Татьяна Савилова и мой маленький соавтор Лучана Ек

Странная   история
               
      …–  Девочка, девочка, чего вы плачете?
       К нам бежала маленькая тоненькая девчушка. На плечах у нее смешно трепыхались две черные коски, перевязанные большим голубым бантом. На вид моя ровесница, может, чуть младше. Она остановилась около нас и снова спросила:
     – Чего вы плачете?
      Я, собственно не плакала, ревел малявка Артур. Он же и ответил сквозь рыдания, шмыгая носом:
     – Мы потерялись.
     – Как?! Вы не знаете, где ваш дом?!
     Прикол. Как это – не знаем?! Мы что – чокнутые?!.
     – Мы здесь живем. Пришли домой, а там тетки чужие. Сказали, что мы здесь не живем, и никогда не жили.
     – А где ваша мама?
     – Я же сказал, мы потерялись. Мы с ними гуляли, с моей мамой и бабушкой. Это она захотела на батуте попрыгать, – он показал на меня, – мы прыгали, прыгали, а потом смотрим: мамы и бабушки нигде нет. Побежали тогда домой, и вот…
     – Знаете, вы, наверное, что-то перепутали. Мне бабушка рассказывала. Тут недалеко есть дом, очень похожий. Так она как-то в темноте спутала и пошла в тот дом. Шла, шла, на втором этаже только опомни-лась.
      Я знала: мы ничего не перепутали.
      –  И вы совсем не знаете, куда теперь идти?
      Я вглядывалась в девочку. Что-то знакомое было в черных косичках и синих глазах…
     – А ты здесь живешь?
     – Нет, я прихожу сюда к бабушке. Не в ваш дом, рядом. Но мы ходим играть в ваш двор, он побольше.
      У нас нет никакого большого двора. То есть, может, он когда-то и был таким, но теперь его вдоль и поперек застроила какая-то фирма. На всякий случай я заглянула в ворота. Сейчас двор действительно казался довольно большим. Никаких пристроек не было.
     – Вообще-то, ваш дом мне никогда не нравился…
     Ну, дом как дом. Один из самых старых на нашей улице. Голубого цвета, хоть и порядком облуплен-ный. Над нашим балконом на третьем этаже раскинулся платан. Стоп! Он сейчас вовсе не раскинулся. Он сейчас едва сравнялся с балконом. Да и другие деревья… когда же их подстричь успели?.. Улица стала совсем раскрытая. И потом еще. Может, я должна была прежде всего обратить на это внимание. Но мы так удивились и испугались, когда увидели, что ни тети, ни бабушки нигде нет, и потом так быстро бежали домой, что уже ничего не замечали. А теперь я особенно почувствовала ЭТО здесь на нашей улице. Она очень красивая, наша улица, может быть, самая красивая в нашем городе. Но здесь слишком много машин, и пахнет всегда машинами, а с недавних пор – еще и гарью…  А сейчас – пахнет морем и чем-то очень приятным и свежим, хоть для  акаций еще рано. Вот уж и вправду: дышишь и не надышишься. А девочка все говорила:
     – Мне бабушка рассказывала…
     Ой! Да я же знаю эту девочку. Мне бабушка тоже кое-что рассказывала.  И фотки показывала. Только как же это?!.
     – А как тебя зовут?
     – Беба.
     Ну, конечно, Беба!.. И вдруг совсем неожиданно для себя я проговорила:
     – Ты, Беба, будь осторожна, когда будешь выходить из метро. Там много машин. Они могут тебя сбить.
     – Из какого метро? У нас нет метро.
     – Ну, ты же можешь уехать.
     – Куда? В Москву?
     – Почему в Москву? Как это в Москву? В Америку.
     – В Америку?! Но я не хочу никуда уезжать!
     И тут пробегавший мимо мальчишка противно скривился и закричал:
     – Бебку, Бебку посадили в клетку! Повезли в Америку на зеленом венике!
     – Ну вот, так всегда. Дразнятся, проходу не дают.
     – А чего же ты сюда ходишь?
     – Я же сказала, к бабушке хожу. Да нет, девочки тут хорошие. А у вас есть бабушка?
     – У  всех человеков есть бабушка, – солидно сказал Артур.
     Девочка смутилась.
     – Нет, ну, я думала… вдруг умерла?
     – Зачем ей умирать?
     – А где живет ваша бабушка?
     Где живет бабушка? Да тут же в этом доме, откуда нас погнали. Но… Есть еще один дом, и если правда то, что мне кажется…
     – Есть еще один дом, только туда нужно ехать на трамвае, а у нас нет бабла.
     – Бабла? А что это?
      Да что это такое? Уже русского языка не понимают!
     – Ну… Мани – мани, – солидно сказал Артур.
       Беба смотрела на нас своими синими глазами. И я вдруг подумала, что если правда, что я думаю, то бабушке было нелегко… Там шла речь о каком-то мальчике… Впрочем, о чем это я…
     Девочка опустила руку в кармашек фартука и засмеялась.
     – Ой, у меня же есть деньги. Мне бабушка на семечки дала. Ну, я обойдусь, а вам они очень нужны. А вас бабушка не заругает? Ну, что вы потерялись?
     – Не заругает. Она у нас добрая.
     – Все бабушки добрые, – влез со своими комментариями Артур.
     – Да, наверное, – почему-то погрустнела  девочка. – У меня тоже добрая. Когда у меня болят ушки, она меня очень жалеет. Только она… ну, она… не любит маму… И она говорит… – И она замолчала.
     Oh, mein Gott! Ну, знаю я про эту девочку! И про больные ушки, и про бабушку, и про метро!..
     – А ты не всегда слушай бабушку! – сказал Артур.– Слушай маму. Ведь мама гораздо самее бабушки.
     – Ой, ты говоришь как у Чуковского!!  – обрадовалась почему-то Беба. – Только там про папу. «Папа гораздо самее мамы». А кто твой папа?
      Тиць-Гриць… Приехали! У Артура не было папы. То есть где-то он, конечно, был, но мы про него ни-чего не знали. У нас такое часто бывает. И ничего тут нет страшного. Но, может, здесь у них не так?
     – Беба, Беба, тебя бабушка ищет! – закричали от соседних ворот.
     – Ну, вот, – огорчилась Беба, – всегда так. Ну, до свидания. Желаю вам скорее найтися. – И она впри-прыжку побежала от нас. Еще прежде, чем зайти в ворота, она оглянулась и помахала рукой.
     – Красивая девочка, – сказал Артур.
     – А ты хоть понял, что она из прошлого?
     – Как это, из прошлого? Да она… Сама ты из прошлого! Она же младше тебя.
     – Эх, Артур-Артур… Дурачок-малявка. Ничего ты не понял.
     Впрочем, я сама ничего не понимала.
     … В трамвае Артур вздохнул и снова заговорил о Бебе.
     – Девочка на Суок похожая. Глаза такие же синие.
     – У Суок серые глаза! – взорвалась я. – Надо хоть что-то из книг запоминать. Весь день в интернете сидишь.
     – Сама такая. Ты тоже не любишь читать.
     – Не люблю. Но про Суок все-таки помню. Стыдно в нашем городе не знать про Суок.
     И какой-то дядя сказал:
     – Ну, вот, смотрите, а говорят, что наши дети мало читают. А они, оказывается, Олешу знают.
     Какого еще Алешу? Я скорее потащила Тютика-Артура к выходу:
     – Так, Тютик, слушай. Только не начинай реветь. Мы попали в прошлое.
     – Как – в прошлое?!
     – У того дяденьки, у батутчика, не батут, а машина времени. И он нас  отправил в прошлое. Я еще по-думала, почему у него на батуте никого не было. Он всех отправляет куда попало.
     – Что ты говоришь? Так надо скорее в милицию!
     – Что здесь милиция сможет сделать? Мы уже в прошлом. Он, наверное, каждый день отправляет детей. Знаешь, сколько детей пропадает?..
      Артур давно уже плакал. Мне и самой хотелось плакать, кричать на весь мир, что это не справедливо, безобразие! Я хочу к маме!.. Но… тогда Артур испугается еще больше.
     – Так, хватит реветь, – я вытащила из кармана любимый бант и завязала его на голове.
     – Зачем ты бант нацепила?! Это же немецкий флаг!
     – Ну так и что? У нас там день Победы, бант не стоило надевать. Могли не так понять. Не все знают, что это цвета современной Германии, а не той… А здесь войны еще не было.
       Не знаю, понял ли Артур, но он хоть на минуту отвлекся и перестал реветь.
     – Мы сейчас зайдем в ворота. В этом доме живет наша бабушка. Может, она сейчас во дворе. Запомни, она любит выступать. В смысле, играть в театр.
      Мы вошли во двор. И нас встретил крик:
     – Училка-мучилка!
     Двор был исключительно красивый, очень большой и чистый. Парадные, как я уже знала, выходили во двор. У второй парадной действительно крутились две девочки. А мимо девочек гонял пацан на роликах. Он-то и закричал еще раз: «Училка-мучилка!»
     – Уйди, Котька!
     – Сама уходи! Чего это ты меня гонишь?
     Вторая девочка… Да, я и  раньше знала, что она должна быть красивой… Она вскинула на мальчика громадные темно-вишневые глаза и тихо сказала:
     – Котя, пожалуйста, не мешай!
     – Всегда пожалуйста! Если по-хорошему попросят, – и он отъехал и даже поклонился.
       Я подумала, что ему просто очень хочется играть с ними, и что они напрасно не берут его в свой те-атр.
     – Ну, давай же, наконец, – сказала старшая девочка. – Я – Оксана. У меня веночек и  ленты.
     – Я Василиса. Платье у меня сиреневое, до пола, с блестками.
     – Выступаете, значит? – сказал противным заплаканным голосом Артур. – Наслаждаетесь? А тут люди страдают.
     – Кто страдает? – удивилась старшая.
     –Да ладно,  – сказала я, – играйте себе. Просто так вышло, что мы про вас  много знаем.
     – Что знаете?
     – Знаем. Знаем, как вас зовут. Ты – Нина, а ты – Рорка.
     – Меня вообще-то Лорой зовут.
     – Знаем, так тебя маленькой называла старшая сестра. Мы все знаем. Что вы хотите стать артистками. Но не станете.
     – Как это не станем? А кем же мы будем?
     – Ну, ты станешь, – сказала я младшей девочке, – но не так,  как ты хочешь. А ты не будешь вовсе.
     Это я старшей.
     – А кем же я буду?
     – Ты будешь училкой-мучилкой! – завопил подкравшийся незаметно Котька. – Замучила всех. Еще и оценки ставит!
     – Я тебя не звала. Ты сам пришел и ничего не выучил.
     – А я не хочу такое учить. Что такое трагедия…Что такое комедия …. Даже в школе такого не задают. Зарядку заставляет делать! Сама научись сначала.
     – Я не хочу быть учительницей, – сказала старшая девочка.
     – Хочет-хочет, это она прикидывается!
     – Ты будешь учить не детей, а взрослых, – сказала я Нине.
     – А кем буду я?
     Я и не заметила: около нас стояло уже несколько девочек.
     – Я не могу знать про всех. Хотя… Как тебя зовут?
     – Ната.
     – Ты будешь доктором.
     – Но я не хочу…
     – Знаю, ты хочешь быть пианисткой. Но будешь врачом.
      Девочка смотрела на меня очень внимательно, скорее не на меня, а на мой бант.
     – Ты цыганка, что ли?
     – Она мисс  Deutschland! –сказал неожиданно Артур.
     – Ты немка?!
     Но в это время в конце двора появился высокий, очень красивый мужчина.
     – Папа, папа, – бросилась к нему младшая из «актрис», – тут какая–то странная девочка. Она говорит, я не буду артисткой.
       Мужчина внимательно посмотрел на меня. Он был очень красив, и очень похож на свою дочку. И на еще одного человека, которого я очень хорошо знала…
     – Здравствуйте, – сказала я, – ваша дочка не станет такой артисткой, какой она хочет. Но зато ваш племянник, Владимир его зовут, он очень похож на вас, будет народным артистом Украины.
     – Какой племянник? – сварливо сказала девочка.  – Это, значит, мой двоюродный брат, что ли? Нет у меня такого брата.
     – Нет, так будет.
     – Это очень хорошо, Лорoчка. А что ты не будешь великой артисткой, не беда. Ты у меня и так краса-вица.
      Он еще что-то хотел сказать, но я перебила:
     – А у вас еще будет очень красивый внук, и его будут звать как вас.
     – Это просто замечательно, – сказал он, но глаза его почему-то  стали грустными. – Какое прекрасное предсказание! Самое лучшее, какое может быть.
      И неожиданно совсем другим тоном:
     – Девочки, вы снова обидели Золю?
     – Это Лидка. Она назвала ее «мозоль жизни».
     Это сказала девочка, которая называла себя Натой. И вдруг я перестала слышать и видеть. От ужаса я закрыла глаза. А когда открыла…
    …На дворе было уже совсем другое.
     Около парадной, той же самой парадной стояла группа людей. Они казались очень несчастными: полураздетые, с испуганными лицами, жались они друг к другу. А перед ними стоял человек с пистолетом в руках в странной коричневой форме.
     – Стали, стали в шеренгу! Евреи и коммунисты, три шага вперед! Ну, schnellar, schnellar! – И он потряс пистолетом. И вдруг он выпучил глаза, и рот его растянулся до ушей. Это он выглядел меня. Он поднял руку и рявкнул:
     – Deutschland ;ber alles!
     И снова обернулся к людям.
     – Schnellar, schnellar!
     – Дора, а почему вы не выходите? Вы ведь еврейка! – сказала костлявая белобрысая женщина.
     Из шеренги вышла молодая  женщина с маленьким ребенком на руках…
     И я понимала, что на этом дворе, где только что играли девочки, сейчас случится что–то очень страш-ное. А немец все кричал:
     – Schnell, schnell!
     А потом он промаршировал прямо ко мне и, вскинув руку, снова что-то пробормотал. Я в ужасе сорва-ла свой злосчастный бант. Да что же это такое?! Ведь цвета там, кажется, совсем другие. Да и Германия не та…
      …Туман перед глазами рассеялся, и я снова услышала голос отца младшей девочки:
     – Мы с вами живем в самом прекрасном на Земле городе. Здесь никто никого никогда не обижал. Здесь украинские, русские, еврейские девочки считали себя сестричками.
     – Это как Нинка мне писала, когда я к бабушке ездила. Еще все девочки тогда тут были, – сказала Рора. И она очень выразительно прочла:
     – «Помни, помни, Лора, запомни навсегда, как сестру родную, я люблю тебя». И я сказала тогда: «Де-вочки, и я тоже вас люблю, так люблю!»
     – Да, так вот… Нина, я на тебя надеюсь, – тихо сказал мужчина.
     – Я им говорила… Только эта Лидка… она меня не слушает, – обиженно сказала Нина.
     – Я на тебя очень надеюсь, Нина, – повторил он очень серьезно. – Лида… надо думать… она поймет.
     И, наклонившись ко мне, он негромко сказал:
     – Девочка, а тебе я советую говорить о будущем только хорошее.
     А что я плохого сказала? И вдруг вспомнила, что, кажется, по обычаю его народа именем родственника   только после его смерти называют вновь рожденного. Значит… значит, он понял, что при жизни он своего внука не увидит…..» Недаром венок ему щит золотой и назван мой город героем».
     Нет, я знала, он вернется с войны даже не раненый и совсем еще молодой. Но через несколько лет… неизлечимая болезнь…
    И врачи скажут: «Если бы не война!..» Бедная Рорка!
     Мне стало просто холодно, оттого что я все знала, и ничего не могла поделать! Но расслабиться мне не дали.
     Во дворе остались только мы четверо: я с Артуром и девочки-артистки. И вдруг откуда-то снизу разда-лось:
     – Раз, два, три, четыре, пять,
     Есть казацкая печать.
     Удираешь-не играешь,
     И по морде получаешь!
      Рядом с парадной был подвал. И оттуда вывалилась, или, правильнее сказать, ввалилась во двор орава толкающихся орущих мальчишек. Они изо всех сил горланили свою считалку. А впереди был самый старший на вид, наголо остриженный  и, мне показалось, самый страшненький. Впрочем, может, я просто уже знала, что это самый-самый хулиган двора. Он-то и оказался около нас самый первый.
     – А ну, пацанки, брысь отсюда. Здесь будет наш штаб.
     – Вам сказали, сюда нельзя. Вам запретили в подвалы лазить.
     – Это кто нам может запретить?!  Нас не запретишь, мы казаки! Это вам не ваш занюханный театр!
     И вся компания загалдела:
     – А ну, выматывайтесь отсюда!
     – Собирайте ваши бебехи!
     – Артистки с погорелого театра…
     – Дай им в морду, Колян!
     – Ну-ну, пацаны, казаки баб не бьют.
     – Колян, а если не понарошку война! Что мы, пацаны, делать будем?
     – Поймаем какого-нибудь япошку…
     – Не обзываться, пацаны!
     – Да брось ты, музыкант!.. Нечего было к нам соваться!
     – Эй, артистки, уходите вы отсюда или нет?!
     И вдруг этот малявка Артур:
     – А мне можно с вами?  Тоже хочу в казаки…
     Что тут началось!..
     – Это он-то казак?!
     – Держите меня!
     – Вид на море и обратно.
     – Репин с Айвазовским отдыхают!
     Это прикалывались сам, так сказать, атаман и светловолосый высокий мальчишка, которого назвали музыкантом.
     И при чем тут Айвазовский,  скажите, пожалуйста? Он же, кажется, только море и рисовал…
     А дальше совсем непотребное:
     – Ты хоть знаешь, куда прешь, говняшка-таракашка?
     – Что ты вообще знаешь, какашка малолетняя?
     – А ну, хватит над малышом измываться, – закричала я, – что он вам сделал? Он поумнее вас будет!
     – Чего обзываетесь? – Это Артур. – Я знаю… Я знаю тайну важную, очень важную. Но это можно ска-зать только командиру.
     – Ого! – удивился старшой.– А ну, пацаны, от винта!
     Его послушались. Его, на удивление, слушались. С ним рядом остался лишь тот же высокий светлово-лосый.
     – Ну, давай, говори свою тайну. При нем можно. Это мой начальник штаба. Что ты такое знаешь?
     – Я… это… в том подвале, где вы были, в сарае девятой квартиры есть ход… вход в катакомбы.
     – Что ты говоришь? Откуда знаешь?
     Артур взглянул на меня.
     – Не могу сказать, но это точно.
     – Витька, слухай… Это же… Это же, как ты говоришь, епохально. Айда проверять, если пацаненок не врет!
     Второй мальчик негромко сказал:
     – Проверить обязательно надо, но не сейчас. Пока все пацаны в сборе, давай наведаемся в бомбоубе-жище.
     – А ключ?
     – Вот ключ. Я же сказал, достану
     – Ну, музыкант! Ты – молоток! Скажи своей муттерше, ты под колпаком. Я за руки твои персонально отвечаю, пусть она не  дергается. Атас, пацаны! В бомбоубежище!
     И они помчались к следующему парадному.
     Я успела перехватить Артура.
     – Куда намылился? Сдурел ты, что ли? Нам же домой надо.
     – Что, уже и поиграть нельзя?
     – У нас времени нет.
     – Еще скажи, про катакомбы нельзя было говорить?
     – Нет, про катакомбы, может, и надо… А знаете, – это я уже девочкам, –  ведь эти двое мальчишек… Ну. Этот Колян-хулиган и Витька-музыкант, ведь они спасут маленькую девочку, ну, которую выдали вместе с мамой ее. Они вынесут девочку из гетто.
     – Что такое гетто?
     Ах, да, они же ничего еще не знают… Ладно, я лучше о другом.
     – Лора, а ведь этот Витя… Ты замуж за него выйдешь, когда вырастешь.
     Лора покраснела.
     – Откуда ты знаешь?
     – Да уж знаю.
     – Много будешь знать, скоро состаришься. – Это Нина. Мне показалась, она была очень  недовольна.
     Может, и об этом не надо было говорить? Может, у Нины были какие-то, как бы это сказать, свои… свои планы, что ли… в связи с этими мальчишками…Что-то, о чем я не знала.
     – Значит, ты знаешь про Лору? А про меня? – Это Нина. – Сколько детей у меня будет?
     – Три девочки.
     – Ну, и как их будут звать?
     – Старшую… Как зовут твою любимую куклу? Ну, ту, с разбитой головой?.. А вторую дочку будут звать, как зовут твою маму. А третью…  окрестят ее как тебя.
     – Как окрестят?
     – Ну, окрестили… в церкви.
     – Но у нас нет церквей… Бога вообще нет.
     У меня отношения с Богом не самые лучшие, но такого!..
     – А ты откуда знаешь, что нет? Это у вас так решили. А у нас знают, что есть.
     – И вы ходите в церковь?
     – А как же!
     – И молитесь?
     – Естественно. Так вот, твою третью дочку крестили как тебя… Ниною.
     – Да кто вы, в конце концов, такие?! – Это Нина.
     – А ты так и не догадываешься? – Я набрала побольше воздуха. – Мы твои внуки. Ты сама про себя мне рассказывала… Эй, очнись!
     Нина словно окаменела. Я даже испугалась. Но тут неожиданно вмешался вновь выкатившийся на сво-их роликах Котька.
     – Ты всем гадаешь? А мне что будет?
     – Про тебя я не знаю. Я могу рассказать только то, что вспоминала она.
     – А про меня, значит, ничего не вспоминала? Ябеда-корябеда!
     – Постой. Это ты ее так обзываешь?
     – Я не обзываю. Она ябеда-корябеда и есть. Сколько  разов она  моей муттерше бегала на меня ябедни-чать. Значит,  ябедничать она может, а вспомнить хорошо о человеке нельзя было! Что молчишь? Сказать нечего?
     – А что вспоминать? Как ты в меня кремушками  кидался? – Нина говорила очень медленно и как-то механически, словно ее завели.
     Но вот завод кончился, она сглотнула и замолчала.
     – Держите меня! Я сейчас упаду! Можно подумать, ты умела играть в кремушки. Прям, чемпион двора! А что ж ты не рассказала, что это я первый тебя увидел, когда во дворе только и были ты, да я, да Талка из первой парадной.
     – Погоди, это не про тебя? Она еще жалела, что были только эти камешки, а потом во всю жизнь один раз только поговорили, – я смутилась, потому что сказано было: поговорили, а больше никогда не увиде-лись. И она так жалела, что подошел троллейбус, и она не осталась, уехала. Я ведь знала, что после этого разговора они не могли увидеться…
     – Ну, хорошо, хоть потом пожалела… И то хлеб, – и он отъехал и помахал нам рукой, откуда-то… из-далека-издалека…
Ох, я не думала, что это будет так трудно. И с Ниной тоже…
     – Как вы попали сюда?
     – Мы попали в машину времени. Ты слышала о ней?..
     – Да, я читала… Но я думала: это фантастика.                                             
     – Как видишь, это не выдумка.
     – А как вас зовут? Ты говорила, вы мои внуки…
     – Ну, меня… Знаешь памятник на площади? Как звали царицу?
     Она глядела на меня с недоумением.
     – Какую царицу? У нас нет никакой площади с памятником царицы.
     – А куда вы его дели? Разбили?
     – Как разбили?
     Я махнула рукой.
     –Ладно, забудь. Потом разберешься. Зови меня Катей.
     – А его?
     Я подумала и сказала:
     – А ты отгадай. Ты любишь это имя.
     – Александр, что ли? Так папу зовут.
     – Нет. У тебя в детстве было еще любимое имя, из книжки… Ну, какую книжку ты запихнула в дере-вянный чемоданчик, когда собиралась в эвакуацию?
     – Какую эвакуацию? Значит, война будет?
     – Будет. И ты начнешь собирать вещи в свой деревянный чемоданчик. Туда много не положишь. Две книжки. Одна книжка – это учебник. Ты решила: там, куда  вас эвакуируют, не будут учить украинский. И ты сама задавала себе уроки. А еще писала стихи.
     – Какие стихи?
     – Ну, не знаю, может, ты не совсем  сама их придумывала. «И реки, и долины! Сиянье милых гор. Лю-бимой Украины лесистый кругозор. Садочек у порога, и зори, и семья. А там дорога к морю. Вот родина моя». А вторая книжка… Ну, какую еще ты возьмешь… небольшую, чтобы поместилась?
     Она долго думала, хмуря свои рыжеватые брови. До чего же все–таки на меня похожая.
     – Я что-то не поняла. «Овод», что ли?
     – Ну вот. Как его зовут?
      – Артур.
     – Ну, так и меня назвали. Только не в честь какого-то… ну, который жалит, а в честь короля.
     – Артур – красивое имя, – как-то рассеяно сказала Нина. – Постой… Постой, это что, война будет?..
     – Да, будет.
     – И скоро?
     Я наскоро прикинула.
     – Через три года.
     – И долго она будет?
     – Долго. 4 года. Но ты не бойся. Вы все останетесь живы. А что же ты не спрашиваешь, кто победит?
     – Кто, кто? Мы, конечно!..
     И тут из окна раздалось:
У країні Сталіна, у країні Рад
Дружно виростаєм ми, як зелений сад!
     – Это радио. У вас есть радио?
     – У нас все есть. Только у нас телевизоры. Знаешь, что это?
     Она кивнула.
     – Я  что-то о них читала.
     – Ох, начитанная ты наша! Значит, у вас так поют? А у нас памятники Сталину разбили.
     – Кто разбил? Враги народа?
     – Какие враги? Сам народ.
     – Народ? Памятники Сталину?! Да это же самый лучший человек в мире!
     – Эх, ты! У тебя дядя есть?
     – Есть. Ну, и что?
     – И где он, твой дядя? Его же арестовали по приказу твоего любимого Сталина.
     – Сталин не знал. Это просто ошибка.
     – Ах, ошибка! А сколько людей погибло? Ты знаешь? Да он просто Schei;e…  Твой Сталин.
     – Как ты смеешь?!
     Мы уже орали друг на друга…
     И в это время во двор вошел невысокий человек. Мне показалось, что с ним вошла какая–- торжествен-ная тишина. Нина кинулась к нему.
     – Папа, она говорит… Она обзывает Сталина!.. Она говорит, он виноват, что дядю Володю арестовали.
     – Тише, девочки. Не надо кричать. Могут быть разные причины…
     – Нет причин, чтобы убивать людей, – твердо сказала я.
     – О! Девочка, а ты кто?
     – Она говорит, я ее бабушка. Но о Сталине… Папа, скажи ей!
     – Она не верит, что у нас разбивают памятники Сталину. Вы тоже не верите?
     – Где это у вас?
     – Ну, в 21 веке.
     Он вздрогнул.
     – Почему не поверю? Верю. Это же легче всего. Взять молоток и бить. Так раньше бывало. Дикарь брал топор и начинал бить своего глиняного бога, который не послал ему удачной охоты. Вы что, тоже решили, что Сталин – Бог? А он не идол, и не Бог. Он человек. И ему … очень трудно .
      Ах, ему трудно? А кому легко!
     – А вы знаете, что будет война?
     Он все-таки изменился в лице.
     – Знаю, конечно.
     – И догадываетесь, с кем?
     Он пожал плечами.
     – С  Германией.
     – Не бойтесь. Все ваши будут живы.
     –  Девочка, тут уж не надо делений на ваших и наших. Такая долгая война… Сколько же погибнет… А как ты все–таки оказалась здесь?
     – Как оказались… У нас не было денег на большие аттракционы, и мы пошли на батут с шарами. Он самый дешевый. Мама Артура сказала бабушке: «Пойдем, купим им по пирожку. Они же скоро есть за-просят». А батутчик сказал: «Тварь пока еще живая, донести хребет должна».
     – Смотри, какие ученые батутчики пошли. Мандельштама цитируют. – Это бабушка сказала.
     – Я еще подумала: вот она должна быть довольная! Ее же хлебом не корми, а только скажи что-нибудь литературное… И эти ее слова о каком– то Мандельштаме были последними, которые я слышала Там. А потом мы прыгнули, и  вот что из этого вышло.
     – Это был не батут, а машина времени.
     – Как у Уэллса?
     – У какого Уэллса?
     Нина и ее папа переглянулись.
     – Папа, да они ничего не читают.
     Ну, моя бабушка тоже выговаривала про мое чтение, вернее, про мое нечтение…
     – Может быть, не читаем. Но про петлю времени знаем.
     Ну, спасибо Артуру. Хоть какая– нибудь польза от его страшилок. А то бы нас совсем за темных при-няли.
     – А где тот батут?
     – Около памятника Неизвестному матросу.
     – Где-где?
     Я толкнула Артура.
     – Чего толкаешься? Около памятника на Ланжероне! Мы там еще с дядей – ветераном фотографирова-лись.
     – Они же ничего не знают про памятник. Войны еще не было.
     Он озадаченно глянул на меня.
     – А что, она еще тут будет? Тогда я домой хочу.
     Вот тебе и знаток петли времени!
     – А у вас там войны нет? – спросила Нина.
     Я смутилась. Не рассказывать же ей про нашу самую большую беду… Отец  Лоры говорил: о будущем только хорошее!
     – Всякое бывает. Но зато мы теперь свободные.
     И я  снова вытащила свой бант.
     – Свободные от чего? – озадаченно спросил отец Нины.
     Ох, не надо про это все. Им еще столько пережить придется! Я молчала.
     – Ладно,– сказал отец  Нины. – Историю все равно не перепишешь.
     Знал бы он, как ее сейчас переписывают! Но я понимала, что он не в том смысле.
     – Расскажи-ка лучше о себе. Ты в каком классе учиться?
     – В пятом.
     – И как учишься?
     Я честно сказала:
     – Плохо. Да еще у меня много пропусков. Я болею часто. И уроков не знаю. Математику не люблю. Читать тоже.
     – Ты разве не пионерка?
     – У нас нет никаких пионеров.
     Они снова с отцом переглянулись.
     – Вот ты говоришь, много пропускаешь. Что ж тебе не помогут?
     – Помогут? Как же. Всем не до кого.
     – Не хотела бы я учиться в вашей школе.
     – А я в твоей.
     Можно подумать, я тащусь от всего этого. Но не молчать же…
     – А кем же ты будешь, если тебе ничего не нравится?
     – Мне нравятся языки, немецкий, например. Да и другие… Интересно.
     – А почему все-таки особенно немецкий? Что ты знаешь о Германии?
     – Ну, ты прям-таки как моя бабушка, – сказала я и прикусила язык. Что я такое говорю? – В общем, Германия самая развитая в Европе страна.
     – Как это? Она же проиграла войну?
     – Ну, да. Проиграла… А Америка на что?
     – Причем здесь тут Америка?
     – Америка всегда при всем, – сказал мой брат.
     Ему как раз нравились американские мультяшки.
     Я бы могла многое рассказать. И про лесного царя, и про храброго портного, и про Лореляй, а заодно и про Америку. Только, наверное, им это вовсе ни к чему.
     – А что это за ленту ты держишь в руках?
     – Это цвета немецкого флага. Ну, не той Германии, а этой, нынешней. У нас был день индивидуально-сти…
     – Чего-чего? У нас такого не было.
     – Ну, мало ли чего у вас не было. Я надела этот бант, а один придурок меня фашисткой обозвал…
     Но мне не дал договорить Артур. Он тянул и тянул меня.
    – Пойдем домой!
     Я тронула отца Нины за руку.
     – Помогите нам, пожалуйста.
      Он медленно сказал:
     – Ну что ж, иначе, вероятно, нельзя. Сейчас поедем в  Ланжерон.
     Я повернулась к Нине.
     – Ну, прощай.
     Она вдруг обняла меня и заплакала.
     – Ты чего? Мы же с тобой очень скоро увидимся. Жаль только… Я думала – мы сразу подружимся. Я тебя очень люблю.
     – И  я тоже. Я думала, мы с тобой вместе в театр поиграем.
      И я тоже заплакала, кажется, впервые в жизни…
     …Как ни странно, батут был на месте. А рядом  стоял, ну… какой-то невзрачный на вид дяденька. Яв-но, не тот батутчик. Тот был высокий, плечистый. И  глаза у него были большие, черно-сливовые, правда, как-то странно  вращались во все стороны. А этот – маленький, хиленький, и глазки – маленькие, бесцвет-ные.
     – Могут дети попрыгать?
     – Залезайте, – равнодушно, не глядя на нас, сказал батутчик.
      Но мы не двигались.
       – Ну, что же вы?
       – Мы домой хотим, – решительно заявил Артур.
      – Всякая тварь домой хочет, – назидательно произнес батутчик.
     – Это он, это он! – завопил Артур. – Он и тогда  нас тварями обзывал.
     – Вот что, товарищ батутчик, отправляйте детей домой. И  если я узнаю, что что-то не так …
     – А  что, будешь вылавливать меня по  хундертам? А кто здесь на заводе вкалывать будет? Дюк? Не прокормит он твое кодло. А хочешь, я и  тебя  с ними  в светлое будущее отправлю? Только там и заводов-то нет. Обнищал рабочий класс вусмерть. Да вроде и нет теперь такого звания-названия рабочий. Одни гастербайтеры остались.
     – А тебя твоя деятельность похитителей детей кормит? Только во все времена это преступлением назы-валось.
     – Слушай, как тебя, Partei–genosse, что ли? Чего ты нарываешься? У тебя – твой завод, у меня свой ге-шефт. Думаешь, легко между хундертами стоять! Такой тебе сквознячок продувает. И запомни, – глазки его вдруг закрутились с  огромной скоростью, и голос загремел с неожиданной оперной силой. – Нет, вы видали такое? Я ему свиданку с правнуками устроил. Это же на сколько потянет! А он мне кинднеппинг  шьет. Я только батутчик, стрелочник по-вашему. За всяких разгильдяев, которые рыпаются, куда их не зовут, не отвечаю. Этот пацаненок мне чуть ли  не все шары передавил.  Вот и попал, куда не следует.
      Я вспомнила, Артур действительно не прыгал, а скорее приплясывал на одном месте. А потом вообще шлепнулся  на шары. С этого все и началось.
     Отец Нины на руках донес нас до батута.
     – Прощайте, ребята. Я действительно самый счастливый человек, раз смог увидеться с вами.
     –  Хватит болтать. Дальние проводы… – это, конечно, батутчик. Он крутанул какое-то колесико у са-мого входа в клетку батута.
     – Прыгайте, да  повыше. Иначе застрянете навсегда тут.
      И глаза у него опять закрутились. Совсем по-старому.
       – Я не могу! – закричал Артур. – У меня голова кружится!
      Я схватила его и прижала к себе.
     – Он не может. У него черепное давление.
     – Кто вас тогда просил лезть ко мне? Шли бы себе  на лодочки.
     –  У нас бабок не было, – проплакал Артур.
      – Ну, конечно, всякое Schei;e на халяву хочет. А, ну, от винта! Прыгай, девчонка, брось мальца и пры-гай.
       –Девочка, милая, прыгай, держи братишку  и прыгай, малюсенькая моя!..
      И тогда я зажмурилась и прыгнула вместе с Артуром… Сначала была тишина. И темно. Потом по-слышался звон, обрывки каких-то мелодий, и перед  глазами поплыли кольца, цилиндры, конусы, и снова кольца, цилиндры… Потом тишина и плотно–серое кругом. И тут я услышала голос бабушки:
     – Что за безобразие!
      Серятина разорвалась, и в глаза хлынул яркий свет.
     – Ты забыла, какой сегодня день?
     – Тьфу ты, блин! – Я  поскорее сунула ленту в карман  и вместе с Артуром соскочила на землю.
     – Пошли домой, – сказала мама Артура. – Нагулялись.
     – Эй! Эй! – нас догонял батутчик. – А рассчитываться кто будет? За полвека! Ланжерона приговорили, что ли?
     Я выгребла из кармана все, что дал мне отец Нины, и бросила батутчику.
     – Что ты мне советскую  хрень кидаешь? У нас 21 век… Ну, чего уставилась, старая? Девочка твоя кого хочешь заведет! Видела бы ты, как она своего прадедушку завела! А прыгает как! Стриптизершей будет.
     – Молодой человек, вы болван! – сказала бабушка, и, схватив  меня за руку, потащила вперед.
      – А мани-мани? Дерибасу препоручили? Так он далеко, он не узнает!
      Бабушка, кажется, хотела остановиться. Но тут уже я  вцепилась в нее:
     – Не останавливайся, бабушка, я ему знаешь сколько заплатила! Всю папину зарплату отдала.
     Бабушка испуганно посмотрела на меня, но я изо всех сил потянула ее. Впереди шла мама Артура. Она несла его на руках. Он всхлипывал и что-то бормотал. Ой, как же это я! Я же не успела Артурика преду-предить, чтобы он говорил, что это сказка, что мы все придумали. А батутчик  – просто мошенник и хули-ган. Таких сейчас  много.
     Как он меня назвал? «Девочка, милая, малюсенькая моя». Так меня называл только папа. Давно… Нет, он не был похож, да и не мог быть похожим на папу. Но мне вдруг так захотела, чтобы он меня снова взял за руку. «Малюсенькая моя»…
      Хорошо, хоть  бабушка … здесь, сейчас.
      А стриптизершей я не буду. Никогда!

Весна 2015 г. Одесса.