крыльях ветра плывет за своей любимой…
     Не дыша, глядела Пташка, как исчезает в сияющей голубой дали ее единственная и вечная любовь. Уплывает все дальше и дальше… а под тонкой рогожкой колышется страшная морская бездна!..
     Вновь вспомнила Анна свой путь среди ночного моря. Как бросали и несли ее волны, как жестоко били ее тело о скалы… И самое ужасное было для нее то, что она была тогда ОДНА!
     – Отвага мед пьет! – прошептала Пташка.
     И подбежала к воде.
     Черное море легко подняло над своей необъятной массой невесомое тело девушки. Взмахнула Пташка руками и помчалась по волнам догонять своего возлюбленного Назара. Догнала, и уже больше ничто и никогда не могло их разлучить!
     Волшебный ветер нес по голубой груди моря троих друзей, и заветная цель была уже совсем близкой!..



Александр Шаповалов

отрывок из книги «Как в песне...»


КРЫМСКИЙ   ЭТЮД
(Севастопольская быль)

Новелла


«Возле мыса Херсонеса
Полюбилась мне вода…»


     В камне не было ничего особенного. Камень как камень. Круглый, серый. С концов порос водорослями, и от этого казался опоясанным зеленым мохнатым поясом.  В сумерках, тихой летней порой, на камне иногда отдыхал большой краб. Этот краб был старый и мудрый, о чем свидетельствовали ракушки, вы-росшие на его панцире. Он принимал участие во многих смертельных схватках, но благодаря твердости своего панциря и силе клешней всегда выходил победителем. И тогда, сытый и довольный, взбирался на камень и предавался заслуженному отдыху.
     Короче говоря, это был самый обыкновенный камень, каких много в бухте Казачьей. Но было нечто, чем он существенно отличался от прочих камней. Этим нечто был возраст камня, восходивший к седой старине прошлого. Ведь не всегда же камень лежал в воде. Было время, когда он гордо торчал на берего-вом утесе и свысока посматривал вниз на своих братьев, наподобие лягушек выглядывавших из воды. В то время он и не подозревал, что когда-нибудь займет место среди них.
     Камень помнил, когда к берегу приходили волосатые тавры и здесь приносили кровавые жертвы своим языческим богам. Старый жрец, вся одежда которого заключалась в поясе из звериных хвостов, важно восседал на камне, наблюдал, как младшие жрецы, отдирая мясо, сбрасывали кости в море, полагая, что боги вполне удовольствуются костями.
     Но однажды, в период длительной голодовки, когда боги не приносили добычу охотникам и угнали рыбу от берегов, племя тавров решило, что во всем виноваты жрецы, ибо от своей чрезмерной жадности они слишком тщательно срезали мясо и богам оставались одни кости, за что те и разгневались. В порыве голодной ярости тавры схватили своих жрецов и, заколов, принесли в жертву богам, сбросив в море их тела. Мера оказалась вполне действенной: на следующий же день охотникам удалось поймать несколько горных баранов, и племя смогло наполнить пустые желудки.
     Помнил камень и греческие галеры, из которых высаживались на берег закованные в латы эллины с короткими мечами и круглыми щитами. Невдалеке возник город Херсонес, и камень зачастую слышал заунывное пение рабов-скифов, возделывающих землю под виноград.
     Помнил русских воинов в железных доспехах и остроконечных шлемах. Русобородые богатыри из дружины Владимира осадили и взяли приступом Херсонес.
     Тогда возле камня выросла груда тел, поверженных русскими витязями. И камень был обагрен эллин-ской кровью. Это была жертва богам моря.
     Когда в Крым ворвались орды монголов, ведомые темниками Джебе и Субудаем, камень свалился с берегового утеса в море и рваными краями пробороздил гладкую поверхность воды.
     … Над берегом прошумели ветры столетий. Камень беспрерывно омывался волной, то ласковой и жур-чащей, то злобно ревущей, вставшей на дыбы. Казалось, еще миг, и волна взлетит на берег. Но, ударяясь о каменную гряду, она дробилась на части, теряла силу и, сердито шипя, скатывалась обратно в море.
     Камень стал круглый, порос водорослями и принял совсем мирный вид. Море больше не ранило об не-го свои волны.
     С тех пор камень затаил обиду на силы, свергнувшие его в море, и не хотел замечать событий, проис-ходивших вокруг него. Он не видел даже высокого каменного маяка, возведенного на том месте, где когда-то жрецы приносили жертвы морю. Но события сами пришли к нему, и случилось это жарким летом 1942 года.
     В чудесный июньский вечер в воздухе что-то просвистело, и рядом с камнем возник столб воды. Это взорвалась мина, выпущенная из немецкого миномета. Осколок мины упал на камень, задел краба, и он стал инвалидом, потеряв одну клешню.
     Краб очень испугался и целую неделю скрывался среди водорослей, наедине переживая потерю клеш-ни.
     … Прошло несколько суток, и на берегу показался Илья Серденько, советский матрос, один из послед-них защитников Севастополя. Он был без фланельки, сквозь дыры тельняшки просвечивало тело. В одной руке держал пистолет, другая была ранена.
     Не задерживаясь ни минуты, Илья спустился с обрыва и шагнул в воду.
     Не успел он сделать и пяти шагов, как на берег выбежал запыхавшийся Курц Шнельке, ефрейтор вто-рого взвода дивизии «Мертвая голова». Курц верил, что там, где ступит нога немецкого солдата, будет тысячелетний Рейх.
     Месяц назад Курц получил письмо из города Пфальца от брата Рудольфа, мелкого торговца.
     «… Этих свиней русских надо убивать, с них нужно живьем сдирать кожу, как это делали древние гер-манцы. Мы должны с них брать пример в деле уничтожения врагов Великой Германии. Так говорит Фю-рер…» – писал Рудольф.
     Однако Курц знал, что сдирать кожу с русских можно лишь с мертвых, так как живыми они в руки не даются. К тому же гораздо приятнее сдирать с них часы и прочие ценности – это, по крайней мере, выгод-нее.
     Тем не менее, Курц давно лелеял мечту взять в плен живьем хотя бы одного русского и собственноруч-но доставить его к обер-лейтенанту Даннеру, – быть может, удастся получить унтера…
     И вот, наконец, такой исключительный случай: перед ним практически безоружный русский, да еще матрос! За такого, пожалуй, дадут и старшего унтера…
     Курц остановился у обрыва и, размахивая автоматом, крикнул матросу:
     – Хальт!
     Но матрос шел дальше, вглубь. Вот он уже вошел в воду по пояс.
     Курц забеспокоился – неужели этот сумасшедший хочет утонуть, и таким образом ускользнет от него?! Ведь не может же он надеяться переплыть море!.. Курц визгливо закричал:
     – Сдавайся, русский, капут!
     Автоматная очередь пропорола волу рядом с раненым моряком. Обернувшись, Илья выстрелил в фа-шиста последней пулей, оставшейся в его пистолете. Стрелял матрос левой рукой, плохо прицелившись, но пуля все же задела колено врага. Курц, пошатнувшись, свалился с обрыва в море. На лету он ударился головой о камень, потерял сознание и утонул, захлебнувшись в мелкой воде. А Илья, несмотря на раненую руку, смело поплыл в море. В полумиле от берега его заметили моряки советского катера-охотника и взя-ли на борт.
     На следующий день краб обследовал Курца Шнельке и нашел его съедобным…
     Через месяц рядом с камнем лежал чистенький человеческий скелет с автоматом в костлявых руках. Соблюдая форму, скелет был в каске и сапогах.
     В таком обществе камню было веселее.
     Теперь краб отдыхал на черепе Курца, как бы подчеркивая его принадлежность дивизии «Мертвая го-лова».

Далеко зашла нога гитлеровского солдата. Сея смерть и разрушения, она ступала по советской земле. И даже шагнула в воду Черного моря. Шагнула, да там и осталась, встретив свой бесславный конец.
     Древние говорили – Sic transit Gloria mundi (Так проходит земная слава). Мы скажем – так побеждает жизнь!

Светлая память моему отцу,
ветерану ВОВ,
капитану 2 ранга,
участнику обороны Севастополя и Одессы!